Там, где Бог идёт рядом

В далеком горном селении со своей верной женой жил старый охотник, которому перевалило уже за восемьдесят. Старший сын их давно уехал в город, со стариками жила младшая дочь - утеха старости. Но и она в конце концов вышла замуж за односельчанина. Они построили дом неподалеку от её родителей.
 
Сын жил городской жизнью. Но из почтения к родителям часто приезжал с семьей  в горы. И каждый их приезд отец звал сына на охоту. В горах тот снова становился мальчишкой, который идёт за отцом, старается не отставать, учится смотреть на мир его глазами. Это вызывало у сына двоякое чувство. С одной стороны, он был рад, что отец по-прежнему в хорошей физической форме. Не говоря уже о его невероятной силе духа. Но именно эта сила духа, осознание его превосходства заставляли сына чувствовать себя не просто ребенком, а каким-то неполноценным, что-то утратившим уродцем. Это даже вызывало в нем раздражение по отношению к к отцу. Он думал: "Опять старик тянет меня на охоту. В городе я могу купить себе сколько угодно мяса. А здесь из-за какой-то тощей тушки должен бродить целый день".

Сына, седеющего уже взрослого человека, раздражало, когда отец говорил о неписанных правилах гор, которых сам придерживался незыблемо. Ему казалось, что старик все усложняет, что за этими древними правилами уже давно не стоит ничего, кроме бессмысленных традиций гордых горцев.

В тот день они вышли на охоту ранним утром, когда небо над перевалом было чистое и морозное. Старик шёл уверенно, привычной походкой человека, знающего здесь каждую  тропу. Сын нёс свое ружье и рюкзак, в который они положили немного еды, чтобы подкрепить силы в течение дня: домашний хлеб, немного брынзы, вареные яйца и фляжку с вином. Казалось, день будет лёгким: короткий выход, добыча, возвращение домой к теплу.

Однако ни зверя, ни птицы не было видно. Казалось все живое затаилось в ожидании чего-то. А азартный старик все не унимался: "Давай заглянем в эту долинку, там незамерзающий источник, возможно нам повезет". Так они шли все дальше, и стрелка часов неумолимо приближалось к намеченному времени возврата, когда отец, наконец, подстрелил одного, а затем и второго зайца. Сын, завернув добычу в полотно, положил её в рюкзак, который привычно повесил на одно плечо. Отец обратил на это внимание и мягко, с ноткой терпения в голосе сказал: "Сынок, ты ведь знаешь, в горах не носят рюкзак на одном плече". Но тот лишь раздраженно хмыкнул, подумав: "Опять эти дурацкие правила!" - и не внял совету старого охотника. Отец лишь покачал головой и зашагал, набирая высоту из долины в сторону перевала.

Настроение у сына улучшилось, теперь дорога лежала к дому, к теплу, к концу этого надоевшего ему ритуала охоты. Однако выбравшись на гребень, путники увидели на горизонте пугающую картину. Стена вихря, словно клубящийся дым, поднималась от самой земли до неба и стремительно надвигалась на них. Солнце стояло еще высоко, но фронт непогоды выглядел темным и ужасающим.

"Ты когда-нибудь видел такое?" - испуганно спросил сын. "Никогда, - глухо проговорил отец. Во что бы то ни стало надо добраться до заимки, иначе нам конец".

Сын не смог бы сам найти заимку, но имел представление, что путь к ней лежит в противоположном направлении от дома. "Может успеем дойти до перевала", - робко спросил он, подсознательно зная, что отец не сменит своего решения. "Нет, не успеем, непогода надвигается слишком быстро. Дал бы Бог, чтобы нам до заимки дойти невредимыми".

Отец, сменил направление движения и ускорил шаг. Ветер налетел почти сразу, поднял снежную пыль, и мир исчез за белой завесой. Идти надо было вдоль гребня, порой прижимаясь правым плечом к скалам, нависающим над долиной, откуда они поднялись. Местами обрыв был очень крутым, а пространство для ног становилось узким. В одном таком месте сын не удержался и покатился вниз в обрыв, но удержался, ухватившись руками за камни. Однако рюкзак, который так и висел на одном плече, соскользнул и улетел в бушующую мглу пропасти. "Накаркал старик", - пронеслась горькая мысль. Но одновременно горечь и стыд охватили его.

"Слава Богу, ты жив, - сказал отец обнимая его, когда тот выбрался на тропу. Осталось немного, потерпи, скоро доберемся до заимки". Сыну идти теперь было не только трудно, но и страшно, он потерял уверенность в шаге, боясь вновь сорваться. Но отец шёл твёрдо, будто буря не мешала ему. Он вёл вперёд, пока не показался тёмный проём в скале. "Здесь, — сказал старый охотник, — спасёмся".

Это была древняя охотничья заимка, - пещера, в которой отец за свою жизнь бывал много раз. Всегда он по пути домой, возвращаясь после многодневных походов, оставлял здесь несъеденные продукты, чтобы ими могли воспользоваться путники, оказавшиеся в нужде. Внутри нашлась кое какая утварь для приготовления пищи, кружки, ложки, нож, котелок. Здесь были аккуратно сложены дрова, в плотно закрытой полиэтиленовой крышкой банке лежали две коробки спичек и несколько таблеток сухого топлива. Съестных припасов было немного: две банки сгущенки, одна банка тушенки и с десяток уже вялых но крупных картофелин. Первым делом они развели огонь, обогрелись, выпили кипятка со сгущенкой. А ближе ко сну стали думать, что съесть. Отец вышел наружу узнать, что там с погодой. Буря не унималась. Метель заметала горы снегом. "Похоже нам не скоро удастся выбраться отсюда", - сказал отец вернувшись вглубь пещеры, где горел костер. - Будем беречь дрова и продукты". Они съели банку тушенки и испекли себе по одной картофелине. Закончив скромный ужин, они стали готовиться ко сну.

Отец просто лег на землю, устланную вековым слоем из остатков листвы и еловой хвои, отвернулся от догорающего костра и, казалось, сразу же уснул. Сын же никак не мог заставить себя лечь на холодную землю и сначала пытался согреваться у остатков огня, потом, когда даже последние проблески искр погасли, и в пещере установилась страшная стужа, стал пытаться согреться двигаясь. Но ничто не помогало. Он всю ночь не сомкнул глаз, мучаясь от страха, холода и голода. Его колотил озноб, хотелось кричать от ужаса и безысходности.

Вьюга ни на минуту не переставала реветь снаружи, и когда в пещеру через узкий проход просочился тусклый свет нового дня, не было даже смысла выходить. Путь домой всё ещё был закрыт непогодой.

Отец давно проснулся, но лежал, подложив руку под голову. Он молча наблюдал, как сын мечется по пещере, не находя себе покоя. Потом старик поднялся, потянулся, несколько раз присел, плеснул себе в лицо холодной воды из кружки и сказал: — Доброе утро, сынок. Ты, я вижу, не спал. Зря. Надо отдыхать — силы беречь. Когда закончится эта буря, никто не знает. Здесь, в наших горах, метель может длиться и пять, и семь, и даже десять дней. А бывает, что и короткая буря держится дольше, потому что ветер закручивает снег в цирках и ущельях. Пурга «сидит на месте», хотя внизу уже ясное небо. Сейчас разожжём костёр, выпьем горяченького, перекусим — и тебе полегчает.

Старик привычно взялся за дело, и скоро скудный завтрак был готов. Сын, перекусив и согревшись у огня, немного успокоился, прилёг и уснул тревожным сном.

Он спал недолго, а проснулся от звуков пения. Открыв глаза, сын увидел, что отец сидит у догорающего костра, скрестив ноги, и, вырезая ножом что-то из куска дерева, тихо поёт. Старик любил эту старую народную песню, и сын не раз слышал её раньше. Песня начиналась тихо, почти шёпотом а к концу поднималась до широкой, грудной ноты. Она была о пастухе, который всю жизнь провёл в горах, сторожа отару и глядя на звёзды.

Отец пел о том, как на перевале ветер знает имя каждого, кто ушёл и не вернулся;
о том, что снег не холоден, если сердце горит любовью;
о женщине, что ждала пастуха у реки,
и о сыне, которого он когда-то поднял на руки и показал ему горы, сказав:
— Смотри, сынок, вот твой дом.

В припеве звучала одна и та же строка:
«Горы любят не тех, кто ищет славы, а тех, кто помнит путь домой».

Эта песня была как молитва — медленная, глубокая, с тягучими переходами. Заметив, что сын проснулся, отец запел громче, и от этого у сына потекли слёзы.

***

День сменял день. Ветер завывал за пределами заимки, а пища и дрова быстро таяли. В тот день у них осталась одна картофелина. Они решили оставить её до ужина, чтобы не уходить в морозную ночь совсем голодными. Картофелину испекли на золе. Сын положил её между собой и отцом. "Ешь", — сказал он.

Отец медленно протянул к картофелине натруженную руку с могучими, но искривленными тяжелой работой пальцами. Время замерло. Сын смотрел на руку отца и ком подкатывался к горлу. Пронеслась мысль о том, что эти самые руки подняли его когда-то впервые вверх к солнцу и синему небу, к вершинам заснеженных гор, прямо как в любимой песне отца... И в этот миг отец, дотянувшись до картофелины указательным пальцем подтолкнул её обратно и сказал:
— Я никогда не ел, пока мои дети были голодными. Давая понять, что его решение окончательное, старик лег, повернувшись спиной к сыну и сделал вид, что спит.

Сын знал характер отца. Спорить с ним было бесполезно. Но и съесть эту картофелину он не смог.

Во мгновение этот невзрачный клубень превратился во что-то святое, к чему невозможно было прикоснуться без благоговения. Он вспомнил, как в детстве они читали с отцом Библию — старую, почерневшую от времени книгу, которую в родительском доме хранили как святыню.

Там был рассказ о царе, которому воины, рискуя жизнью, принесли воду из вражеского стана. И царь не стал её пить — он вылил её, как жертву Богу.

«Эта картофелина теперь для меня как та вода. Я не могу к ней прикоснуться», — думал он всю ночь, борясь с соблазном.

Казалось, запах картофелины наполнял всю пещеру. Но он выдержал.

Когда настало утро, сын удивился, что отец не встал, как обычно, раньше него. Он лежал всё в той же позе — спиной к сыну и ко всему происходящему в пещере.
Отец не дышал. Он был мёртв.

Звука бури впервые не было слышно. Он понял — всё кончено.

Выйдя из пещеры, он увидел, как над горами в голубое, безоблачное небо поднимается яркое солнце. Трудная дорога домой была открыта.

Вернувшись в пещеру, сын спокойно разжёг костёр, вскипятил воды и медленно съел картофелину, запивая кипятком. Затем он опустился на колени рядом с телом отца, обнял его — как бы прощаясь, — и отправился в путь.

***

Он вернулся домой, где его встретили мать, жена и сын. Радость возвращения смешалась с огромной горечью: отца больше не было. На следующий день, вместе с друзьями отца — такими же охотниками, как он, — сын снова поднялся в горы. То была нелёгкая задача — спустить вниз тело, идя по пояс в снегу, но они всё же справились. Сам он был ещё слаб после пережитого, но теперь страх исчез, и холод больше не мучил его. Удивляясь себе, он будто наполнялся той же силой, что наполняла его отца.

Тело отца, после ночи, проведенной в родном доме, на утро внесли в маленькую горную церковь, сложенную из грубого серого камня. Низкие стены хранили запах ладана и слёз сожжённого воска тысяч свечей.

Древний священник, с лицом, обветренным, как скалы, облачился в чёрный епитрахиль и начал чин отпевания. Его голос был низким и глухим, словно эхо ущелья. Хор, состоявший из друзей отца, односельчан, подхватил пение. Мужские голоса сливались в многоголосие, и оно звучало так, будто сами горы вторили молитве.

Наступил момент «последнего целования», сын подошёл первым. Он склонился над отцом, приложился к его руке, холодной и застывшей, и вспомнил тот жест, когда отец этой самой рукой подтолкнул последнюю картофелину в его сторону. От этого сердце снова защемило с невероятной силой. За ним подошли мать, жена, соседи. Никто не плакал громко — лишь тихие вздохи и приглушённые молитвы.

Когда гроб вынесли из церкви, на дворе дул холодный ветер. Дорога к кладбищу шла меж заснеженных холмов. Мужчины несли гроб на плечах, шагая медленно и тяжело, молча. Только священник читал молитвы, а в ответ раздавалось протяжное многоголосное:
— Господи, помилуй.

После захоронения все вернулись в дом на поминки. На стол поставили хлеб, вино, горячее мясо. Священник первым поднял чашу и сказал:
— Мы хороним тело, но не любовь. Любовь — вечна.

Никто не пировал — ели молча, вспоминая отца. Сын подсел поближе к священнику, чтобы спросить его:
— Почему Бог допустил нам пережить этот ужас? Где Он был, когда мы страдали от холода и голода в той пещере? Почему Он допустил смерть моего отца?

Священник долго смотрел на сына молча. Потом он сказал тихо, будто вспоминая собственные утраты:
— Сынок, мы живём на этой земле — это наша родина. Наши предки жили здесь тысячи лет, они воевали за эту землю, проливая свою кровь. Нам нравится жить здесь. И мы не думаем, что Бог обязан избавлять нас от всех трудностей, которые сопровождают нашу жизнь в горах. Но мы верим, что во всех трудностях Он идёт вместе с нами. И в этом — Его постоянное присутствие. В тот день Бог был там же, где всегда — рядом с человеком, рядом с вами. Ты не видел Его, потому что снег и холод закрыли твои глаза. Он был в том, что отец сумел любить тебя до конца и отдать тебе последнюю картофелину, которая дала тебе силы добраться домой.

А смерть… смерть твоего отца — не поражение. Он ушёл, исполнив своё призвание: сохранить жизнь сына. Что может быть выше?

После похорон сын с семьёй вернулся к себе в город, но стал намного чаще приезжать в горы, навещая мать. И каждый раз, когда он приезжал, относил большой рюкзак с продуктами в заимку. Они с сыном заготавливали дрова и тоже складывали там — для бедствующих путников. И ещё их семейной традицией стало ходить на охоту по тем тропам, где когда-то он охотился с отцом.

И всякий раз, вглядываясь в белые перевалы, он вспоминал слова старика:
«Я никогда не ел, пока мои дети были голодными».