Тропа нарядов

Две недели интенсивного труда от рассвета до заката с одним перерывом на обед дали о себе знать. Народ взбунтовался. Народ — это строительный студенческий отряд, сформированный в основном из аспирантов и клинических ординаторов медицинского института. В глубокой Сихотэ-Алиньской тайге мы подводили к лесобазе ветку железной дороги.

Решено, в воскресенье организуем отдых, делаем разгрузочный день. В субботу послали водителя в посёлок Ванино за закуской и выпивкой. Наказали: водку не брать, лучше какое-нибудь легкое вино. Водитель взял ящик вина местного производства под названием «Кавказ».
Как было хорошо в воскресенье: свежие и маринованные огурчики, венгерское лечо, болгарский зеленый горошек, сыр, копчёная колбаса и прочие другие удовольствия. Вина — кому сколько надо.

Все началось в понедельник. Утром — голова квадратная, как скворечник. И в этот скворечник забрались полсотни дятлов и дружно начали борьбу за расширение своей жилплощади. Народ ходил по вагончику, как зомби — не зная, что взять и куда приткнуть свои головы. Наш инженер-путеец, аспирант политехнического института, вдруг выскочил на средину полотна строящейся бетонки, резко снял штаны, присел, и на его лице медленно стала появляться глупая улыбка блаженства. Затем он медленно поднялся, застыл и, не надевая штанов, истошно закричал.

— КрАЗы идут!

Шла колонна КрАЗов с бетонными плитами для укладки дороги. Командир отряда быстро организовал разгрузку. Машины шли одна за другой; крановщик снимал плиты и складывал их в штабеля. Я — стропальщик. Моя задача — зацепить за дужки плиты гаки крана, сопроводить плиту до места штабелевки и отцепить. Стопка плит быстро росла. Как по лесенке, я поднялся на верх созданной мною пирамиды и отцепил плиту. Стропы крана ушли вверх, а плита защемила мою ногу. Между прочим, вес плиты 2 тонны. Моя стопа попала в капкан. Попробовали ломом, как рычагом приподнять плиту — бесполезно. Пока опустили стрелу крана, пока другой стропальщик залез на пирамиду, пока застропили плиту и дали команду «вира», прошло более 20 минут. Моя стопа стала больше похожа на ласт тюленя, чем на человеческую ногу.

Вот она, производственная травма! Сейчас понаедут контролёры, ревизоры и всякие там инженеры по технике безопасности, будут проводить обследования, замеры, составлять акты и работы, конечно, приостановят до выяснения причин. А дорогу надо построить с высоким качеством и вовремя, от этого зависит заработная плата отряда.

Решение командира отряда — никуда не сообщать, акт не составлять, а меня перевести на лёгкий труд.

В глубокой тайге, среди болот на островках между марями были расположены склады с аммоналовой взрывчаткой. Вокруг каждого склада имелся настил из досок, так называемая «тропа нарядов». За последние годы она сильно обветшала, и меня направили на её ремонт.

— Ходить ты не можешь, будишь ползать, и менять сгнившие доски, — сказал командир.

На следующее утро завезли на аммоналовые склады доски. Ребята раскидали их по всему периметру тропы нарядов. Дали топор, гвозди и плотницкие инструменты. Начальник охраны провела меня через КПП на территорию складов и указала место моей работы. И я, хромая, где ползком, где на «трёх» ногах, медленно передвигался по периметру, меняя сгнившие доски.
Солнце катилось к обеду. На КПП просигналила машина — это за мной. Я взял в левую руку инструменты в правую топор и напрямик, через марь, медленно поковылял на выход. Вдруг из-за склада выходит женщина. В пилотке, в темно синей шинели с зелёными петлицами. На петлицах — маленькие треугольнички. Форма какая-то довоенная, подумал я. И вдруг, как гром среди ясного неба:
— Стой, стрелять буду!
И лихо так она сбрасывает с плечика карабин и целит в мою сторону.
— Ты, что, дура, — заорал я, — я тебе стрельну! — и для утверждения своих слов, замахнулся топором.
— Стоять!!! — завизжала охранница и передернула затвор карабина.
Я остановился и задумался. А вдруг стрельнет! А что, я на охраняемом объекте, она — стрелок-охранник, ей по уставу стрелять положено. Стрельнет и грамоту получит за бдительность, а может и денежную премию, или как там у них в караульной службе.
— Лежать! — послышалась другая команда.

«Надо ложиться» — подумал я и стал медленно укладываться в болотную траву. Эту траву у нас в просторечии зовут болотным багульником. Запах от нее — смесь скипидара с гуталином. Запах скипидара всегда напоминает мне далекое детство.

Мой отец очень любил рисовать и хотел стать художником, но война распорядилась по-своему. После окончания военной ветеринарной академии он сразу попал под Сталинград, дошел до Кенигсберга, а войну закончил в сентябре 1945 в Харбине. В 1958 году Н. С. Хрущев, генеральный секретарь КПСС, начал реорганизацию армии, и отец попал под сокращение.
— Буду наверстывать упущенное, — сказал отец, и в доме появились холсты, краски и скипидар.

Скипидар это детство. Я встал на одно колено и отложил в сторону топор.

— Ложись! — опять истошно закричала стрелок охранник, — стрелять буду!

«Стрелять буду», — повторил в уме я. В меня уже стреляли и не раз. Да, да. Когда же это было?

Первый раз — это было в детстве. В пионерском лагере. Сонный час. Я не любил спать днем. Мой друг, Женька Коржик, тоже не любил спать днем. Мы лежали и корчили друг другу рожи. В наш корпус заползла огромная зелёная змея, тонкая и длинная, обалдеть. Она деловито пересекла всю палату и выползла на улицу. Осторожно, чтобы не разбудить спящую вожатую, мы, пригнувшись, последовали за змеюкой.

Женька был заядлый змеелов. И мы отлавливали всех тварей, ползающих по лагерю. В нашей коллекции были гадюки, щитомордники, амурский полоз и даже простой уж, а вот такой змеи мы еще не видели.

— Если упустим, нам никто не поверит, что есть такие змеи, — сказал Женька. Зелёная змея быстро продвигалась по центральной аллее и через живую изгородь выползла за территорию лагеря. Затем направилась вдоль реки по пыльной грунтовой дороге. Заметив погоню, она шмыгнула в засаженное огурцами поле. Здесь мы её и потеряли.

— А не набрать ли нам огурцов, пацанов в отряде угостим.
Я снял майку, завязал узлом подол и сделал из нее походную сумку. Мы стали деловито прохаживаться по грядкам, выбирая самые лучшие огурцы. Вдруг вокруг меня, что-то забарабанило по огуречным листьям и на них появились рваные дырки.
Что-то больно укусило меня за правую ягодицу. Я резко обернулся и увидел, как метрах в пятидесяти от меня старичок в соломенной шляпе и синей рубахе торопливо перезаряжает двустволку.

— Стреляют! — истошно закричал я, — и мы с Женькой бросились наутек. Не сбавляя скорости, сиганули с обрыва в реку и поплыли на другой берег. Погони не было. Течение реки было быстрое, и нас снесло далеко от лагеря. Мы долго плутали вдоль берега, выискивая подходящее место, чтобы переправиться назад. И только к вечеру вернулись домой. Нестерпимо ныла распухшая от соли задница.

Господи, как воняет этот болотный багульник.

Второй раз в меня стреляли уже из карабина. Как ни странно это тоже было в пионерском лагере, но уже в другом. Этот лагерь расположен был в глухой тайге на опушке великолепной сосновой рощи. После окончания школы меня пригласили туда работать руководителем художественного кружка. Работа не пыльная. Три раза в неделю по два часа рисовать с детьми картинки на тему «Как я провел лето».

Утро начиналось в лагере с подъёма. Звучал горн, затем зарядка, водные процедуры, уборка постели и территории и, наконец, долгожданный завтрак. Отряды строем подходили к столовой, рассаживались по своим местам, где уже были накрыты столы с дымящейся манной кашей и чашками утреннего какао.
Вожатые по очереди подходили к раздаточному окну, называли номер отряда, количество человек и получали сливочное масло. Я тоже подходил к раздаточному окну и громко говорил:
— Я пришел получить на себя, — эта фраза всегда смешила маленькую рыжую раздатчицу, и за это я получал двойную порцию масла.

Раздатчицу звали Анюта, ей было лет 19 — 20, она жила в соседней деревне и была страшной болтушкой. Рот ее не закрывался ни на минуту. Уже через два дня весь лагерь знал, что у нее есть парень и что скоро они поженятся.
Каждую субботу в лагере устраивали бал-маскарад для старшеклассников и вожатых. Я не очень любил такие мероприятия, но в этот раз меня пригласила Анюта и я не смог ей отказать, уж больно я привык к двойной порции масла.
 
К часу ночи маскарад закончился.
— А слабо проводить меня до дому?
— Не слабо, — ответил я. И мы пошли в деревню через сосновую рощу. Роща эта была особенная, по преданию, ее посадил 100 лет назад местный помещик для лечения своей дочери. У нее был туберкулез, и врачи приписали ей сосновый воздух. В этой роще были пробиты живописные аллеи и тропки, устроены беседки и лавочки. На главных аллеях ночью горели электрические фонари.

Стояла тихая июньская ночь, огромная серебряная луна заливала своим светом сосновую рощу. Вид был сказочный. Вереница желтых лампочек освещала лесную дорожку до самой скамейки, которая притулилась к могучей сосне. Над скамейкой горел огромный фонарь. Не успели мы присесть, как послышался хлопок. Что-то с визгом пролетело над ухом и ударилось в ствол дерева. На голову посыпались чешуйки сосновой коры.

— Ложись! — закричала Анюта и повалила меня под скамейку.
«Бум!» — и приличный кусок доски упал мне на руку.
— Что это?
— Это мой жених стреляет. Я с ним поссорилась и решила с тобой пофлиртовать, чтобы он помучился.
— А я тут причем?
— Не причем, но он сказал, что убьет всех, кто со мной будет гулять.
— Предупреждать надо — сказал я и быстро пополз в лагерь.

От этого багульника у меня уже раскалывается голова, а в рукава и под рубашку стала просачиваться болотная влага. Руки и колени затекли. Я пошевелился, пытаясь изменить свое положение. «Лежать!» — завизжало у меня над ухом, — «стрелять буду!», и ведь стрельнет, как стрелял часовой на КПП военной части.

После моих многочисленных увёрток наш военком все-таки умудрился призвать меня на переподготовку. По военной специальности я корабельный врач, вот и направили меня во Владивосток. В экипаже переодели, дали погоны старшего лейтенанта и направили служить в часть, которая располагалась на Русском острове. В те времена, лица, призванные на переподготовку, в народе назывались партизанами. Наверное потому, что этот контингент был трудно управляемым, и от него можно было ожидать чего угодно.

Неделю наша партизанская банда честно учила устав и занималась физической подготовкой. Близились выходные дни. Так как основная масса партизан была из Владивостока, то естественно, активная группа вышла с предложением к командиру сборов отпустить нас в увольнение. Понимая, что оставлять на два дня банду партизан без присмотра опасно для части, командир, скрипя авторучкой, подписал приказ, и даже любезно предоставил нам продуктовый «ГАЗ-53» с будкой, для того, чтобы доставить, как он выражался «этот сброд», к остановке автобуса.

Свобода.

Пятьдесят рослых мужиков быстро переоделись в гражданку и ринулись штурмовать маленький ГАЗик. Мест явно не хватало. Он был рассчитан на 18 человек, ну максимум на 24. Помогла матросская смекалка. Сначала сели по десять человек на лавки вдоль бортов. Им на руки сели еще по десять человек, затем по два человека на каждый ряд уложили плашмя. Три человека сели на задний борт и два в кабину. Через полчаса ГАЗик был на автобусной остановке. Русский остров рыдал от хохота, когда мы выгружались из ГАЗика. Праздные зеваки ставили пари, сколько человек может вместить будка продуктового авто.

Два дня разгульной жизни в портовом граде. В понедельник надо было явиться на построение к 8 часам. Поэтому вся партизанская братия собралась в воскресенье на последний катер.

Мы удачно запрыгнули на уходящий автобус, а затем пешим порядком пошли к себе в часть. Идти надо было километров пять. Груженные копчёной селедкой, пивом, вином  и другими горячительными напитками мы медленно продвигались по ночной просёлочной дороге, делая привал у каждого моста, пропускали по рюмочке белой, запивая ее вкусной речной водой. Часам к трём ночи, изрядно подпитые, вышли на КПП. И тут послышалось: «Стой, стрелять буду!». Молодой боец сорвал с себя автомат и прицелился.
— Ну, ты, салага! Мы тебе сейчас покажем, как «дедов» уважать!
— Стоять, — закричал часовой и дал длинную очередь над нашими головами.
Вдруг стало тихо. Слышно было, как сбитые пулями листочки с шорохом ложатся на сырой песок.

Тревога! Заревели сирены, и периметр части зажегся гирляндами огней. Мы упали и быстро поползли в сопку, в один рывок перемахнули её и через мгновение уже сидели в своих палатках. Под завывание сирен и топот бойцов допивали оставшееся пиво и мирно вели беседу о значении караульной службы. Весёлая история.

Ну и вонь от этого багульника. Уже намокли грудь и колени, вода стала набираться в сапоги. Издалека я услышал крик начальника караула.

— Ма-а-а-ша, не стрел-я-а-а-й! Не стреля-а-а-й, Ма-а- ша! Это свой, сво-о-ой!!! Послышалось чавканье сапог.
— Живой, родненький, живой, всхлипывала начальник караула, помогая мне подняться.

На следующий день я вышел на строительство железной дороги.