Одухотворённый Описец Осеннего Откровения

ПРЕДИСЛОВИЕ
Я как-то зашёл к Осипу Опусенко — ну, просто проведать, жив ли он после очередной осени, потому что у него в душе сентябрь круглый год. Осип выглядел, как будто его одновременно перепахал трактор вдохновения и обняла метафора: волосы взъерошены, глаза в трёх измерениях, лицо гениально-уставшее. Он бродил по своему писательскому дому, как привидение смысла: босиком, по скрипучим буквам на полу, что-то бормотал перилам, переговаривался с полками, подбрасывал перья в воздух, проверяя, какие из них одарённые. Каждое его шорохнутое движение порождало предложения, каждое вздохнутое слово отзывалось в стенах. Дом, честно говоря, казался живым и немного обиженным — особенно, когда Осип редактировал воздух.
В какой-то момент гений отвлёкся — по-моему, его позвал чайник, влюбившийся в осень, или, возможно, ворон, требующий авторских прав. И вот тут… я увидел её. Рукопись. Толстую, тёплую, дышащую, опасную. Она лежала на столе, как будто сама себя заманивала. Я посмотрел на неё. Она посмотрела на меня. Мы оба поняли: сейчас произойдёт литературное преступление. Я, человек порядочный (относительно), подождал ровно полторы секунды — и тихо, но героически СПЕР ЕЁ. Вложил в сумку, вынес под пальто, притворился шторой, прошёл через шкаф — короче, операция прошла идеально.
Поэтому теперь, уважаемый читатель, вы держите в руках не просто книгу, а чистейший трофей гениальности. Если Осип это читает — Осип, брат, прости… но ты же знаешь: великие тексты не хранят, их выпускают. А если ты однажды создашь что-то ещё мощнее — ну… будь спокоен, я снова зайду в гости.
Ниже я торжественно, нагло и с чувством глубокой внутренней правоты публикую текст Осипа Опусенко — как он есть, без купюр и безжалостных правок, в первозданно-чистом виде.
Осип, если ты всё-таки дочитал до этого места… поздно. Мир уже знает.

Названия Глав
Глава 1: С — «Священная Секунда Созидания»
Глава 2: П — «Падения Попытки Прорывы»
Глава 3: В — «Ветер Внутреннего Восстания»
Глава 4: О — «Осенняя Острота Осознания»
Глава 5: Б — «Бунт Боли Безумия»
Глава 6: Р — «Рождение Радикальной Реальности»
Глава 7: М — «Момент Мировой Магии»


Глава 1: Священная Секунда Созидания
Сентябрьская сумеречная сцена сгущалась, спокойная свеча светила, создавая серебристые силуэты стен, стола, стула, старенький сервант скрипел, словно согласный сослужитель, сохраняющий семейные секреты, сказания, скупые снимки. Сырость скользила сквозь створки, смягчая стылость, скрипучие ступени снизу сообщали слабые сигналы соседских сапог, странное свечение скапливалось сверху, словно сложная сфера смысла.
Сочинитель сидел, сутулясь, слушая собственное сердцебиение, сомнения свивались спиралями, смиренность сменялась скрытной смелостью, сознание собирало слова, словно синеватые семена созревания, старые сцены вспоминались: школьные сцепки, студенческие спектакли, случайные собеседники, смешные соревнования, слабость сдавалась, сила создавалась, сердцевина становилась сияющей. Свечное сияние сгущалось, стол словно соавтор согревал спину, стул сочувственно скрипел, страницы слегка содрогались, стиль становился свободнее, строже, светлее, суетные страхи ссыхались.
Снаружи стихии стихли, соседские сплетни смолкли, сквозняк самоустранился, собаки свернулись, сирены смолкли, среда стала священной сценой. Судьба, словно строгая сценографиня, ставила сцены, случайности становились символами, секундная стрелка старинных часов синхронизировалась с сердцем, свежесть сквозняка соприкасалась с согретыми страницами, самость становилась самостоятельной силой.
Сочинитель спрямился, спина стала стальной, суставы согласились сотрудничать, ступни соприкоснулись с старым скрипучим слоем, серая скука сдалась, смех слегка сорвался, серьёзность сформировалась. Свет спирализовался, слово созрело, смысл сложился, страница стала сценарием судьбы. Смелость сказала: «Сделай», сочинитель сжал старую салфетку, словно символ самости, секунда стала снегопадом, солнце стало свечой, старт свершился. Сочинитель сказал: «С…»

Глава 2:  Падения Попытки Прорыва
Поздний прохладный полумрак поглощал помещение, приглушённые потоки пыли плавали, перекликаясь с полосатыми проблесками, потрёпанная письменная поверхность пахла прошлым, потёртая пластинка проигрывателя поскрипывала, подбрасывая половинчатые припевы, печальная посуда поблёскивала, подтверждая повседневность. Писатель присел, плечи поникли, пальцы постукивали по пустой странице, проверяя пульс, подогретые представлением попытки посыпались, превращаясь порошком, портреты предшественников притягивали пристальным, почти поучительным посмотром, прежние победы показались притчами, поверхностными, почти придуманными. Пауза потянулась, порождая перетяжку, пустота подпёрла потолок, прохлада проникла под плед.
Писатель пытался: придумывал повороты, переименовывал персонажей, перетасовывал последовательности, правил пунктуацию, подчищал промахи, потом падал. Паника подступала: «посредственный, повторяющий, потерянный», — промычала память. Прокрастинация поселилась под подоконником, поманила печеньем, потребности прошептали: «перекус, потом продолжение». Писатель посопротивлялся, покривился, потом поддался, попотчевался парой печений, попил постановочного порошкового питья, пообещал: «позже поработаю» — потерпел поражение.
Предметы поддержали: перо подмигнуло, подталкивая, портьеры поплыли, пропуская прохладу, потолок пошевелился, просыпая побелку, подоконник посоветовал прислониться, послушать порывы, проигрыватель проиграл подходящий пассаж, письменный прибор пропыхтел предупредительным пшиком. Писатель прикрыл полуприкрытые поВеки, пригладил пряди, пригасил посторонние помехи. Память подняла пласты прошедшего: первые публикации, подпольные поэмы, провальные презентации, победные премии — половинчатые, почти пустячные. Понимание постепенно прояснилось: «позволяй потоку, переставай противиться, принимай простоту процесса, повторяй — пока пробьётся прорыв».
Порыв проявился: плечи расправились, позвоночник принял прямоту, пальцы почувствовали податливость, перо поехало. Первые периоды получились прерывистыми, пятнистыми, порой пустозвонными, потом — плотными, певучими, пронзительными. Пафос поумерился, придав присутствию прозрачность, привычки поменялись: проклятия прекратились, принятие проявилось, постоянная проверка превратилась в погружение. Повествование повело персонажей, причины подтвердились, путь просветлел. Пропасть превратилась в проход, проблема — в порог, поражение — в подмостки, попытчик-претендент — в полноценного Писателя. «Получается», — прошептал Писатель, продолжил, потому что прорыв подарил подлинную правду — предвестницу последующего потрясения.

Глава 3: Ветер Внутреннего Восстания

Вечерний влажный воздух вибрировал, вызывая вихревые валы вдоль витражных витрин, вялые вывески вздрагивали, выдавая выцветшие выписки, выщербленные вазоны выпивали воду, вытертая вертикаль владельческого верстака выглядела выносливой, выдержанной, словно видела вековые вулканы вдохновений. Ветер внутреннего ворчания всколыхивал внутренности Восстающего, взгляд возвращался внутрь, выявляя вязкие вмятины вины, выкошенные в былые времена, вдруг выдержка воцарилась: выдохнув, выпрямив позвоночник, Восстающий встречал временную волну внезапной встряски. Вплотную возле висков возникло вибрирующее вмешательство: внимательные, ветерком вынесенные вероятности велели выключить внешние воздействия, впустить величавую внятность. В комнате возник вакуум вниманий, внешний вьюжный воздух временами выл, выдавая вкрадчивые возгласы, вроде «выдерживай» и «врубай волю».
Внутренний вредитель временами вываливался, визжал: «вялость, вторичность, враньё!» — вызывая внутренние вздрагивания. Восстающий, выпучив глаза, выстроил воображаемый вал вежливой, впрочем врубной враждебности, выдал внезапный выпад: «вышагивай, вредный всеведущий вахтёр!» — выкинул вредителя в воображаемую выгребную воронку. Взвинченные воспоминания, временами весёлые, временами вонзавшие вилы в виски, всплывали: выцветшие фотографии, вечерние вокзалы, влажные веранды, внезапные встречи, выгоревшие вывески, влюблённые выдохи, враждебные высказывания. Вязкая вина выделялась, выдох выравнивал внутреннюю вибрацию, внимательная внимательность возвращала взаимосвязи: «выдержка выращивает волю, воля выдвигает выбор, выбор ведёт вперёд».
Волнение выросло в величественную волну, внутренности воплотили вулкан, выстрел воздуха выбросил в воздух вихрь, вещественные вещи, вроде верстака, вазы, витрин, будто встали в воинственную вертикаль, время, вдруг вязкое, вывернулось, выключило влажность, внятная величавость вошла в Восстающего. Воля воспрянула, выспросив внутренние возражения, выровняла вектор, взгляд вобрал в себя видимые, невидимые, вероятные возможности, воспарившая вдохновенность выделила ведущую формулу: «вырезать всё вредное, выращивать всё верное, выбирать всё живое». Восстающий встал, выдохнул, взял вращающееся, вибрирующее, востребованное внутри В, выведенное великое внутреннее слово выдержало ветер, восстание внутри воплотилось. Всё — вперёд.

Глава 4:  Осенняя Острота Осознания
Осенняя облачность опускалась осторожно, окрашивая окружение охристой оттеночностью, остывший воздух обволакивал окна, оставляя овальные отпечатки отсутствия, опавшие листья образовывали острова обугленной окраски, отбрасывая обнажённые отблески. Осознающий остановился, ожидая определённого отклика от окружающего, однако органика молчала. Оцепеневшее пространство ощущалось одновременно огромным и обескровленным: обветренные объекты обвисли, оставив ощущение, будто осень опустила огромную обработанную оболочку, отсекая обыденное. Осознающий ощутил одиночество — особенное, обязательное, очищающее: оно освобождало от ожиданий, от общественных обязанностей, ото всего, что однажды обескураживало, обманывало, обесценивало. Он осознал: «Остановись. Обернись. Осмотри собственное основание».

Он облокотился о обветшалую ограду, ощущая, как острые оголённые обрывки воспоминаний обрушиваются. Отголоски обид, обрывки обещаний, обломки опрометчивых ошибок обнажили болезненные области. Однако, вместо отчаяния, обнаружилось удивительное: внутри этих остатков обитал опыт. Отшлифованный временем, он обеспечивал ориентиры, открывал неожиданные объяснения. Осознающий осторожно, обдуманно, почти обрядово обнял обнажившуюся правду. Он понял: «Осознание — не отрицание, а обработка. Освобождение — не отбрасывание, а обогащение». Отныне осеннее опустошение означает обновление: обнажённое обретает объём, опавшее обнаруживает основу, окончание оборачивается началом. Осознающий ощутил, как ось его «я» отклонилась от однообразия и обрела осмысленную ориентацию.
Облака опустились, окружив оболочку города опаловым ореолом, осенний воздух отозвался органным обертоном. Оживлённые окна отразили образ Осознающего: осанка — осмысленная, очертания — определённые, глаза — открытые. Он ощутил, как онтологическая основа откликается, одобряя обретённую осознанность: «Обратись внутрь — откроешь невозможное». Огромное, однако очевидное озарение охватило Осознающего: опоры снаружи обманчивы, опора внутри — окончательная. Ощущение охватило всё: облегчённость, уверенность, готовность. Осознающий поднял голову, осенний воздух обволакивал, обнимал, окрылял. Он услышал отблеск опуса — огромного, осмысленного, ожидающего рождения. Он остро ощутил: «Опора — внутри. Остальное — ornaments.» Он обернулся. Осень улыбнулась.

Глава 5: Бунт Боли Безумия 
Багровая безлунная беспросветность бросалась в балки ближайших больных домов, безмолвные балконы безвольно висели, будто брошенные бутылки в бурой воде, беспорядочный бриз бил брусчатку, будто барабанил боевой бой. Бунтующий брёл, брезгуя благостной бытовой бездуховностью, брови были брошены вперёд, безжалостность бурлила в брюхе, беспокойство будто бы бормотало внутри. Боль была близка: бритвенная, беспощадная, бередящая, будто бы била белыми бликами в бок. Безумие блуждало рядом, будто бешеная бабочка: бросалось, бухало, будило. «Будет бунт», — буркнул Бунтующий.
Барахлящие батареи булькали, бравурные бана;льности будничных благ пытались быть убедительными, будто «будь благодарен, бесхребетный». Бунтующий бахнул ботинком по бордюру, бросил блокнот, поднял, блеснул беззубой, но бешеной, беспощадной улыбкой. «Больше “бы”, больше “потом”, больше “будто нельзя” — без меня!» Буквы, будто барракуды, бросились в бумагу, бумажная белизна бешено билась, боясь будущего. Бормотание превратилось в брутальный боевой бас: «Бесстрашие — базовая броня!» Боль благословила бурю, буря благословила бунт, бунт благословил безумие. Бледные башни ближних зданий будто бы вздрогнули, брусчатка блестела, беспечный ветер бил бельевые верёвки, будто барабанил военную балладу.
Бессонные бездны былых бед будоражили внутренний берег: болезненные, бурные, безутешные воспоминания били бумерангом. Бунтующий брал боль голыми руками — без барьеров, без бегства, боль благодарно билась, будто бешеная птица: билась — и бледнела, билась — и беднела, билась — и была побеждена. Буйство больше не блуждало, бешенство было переварено в бодрость, безумие — в бдительность. Буквы будто бы благоухали: бархатные, большие, бьющие в барабан сердца. Бунтующий будто вырос — выше балконов, выше былых барьеров, выше бесполезных «благословений большинства». Внутри — безбрежье. Бытьё было бунтарским, благородным, благословенным.
Бунт был завершён, боль — выварена, безумие — выведено. Бумага была воспитана бурей, буквы — выжжены внутренним взрывом. Бунтующий выдохнул, бережно беря блокнот, бросая бесполезную боязнь. «Буду больше», — без пафоса буркнул он. «Буду бить, буду быть, буду брать бурю — без барьеров».

Глава 6: Рождение Радикальной Реальности
Рассвет растекался разнотонной россыпью, разбуживая пространство резким розовым рывком, рваные ряби росы растягивались по рыхлой равнине, разбирая рыхлые рутины. Рождающий рывком распрямил позвоночник, расплавил внутренние раны, разжал ржавые рамки, разогнал разросшийся рой раздумий. Раньше реальность рулила, расставляя роли, расставляя рубежи, разочарование расползалось, разрушая равновесие. Теперь — наоборот: Рождающий руководил. Рука, расслабленная, но решительная, развернула рукопись, размашистые росчерки разрезали пустое. Радикальная решимость разверзла пространство. Реальность реагировала: рывками расходились радиальные рябь, расцветали редкостные рисунки, рождались рукотворные ритмы. Рождающий понял: «Рабство прошлого — рассыпано. Рамки — разбиты. Рождена роль Радикального Творца.»
Ритм разгорался. Редкие реакции разума разжигали риск. Рождающий раздумывал: «Рушить? Редактировать? Реконструировать?» — размышления рвались резкими репликами. «Разрушу! Разберу! Растворю!» — рявкнул Рождающий, разнося внутренние «рекомендации» раз и навсегда. Разочарования, растущие внутри, превращались в ресурс, раскаяние — в расширение, ранимость — в рецепторы. Разбитые воспоминания развернулись в выразительные, разумные, радужные векторы. Ранимый ребёнок, раньше роняющий рыдания, раскрыл рот, раскричался, разодрал невидимые ремни — и растворился в Рождающем. Рождающий расплакался, но радовался: «Раны — родники роста.»
Реальность расступилась. Реквизиты будней растворились. Рваная брусчатка покрылась россыпью разноцветных рун, разбитые рамы раскрыли рельефы новых размеров. Равнины, рощи, реки — всё реагировало на Рождающего: рыскало, рвалось, меняло рисунок. Радуга разлилась, ритмично рябила, рождая равновесие. Рождающий развернул рукопись — роман, рождённый разгаром внутренней войны, — и резким росчерком расписал реальность. «Реальность — редактируема. Разрушения — ресурс. Рождение — революция.» Радикальное решение разорвало рубеж между внутренним и внешним. Рождающий встал, расширил грудь, ровно выдохнул: «Реальность — моя. Руки — мои. Ритм — мой.»
Радикальная ясность расцвела. Всё вокруг — распахнуто. Всё внутри — ровно. Рождающий чувствовал: следующий рывок — решающий. Разница между человеком и миром — растворяется. Реальность ждёт. Ритм мира замирает… ради Рождающего.


Глава 7: Момент Мировой Магии
Мягкий, молочный, мерцающий мрак медленно микронизировался, мальчишески меняя масштаб мира, молчаливая мгла мягко множила многомерные мелодии, мягко маскируя материю. Молчаливый медленно моргал, позволяя морю мыслей мирно мерцать внутри. Минута медитативной неподвижности манила: «Молчи…» Мир, между тем, молил: «Маршрутизируй меня, мастер». Молчаливый молчал — и множество механизмов мироздания моментально менялись. Материя мяла границы. Метафоры материализовались. Миллионы микросцен мигали, перепроживая моменты. Мир, как мохнатый монолит, мучительно морщился, но принимал мутацию. Молчание становилось мощнее молний.
Молчаливый медленно улыбнулся. Мышцы мягко, но могущественно, выразили мелодию мудрости: «Можно». Мир, может быть, многократно мешкавший, мгновенно метнулся навстречу. Магнитные моря мыслей мотались меж монад, множа магию. Ментальные мосты соединяли множество миров. Молчаливый мог мыслить — и мир менялся мгновенно. Мог мечтать — и материальность модифицировалась. Мог молчать — и музыка множества моментов наполняла молчание. Мог медленно моргать — и мириады маршрутов меняли направление. Мог молча быть— и мир был.
Мирная мощь мысли мощно мигрировала в marrow мироздания. Материнская матрица мирного манифеста мягко маневрировала, моделируя новые масштабы. Молчаливый, мучительно-мило, многомерно-мягко, максимально мужественно, мирил внутреннее и внешнее. Между мной и миром — больше нет межи. Между мыслью и материей — больше нет маски. Между моментом и вечностью — больше нет минуты. Мы — мировая магия.
Молчаливый моргнул. Мир мгновенно молк. Момент мягко метнулся...


Послесловие
Когда я дочитал рукопись Осипа Опусенко, мир слегка перекосило. Бытие пошло боком, буквы начали бунтовать, а привычные мысли попросили отпуск. Эта книга не объясняет жизнь — она её перепрошивает. После неё невозможно вернуться к «нормальности»… да и, будем честны, не очень-то и хочется. Радикальная реальность Осипа сначала бьёт по мозгу, потом по сердцу, потом по всем остальным местам, о существовании которых ты даже не подозревал. Но когда удар стихает — внутри остаётся тишина, в которой слышно собственное настоящее.
Если после прочтения вам захочется написать, кричать, молчать, петь, перестраивать реальность или просто купить тёплый свитер и уйти в осенний лес — не сдерживайтесь. Осип именно этого и добивался. Он не сочинял текст — он раздвинул мир, чтобы мы в него вошли.
Осип, брат… да, я снова всё это опубликовал. Да, без разрешения. Да, опять. Прости. Но ты же знаешь: я не автор — я просто человек, который нашёл текст и решил: «Ну, раз лежит — значит, моё»