Кража въ Замоскворечьи Отрывки из ретро-детектива

                Романъ о прeступленiи
             для дамъ и господъ, предпочитающихъ несп;шное чтение

     Век девятнадцатый, ближе к концу. Москва. Переулки Замоскворечья. Купеческие и мещанские дома, одно- или двух-, редко трёхэтажные, кое-где с садиками, а иногда и с несколькими грядками  «для стола». Местами дворянские усадьбы, дома с колоннами перед входом. Почти провинциальный, неспешный быт. Тихо, немного сонно, неторопливо, степенно. Жизнь, известная по пьесам А.Островского, ещё мало изменилась, хотя стало больше образованных людей, и купеческие поддевки с сапогами гармошкой стали уступать место сюртукам и штиблетам.
     Какой была жизнь там и тогда? Или какой она могла быть?
    
     В тот год весна была ранняя и бурная. Но отгремели майские грозы с их короткими ливнями и трели неистовых соловьёв, в обилии гнездившихся в густых ветвях старых лип. Отцвели яблони и вишни в замоскворецких садах, усыпав дорожки бело-розовым снегом опавших лепестков. Дворники сняли на лето ненужные внутренние рамы с намытыми прислугой до зеркального блеска стёклами. Наступило ранее же лето, и плыл над садами аромат клубничного и вишнёвого варенья, а ещё и варенья из крыжовника с выковыренными зёрнышками, из-за трудоёмкости приготовления не зря называемого царским .
     А потом настали и жаркие июльские деньки. Кажется, все попрятались в тени садов или дальних комнат с холодными бутылками кваса или клюквенного морса из погреба и ждут, когда спадёт это солнечное буйство.

   
     Аптека была старинная, тёмная, наверное одна из первых в Москве, сохранявшая своё убранство на протяжении почти двух столетий, пережившая даже московский пожар 1812 года. Стены были обшиты старыми панелями морёного дуба, почти чёрными от времени. Такими же были и полки, тянувшиеся через всю длинную стену напротив входа. Чего только не было на полках этой аптекарской пещеры Алладина! Баночки и скляночки с таинственными жидкостями и порошками самых разных оттенков, всякие пузырьки коричневого и зелёного стекла с массивными притёртыми пробкам, большие и маленькие коробочки – охряные, коричневатые, серые, правда, в основном белые, но с яркими цветными наклейками. И в довершение всех лекарственных чудес на прилавке прямо перед посетителями стояла огромная цилиндрическая двухвёдерная банка со стенками, потемневшими от секрета множества прикреплявшихся к ним пиявок.
     Несмотря на жару, в аптеке не было жарко, скорее всего потому, что находилась она в полуподвале, то есть чуть ли не на наполовину была заглублена в землю, ещё хранившую некоторую прохладу.
     Аптекарь был под стать своей аптеке. Якоб Зильбер владел этой аптекой со времён наверное царя Гороха. Ну или по меньшей мере царя Пётра Алексеевича, прозванного Великим. Во всяком случае так можно было подумать, глядя на его обтянутый кожей голый череп и замшелые щёки, одновременно и втянутые под выступающие скулы, и обвисшие по бокам. Но в выцветших, некогда тёмных, глазах читался всё ещё живой ум.
     Когда звякнул дверной колокольчик и вошли два полицейских чина, аптекарь сначала решил, что на него поступила очередная  жалоба. Скорее всего, от той нервной дамы, страдающей удушьем, которая в последнее время в неограниченных количествах покупала у него парегорик, в состав которого, как известно, входит опиум. В последний раз он отказался продать ей это снадобье, и она устроила скандал, кричала, что он её убивает, что она будет на него жаловаться, даже затопала ногами и разрыдалась. Но ведь он о ней-то и заботится: опиум это такая вещь, которая затягивает и порабощает человека, доводит его до смертного конца – в этом аптекарь Зильбер на своём долгом провизорском веку убеждался не раз.
     Полицейские, после яркого солнца шагнувшие в полутьму аптеки, только в последний момент увидели крутую лестницу с высокими ступеньками того же морёного дуба, что и обшивка стен, и чуть не свалились с неё вниз.
     – Осторожно, господа, тут лестница! – запоздало предупредил их старческий голос из глубины помещения, плохо различимой после яркого уличного солнца. Приглядевшись, они увидели старика, сидевшего за прилавком.
     С усилием согнув и без того чуть ли не горбатую спину и оперевшись руками о прилавок, аптекарь встал наконец с высокого стула.
     – Добрый день, господа, чем могу быть полезен нашей доблестной полиции?
     – Господин Зильбер?– Фамилия аптекаря была обозначена на вывеске. Старик утвердительно кивнул. – Пристав Пятницкой части Купоросов и помощник пристава Помазков, – отрекомендовался за двоих объёмистый пристав, отирая платком солёную влагу с лица и шеи. – Мы пришли к вам по служебной необходимости. Нам надо задать вам несколько вопросов. Это не допрос, не бойтесь, пока ничего записывать не будем.
     – Весь к вашим услугам, спрашивайте!
     – Мы расследуем кражу драгоценностей из дома купца Лесостроева, почти что вашего соседа, – произнёс помощник и также промокнул лицо и глубоко втянул в себя прохладный воздух: "Уф!" В воздухе чувствовались всегдашние аптечные запахи: слегка спирта, слегка карболовой кислоты, разнообразных трав и ещё чего-то неопределяемого. Аптекарь опять кивнул: да, слышал, знаю. – Дом по отзывам добропорядочный, хозяева живут уединённо, у них практически никто не бывает. – Аптекарь ещё раз кивнул, подтверждая слова Помазкова. – Но в день кражи, как будто нарочно для того, чтобы запутать следствие, враг рода человеческого сделал из него почти проходной двор, посылая туда людей одного за другим. В частности, нас интересует господин Талатин. По его словам, он заходил к вам в аптеку за успокоительным, а потом вы, узнав, что он идёт к Лесостроевым, попросили его захватить забытый горничной Лесостроевых пузырёк с перекисью водорода, который он и передал их дальней родственнице, проживающей у них. Вы можете подтвердить его слова?
     Аптекарь помолчал – то ли вспоминал, как всё было, то ли размышлял над тем, что сказать. Может быть ему выгоднее прикинуться потерявшим память стариком? – думал он. Нет, в этом случае он ставит под угрозу свою аптеку. В любом случае, хорошо, что этот визит полиции не по жалобе той дамочки.
     – Так как же, господин Зильбер? – поторопил его Помазков.
     – А как выглядит господин Талатин? – спросил аптекарь, всё ещё осторожничая.
     – Это уже не молодой, довольно высокий человек с военной выправкой, барственного вида, темноволосый.
     – Да, припоминаю, – Зильбер всё же решил говорить правду, это ему как будто ничем не грозило. – Заходил сюда такой человек. Купил мятные пастилки и попросил успокоительного.  Я накапал ему настойки пиона. Честно говоря, многовато и к тому же добавил в мерный стаканчик ещё и две капли опиумной настойки – вероятно это было лишнее, но интересующий вас господин пребывал в сильном возбуждении, а ни настойки пустырника, ни валериановых капель в этот момент у меня под рукой не было. Видно было, что человек чем-то сильно взволнован. Затем он направился к дому Лесостроева, и я решил сопроводить его. В аптеке как раз никого из покупателей не было, так что я повесил на ручку табличку «Откроется через полчаса», захлопнул дверь и пошёл вместе с ним.
     – Почему именно через полчаса? – недоумённо спросил Помазков.
     – У меня одна табличка на все случаи жизни. Очень удобно, никто не знает, от какого времени отсчитывать эти полчаса. – Лишь по ещё более заглубившимся морщинам у глаз можно было понять, что старый гриб Зильбер шутит.
     Больше вопросов у них не было, они, поблагодарив Зильбера за «очень важные для следствия сведения», вышли на улицу, где после прохлады аптеки им показалось, что они попали в растопленную печь. Быстро пересекли улицу и, не дойдя нескольких шагов до дома Лесостроева, остановились под тенью старого ясеня у небольшого глухого проулка, куда выходили калитки от чёрных ходов из лесостроевского дома и из соседнего…


     Купоросов и Помазков вошли в лесостроевский сад, прошли мимо теплицы и кустов и оказались... в раю!
     Сад был старый, разросшийся и потому тенистый, хранившей в эту жару всё же некоторую свежесть. Отвернувшись от кустов у дома, пристав с помощником увидели две клетки с птицами, которых вероятно вынесли «на природу». В одной, небольшой, выводила заливистые рулады желтенькая канарейка.  А во второй, самых внушительных размеров, располагавшейся на одноногом беломраморном столе-тумбе, сидел огромный синий попугай, и, развернув склонённую  голову, рассматривал новых людей. Одно крыло у него было чуть ниже другого – скорее всего последствие давней травмы, – а в когтистой лапе он держал грецкий орех величиной под стать птице. На полу клетки валялось надкушенное яблоко с выклеванными семечками. Похоже попугай хотел что-то сказать, потому что издал какие-то чирикающе-рокочущие звуки, но так и не произнёс ничего членораздельного.  Наверное в ответ на рокот попугая, в доме на разные голоса залаяли собаки, замолкшие после сурового окрика хозяйки. Закончив рассматривать необычную синюю птицу, полицейские чины повернули головы направо и увидели уже флористическое чудо!
     Их глазам предстали самые разные розы: большие и маленькие кусты, тянущиеся к небу и развалившиеся вширь, плети, стелющиеся по земле и ползущие вверх по высоким ажурным подставкам перголы и округло-арочным дугам нескольких берсо напротив неё; розы белые и красные, розовые и сиреневые, жёлтые и оранжевые, удлинённой формы и завёрнутые в тугие шары – каких роз тут только не было! И все они испускали божественные ароматы, каждая свой. А между кустами то тут, то там были устроены разного размера клумбы с более простыми цветами: флоксами, ноготками, бархотками, колокольчиками, настурциями и ещё какими-то уже отцветшими или ещё не зацветшими растениями. Все они добавляли картине цветовой палитры, как бы оттеняя изысканно-аристократические розы. Даже у не склонных к эстетическим восторгам полицейских это зрелище и буйство запахов вызвали восхищение. Да, не зря лесостроевский сад славился на всё Замоскворечье!
     – Где же две калитки, к соседям? – недоумённо спросил начальника его помощник.
     – Экий ты какой невнимательный, Игнатушка Петрович! – отозвался пристав. – Не увидел две тропки с правой стороны.
    Купоросов показал на низенькую ранку на утоптанной земле и стал продираться сквозь пространство меж стволов, явно не соответствовавшее его габаритам. Следом, оберегая очки и согнувшись в три погибели, шёл его высокий помощник, уворачиваясь от хлеставших по лицу и шее веток, с силой распрямлявшихся после того, как мощный корпус и руки начальника отгибали их до предела. Одна ветка даже сломались и больно чиркнула Помазкова по щеке.
     Наконец ветки кончились, и они увидели, что и в самом деле вышли к калитке. Пристав толкнул калитку, и они вступили на такую же малоприметную тропинку по другую её сторону. Так же первым прокладывал путь Купоросов, так же, защищаясь вытянутыми руками от хлёстких веток, следовал за ним согбенный Помазков.
     На стегающие и хрустящие звуки откуда-то из-за зарослей кустов ажурно-кудрявой акации откликнулся томный женский голос, почти пропевший:
     – Это ты, мой поросёнок? Почему с той стороны?
     На что Купоросов официальным тоном, но всё же немного смущённо ответил:
     – Не пугайтесь, мадам, это полиция!
     – Какая ещё полиция?! Полиция? – ответил тем не менее испуганный голос. – Почему полиция?
     Купоросов, а за ним и Помазков двинулись вдоль акации и внезапно оказались на небольшой лужайке, на которой было сооружено некое подобие продолговатой беседки, одна длинная сторона которой была как бы придвинута к кустам, а две короткие и вторая длинная стороны стен не имели и были закрыты только нависающей крышей на двух опорах по углам основания беседки, покрытого деревянными досками. Всё это напоминало сцену и зрительный зал без стульев и зрителей.
    Зрители однако не замедлили появиться. И чуть не попятились назад: на «сцене» на широкой оттоманке, опершись на локоть, живописно полулежала совершенно обнажённая женщина и с испугом смотрела на незнакомых мужчин. Увидев, что пришедшие и в самом деле в полицейской форме, она тут же пришла в себя, и с достоинством, не спеша, встала, изящно изогнув бёдра, потянулась за лёгким пеньюаром, подняла руки, надевая его (при этих движениях её красивой формы грудь маняще колыхалась) и завязала ленту у шеи. Теперь она была одета и раздета одновременно, поскольку под полупрозрачной тонкой тканью легко угадывались подробности красивого тела. Запахнув пошире полы пеньюара, делая вид, что хочет скрыть означенные подробности, она спокойно присела на край оттоманки, и, царственным жестом указывая на траву около беседки, пригласила:
     – Присаживайтесь, господа!
     – Прошу простить, мадам, что нарушили ваш покой. Видимо вы принимали воздушную ванну? Если бы не следственная необходимость, мы бы вас ни за что не потревожили! Позвольте представиться, – игнорируя её приглашение и оставаясь стоять начал пристав, – я частный пристав Захар Захарович Купоросов, Пятницкая полицейская часть, – пристав приставил пальцы к фуражке и слегка мазнул пятками по траве, таким образом обозначая галантный щелчок каблуками.
     – Игнат Петрович Помазков, помощник пристава, – повторил за начальником все его движения подчинённый.
     – Да садитесь же, господа, – повторила своё приглашение хозяйка, на этот раз достаточно настойчиво. – я перед вами сижу в неглиже, а вы, два блюстителя нравственности, выситесь надо мной как два воплощения укора, – Дарская посмотрела на пристава, –  и осуждения! – Последовал взгляд в лицо его помощника.
     Было не совсем понятно, то ли актриса мстила им таким образом за непрошеное вторжение, то ли и в самом деле не видела ничего особенного в довольно неловком положении, в котором оказались пристав и его помощник.
     – Да садитесь же!
     Что было делать? Полицейские уселись на землю – Помазков легко, а тучный Купоросов только со второй попытки, сдерживая кряхтение. У него не получилось сесть по-турецки, а небрежно полуприлечь, согнув одну ногу в колене и облокотившись о землю, было бы слишком уж большой вольностью в общении с незнакомой дамой, тем более на официальном опросе. И приставу пришлось сидеть, как маленькому ребёнку, вытянув ноги вперёд.
     – Какая же следственная необходимость привела вас ко мне, господа? Ах, я поняла! Вы же пришли со стороны сада Лесостроевых! – Последовал рассказ о холодном приёме в доме Лесостроевых во время соседского визита к ним Дарской.
     Несмотря на пустое актерское многословие, Дарская не производила впечатления ни легковесной дивы, ни не слишком далёкой честолюбивой тигрицы, всеми доступными  путями прогрызающей себе дорогу к славе и деньгам.  Да и зачем? Не задумываясь о том, что у неё за плечами, надо было признать, что и то, и другое она уже имела. Нет, перед полицейскими сидела уверенная в себе, умная и в чём-то даже достойная  женщина.
      – Госпожа Дарская, мы строго говоря пришли к вам задать только один вопрос: среди ваших знакомых имеется молодой человек щеголеватой наружности, видимо из мещан, судя по одежде, принадлежащий к мастеровым с достаточным доходом или к хорошо оплачиваемым фабричным рабочим?
     – Господа, я думаю вы и сами понимаете, что подобных людей в моём окружении нет и быть не может! А почему вы меня об этом спрашиваете?
     – Дело в том, что в тот день и примерно в то время, когда в доме Лесостроевых кто-то украл ценные вещи, от них вышел человек, ранее мной описанный. И сегодня мы убедились в том, что калитка между вашими садами открыта и доступна посторонним людям. Если, предположим, кто-то, скажем, хотел незаметно покинуть ваш дом, то он вполне мог бы ею воспользоваться.
     Дарская замолчала, что-то обдумывая.
     Паузу прервал низкий мужской голос, громко позвавший откуда-то из-за зарослей, окружавших лужайку, вероятно со стороны дома:
     – Юленька, рыбка моя, где ты? На сцене наверное? Твой слоник идёт к тебе!
      И из-за густых кустов, закрывавших дорожку к дому появился сначала живот, а потом и его обладатель. Коим оказался известный всей Москве заводчик-миллионщик Лука Лаврентьевич Проказов. Купоросов не смог не скаламбурить в уме относительно совпадения фамилии и поведения данной личности. Хотя эта фамилия возможно имела иное, гораздо менее жизнеутверждающее происхождение. При виде двух полицейских, расположившихся на травке, на мясистом лице Проказова умильное выражение кота, которого чешут за ушком, немедленно сменилось холодным удивлением. Сложенные в трубочку губы распрямились, брови на жирном лбу поползли вверх, устремившись к основательной плеши, прикрытой редкими волосиками:
     – Юлия Вячеславовна, кто эти мужчины?
     – Это не мужчины, Лука Лаврентьевич, это полицейские! – последовал двусмысленный ответ.
     Помазков быстро вскочил на ноги и протянул руку переваливавшемуся из стороны в сторону приставу. Тот наконец перекатился на колени и с помощью Помазкова встал на ноги, заболевшие от напряжения растянутых сухожилий. Сцена вышла совсем комичная, и Юлия Дарская еле сдержала победную улыбку: полиция была посрамлена, да ещё в присутствии такой видной фигуры, как всем известный богач.
     – И что делают эти полицейские в вашем саду? – в самом деле ничего не понимая спросил Проказов, переводя взгляд с полицейских на полупрозрачный пеньюар любовницы и обратно.
     – Ну, что могут делать полицейские? Ищут преступника, конечно же.
     – Преступника? Здесь? Ничего не понимаю! Какого преступника?
     – Знала бы я! Да они по-моему и сами не знают.
     – Что верно, то верно, господин Проказов, не знаем. Ищем иголку в стоге сена, даже не зная, что это за иголка. Но обязательно найдём!