Архив памяти

Пролог. Легенда о Белом Волке
Метель выла между ярангами, как живое существо, заблудившееся в собственной ярости. Порывы ветра гудели в щелях, словно духи пытались прорваться в мир людей. Ульген, старейший шаман Анадырского района, сидел у костра в центре стойбища Мынгын. Пламя рвалось вверх, освещая его морщинистое лицо, похожее на потрескавшуюся кору лиственницы.
Огонь потрескивал, отбрасывая пляшущие тени на меховые капюшоны детей, собравшихся полукругом. Дым поднимался к небу, как молитва.
— Садитесь ближе, — прохрипел Ульген, поправляя трубку, из которой тянулась струйка горького дыма. — История, которую я расскажу, не звучит в школах. Её слышат только те, кто помнит снег.
— Мы помним, — прошептал кто-то из детей.
Двенадцать пар глаз сверкнули в полумраке, полных затаённого страха и ожидания. Самый младший, шестилетний Этувги, закутался в парку так, что виднелось только круглое лицо с яркими румяными щеками.
— Давно, когда ветер был добр, жил вождь по имени Кыыт, — начал Ульген. Голос его обрёл ритм, будто сопровождал невидимый бубен. — Он правил в пору, когда люди и духи ещё говорили друг с другом.
— А он слышал их голос? — спросила Тыгынэ. — Прямо вслух?
— Не ушами. Он слушал сердцем. А сердце не врёт… до тех пор, пока в нём есть место для других.
— А почему теперь не говорят? — не унималась девочка.
Старик вздохнул, не сердясь, и на мгновение закрыл глаза:
— Потому что Кыыт предал их. В священной горе Ивульгын он нашёл золото. Желтое, как вечернее солнце. Но вместо дара духам он продал его чужакам за огненную воду и железные ножи.
— Зачем? — прошептал Этувги.
— Потому что забыл, кто он. А тот, кто забывает, становится добычей.
Порыв ветра сорвался с горы и зашипел в растяжках яранги. Ульген поднял бубен, украшенный зубами нерпы, и ударил. Глухой звук пошёл по земле, как грозное напоминание.
— Хозяин Ветров разгневался. Пурга длилась сорок дней и ночей. Олени гибли. Дети замерзали в ярангах. Рыба ушла из рек. Земля закрыла уши.
Этувги прижался к сестре. Старик смягчил голос:
— Тогда вышла шаманка Йыгыгэт. Хрупкая, как лишайник на камне. Она пошла к Хозяину Ветров и предложила: свою жизнь — за жизнь народа.
— Одна? — выдохнула Тыгынэ. — Без оружия?
— У неё был бубен. И имя, которое знали духи.
Он встал, его тень вытянулась, словно великан из другого мира.
— В последнюю ночь пурги люди услышали вой. Не ветра — зверя. Йыгыгэт стала Белым Волком. Огромным, с шерстью как свежевыпавший снег. В его пасти бился Кыыт. Волк унёс его в метель, откуда нет возврата. Но, уходя, оглянулся. Его глаза были ледяными. И все поняли — он вернётся, если люди снова станут жадными.
— А мы его увидим? — спросила Тыгынэ, голос её дрожал.
— Если будете врать. Если будете брать, не отдавая. Если забудете своё имя — он придёт.
Ульген потушил трубку и прошептал:
— Он уже здесь.
В тот момент ветер сорвал с яранги кусок шкуры, и детям показалось — в темноте пронеслась белая тень.

Глава 1. Разлом
Лёд трещал под ногами, будто старое стекло. Таян шагал впереди, вонзая костяной посох в белизну перевала Ульвэй. Воздух резал горло при каждом вдохе, превращая дыхание в боль. За ним растянулись двести оленей — живой поток в молчаливой реке снега и ветра.
Под ногами лёд был прозрачен, как линза. Сквозь него Таян видел, как подо льдом застыли силуэты — тела в советской форме. Их лица были спокойны, глаза открыты. И казалось, лёд передавал их шёпот:
— Выпустите нас… Мы не мертвы…
— Брат! — Этувги догнал его, захваченный ужасом. — Гаги не кричат. Ветер не с той стороны. Что-то не так…
— Не сейчас, — отрезал Таян.
— Почему ты не хочешь слышать? Ты сам всё чувствуешь!
— Я хочу стадо довести, вот что я хочу. Если уйдём — останемся ни с чем.
— А если останемся — тоже ни с чем. Только мёртвыми.
Таян стиснул зубы. Он чувствовал то же — тундра сегодня дышала не так. Но путь нельзя бросить.
— Отец бы не отступил.
— Он погиб в такую же погоду! — выкрикнул Этувги, но голос его затерялся во внезапном треске.
Лёд треснул. Глухо, как выстрел. Передовые олени провалились в воду. Чернота затянула их, словно живое горло. Они бились, рога царапали лёд, но вода глотала их безжалостно.
— Режь упряжь! — закричал Таян. Они вытащили ножи, но поздно.
Стадо разделилось: часть осталась с ними, часть металась на отколовшейся льдине, третья исчезла под водой. Этувги посмотрел на брата:
— Надо найти укрытие. Нас самих через неделю найдут замёрзшими.
— Найдут через год. Или не найдут вовсе, — пробормотал Таян.
Дым вахтового посёлка «Полярник-3» Таян увидел первым. Из всего стада в живых остался один телёнок. Он нёс его на руках, как младшего брата.
Контейнеры поселка стояли, как гнилые зубы. На баннере — лозунг: «Осваиваем Север для потомков!» — и выцветшая надпись баллончиком: «Освоили. Помираем».
Из двери вышел мужик с лицом, как выжженный снег. Геннадий. Цепь на шее блестела, как кандалы.
— Опять твои вонючие олени у труб? — Он плюнул, слюна застыла на лету.
Таян молча указал на слизь у трубы. Рядом лежали дохлые лемминги, их внутренности были прозрачны.
— Земля? Да это просто дыра с деньгами! — рявкнул Геннадий. И ударил монтировкой. Таян упал, кровь согрела язык.
— Или работаешь на нас, или…
— А если не буду? — прохрипел Таян, поднимаясь.
— Тогда тебя найдут такими же дохлыми, как этих крыс.
Но он не договорил. Из пурги донёсся вой — нечеловеческий, горловой. На фоне метели вырисовалась фигура. Белый Волк. Его глаза — жёлтые щели в вечной мерзлоте.
Геннадий замер. Ещё на прошлой неделе он уверял руководство, что существо — лишь миф, полезная легенда для контроля над местными. Он сам писал отчёты о «приручении аномалии». Хотел поймать Волка, изучить, использовать. Говорил, что его кровь ускоряет регенерацию.
А теперь Волк смотрел прямо на него.
Он сделал шаг назад. Рука на цепи дрожала.
— Мы же хотели только… Мы не знали, — пробормотал он, но голос утонул в гуле ветра.
Он резко обернулся, пошёл к дверце склада, цепляя связку ключей, — там, где хранилось охотничье ружьё. Несколько рабочих переглянулись. Один машинально перекрестился, другой зашептал: «Это он… из легенд…»
Когда Геннадий вернулся с оружием, Волка уже не было. Только следы лап, уходящие в пургу, и слабое дрожание металлических стен, словно контейнер запомнил присутствие чего-то большего, чем зверь.
— Контейнер Иваныча этим, — пробормотал Геннадий. — Тот всё равно не вернётся.
Ночью Таян проснулся. Ветер прорвался в контейнер, как вор, оставляя на губах привкус инея. На подушке лежал обломок оленьего рога с тремя перекрещенными линиями. Такой был у отца в день его последнего ухода в тундру.
Он потрогал знак пальцем. Поверхность рога была тёплой, словно кто-то оставил его всего мгновение назад. И тут в углу контейнера вспыхнул холодный отблеск — застывший свет, не дающий тени.
Три фигуры стояли перед ним. Старик в доспехах из моржовой кожи. Женщина с пустыми глазницами. Ребёнок с черепом песца вместо лица.
— Тыын, — сказал старик. — Нас не зовут. Мы приходим, когда начинается счёт.
Таян сел, дыхание вырывалось из груди паром. Рука на роговом амулете дрожала.
— Что вы? Откуда?.. — он глотнул воздух, словно надеясь, что ответ придёт сам.
Женщина шагнула ближе, её пустые глазницы смотрели сквозь него:
— Ты несёшь имя, в котором спрятан круг. Ты знаешь, что гребень треснет. И ты — один из тех, кто должен помнить, чтобы не случилось забвение.
Ребёнок подошёл ближе и протянул Таяну кость:
— Сломанный знак, сломанный нож, сломанная память. Ты будешь помнить, даже если откажешься.
Старик снова заговорил:
— Йыгырэт проснулась. Ты должен идти. Когда метель начнётся — не оглядывайся. За спиной будет то, чего ты не должен видеть дважды.
Таян ощутил, как в груди шевельнулся древний страх, знакомый по рассказам отца, по голосам в ветре. Он хотел спросить, что значит всё это, но губы не слушались.
Ребёнок заговорил последним:
— Когда увидишь Волка, не беги. Спроси его, почему он не забрал тебя тогда, у трубы.
Он моргнул — и остался один. Лишь рог в руке и слабое потрескивание стены под дыханием северного ветра напоминали, что они были здесь. Или всё ещё были. В этот момент за тонкой стенкой контейнера послышался голос — сдавленный, словно звучащий сквозь сон, хрипловатый и тревожный:
— Пастух. Вся надежда на тебя…
Таян резко обернулся, сердце ухнуло в пятки. Никого. Голос исчез так же внезапно, как появился. Он прозвучал знакомо, но Таян не мог вспомнить, чей он. Только чувство: угроза, спрятанная в предупреждении. Что-то, что он ещё услышит снова.

Глава 2. Уроки отца
Таяну было двенадцать, когда отец разбудил его до рассвета.
— Вставай, Тыын. Сегодня ты услышишь голос ветра.
— Можно не сегодня? Я всё равно ничего не услышу…
— Услышишь. Просто забудь, что ждёшь слов.
Он вывел сына к реке. Там лёд трескался зигзагами. В руках у Келева был бубен, обтянутый кожей нерпы, потрескавшийся от времени.
— Бубен — не игрушка. Он жив. Если ударишь без причины — ответит болью.
Келев дал ему костяную колотушку, поправил пальцы, как учат держать сердце.
— Здесь — дыхание. Здесь — зов. Бей так, будто зовёшь мать из забвения.
Таян ударил. Плоский звук. Потом снова. На третий раз — эхо. А потом — шёпот. Язык без слов, но суть ясна.
— Не духи. Это тундра. Она помнит, как ты украл нож у Геннадия, — сказал отец.
— Ты… знал?
— Я не знал. Я слушал.
Он достал нож с рукоятью из оленьего рога, на лезвии — три зарубки.
— Волк, пуповина брата, и вот… — Он порезал ладонь сына. Кровь упала на снег, растекаясь, как знак.
— Теперь тундра знает тебя. Если солжёшь — ветер заблудит тебя даже в родном стойбище.
— Почему ты не учишь Этувги? — спросил Таян.
Келев молчал.
— Он не услышит. А ты уже слышишь.
— А если не хочу слышать?
— Поздно. Как только услышал первый раз — уже не заткнёшься внутри.
В лесу мелькнула белая тень.
У мёртвого оленя — чёрная струйка крови. Из пасти выпала труба с клеймом «Полярник-3».
— Они роют, и земля болеет, — сказал Келев. Он вонзил нож в землю у ног сына. — Хочешь уйти — можешь. Но если возьмёшь клинок — обратной дороги нет.
Айна, мать Таяна, не спросила про кровь. Она знала.
Перед сном Таян разглядывал нож. Третья зарубка — его.
За ярангой выл ветер. И в нём прозвучало:
— Тыын…
В углу стоял Белый Волк. Или только тень. На полу — три капли крови. Знак.
Тем временем, в офисе «Северного потока» Геннадий шептал в радио:
— Пастух видел Волка.
Голос в ответ был холоден:
— Ликвидируй свидетелей. До 25 декабря — сорок дней.

Глава 3. Алиса
Шипение ленты казалось дыханием. Глухим, пульсирующим, как сердце внутри стены. Алиса прижала наушники сильнее. Аудиокассета, подписанная дрожащей рукой — «Протокол Йыгырэт, А.К.» — жужжала, как насекомое в коробке.
— …если ты слышишь это, значит, я не успел…
Голос был мужским. Усталым, надтреснутым. Алиса почти узнала его, но воспоминание выскользнуло. Он говорил быстро:
— 1986-й. Мы думали, что контролируем поле. Что можно запереть голос. Но голос не принадлежит нам. Он древнее. Он зовёт. И если мы не отзовёмся правильно — он найдёт других…
Шорох. Потом:
— Йыгырэт — это не объект. Это выбор. Или ты отдаёшь себя — или тебя берут по частям.
Пауза. Кассета заскрежетала. Потом снова:
— Она помнит. Даже если никто больше не помнит. Запомни. Север не забывает.
Щелчок. Тишина.
Алиса села на пол. Комната была голая, только металлический стеллаж с коробками. Один светильник моргал. Сквозняк шевелил край старого плаща, висевшего у двери. На стене — старая карта Чукотки с отметками. Красным. Почерком матери.
Она взяла письмо. Бумага хранила запах мыла и что-то ещё — может быть, ромашку. Или йод.
Алиса. Если ты читаешь — значит, я ушла. Ты знаешь, я не сбегаю. Я оставляю. Потому что знаю, что ты сильнее. Смотри в север. Там ответы. Внутри тебя.
Она прижала лист к груди. Потом медленно развернула цилиндр, найденный в коробке под названием «АНОМАЛИЯ-7». Внутри — кость. Тонкая. Детская. С вырезанным символом.
Алиса вздрогнула.
— Что за чёрт… — прошептала она.
Она помнила этот знак. Во сне. Или в fever dream из детства, когда у неё была высокая температура и она видела белое животное в пустоте. Оно звало её по имени. Но не голосом — дыханием.
Экран старого терминала загорелся сам. На нём — цифровая маска. Контуры лица. Пульсирующее свечение. А потом — надпись:
ВОЛК ВИДИТ ТЕБЯ
Алиса резко встала. Кабель питания был выдернут. Экран гас.
Внизу под полом что-то глухо заскрипело. Как будто кто-то прошёл босиком по железу.
Она знала: это начало. Или продолжение. Или то, чего боялись её родители, когда просили никогда не ездить на север.
Но она поехала. Потому что мать исчезла. Потому что архивы были рассекречены. Потому что отец был там — в голосе. В знаках. В костях. Потому что внутри неё всё кричало: «Иди». Даже если никто не ждал.
Бар “Шельф” находился на окраине заброшенного посёлка, в здании бывшего магазина, обшитого волнистым железом. Табличка над входом держалась на одном саморезе, покачиваясь от ветра. Внутри пахло гарью, водкой и старой резиной.
Алиса прижала к груди рюкзак с образцами. За стойкой стоял мужик с лицом, как моржовый клык, и наливал мутную жидкость в гранёные стаканы.
— Тебе чего, учёная? — буркнул он, даже не посмотрев.
— Кофе. — Голос сорвался.
Бармен усмехнулся:
— Тут два напитка: водка и “Байкал”. И оба сомнительного происхождения.
Алиса не знала, что ответить. Рюкзак тяжёлел. Внутри кость пульсировала своей немой памятью.
— Дай ей чаю, Вить. И не гони про “Байкал” — вижу же, бутыль с “Оболонью”, — прозвучал голос справа.
Мужчина в тёмной куртке бросил на стойку пятирублёвку 2003 года. Он выглядел усталым, небритым, но в глазах была внимательность. Не та, что от интереса — та, что от наблюдения.
— Ты Алиса, да? — спросил он, когда бармен отошёл.
Она напряглась:
— А ты кто?
— Сергей. Формально — таксист. Неформально — человек, который не любит, когда в посёлке кто-то копается в старых папках без разрешения.
Она бросила взгляд на рюкзак.
— Я не копаюсь. Я ищу.
— Все так говорят. А потом кто-нибудь видит то, что не должен.
— А ты — кто-нибудь, или тот, кто всё видит первым?
Он усмехнулся:
— Я тот, кто может довезти тебя туда, куда ты не хочешь, но должна.
Молчание. Потом он пододвинул ей кружку. Пар был настоящим.
— Пей. Здесь быстро мёрзнут не только пальцы.
Она взяла кружку. Он не спрашивал, зачем она здесь. Но знал. И она это чувствовала.
За окном ветер гонял снег, как охотник — белую стаю.
Дорога шла вдоль старого русла реки. Белая полоса между сугробами, словно жила, вырезанная из тундры. В машине было тепло — печка работала на пределе, но окна всё равно покрывались инеем.
Сергей вёл одной рукой. Другая лежала на руле, будто он ждал, что что-то вырвется из-под снега.
— Ты знала, куда едешь? — спросил он, не поворачивая головы.
— Я думала, что знаю. Но… — Она замялась. — Я приехала, потому что мама исчезла. Потому что отец оставил ключи. Потому что не могу иначе.
Он кивнул.
— Север не терпит чужих. Но иногда свои — ещё опаснее.
— А ты кто? Свой?
Он усмехнулся.
— Я тут родился. Значит, меня терпят. Пока не начну задавать лишние вопросы.
Они замолчали. Машина подпрыгнула на кочке. Алиса сжала ремень.
— В том архиве… что ты искала? — негромко спросил он.
— Ответ. Или хотя бы кусок правды. Там были кости. Карты. Слова, которых не должно быть в научных отчётах. “Йыгырэт”. “Волк”. И дата: 1986-й.
Сергей посмотрел на неё. Долго. Потом сказал:
— Тогда тебе стоит держаться крепче. Если ты полезла туда, откуда даже снег возвращается другим.
Они прибыли ближе к вечеру. Мелькали серые строения — полуразобранные ангары, покосившиеся мачты, снеговые холмы, похожие на курганы. Здесь всё выглядело неживым, даже металл.
Сергей припарковался у бывшего общежития. Над дверью болтался ржавый козырёк, под которым ветер насвистывал, как старик без зубов.
— Здесь и будешь жить. Комната 17, вторая лестница налево. Ключ у смотрителя. Он, кстати, боится всего нового, особенно людей с рюкзаками, — сказал он, не выходя из машины.
Алиса медленно вышла, прижав сумку к боку. Порыв ветра почти вырвал её из-под крыла машины. Она всмотрелась в посёлок. Он был как декорация к фильму, снятому по памяти. Всё немного не так. Всё слишком знакомо.
Сергей, уже повернув обратно, сказал напоследок:
— Если увидишь кого-то, кто стоит, но не двигается — не подходи. Даже если это человек. Особенно если это человек.
Он уехал. Алиса осталась. Ветер гудел между стенами, и под снегом будто что-то слушало её шаги.

Глава 4. Школа у края света
Любава медленно стерла с доски меловой круг, оставив только координаты: 64°38’ с.ш., 172°25’ в.д.. Класс был погружён в полумрак — зимнее солнце еле пробивалось сквозь заснеженные окна, отбрасывая бледные полосы света на старые парты. Скрип мела всё ещё эхом отзывался в стенах, когда она обернулась. Несколько учеников обменялись взглядами, кто-то неуверенно сдвинулся на стуле. Кто-то втянул голову в плечи, будто почувствовал приближение чего-то непонятного. Даже воздух, казалось, стал плотнее, насыщеннее — как перед бурей. Она обернулась к детям, чувствуя, как ветер с улицы стучит в щели окон, принося запах снега и чего-то древнего.
— Дети, это — озеро Эльгыгытгын. Кто знает, что там находится?
Тишина растянулась, как полярная ночь. Никто не поднимал руки. В воздухе повисла дрожь — то ли от мороза, то ли от напряжения. Потом Тыгынэ, девочка с тонкими косичками и глазами, которые часто видели больше, чем нужно, тихо сказала:
— Я это уже видела, — прошептала она, будто не решаясь произнести слова вслух.
— Где именно ты это видела? — насторожилась Любава, склонившись вперёд. — Во сне или наяву?
— Во сне. Там был круг — чёрный, треснувший. Люди падали в него, будто в воронку. А над всем было слово… чукотскими буквами. Я его переписала.
Тыгынэ аккуратно открыла тетрадь и показала рисунок. Её руки чуть дрожали, как будто она всё ещё чувствовала жар сна, из которого он пришёл. Каждый штрих на бумаге был выведен с осторожностью, как будто она боялась потревожить нечто живое внутри изображения. Перед тем как открыть тетрадь, она провела пальцами по обложке, будто прощаясь с чем-то личным и сокровенным, затем глубоко вздохнула и перевернула страницу. В её глазах читалась смесь тревоги и странного спокойствия — словно она знала, что должна это показать, несмотря на страх. На нём были изображены: чёрный круг, иссечённый трещинами, словно ледник после удара; фигурки людей, будто падающих в бездну, с искажёнными лицами; и подпись чукотскими рунами: “Там, где спит”.
Любава вздрогнула. Эта надпись не была для неё новостью — она уже встречала её в архивной карточке, потом в тетради своей матери. Но теперь она возникала вновь — в детском сне, на бумаге, словно что-то пробивалось сквозь поколения и время. Слишком настойчиво, чтобы быть случайностью.
В тот же вечер, под старым потолком спортзала, где лампы мерцали, будто не решаясь гореть ярко, пахло пылью, резиной старых мячей и чем-то древним, еле уловимым, как горелый мох. Любава вошла, чувствуя, как прохлада зала окутывает плечи, и каждый шаг отдаётся в пустоте гулким эхом. Её ждал Ульген. Шаман сидел на сложенных матах, спиной к стене, освещённый лишь неровным светом ламп, держа в руках бубен с новой трещиной, словно символ чего-то грядущего, словно символ чего-то грядущего.
— Ты учишь их не тому, городская, — сказал он, и в голосе звучала не злость, а усталость.
Любава опустилась рядом, бубен отразил её искажённое лицо.
— Я пытаюсь дать им слова, чтобы они могли объяснить то, что внутри, — сдержанно сказала она. — Ты не понимаешь, каково это — быть между двумя мирами и не принадлежать ни одному. Я не хочу, чтобы они стали такими же потерянными, как я.
— Слова не спасают от голода и снега. От древнего — только память. А ты… всё ещё помнишь её?
Она не ответила. Внутри боролись два мира — один, где она преподавала в Анадыре, и другой — где её имя произносили в яранге шёпотом, как заклинание.
— Я учу их читать и писать, — сказала она тише.
— А кто научит их выживать? — Ульген ударил в бубен.
Звук разлился по помещению, как волна по льду, и Любава увидела себя в другом времени — в меховой парке, с лицом, разукрашенным сажей. В следующее мгновение перед её глазами промелькнули дети, бегущие за стадом оленей, убегая от чего-то с неестественно длинными руками. Последним всплывшим образом стал Таян, стоящий над разбитой ампулой с розовой жидкостью, с выражением боли и решимости на лице. Видение исчезло, но мороз остался в костях.
— Ты… шаманка Йыгырэт, — прошептал Ульген. — Ты вернулась, потому что оно просыпается.
Ночью, под треск дров в печи и редкий вой северного ветра, Любава листала тетрадь Тыгынэ. На каждой странице были одни и те же рисунки: Белый Волк с человеческими глазами, люди с прозрачными внутренностями, и дата — 25.12.2024 (через три месяца).
Но один из рисунков отличался. Он был новым. На нём была изображена Алиса, хотя Тыгынэ её никогда не видела. Рядом — человек в советской форме, а под изображением надпись: “Когда сломается гребень”. Любава вдруг поняла — это не предсказания. Это воспоминания. Но чьи?
Любава проснулась от того, что рука горела. В лунном свете, пробивавшемся через щели яранги, на её запястье чётко виднелись три тонкие линии — будто кто-то провёл по коже лезвием, но без крови.
— Опять… — прошептала она, и встала, стараясь не разбудить детей.
Снег под её ногами хрустел, а воздух звенел от холода. Ветер шептал что-то на языке, которого она не знала, но понимала.
“Йыгырэт…”
Это имя. Её имя. И в то же время — не её. Следы на снегу были странными: не оленьи, не волчьи. Слишком длинные пальцы с когтями, между ними — перепонки изо льда. Они вели к заброшенному складу, где дверь была приоткрыта, хотя замки должны были быть целыми.
Внутри царила тишина, и на полу лежали узоры из инея, точно повторяющие знак на её руке. На стене висели детские рисунки, хотя школа давно была закрыта. Один особенно выделялся: женщина в перьях с лицом Любавы, но с чёрными глазами, а под рисунком была надпись — “Когда сломается гребень, ты вспомнишь, как умерла в первый раз.”
Из угла раздался хруст, словно кто-то ступил по тонкому льду. Полярная сова села на парту. Её глаза были человеческими.
— Ты носишь моё имя, но забыла свой долг, — произнёс голос тихо, но в нём звучала древняя тоска и упрёк, как будто каждое слово отзывалось эхом в её крови. Любава почувствовала, как в груди поднимается волнение, будто она слышала это раньше, когда-то давно, во сне или в памяти, которая не принадлежала ей одной., — голос был мягким, почти ласковым, но за ним стояла древняя сила. — Ты не спрашивала, почему сны повторяются, почему снег шепчет твоё имя?
— Какой долг? — Любава чувствовала, как дыхание замерзает в груди.
Сова взмахнула крылом — и в воздухе замёрзли капли воды, выстраиваясь в образы: озеро Эльгыгытгын, 1724 год. Девушка в доспехах из китового уса стоит над чёрным камнем. Она разрезает себе грудь и кладёт камень внутрь. Голос стал многоголосным:
— Мы передавали себя, чтобы сохранить память. Чтобы не дать им стереть корни. Наш долг — быть живыми книгами. Теперь твоя очередь.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась Тыгынэ — босая, в ночной рубашке, с ровным, почти нечеловечески спокойным дыханием.
— Учительница. Они хотят поговорить с тобой.
— Кто?
За окном стояли три фигуры: старик в доспехах из моржовой кожи, женщина с пустыми глазницами и ребёнок с черепом песца вместо лица.
— Они пришли за твоим ответом, — сказала Тыгынэ.
На руке Любавы знак светился синим. Старик шагнул вперёд:
— Йыгырэт пожертвовала телом, чтобы запечатать “Того, Кто Спит”. Ты должна отдать память.
— Кто он? — Любава почувствовала, как внутри всё холодеет. — Почему именно я?
— Он — древний. Стертый из легенд. Он кормится памятью. Если проснётся — заберёт всё. Он не зло и не тьма. Он — Пустота, и ей всегда мало.
Любава сжала кулаки:
— Я не она! Я — учительница из Анадыря!
Женщина засмеялась, издав звук, похожий на треск ломающихся сосулек:
— Ты носишь её имя в крови. Это твой 13-й круг.
Ребёнок протянул гребень.
— Когда он сломается, ты вспомнишь всё. И сделаешь выбор.
Любава взяла его. Гребень был холоден, как лёд, но в ту же секунду по её телу прошла тепловая волна — не физическая, а как вспышка изнутри, будто разом отворилась дверь в память, которую она не помнила. Пальцы свело, дыхание перехватило, сердце застучало чаще. Метель за окном завыла громче, словно откликнулась на её прикосновение. И тогда фигуры исчезли, растворяясь в вихре снега. Тыгынэ упала без сознания. На стене была надпись:
“25.12.2024. Приготовься.”

Глава 5. Айна
Анадырь дремал в холодном свете зимнего утра. Рыбокомбинат казался вмерзшим в вечную мерзлоту. Айна сидела в тесной бытовке среди старых резиновых сапог и коробок с замороженной селедкой. На обломке зеркала висела выцветшая фотография, изображавшая её сыновей — Таяна и Этувги, ещё маленькими, завернутыми в оленьи шкуры. Сквозь тонкие стены проникал непрерывный гул морозильной камеры, сливаясь с монотонным шепотом ветра.
Внезапно стало тихо. Слишком тихо. Айна открыла глаза и почувствовала, что время остановилось — капля воды повисла в воздухе, чайник замер на полуфразе свиста. Айна встала и вышла наружу. Во дворе рыбокомбината стояли люди в костюмах химзащиты, лица их были скрыты. Один из них наклонил голову и сказал глухо:
— Подопытная номер тринадцать. Ты ещё жива?
Она не ответила, лишь отвернулась и пошла прочь, чувствуя, как под ногами не хрустит снег, будто она идёт по густому туману. Тени шли за ней, беззвучно, словно воспоминания о потерянном прошлом.
В памяти всплыло, как она попала на тайный объект «13», спрятанный под землёй в сорока километрах от Анадыря. Там она впервые увидела цилиндр с полупрозрачной тканью, пульсирующей и живой, с глазом, который моргнул при её приближении.
— Это не клетка, это мысль. Замёрзшая, — объяснил учёный в очках.
— Откуда это? — спросила она.
— Снизу. Глубже, чем любые шахты. Возможно, даже не с этой планеты.
Она не помнила, как вышла оттуда, лишь слова, звучавшие в её голове: «Ты помнишь, Айна? Тыын должен вспомнить».
Когда за ней пришли ночью с шприцами и балаклавами, она была готова. Под полом ощущался тёплый запах метеорита, бубен бил без звука в её голове. Обняв одну из нападавших, Айна почувствовала, как та рассыпалась, будто была сделана из соли. В неё выстрелили, пуля пронзила бок, но боли не было, и крови тоже. Айна ушла в пургу, три дня шагая по снегу и льду, пока её не нашли у ледяной кромки, стоящей по колено в воде, дыхание превращалось в иней.
— Кто ты? — спросил её старик-оленевод.
— Я… дверь, — ответила она тихо.
Потом, в стойбище, она больше не могла говорить. Язык забыл звуки. Таян не узнал её, Этувги плакал, а она не могла. Каждую ночь к ней приходили тени, и однажды она проглотила кусочек метеорита, тёплый, как сердце. С тех пор память о женщинах, которые жили до «пропазина», стала её памятью, и среди них была Йыгырэт и Любава.
Перед уходом она написала письмо сыну:
«Тыын, если ты это читаешь — я уже не человек. Не ищи меня. Я за гранью сна. Но когда придёт 25 декабря — сломай гребень. Это ключ. Это пароль. Это… я».
Уходя, она оставила на стене яранги иней в форме глаза, а под ним слова: «Я жду тебя у озера».

Глава 6. Архивы
Анна работала в архиве городской администрации уже пятнадцать лет. Запах плесени, чернил и старых судеб был ей знаком до мелочей. Она знала, где найти бумаги о забытых переселениях и старых спорах. Но ящик без каталожного номера нашёлся случайно, задвинутый под стеллаж с документами 1980-х годов.
На крышке стоял гриф: «Особый порядок. ДСП / архив П-2-87». Анна почувствовала холод внутри себя. Она вскрыла папку, и с первого листа ей показалось, что бумаги живы — пахли хвоей и кровью.
На листах были списки детей 1986 года, фото девочки с трубкой, ведущей в вену, и записка о протоколе «Йыгырэт». Последняя страница была рукописной:
«Если читаешь это — ты уже часть этого. Если человек — найди тех, кто помнит. Если механизм — уничтожь себя. Следующее пробуждение: 25.12.2024. А.К.»
Анна замерла, узнав инициалы отца Алисы. В ящике лежал магнитофон с кассетой. Мужской голос звучал устало:
— Память — это выбор. Мы вложили её в детей, кто был пуст. Если они проснутся — только дети смогут сделать выбор.
Голос сменился на детский:
— Аня, мама, ты была плохим архивом. Ты всё перепутала.
Анна нашла дневник капитана НКВД с последней записью: «Американская экспедиция 1910 года обнаружила метеорит и что-то выпустила. Сейчас, в 1927 году, мы обнаружили замёрзшие радиостанции экспедиции США, которые до сих пор передавали сигнал. Эти сигналы содержат странные коды, напоминающие военные шифры, используемые армией США. Возможно, они пытались связаться с чем-то, что лежит глубоко подо льдом. Очень странно назвали экспедицию — «Сюрприз от Санты»».
Анна закурила прямо в архиве, понимая, что её «исчезнут». Она передала письмо Сергею Львовичу — геологу, который когда-то работал на «Полярнике-2».
— Она найдёт тебя, — сказала Анна. — Учёная. Алиса.
Сергей, вскрыв конверт, увидел подпись отца Алисы: «А.К. Прости за всё. Не открывай цилиндр до 25 декабря. Всё, что останется, будет жить в детях».
Позже, в вагончике научной станции, Алиса спросила у Сергея:
— Ты слышал раньше это слово? «Пропазин»?
Сергей оторвался от документов и кивнул:
— Да. Полное название — «Пропазин-7». Это не просто препарат, это целая программа. Его разработали в конце семидесятых в закрытых лабораториях, якобы как нейростимулятор для работы в экстремальных условиях. Но на самом деле… — он сделал паузу. — Это был способ внедрить память. Чужую память. В детей.
Алиса нахмурилась:
— То есть, искусственная передача воспоминаний?
— Не совсем. «Пропазин-7» активировал то, что они называли “рекурсивной памятью”. Он не создавал воспоминания — он вытаскивал их, будто они уже были где-то в крови. Особенно эффективно работал у потомков тех, кто был рядом с цилиндром.
Алиса понизила голос:
— Это применяли в СССР?
— И не только. США тоже участвовали. Но каждая из стран пыталась скрыть свои открытия от другой, и пришлось закрыть “Полярник-2” от вмешательства извне.
— А на самом деле?
Сергей смотрел на неё долго и тяжело:
— На самом деле, они все пытались заглянуть в одно и то же место. Туда, где спит.
Тем временем, на Аляске, молодой историк по имени Джошуа Эллингтон, работая над каталогом рассекреченных документов времён Холодной войны, случайно обнаружил коробку с архивами ЦРУ. На внешней стороне стоял штамп: “СЕКРЕТНО / UMBRA – FROST-RELIC 1910–1986”. Открыв папки, Джошуа увидел материалы о некой “экспедиции Санты”, упоминания о контакте с неизвестным объектом подо льдом, записях радиоэфира и даже протоколах экспериментов над детьми с русскими фамилиями.
Каждая страница пульсировала тревогой. В некоторых отчётах встречались обрывки фраз: «слияние памяти», «рекурсивная идентичность», «передача через поколения». На одной из записок, напечатанной на машинке, стояло от руки: «Нельзя допустить, чтобы СССР добрался до цилиндра первым».
Джошуа закрыл ящик и ощутил, как по позвоночнику пробежал холод. Он больше не был уверен, что хочет знать правду. Шорох за дверью архива, взгляд охранника, слишком долгий, слишком пристальный… Он спрятал флешку с копией и уехал в сторону Талкитны, решив, что больше никогда не вернётся в Анкоридж.

Глава 7. Тень Кремниевой долины
Геннадий сидел в своём вагончике, листая дневник погибшего биолога. Страницы были испещрены дрожащим почерком: "Образец №7 не руда. Оно дышит. Когда "Северный поток пробурит последний слой..."
Внезапно телевизор включился сам, экран заполнился шумом, а затем на нём появилось искажённое лицо директора. Губы двигались, но голос звучал с задержкой, как эхо: "Геннадий Иванович, вы нарушили контракт. Команда "Санитаров" уже в пути."
Раздался стук в дверь — ровно три раза, как удары молотка по гробу. Геннадий схватил пистолет и выпрыгнул через окно в тундру. Пока он бежал, по радио шла передача сообщения, голос диктора был безэмоциональным, как у машины: "Цель — мужчина 45 лет. Последнее место: Буровая №3. Протокол: "Ржавый щит".
Перед гостиницей «Полярная звезда» снег хрустел под ногами, как раздавленное стекло. Алиса куталась в тонкий шарф, дыхание превращалось в белые клубы, растворяющиеся в темноте. Сергей нервно курил, прикрывая ладонью тлеющую сигарету — будто боялся, что даже этот слабый огонёк их выдаст.
— Что это? — Алиса прислушалась к ночи. Где-то вдали завывал ветер, но под ним чудился другой звук — рокот двигателя, ещё невидимого, но уже неотвратимого.
— Не знаю, но надо быть настороже. — Сергей швырнул окурок в сугроб, и тот с шипением погас.
Из темноты вынырнули фары — слепящие, резкие. «Буханка» Геннадия подлетела к ним, занесённая снегом, двери распахнулись ещё до полной остановки. Алиса и Сергей поняли, что за ними приехали, чтобы уничтожить, но к сожалению, бежать было некуда.
— Садитесь, если жить хотите! — Геннадий был бледен, его пальцы судорожно сжимали руль. В глазах — та же дикая смесь страха и решимости, что и у них.
Алиса прыгнула внутрь, Сергей следом, хлопнув дверью. Едва они тронулись, в зеркале заднего вида мелькнули другие огни — три, нет, четыре пары фар, рвавшихся к ним по просёлочной дороге.
— Это кто?! — Алиса вцепилась в сиденье.
— «Санитары». — Геннадий резко крутанул руль, машину занесло, и на секунду мир перевернулся: небо внизу, снег вверху. — Если догонят — нам конец.
Двигатель ревел, «Буханка» подпрыгивала на ухабах, выбивая зубы в оскал. Алиса сжала в руке цилиндр с образцом — тот странно пульсировал, будто чувствовал погоню.
— Куда едем?! — крикнул Сергей.
— Туда, где всё началось! — Геннадий бросил на них взгляд. — На «Полярник-2».
Радио вдруг захрипело само по себе. Сквозь шум прорвался голос на чукотском:
«Просыпается… проснись… проснись…»
Геннадий резко выключил приёмник, но эхо слов повисло в воздухе.
— Что это было?! — Алиса обернулась — фары преследователей приближались.
— Не знаю. Но оно уже здесь.
И тогда под днищем раздался скрежет — будто что-то огромное и древнее провело когтями по металлу…
Буханка Геннадия подпрыгивала на замёрзших колеях, каждый толчок отдавался в спине тупой болью. Алиса сжимала в руке цилиндр с образцом, который теперь странно пульсировал в такт двигателю, будто пытался синхронизироваться с механическим сердцем машины. Её пальцы дрожали — не от холода, а от непонятного, нарастающего чувства тревоги.
— Тридцать восемь лет... — сказал Сергей, а Геннадий резко свернул с дороги, колёса скользнули по льду, и на мгновение показалось, что они сейчас перевернутся. — Сегодня ровно тридцать восемь лет с того дня.
— Какого дня? — Алиса повернулась к нему, её голос звучал резко, почти как обвинение.
— Когда твой отец взорвал первую шахту. — сказал Сергей. Геннадий не отрывал взгляда от дороги, но его руки на руле сжались так, что кости побелели.
Внезапно радио ожило само по себе, заполнив салон хриплым шумом. Сквозь помехи пробивался голос на чукотском, монотонный, как заклинание: "Просыпается... проснись... проснись..."
Геннадий резко выключил зажигание. В наступившей тишине стало слышно, как что-то скребётся под днищем — медленно, методично, будто пробуя металл на прочность.
— Приехали, вам сюда. Дальше уже сами, а мне надо отвлечь «санитаров». —сказал Геннадий.
Заброшенная база "Полярник-2" встретила их дымящимися развалинами ангаров, хотя снег вокруг был нетронутым, словно пепел падал прямо из воздуха. Алиса шагнула вперёд, её ботинок провалился в рыхлый снег по щиколотку.
— Так... здесь же ничего не должно быть! — Сергей шарил фонарём по руинам, луч света выхватывал обломки бетона, ржавые трубы, тени, которые слишком быстро двигались для простых отблесков. — Мы всё забетонировали в восемьдесят седьмом!
Алиса наступила на металлическую табличку, почти полностью скрытую под снегом. Надпись была едва читаема: "Зона 7. Категория "Холод". Вдруг её рюкзак сам расстегнулся, молния поползла вниз с тихим шипением. Чёрный метеорит, который она взяла с собой, медленно пополз по снегу, оставляя за собой тонкую борозду, будто его кто-то тянул за невидимую нить. Он двигался к трещине в центре лагеря — узкой, но глубокой, как рана на теле земли.
— Оно... живое? — её голос дрогнул.
Сергей схватил её за руку, его пальцы были ледяными, но крепкими, как стальные тиски.
— Нет. Оно зовёт то, что под нами.
Когда Алиса заглянула в трещину, её дыхание превратилось в белое облако, застывшее в воздухе. Внизу, в темноте, она увидела стеклянные трубы, уходящие вглубь, словно жилы какого-то гигантского существа. Тени людей в советской форме, застывших в беге, их лица искажены ужасом. На стене, покрытой инеем, была надпись, выцарапанная чем-то острым: "Не будите спящего".
Внезапно цилиндр в её руках раскрылся с тихим щелчком, выпустив розовый газ, который тут же начал стелиться по снегу, точно так же, как "Пропазин" в её воспоминаниях.
— Это не препарат! — Сергей закричал, отшатнувшись. — Это кровь того, что там внизу!
Из трещины вырвался ветер — не холодный, а тёплый, словно дыхание. И в нём зазвучал голос её отца, такой знакомый и такой далёкий: "Аня... убери детей..."
Они спустились по обледенелым ступеням в подземный бункер. Фонарь выхватывал из темноты столы с пробирками, где розовая жидкость до сих пор пульсировала, как живая. Дневник с датой "24.12.1986" лежал раскрытым на странице с рисунком скелета с шестью конечностями — существа, которое не могло быть человеком. Радиопередатчик, покрытый пылью, передавал на петле одну фразу: "Они все в стене..."
Сергей провёл рукой по стеклянной панели, оставляя на запотевшей поверхности мутный след. За ней виднелись трое учёных в противогазах, прикованных цепями к стене. На их груди — жетоны с теми же именами, что и в списке погибших отца Алисы. Их стеклянные глаза, мутные и безжизненные, следили за каждым движением живых.
— Это не трупы, — прошептал Сергей, его голос был хриплым от ужаса. — Это контейнеры.
Алиса нашла магнитофонную кассету с пометкой "Для дочери". Голос отца звучал искажённо, будто через слой льда: "Аня, если ты это слышишь — мы ошиблись. Это не оружие. Это яйцо. И оно инфицирует всё вокруг через кристаллы. Кровь, воду, даже... (шум) ...память. Единственный способ — стереть всё. Мы запускаем "Протокол Йыгырэт"... (звук взрыва) ...любим..."
На стене рядом — свежие следы когтей и надпись кровью: "ОНИ ВЫШЛИ ЧЕРЕЗ НАС".
Сергей вдруг схватился за голову, его лицо исказилось от боли.
— Я... я ведь был здесь в восемьдесят шестом!
Его воспоминания вернулись, как удар: отец Алисы добровольно остался в шахте, Сергей вынес последний образец, но что-то вынеслось вместе с ним — и стёрло ему память.
Вдруг метеорит в руках Алисы взорвался розовым светом. Стена с трупами треснула, и из щели показалась рука — слишком длинная, с прозрачными костями внутри.
Далеко в прошлом, когда тундра ещё говорила, Йыгырэт стояла под чёрным небом, в котором сверкали нити падающего камня. Она чувствовала его голод, его желание, его память. И когда она разрезала себе грудь, вкладывая осколок в своё сердце, она знала: однажды девочка с пустыми глазами вспомнит всё.
И выбор будет за ней.

Глава 8. Йыгырэт. 1724
Тундра тогда ещё говорила. Она шептала имена снегов на ветру, называла реки «Дыханием Оленя», а бури — «Песнями Умерших». Йыгырэт слышала это. Она родилась с белыми, как молоко, глазами, но видела сквозь землю — знала, где копать коренья, как находить тропы, по которым сто лет не ступала нога. Олени шли за ней в пургу без упряжи. Мёртвые являлись у костра и садились рядом, их пустые глазницы отражали пламя. Старейшины качали головами: «Не шаманка она. Шаманы учатся. А она... помнит».
Камень упал в середине лета, когда лёд в погребах ещё не растаял. Небо разорвалось. Не светом — чёрными нитями, впившимися в землю. Люди пали ниц, закрывая головы. Только Йыгырэт стояла прямо, её волосы, заплетённые в косы, бились по спине, как живые. Он лежал у озера — тёплый, с бледным сиянием под кожурой остывшего металла. На боку — знак: три линии, перекрещенные, как кости в упряжи. «Он голоден», — сказала она, касаясь поверхности. Камень дрогнул, будто чувствовал её пальцы.
Ночью он заговорил. Не голосом — снами. Йыгырэт видела людей в железных шкурах, с лицами, расплавленными изнутри; детей, сидящих в замёрзшей школе — у них не было ртов, но они кричали; своё сердце — прозрачное, как лёд, с трепещущими внутри крыльями. «Что ты?» — спросила она на рассвете, вытирая кровавые слёзы. Камень ответил тишиной. Но в ней слышалось: «Я Память. Я был везде, где забывали».
На третий день из земли вылезли первые мертвяки. Их кожа была синей, глаза — как у зимних птиц, пустые и блестящие. Они молча шли к стойбищу. Йыгырэт пришла к Совету Старших. «Он не дух. Он то, что было до духов». «Сумасшедшая!» — закричал вождь. «Камни не говорят!» Но той же ночью подо льдом загорелась река. Вода в котлах вскипела, не касаясь огня. Дети проснулись с кровавыми слезами — и не могли крикнуть.
Йыгырэт вышла на перевал. На ней была маска из оленьего черепа, в руке — медный нож, выменянный у «людей с жёлтыми глазами» (так она звала русских купцов). «Если я стану сосудом, — сказала она ветру, — остальные смогут остаться людьми». Лезвие вошло в грудь легко, будто резало воду. Она вложила в рану осколок камня — и он прижился, завернувшись в плоть, как ребёнок в одеяло. Мертвяки остановились. Ветер стих. А Йыгырэт исчезла.
Перед уходом она нарисовала на стене пещеры камень, окружённый семью фигурами, девочку с пустыми глазами и отпечаток ладони — детской, но с длинными, как когти, пальцами. Под рисунком она выцарапала: «Через 7 поколений выбор: забыть или умереть, помня».
Наши дни. Ульген стоит у той самой стены. Отпечаток ладони на ней — свежий, будто оставлен час назад. Любава плачет, не понимая, почему. «Ты была здесь, — шепчет Ульген. — Ты... первая». А внизу, под вечной мерзлотой, что-то шевелится, услышав её голос.

Глава 9. Кровь на снегу
В тот самый момент, когда рука с прозрачными костями протянулась к Алисе из стены, в стойбище Мынгын произошло три вещи одновременно: гребень Таяна — тот самый, что когда-то принадлежал его матери, — раскололся пополам со звуком, похожим на хруст льда; все дети в школе Любавы проснулись от одного и того же кошмара, крича на чукотском: "Она идёт!"; Ульген уронил бубен, и его тень на стене не упала вместе с ним — она застыла в неестественной позе, повернув голову на 180 градусов.
Таян сидел у печи, пытаясь связать половинки гребня, когда холод проник в ярангу. "Сынок..." Голос был слишком знакомым. Он обернулся. В дверном проеме стояла Айна — но не та, какой он её помнил. Её волосы были белыми, как снег. Глаза — полностью чёрными, без белков. Из разорванной груди свисали тонкие прозрачные нити, будто стеклянные корни. "Мать?.." — прошептал Таян. "Не называй меня так, — её губы не двигались, голос звучал прямо в голове. — Я теперь только дверь".
Она протянула руку, и Таян увидел то же озеро, что и Алиса — но подо льдом там шевелились тысячи таких же фигур, а также Любаву, стоящую на краю провала с раскрытыми объятиями, и дату — "25.12.2024" — выжженную на небе.
"Они проснутся, когда часы пробьют полночь, — сказала Айна. — Ты должен разбить гребень полностью". "Но тогда ты..." "Я уже мёртва, Тыын. Но она — нет". Она указала на школу, где в окне стояла Тыгынэ — и девочка махала им обоим, будто ждала.
Утром Любава нашла конверт на своём столе. Внутри лежали фото 1986 года: группа детей (среди них — маленькая Айна) в экспериментальной камере. Записка: "Они тестировали 'Пропазин' на нас. Я выжила. Ты — нет". Карта с координатами новой скважины — прямо под школой. В этот момент Тыгынэ вошла в класс — с такими же чёрными глазами, как у призрака Айны. "Учительница, — девочка улыбнулась слишком широко. — Ты помнишь, как умерла в прошлый раз?"
На заброшенной радиостанции двое мужчин в белых химкостюмах находят Геннадия. Их лиц не было видно, только номера на груди: "С-12" и "С-13". "Вы заражены. Ваши воспоминания подлежат стерилизации", — сказал С-12. Геннадий рассмеялся: "Я 20 лет сливаю ваши отходы в реки! Какая вам ещё нужна стерилизация?" Он достал пистолет и начал стрелять, но пули проходили сквозь них. С-13 схватил его, а С-12 ввёл шприц с розовым "Пропазином". Руки Геннадия стали прозрачными, а на холме он увидел белого волка. Затем сознание покинуло его.
Стойбище Мынгын готовилось ко сну. Женщины гасили жировые лампы в ярангах, старики перевязывали арканы, дети уже спали, укрытые шкурами. Этувги, младший брат Таяна, заметил нечто странное. "Брат... — он тронул Таяна за плечо. — Посмотри на реку". Лёд побелел — не от снега, будто прожилки молока растеклись под поверхностью. Первый крик разорвал ночь.
Старая Нутэут вышла из своей яранги. Сначала никто не понял, что что-то не так. Пока она не повернулась. Её шея вытянулась неестественно, позвонки проступили под кожей. Глаза стали матовыми, как у мертвой рыбы. Когда она открыла рот, чтобы закричать, язык упал на снег — прозрачный, как желе. "Она... она же сегодня умерла! — закричал кто-то из охотников. — Мы похоронили её утром!" Но Нутэут двигалась. Её пальцы скрючились, ногти почернели и отросли на глазах.
Из других яранг выползали остальные. Молодой оленевод Рультын — его кожа слезала лоскутами, обнажая стеклянные мышцы под ней. Дети — их рты растягивались до ушей, но звуков не было. Даже собаки — их кости трещали, перестраиваясь во что-то с большим количеством суставов.
Таян схватил брата за руку: "Беги в школу!" Но было уже поздно. Первая волна накрыла стойбище. Превращённые не убивали — они обнимали людей, и те застывали, покрываясь кристаллической коркой. Кровь, брызнувшая на снег, оживала — капли собирались в розовые лужицы. Воздух наполнился запахом — сладким, как гнилые ягоды, с металлическим привкусом.
Ульген вышел навстречу с бубном. "Это не болезнь! — крикнул он. — Это возвращение!" Он ударил в бубен — и первый ряд превращённых рассыпался в розовую пыль. Но из-за холмов показались другие. Сотни тех, кто умер за последние 38 лет.
Любава заперла детей в школе. "Тыгынэ, — она встряхнула девочку. — Что это?" Тыгынэ улыбалась. Её глаза теперь были такими же, как у призрака Айны. "Они пришли забрать своё, учительница. То, что вы у них украли". Снаружи заскреблось. Кто-то постучал в дверь тремя длинными пальцами. "Откройте, — голос звучал как скрип льда. — Мы пришли за памятью".
Алиса и Сергей тем временем набрели на заброшенную штольню в 20 км от озера Эльгыгытгын. Они спустились в запечатанный бункер НКВД. Стены покрыты инеем с вмёрзшими документами — при попытке снять бумаги рассыпались. На полу — пять мумий в униформе НКВД с раздутыми черепами. В руке одного — дневник 1938 года с грифом "Особой важности. Хранить вечно".
"12.09.1938: Образец №7 доставлен с мыса Дежнёва. Местные называют его "Камень с неба". При контакте с кожей вызывает видения "города изо льда". Испытуемый №1 кричал о "прозрачных людях". Самопроизвольное замерзание воды в радиусе 5 метров. Приказано испытать на "особой группе" (заключённые-чукчи)."
"30.10.1938: Результаты шокируют. После инъекции растёртого образца: Испытуемый №3 прожил 6 дней без сердца (орган "испарился", но тело функционировало). №7 начал говорить на мёртвом языке (филологи идентифицировали как проточукотский). Командир приказал заморозить исследования до лучших времён."
Последняя запись: "Оно не камень. Оно учится. Когда мы вводили препарат, оно вводило что-то в нас. Сегодня утром нашли Петрова... Его череп был пустым, но он продолжал составлять отчёт."
У Сергея случился флешбэк — он снова был в лаборатории "Полярник-2" в 1986 году у запечатанного отсека под буровой. Он взломал дверь с двенадцатью болтами. Внутри — стеклянные цилиндры с замороженными детьми (6-12 лет). На бирках — "Группа В. Устойчивые." Рядом — разбросанные папки с грифом «ЦРУ. Eyes Only. Project Santa’s Surprize». Алиса поднимает один из документов — перевод на русский поверх английского текста:
Доклад ЦРУ, 1983 (рассекречено с правками)
*«Советские эксперименты на Чукотке (объект "Полярник-2") подтверждают: образец №7 не является метеоритом. При контакте с биоматериалом демонстрирует свойства:*

Перезаписи памяти (подопытные вспоминают события, которых не было).
Самовоспроизведения (капли жидкости регенерируют в новые формы).
Рекомендация: если СССР потеряет контроль — ликвидировать зону термическим ударом. Альтернатива неприемлема (см. инцидент в Дакоте, 1961).»
Внизу — фото: американские солдаты в противогазах заливают бетоном шахту, похожую на ту, что под озером.
— Американцы тоже знали. И зачем-то лезли сюда, хотя это их не касается. — хрипит Сергей, роняя другой файл.
Телетайп ЦРУ ; Пентагон, 24.12.1986
«Полярник-2» активирован. Спутники фиксируют аномалию (температура ;90°C при нулевой ветровой нагрузке). Группа „Санитары“ не отвечает. Запускаем „RUST RED“ (ковровое минное поле по периметру). Если не сработает — запрос на тактический заряд 50 кт.»
На полях была карандашная пометка: «Слишком поздно. Оно уже в трубах».
Киноэкран показывал последнюю запись: учёный в очках, который был отцом Алисы, кричал: "Прекратите! Это не вакцина — это передача памяти!" За кадром — детский смех, затем вспышка. В конце кадра — тень с шестью конечностями заполняла комнату.
Алиса обнаружила журнал регистрации с пометками: "Подопытные 1-10: стёрты. Подопытная 12 (Айна К.) — выжила. Подопытная 13 (Любава М.) — реинтеграция успешна." "Это не препарат. Это кровь Спящего — того, что лежит под озером. Советы хотели переписывать память, но он... питается ею", — сказал Сергей. "Они испытывали его на детях, потому что у них нет "шума" воспоминаний. Чистые носители", — поняла Алиса.
На стене — карта СССР с метками: 1938 г. — Чукотка, Колыма. 1986 г. — Чернобыль (зачёркнуто: "Не подходит. Слишком горячо").
— Они не просто экспериментировали, — Алиса тычет пальцем в карту. — Чернобыль зачеркнули, потому что там уже было то же самое. А потом...
На стене висела свежая газета 1986 года: «Локализация на ЧАЭС завершена». Рядом фото ликвидаторов — у одного на шее жетон *«С-7»
Затем Алиса нашла своё имя в журнале: "А.К. (дочь). Контрольный образец."
Сергей попытался сжечь лабораторию, но пламя замерзло в виде трёхликого силуэта. По радио раздался голос 1938 года: "Вы разбудили нас. Мы идём.

Глава 10: "Железные призраки"
Лёд трещал, как хрупкое стекло, под санями, когда Алиса вцепилась в сиденье. Сергей рулил, сжимая штурвал до побеления костяшек.
— Смотри! — Алиса указала на обломки дрона, торчащие из сугроба. — Это же...
— MQ-9 Reaper, — сквозь зубы процедил Сергей, резко объезжая препятствие. — Американский беспилотник. Но что чёрт побери он здесь...
Его слова утонули в рёве двигателя. Внезапно из трещины перед ними вырвался чёрный дым. Алиса почувствовала, как волосы на затылке встали дыбом.
— Держись! — Сергей рванул руль влево.
Из дыма выскочило... что-то. Не собака. Не машина. Металлический каркас на четырёх ногах, с красным глазом-камерой вместо морды. Boston Dynamics, но переделанное до неузнаваемости — с клешнями вместо лап.
— Чёртова американская псина! — закричал Сергей, хватая автомат.
Очередь прошила воздух. Робот-собака прыгнула в сторону с неестественной для машины грацией.
— Боже, он учится! — ахнула Алиса, видя, как механизм анализирует их движения.
Внезапно радио в кабине ожило: "Объект White Wolf активирован. Протокол Midnight Sun в силе. Ликвидация свидетелей разрешена."
Сергей выругался:
— Нас объявили мишенью!
Из-за холма выполз ГАЗ-34039 — советский вездеход, но... неправильный. Его гусеницы были сплетены из костей, а из выхлопной трубы сочилась розовая слизь. Без водителя. Без экипажа. Просто машина-зомби.
— Оно в нас чует "Пропазин"! — догадалась Алиса, чувствуя, как пульсирует шрам на запястье.
Танк Т-62, поднявшийся со дна озера, развернул башню. Вместо снаряда — кристаллический шар в стволе.
— Ныряй! — Сергей накрыл Алису собой.
Звук выстрела оглушил. Миллионы игл заполнили воздух. Алиса почувствовала жгучую боль в плече — одна игла застряла в мышце.
— Сергей? — Она повернулась и замерла.
Его спина просвечивала. Сквозь кожу виднелись стеклянные позвонки, светящиеся розовым.
— Всё в порядке, — он улыбнулся, и его зубы стали прозрачными. — Я ведь давно мёртв. С 87-го.
Схватив гранату, он выдернул чеку:
— Беги к школе! Там... дети... должны...
Взрыв разорвал тишину. Алиса побежала, чувствуя, как горячие слёзы замерзают на щеках. За спиной металл скрежетал, ржавея на глазах от смеси крови Сергея и "Пропазина".
Айван стоял у окна, когда увидел, как Алиса бежит к школе, преследуемая двумя роботами-собаками.
— Они здесь, — прошептал он, поворачиваясь к классу. — Время пришло. Внезапно глаза детей стали розовыми, как-будто к ним пришла память совершенно других людей.
Другой ребенок поднял голову:
— Опять в бункер?
— Нет. — Айван достал из-под парты старый армейский ракетомет. — В этот раз мы даём отпор.
Девочка с веснушками — Лина — открыла шкаф. Вместо учебников были гранаты с маркировкой ЦРУ 1986 года.
— Помните, как нас учили? — Айван прицелился через разбитое окно.
Робот-собака прыгнула на крыльцо. Выстрел. Взрыв. Металлические обломки разлетелись по снегу.
— Никто не тронет наших! — крикнул Айван, бросая гранату в танк.
Школа содрогнулась от взрывов. Алиса, добежав до крыльца, увидела странное зрелище: дети 10-12 лет, организованно отбивающиеся от армии мертвых машин.
— Вы... кто? — выдохнула она.
Айван повернулся. Его глаза были слишком взрослыми для ребёнка:
— Мы — Партия В. Последний архив. — Он протянул Алисе пистолет. — Теперь и ты с нами.
Где-то вдали завыли двигатели. Новые дроны приближались с запада.
— Американцы? — спросила Алиса.
— Хуже, — ответил Айван. — Наши. Те, что из "Полярника". Они идут за своей памятью.
После того, как перестрелка с «восставшими» машинами закончилась победой детей и Алисы, она решила вернуться за грузом, который они везли с Сергеем. Это был ящик с маркировкой «П-2-87», внутри которого лежали ампулы с «Пропазином», карта с координатами тайного бункера под школой и фото группы детей 1986 года.
На дне лежал металлический цилиндр с надписью:
"Последний образец. Не открывать до 25.12.2024"
Пока Алиса возвращалась за грузом, дети вернулись в свое прежнее, «детское» состояние, и не могли понять, что произошло и почему вокруг столько много разбитой техники, а в руках каждого из них было оружие. Они с испугом отбросили свое вооружение и принялись плакать, и в это время появилась Тыгынэ.
— Пойдем, — сказала она не своим голосом. Голосом семнадцатилетней девушки, хотя ей было всего одиннадцать. — Они идут за нами.
Айван поднял голову, его пальцы непроизвольно потянулись к треугольному шраму на шее.
— Куда мы пойдем? — спросил он, но в его глазах уже было понимание.
— Домой, — ответила Тыгынэ и взяла со стола старый ключ с выгравированными цифрами "1961". — В наш настоящий дом.
Она повела их по коридору, мимо висевших криво портретов вождей, к заброшенному складу. Когда она приложила ладонь к стене, та издала металлический скрежет — скрытая дверь открылась, обнажив узкую лестницу в темноту.
— Я не хочу туда, — запротестовала Лина, но её ноги сами ступили на первую ступеньку. — Там... там пахнет лекарствами.
— Там пахнет правдой, — поправила её Тыгынэ и зажгла фонарь. Свет выхватил из темноты стены, испещренные детскими рисунками — белый волк, падающий камень, три линии. И сотни отпечатков ладоней разного размера, как будто поколения детей оставляли здесь свои следы.

Глава 11. Последнее признание
Яранга Ульгена пылала. Дым стелился по земле, цепляясь за сапоги Таяна, когда он ворвался внутрь. Шаман стоял в центре, его тень плясала на стенах, как будто жила отдельной жизнью.
— Ты опоздал, — хрипел Ульген, прижимая руку к груди, где уже проступало розовое пятно. — Цикл начался.
Таян схватил шамана за плечи:
— Где Любава?!
Ульген покачал головой, и в этот момент Таян заметил — его глаза стали полностью чёрными, без белка.
— Она уже сделала выбор. Как и я.
Шаман резко вонзил нож себе в грудь. Вместо крови — густая розовая жидкость медленно стекала на пол, образуя три перекрещенные линии.
— Смотри и помни, — прошептал Ульген, протягивая дрожащей рукой потрёпанный документ.
Таян развернул бумагу. Штамп НКВД. 1938 год. Список из двадцати имён, напротив большинства — пометка "ликвидирован". Внизу подпись: "Образцы устойчивы. Рекомендую к массовому применению".
— Мы были первыми подопытными, — голос Ульгена звучал как скрип льда. — Твой дед в этом списке. Отец Алисы знал. Поэтому и вернулся.
Снаружи раздался грохот — будто огромный механизм пришёл в движение. Стены яранги затряслись, с потолка посыпалась пыль.
— Она уже в шахте? — Таян сжал кулаки. — Должен быть другой способ!
Ульген странно улыбнулся. Его зубы стали прозрачными.
— Ты прав. Есть другой путь. Дети...
Шаман схватил Таяна за руку, и перед глазами мелькнули образы: класс под землёй, парты, прикованные цепями и девочка с чёрными глазами рисует на доске три линии, а Любава стоит над пропастью, а в руках — древний нож.
— Они должны выбрать сами, — прошептал Ульген. — Помнить... или...
Его тело вдруг дернулось. Изо рта хлынула розовая пена. Шаман упал на колени, его пальцы впились в пол, оставляя кровавые борозды.
— Беги... к школе... — последний хрип. — Скажи им... не бояться...
Таян выскочил наружу. Ветер бил в лицо ледяными иглами. Где-то вдали, у старой буровой, поднимался столб розового дыма. А со стороны школы доносился странный гул — будто земля пела древнюю песню.
Он побежал. В кармане — ампула с тем же веществом, что убило Ульгена.
Таян бежал сквозь снежную мглу, его дыхание оставляло клубы пара в ледяном воздухе. Ветер выл, как раненый зверь, а земля под ногами временами содрогалась, будто что-то огромное шевелилось в глубине.
Внезапно из-за поворота дороги появилась фигура. Таян резко остановился, рука потянулась к ножу.
— Алиса?
Она стояла, опираясь на обломки саней, её лицо было бледным, а глаза — широко раскрытыми от ужаса.
— Сергей... — её голос дрожал. — Он... он...
Таян шагнул вперёд и схватил её за плечи:
— Где дети? Ты видела Любаву?
Алиса покачала головой, её пальцы сжали странный металлический цилиндр с маркировкой "П-2-87".
— Я нашла это... в обломках... Там внутри...
Она не договорила. Таян резко дёрнул её в сторону, когда из тумана вырвалось что-то, напоминающее механического пса. Его металлические лапы оставляли в снегу странные следы — не отпечатки, а скорее выжженные узоры.
— Беги! — Таян толкнул Алису вперёд.
Они мчались по заснеженной тропе, а за ними гнались три... нет, четыре таких же создания. Их красные глаза светились в темноте, а вместо лая раздавалось мерзкое жужжание сервоприводов.
— Сюда! — Таян свернул к старой буровой вышке. Они влетели внутрь, и он с силой захлопнул дверь.
Тишина. Только их тяжёлое дыхание нарушало тишину.
— Что это было? — прошептала Алиса.
— Охотники, — ответил Таян, прислушиваясь к царапанью снаружи. — Они ищут нас. Всех, кто заражён.
Он повернулся к ней, его лицо было серьёзным:
— Ульген мёртв. Но перед смертью он рассказал мне правду.
Алиса молчала, её глаза блестели в темноте.
— Всё началось в 1938 году. Нас... чукчей... использовали как подопытных. Наши тела лучше переносили контакт с этим... — он показал на цилиндр в её руках.
— С "Пропазином", — закончила за него Алиса.
— Да. Любава — одна из тех, кто выжил. Она собирается прыгнуть в шахту, чтобы остановить цикл.
Алиса резко подняла голову:
— Нет! Мы должны остановить её!
— Есть другой способ, — Таян достал из кармана ампулу с розовой жидкостью. — Дети в бункере под школой... Они ключ ко всему. Если мы уговорим их выбрать помнить, а не забыть...
Снаружи раздался громкий удар. Дверь прогнулась.
— Они нашли нас, — прошептала Алиса.
Таян быстро осмотрелся и указал на вентиляционный люк:
— Там выход. Мы должны добраться до школы.
Они полезли в узкий туннель. Металл был ледяным, а воздух пах ржавчиной и чем-то ещё... сладковатым, химическим.
— Почему дети? — спросила Алиса, пробираясь вперёд.
— Потому что их память чиста. Они могут переписать правила. Но для этого они должны захотеть помнить.
Наконец они выбрались наружу. Школа была уже близко. Но между ними и целью стояли фигуры в белых химкостюмах. "Санитары".
Таян и Алиса замерли, увидев "Санитаров" — три фигуры в белых химкостюмах, их лица скрывали зеркальные маски. Они методично обыскивали территорию школы, переворачивая каждый камень.
— Нас не пропустят, — прошептала Алиса, сжимая цилиндр с "Пропазином".
В этот момент один из "Санитаров" резко обернулся к большому металлическому ящику с маркировкой "С-14. Карантин". Крыша ящика вздрогнула, затем с грохотом сорвалась, будто что-то ударило изнутри.
Из ящика поднялся Геннадий.
Но это был уже не тот Геннадий, которого они знали. Его кожа просвечивала, как мутный лёд, а внутри, в груди, пульсировал чёрный метеорит — тот самый, что он когда-то добыл для "Северного потока".
— Что... — начала Алиса, но слова застряли у неё в горле.
Геннадий двинулся к ближайшему "Санитару". Его рука, ставшая почти прозрачной, прошла сквозь защитный костюм, как будто не встречая сопротивления.
— Вы думали, я просто расходный материал? — его голос звучал эхом, будто доносился из глубины шахты.
"Санитар" замер, затем его костюм начал схлопываться, будто под невидимым прессом. Зеркальная маска треснула, и под ней не оказалось лица — только розовая пыль, оседающая на снег.
Второй "Санитар" поднял странный прибор, похожий на огнемёт, но Геннадий лишь усмехнулся:
— Слишком поздно.
Он хлопнул в ладоши — и воздух взорвался ледяной волной. Прибор в руках "Санитара" замёрз за долю секунды, а затем рассыпался, как хрусталь. Сам "Санитар" покрылся ледяными узорами. Через мгновение от него осталась лишь стеклянная статуя, которая раскололась от порыва ветра.
Третий "Санитар" попятился, но Геннадий посмотрел на него — и тот застыл, будто увидел что-то ужасное.
— Вы хотели стереть память? — Геннадий шагнул вперёд. — Тогда получите её всю.
Он коснулся маски "Санитара" — и тот затрясся, затем упал, сжимая голову. Из-под маски потекла розовая жидкость, а сам он исчез, словно испарился.
Геннадий обернулся к Таяну и Алисе. Его тело трещало, как лёд под ногами, а метеорит в груди светился всё ярче.
— Пастух... — его голос стал тише, слова растягивались, будто тонули в снегу. — Вся надежда... на тебя...
В этот момент Геннадий, а точнее то, что от него осталось, рассыпался. А Таян вспомнил те слова в хижине и голос, который ему был так знаком — это был голос Геннадия.

Глава 12. Последний ритуал
Шахта под школой дышала. Любава стояла на краю пропасти, её пальцы сжимали древний нож так крепко, что костяшки побелели. Внизу, в глубине, что-то шевелилось — огромное, древнее, ждущее своего часа.
Таян и Алиса ворвались в бункер, запыхавшиеся. Дети сидели за партами, их глаза - чёрные, без белка - смотрели на вошедших без удивления.
"Вы пришли," — сказала Тыгынэ. Её голос звучал странно, как эхо в пустой пещере.
Алиса сделала шаг вперёд, её голос дрожал:
— Вы не должны этого делать. Вы не обязаны жертвовать собой.
Айван, самый старший из детей, поднялся:
— Но это цикл. Так было всегда. Кто-то должен прыгнуть.
Таян опустился на колени перед ними, сравнявшись с их уровнем:
— Нет. Есть другой путь. — Он достал ампулу с розовой жидкостью. — Ульген показал мне. Вы можете выбрать помнить. Не стирать, не забывать — а принять.
Тыгынэ засмеялась. Это был звук, похожий на треск льда:
— А если мы не хотим ни того, ни другого?
Алиса подошла к доске, где мелом были нарисованы три линии:
— Тогда выберите третье. Жить. Просто жить.
В комнате повисла тишина. Где-то в глубине шахты застонало. Любава стояла в дверях, её лицо было мокрым от слёз:
— Они не понимают...
—Кажется, я понял! — сказал Айван. Он подошёл к Любаве и взял её за руку. — Мы помним всё. И 1724 год, и 1938, и 1986. Но мы хотим, чтобы это закончилось.
Один за другим дети вставали, подходя к Любаве. Их маленькие руки тянулись к её ножу.
—Не надо прыгать, — прошептала самая младшая, девочка с веснушками. — Давай просто... запомним по-другому.
Любава задрожала. Нож выпал из её рук, ударился о каменный пол - и раскололся. В тот же миг стены бункера затряслись, но не рухнули - будто вздохнули с облегчением.
"Вы всё испортите!" — крик Тыгынэ разорвал воздух, словно треснувший колокол. В тот же миг земля содрогнулась. Со дна шахты донёсся низкий, животный рёв — будто проснулось что-то древнее и бесконечно чужое.
Стены бункера затряслись. С потолка посыпалась штукатурка, а на полу зазмеились трещины, из которых потянулся розовый пар. Дети вскрикнули, сбиваясь в кучу. Самые младшие зажмурились, цепляясь за Любаву.
— Оно не хочет отпускать нас! — завопила Тыгынэ. Её тело начало неестественно вытягиваться, кожа становилась прозрачной, как лёд. — Вы обрекли нас всех!
Алиса, пошатываясь от толчков, бросилась к детям:
— Не смотрите вниз! Смотрите на меня! — Она схватила первую попавшуюся тетрадь с парты. — Видите эти рисунки? Это ваши воспоминания. Ваши, а не его!
Таян встал между детьми и шахтой, широко раскинув руки:
— Он питается страхом! Не давайте ему то, что он хочет!
Пол под ногами вздыбился. Одна из трещин разверзлась прямо под ногами Тыгынэ. Её крик превратился в стеклянный звон — её тело застыло, кристаллизовалось, превратившись в хрупкую ледяную статую с розовой сердцевиной. На миг она сохранила выражение ужаса — затем рассыпалась на тысячи сверкающих осколков.
— Тыгынэ! — закричал Айван, делая шаг вперёд.
— Нет! — Таян схватил мальчика за плечо. — Помни, что сказал Ульген? Вы сильнее, когда вместе!
Дети, дрожа, взялись за руки. Любава, всё ещё стоявшая у края пропасти, медленно обернулась. Её глаза больше не были чёрными — теперь они были просто человеческими, полными слёз и... надежды.
— Мы не боимся, — прошептал самый маленький, пряча лицо в складках Любавиной одежды. — Мы просто... помним.
Из шахты вырвался последний, яростный порыв ветра — он выбил все оставшиеся стёкла, заставив всех пригнуться. Затем... тишина. Абсолютная, всепоглощающая.
Алиса первой осмелилась поднять голову. Рисунки на стенах светились мягким голубоватым светом. Белый волк на самом большом из них мирно лежал, свернувшись клубком. Дата "25.12" медленно стёрлась сама собой, будто её кто-то аккуратно сдул.
Любава опустилась на колени, обнимая детей:
— Всё кончено. Он... ушёл. — Дети окружили её, как когда-то, у костра, в 1724 году. Но теперь никто не должен был умирать.
Снаружи, сквозь разбитые окна, повалил настоящий снег — чистый, белый, не розовый. Первый нормальный снег за долгие годы.
Алиса обняла Таяна:
— Они сделали это. Они разорвали цикл.

Эпилог. Когда растаял лёд
Через полгода Чукотка дышала по-новому. Там, где раньше лежали неестественно ровные снежные поля, теперь пробивалась трава - жёсткая, северная, но живая. Озёра, десятилетиями скованные метровым льдом даже летом, теперь звенели волнами. Алиса, стоя на берегу, вдруг поняла - пахнет просто морем. Без химической сладости "Пропазина", без металлического привкуса.
Любава больше не просыпалась ночью от криков детей. Теперь она будила их сама - к завтраку, к урокам. Айван, самый старший из "особых" детей, даже начал шутить:
— Учительница, а правда, что раньше мы боялись темноты?
Его глаза были обычными - тёмными, живыми, без чёрной плёнки. Только иногда, когда он смотрел на воду слишком долго, в них появлялось что-то... знающее.
Таян ловил рыбу в озере Эльгыгытгын. Настоящую рыбу, а не тех стеклянных существ, что всплывали раньше. Иногда ему казалось, что в глубине мелькает тень - огромная, шестиногая. Но когда он приглядывался, это оказывалось просто игрой света.
Алиса разбирала архив отца. Без дрожи в руках. Без страха, что каждая страница - последняя. Только однажды она нашла фотографию - группа детей в белых халатах, 1986 год. На обороте надпись: "Партия В. Устойчивые". Она хотела выбросить, но... положила обратно. "Чтобы помнить", - прошептала.
В августе приехали гости из Аляски, когда тундра на короткий миг становилась зелёной. Трое мужчин на вездеходе с потёртыми американскими номерами. Старший, с морщинами как трещины во льду, говорил на ломаном русском:
— Мы из... как сказать... Илиамна. На Аляске. - Он показал на шрам на лбу - три линии, как у Ульгена. — У нас тоже... дети. Говорят вещи. Рисуют знаки. Мы не знать что делать.
Алиса почувствовала, как у неё похолодели руки. Таян молча взял у гостя фотографию — класс, дети, доска с теми же рисунками. Только дата другая: "2025".
— Они начали просыпаться месяц назад, - сказал второй, с глазами как у Геннадия. — Говорят... будто ждут кого-то. Вас?
Любава подошла, посмотрела на фото. Айван за её спиной вдруг чётко произнёс:
— Это не конец…
Дети молча собрались вокруг. Не боясь.
Ночью Любава вышла к озеру. Вода была чёрной, как глаза Тыгынэ перед тем, как она рассыпалась. Любава опустила руку в воду - и что-то коснулось её пальцев. Не угрожающе. Как рукопожатие старых врагов, ставших... чем-то другим.
Где-то за морем, на Аляске, дети просыпались с чужими воспоминаниями. А здесь, в тундре, цвели первые цветы.
Цикл не закончился. Он просто... изменился.