Башня

Вспоминается тот день, когда – будто бы прямо над головами, а на самом деле далеко, в бездыханном космосе – пролетела над Землёй «Кашляющая комета». Очевидцы рассказывали, что слышали и кашель, и гром, и много почувствовали такого, что не передать словами. Небо пылало, люди дивились. Я же все это проспал. Снилась мне очень красивая девушка, и снилась моя юность. Девушка была юностью, а юность – девушкой, всё легко читалось. Она светло и нежно улыбалась, платье на ней тонкое и как бы необязательное, даже предательское, мы обнялись, вокруг тянулась зеленью мягкая поляна, упали в траву, начиналось прекрасное... И тут моя красавица зашлась кашлем. Кашляла тяжело, без остановки, а я лежал на ней и не мог понять, как помочь, что делать. На этом сон прервался.

 
Когда я как следует очнулся и лениво вышел во двор – комета уже унесла свой хвост далеко и навсегда. Как и моя юность. Хоть тело еще мучилось истомой и огорчительным срывом любовной сцены, я решил сбегать за водой в продуктовый. Жажда сушила необычайно, а дома запасы влаги вышли.


На улице встретилась соседка, пожилая толстенькая женщина, которая и рассказала мне о космическом явлении. Это, сказала она, боги посылают знак человеку. Простите, я решил спросить, вы сказали, что комета кашляла? Так ее уже окрестили в новостях, ответила соседка, «Кашляющая комета». Я слышала звук, да, сказала она, похожий именно на кашель. Но как же вы слышали, если комета летела высоко-высоко, спросил я. Так и было, ответила соседка, но ведь это не просто комета, это от богов. Каких именно богов, спросил я, ведь их много, каждый день рождается как минимум один новый и пара-тройка умирает, и у каждого свои дела. Так тех, соседка сказала без раздумий, которым важен человек, нужен человек. Не доверяю я таким богам и предпочитаю в них не верить, отмахнулся я, ведь если у них имеется время на человека, значит им нечем заняться, а значит они бездельники, там и до тунеядства один шаг. Соседка издала неприятный звук носом и пошла в свою избу.


В мобильном новости, вроде бы, подтверждали – комета. Со звуком. Надо же. Хоть как-то небо развлекает своих грустных людей. Божественный знак. Почему нет... А вот и забор прохожу, за которым живет моя любезная подруга. Я не смог не остановиться и не написать мелом, валявшемся подле забора, следующее: «В постели юная проснулась одна, ведь я состарился и пропал. Когда она состарится – я появлюсь тут же».


Вернулся с бутылью, сделал пару хороших глотков, поставил чайник, засел во дворе. Какой-то шум. Сосед что-то ворошит на своем участке. Чайник еще не шептал, поэтому я нашел возможным выйти и поприветствовать. Доброе утро, Иван, сказал я. Он на своем заднем дворе опять перебирает чулан со старьем. Доброе, сосед, ответил он. Говорят, комета какая-то летела, я вот спал, сообщаю. Видел, отозвался сосед. Комета как комета, сказал он и свои длинные поседевшие волосы отвернул ладонью назад, утёр лоб. Соседка утверждает, что знаки божественные, говорю. А как же, ответил Иван равнодушно. На днях анекдот прочел, хочешь расскажу, спросил он. Спросил так, точно ему все равно, рассказывать или нет. Подобная разговорчивость на него находила не каждый день, а когда случалось, он сообщал что-нибудь, на мой вкус, дремучее, но занятное. Уговорил, слушаю, отозвался я.


Сам решай, смешная история или нет. Встретил безработный мужик демона. Тот ему и говорит – я тебе сейчас дам миллион денег, а ты мне душу. Мужик засомневался и пошел к жрецу, посоветоваться. Возвращается и говорит, что, похоже, сделка не очень выгодная. Не очень выгодная она скорее для меня, отвечает демон. Это почему, спрашивает мужик. Души твоей не сказать, что много и осталось, не сказать, что она так хороша. А я тебе сразу миллион! Еще поразмысли – пока будешь миллион пытаться заработать, остаток души своей и так выдоишь, медленно, изматывающе. Не заметишь того, что заработаешь. А тут сразу всю душу, остаток ее, и сразу деньги. Так погулять сможешь хоть. И чем кончилось? Мужик согласился. Получил, отдал. Но сей же час грянула небывалая инфляция, там и тут. Оба не заметили ни убытка, ни прибытка.


Больше жаль демона – столько усилий, сказал я, дослушав. А Иван, скорее всего, улыбнулся, по нему трудно сказать. Кажется, был доволен нашим общением. Я кивнул и отправился снимать поющий чайник.


Спустя несколько дней, о комете никто уже и не вспоминал, разве что соседка ходила и все вглядывалась в небо, ждала новых чудес. Вскоре обещали лунное затмение. Верно она найдет в этом что-то такое. Богам человек важен, говорила она. Иван же разрыл весь свой двор, затеял строительство. А что строишь, спросил я. Башню, ответил он. Высокая будет, спросил я. Увидим, он ответил. Как и затмение, очередной знак небес, говорю. Всё знаки, если надо, сказал Иван. Даже сам себе их можешь посылать, добавил он, если хочется. Его мысль мне понравилась.
Иван трудился с утра и до темна. Башня поднялась уже метра на два над землей, пришлось ставить леса, чтобы строить выше. Окон и дверей у строения не наблюдалось. Сосед Ивана, то есть, его сосед, стал попрекать, и с каждым днем крепче. Ваня, что это за столп? Это же самозастрой, он говорил. Это мое дело, на моей доле, отвечал Иван. А если упадет? Если упадет, снова стану строить, отвечал Иван. А если упадет мне на хату, детям на голову моим, горячился сосед. Мы же тут дом к дому, добавил и указал. Не будет такого, говорил Иван. А зачем тебе вообще столп, спрашивал сосед Ивана. Мое это дело, отвечал сухо Иван. Сосед недовольно уходил домой, но сдаваться не собирался. И Иван не собирался.


Еще один сон. Раз уж я пропустил комету, мне снилось затмение. Золотистую монету-луну постепенно закрывала черная безразмерная стена. При движении стена издавала звук, подобный скрежету камня, который тащат по каменному же полу. Тяжелый циклопический камень. Люди стояли и наблюдали это странное зрелище. Среди них был, наверное, и я. Там я видел подругу, видел знакомых прохожих. Когда стена полностью закрыла Луну, все шумы прекратились. Стало совсем темно. А потом откуда-то из-за стены, закрывшей луну, раздались вопли, крики испуга и страшных мучений. В полутьме люди переглядывались. Женщина, походившая на мать той девушки, что снилась мне юностью, закрыла рот рукой и рыдала. Затем крики стихли. Стена всё никак не отодвигалась. Не отодвигалась. Или, вдруг пришла леденящая мысль, она давно уже отодвинулась, просто за ней больше ничего нет. На этой мысли сон прервался.   


Башня или столп, или столб – не падала, чего так боялся сосед Ивана. Около четырех с лишним метров вверх дал Иван. Наверное, все мелкие сбережения потратил на кирпичи и остальное. С каждым днем, впрочем, он все заметнее уставал. Последнюю неделю был абсолютно молчалив, на мои приветствия отвечал кивком. Я иногда подходил к его башне, окруженной лесами и просто на нее смотрел. Хотелось что-то сочинить о ней, то ли стих, то ли целую поэму. А потом он исчез. Исчез Иван. Учитывая, что весь наш двор живет ноздря в ноздрю, никто здесь не появляется и не исчезает без внимания, всегда кто-то дома, каждый день друг друга видим – заподозрили неладное сразу. А Иван ведь годами никуда не выезжал. Постоянно во дворе копался, у всех на виду. Я его таким еще с юношества помню – потёртые рубахи с закатанными рукавами, волосы длинные, отстраненный от всего. В общем, к середине дня у всех был вопрос, где Иван.


Я постучал в его дверь, позвал. Попробовал замок – не заперто. Подступила тревога. Сейчас зайду и обнаружу его, околевшего… Ведь уже немолод он, вдруг загнал себя стройкой. Осмотрел весь дом – нет соседа нигде. Я даже люк погреба приоткрыл, тоже пусто. У него здесь всего-то три небольшие комнаты, кухонка и санузел. Все более-менее в порядке. На столике кухонном его кружка, со сколом около ручки. Всегда она привлекала мое внимание. Скол как бы завершал ее приземление в нашем мире, делал ее полностью и навсегда материальной, свидетельствующей время. Я даже пробовал пару своих кружек искусственно повредить. Одну разбил, перестарался, а свежий скол на второй тут же разочаровал меня, не было в нем драмы времени.


В общем, подумали с соседкой, что он, все же, куда-то поехал. Вечером еще наведались – нет. На завтра целый день тоже пусто. Ну не боги же забрали Ваню, приговаривала соседка. Не от них ли он, наконец, сдёрнул, отвечал ей мысленно я.      
И куда он мог деться, спросила подруга, обнимая меня. Мы лежали в ее кровати. Я ответил, что знал Ивана, если подумать, лет тридцать. Он всегда был заядлым домоседом и одиночкой. Даже с женой никуда не выезжал. Но та давно от него упорхнула, уже лет десять как. Ивану идти некуда и никому он не нужен. А если он в больнице, в морге, спросила подруга. Соседка обзванивала, не поступал наш сосед. Паспорт остался дома, все документы. Разве что прибрано всё и еды нет в холодильнике, будто бы правда готовился к отъезду.


Может нам съехаться, спросил я у подруги. Зачем, она удивилась. Жить, хозяйствовать, все равно ты снимаешь, ответил. А мне так нравится. У тебя свой дом, у меня свой. Ходим в гости друг к другу, как на свиданки ответила она. Как японцы, сказал я. Почему как японцы, она удивилась. У них такая традиция была, что супруги живут отдельно, это давно еще. Она живет у родителей, а он к ней просто наведывается, унять поднимающуюся печаль, сказал я. С родителями бы я жить не стала, а в остальном мне нравится. Наверное, я совсем уже растеряла свою молодость и эти мечты девичьи поскорее замуж, все время быть вместе, сказал она. Я так это предложил, чтобы ты знала, что я вижу нас под одной крышей, но вполне готов видеть и две крыши, сказал я. А может у меня получиться раскрутиться, и я тоже куда-нибудь испарюсь, сказала она. Я подумал, что это очень может быть.
Когда-то я хотела открыть музей опавших листьев, сказала она. Собирала бы их вначале в нашем городе, а потом, стала бы заказывать из других. Может получила бы грант, сняла больше помещение, открыла филиалы по стране. Устраивала бы выставки. Вот, например: «Осень 2026. Клёны Юга», «Лиственный Восток. Осень 2027». С накоплением экспонатов и времени – «Красивейшие листья десяти лет», «Пятнадцать лет тополя». Люди приходили бы и рыдали. Потому что листья все говорящие, и говорили бы о том, что ушло. Позволялось бы даже поваляться в ворохе, зарыться с головой, такой аттракцион в отдельном зале. Она помолчала. Но пока мне вот эту статью про поэтов нужно добить. Кстати, мне понравилось стихотворение на заборе, хитро улыбнувшись сказала подруга. Я правда кажусь тебе такой молоденькой, спросила. Также верно и то, что я кажусь себе очень уж старым, ответил. Почему, спросила она. Я стал что-то бубнить, что я и сам вполне сгожусь как лист в ее музее, а ее рука под одеялом спустилась вниз по моему косматому животу и дальше. И я снова подумал о башне.         


Башня! Ведь Иван может быть не где-нибудь, а на вершине! Там достаточно места для одного. Упал с ударом, и ему, возможно, нужна помощь. Мы ведь даже и не подумали, что на нее можно забраться! Нужно немедленно проверить. Мы исполнили быстрый танец и стали скорее одеваться. Подруга захотела отправиться со мной. На улице темнело, придется лезть с фонариком. Откладывать до утра невозможно.
На странице литературного журнала, который Иван так и оставил на свое кухонном столике открытым, я прочел следующее:


Культурный диссонанс


Неизвестные европейские мистики как-то раз довизуализировались, и явилась им благая Зеленая Тара. С зеленой кожей и отвисшими ушами, длиннорукая, змееподобная, восседающая на гигантском цветке. Бежали прочь мистики по прекрасным горам Лхасы, спотыкаясь, падая, роняя экскременты (которые, как показали британские ученые, бодро спринтовавшие рядом, состояли исключительно из растительной пищи). Убегавшие много и истошно кричали. Один тибетец, наблюдавший издали процессию спасавшихся мистиков, покачал головой, подкурил американскую сигаретку, буркнул что-то вроде «фак*н фулс, джисис крайс» и пошел дальше развешивать разноцветные флажки.

Иван Мельный


Это был его рассказик, опубликованный в литературном журнале! А я и не подозревал, что он пишет. Все местные Ивана знали как разнорабочего и по сути человека без определенной профессии.   


*


Леса вокруг башни никуда не делись, хоть карабкаться по ним стоило аккуратно, особенно в сумерках. Я вспоминал статью о зороастрийских башнях молчания. Что если Иван построил себе такую башенку? Что если он все это время лежал там, наверху, и умирал. Мог ли он намеренно причинить себе вред? Иван всю жизнь был очень закрытым мужиком. Но был в нем некий стержень. Стержень, который просто не ломается, поломка в нем не предусмотрена, тем более саморазрушение. Кружка об этом многое говорила. Другое дело здоровье – он мог влезть на башню и поймать удар...


Подруге наказал придерживать лестницу, а сам давай взбираться, заложив в нагрудный карман мобильный с включенным фонариком. Давно не приходилось лазить, или не поэтому, но тело тут же начало ломить, дыхание участилось. Каждая ступенька двухметровой лестницы, начиная с середины, становилась серьезным препятствием. Подруга, с красивым, немного усталым лицом, смотрела на меня и ответственно придерживала лестницу.


Я крикнул, позвал Ивана, прислушался. Тихо. Но нужно проверить. Не знаю, в какой именно момент, поднялся сильный ветер, стал таскать подругу за распущенные волосы. А мне – усложнять восхождение. Как зябко, а поднялся я всего на два метра над двором. По ощущениям – где-то в открытом космосе. Фонарик слабоват, вокруг ворохи темноты. Я залез на ярус лесов, отсюда можно было, поднявшись по шатким доскам, пробраться и на самый верх. На слегка скругленной стене башни фонарик обнаруживал надписи, даже небольшие изображения. Это что же, рисовал Иван? Надписи нечитаемые, изображения в духе древней наскальной живописи. Я так засмотрелся на эти художества, даже забыл, что задача моя – спасение соседа, который, возможно, лежит сейчас там, на самой вершине. Стих ветер. Я крикнул подруге, как она там, но ответа не услышал. Она любит иногда отмолчаться, когда с ней заговоришь, поэтому я решил экономить силы. А силы тратились. В самом деле, здесь действовала своя физика. Меня тянуло к земле, каждое движение углубляло усталость. Нет, не только движение. Просто находясь здесь, я уставал, энергия улетучивалась. Надписи и изображения, хоть и были непонятны, но манили и говорили с чем-то внутри меня. Вот изображена башенка, а рядом человечек. Кружки, чёрточки. Человечки у костра. Здесь создания, вроде животных, но на двух ногах – какие с рогами, какие с множеством рук. Планеты, созвездия? В такой темноте да с моим слабеньким фонариком – много не разобрать и времени нет – нужно двигаться. Я буквально решался на это, собирался с силами. Дальше будет только тяжелее. Не оставлял страх того, что там я увижу тело соседа, возможно, уже неживое. Дощатая ступенька. Еще. Если сейчас что-то треснет или я просто оступлюсь... Я затаил в эти минуты зло на Ивана. Прав его сосед – ну что ты городишь, строитель. А он ведь к нему даже чиновника привел, к Ивану. Тот говорит – будете штраф платить и сносить. Такое тут строить без согласования нельзя, сказал. А Иван спрашивал его – какое это такое. А чиновник, ну вот это, верхотуру. Что это у вас хоть, спросил чиновник. Башня, ответил Иван, как всегда голосом тусклым, без эмоционального окраса. И для чего она, спросил чиновник, еще и такая неладная. Нужна, ответил Иван. Для чего, дал ему еще шанс чиновник. Для кого, для меня, ответил Иван. На этом чиновник и сосед Ивана ушли. Обещали вскоре и штраф, и снос за счет Ивана. Ему было все равно. Ему все равно, а я лезу теперь, непонятно сколько метров над уровнем моря, чтобы его выручить. Иван, если подумать, сам вот такой и есть – столб посреди двора, без окон и дверей. Потому, Иван, жена от тебя откочевала, и потому именно я тащусь сюда, больше ведь некому. Вокруг башни только темнота стеной. Ни света фонарей вдалеке, ни звезд, ни луны. Темнота, а звук – снова вой ветра. Я преодолевал последний рубеж никак с двумя мешками цемента на плечах. Дышал тяжко, ноги гудели. Вот заберусь на вершину, а башня не выдержит, обрушится. Подругу завалит, сам помру. Спасибо, Иван, дорогой. Потому я с ним иногда общался, хоть парой слов перекидывался, потому что видел – у него никого нет и уже не будет. Как и у меня? Мрачные мысли обдували душу, да так сильно, что я и не припомню, когда чувствовал подобное. Человек я не святой, но столько худого тогда приходило на ум, что я сам себя побаивался. Еще пару шагов, и я, отяжелев от злости, сорвусь вниз. И буду падать, падать, падать. Пробью землю, продавлю почву, грунт, материк, до самого ничто. А потом грустная девушка поднимет меня, расправит, и отнесет в свой музей листьев. В рассказе это всего пара слов, но ощущения и мысли растягивали время, а время растягивало их – бесконечно. Тьма, призраки и химеры. Я думал о себе, об Иване, о жизни и снова вглядывался в черноту вокруг башни. Почему человек двигается дальше? Когда ничего уже не подталкивает. В определенный момент ветер в паруса перестает, и любые речи о том, что впереди нечто важное и ценное, не срабатывают. Остаешься только ты и проседи, и ничего. Как дела? Ничего. Чем дальше, тем больше этого ничего и меньше тебя. Но я сказал «дальше»?


А внизу подругу осадила соседка. Вы что тут делаете, вы кто, спросила. Направила в лицо подруги луч фонарика. Свои, я подруга Алексея. Какого, спросила соседка. Из вон того дома, за стенкой, указала подруга. Соседка оглянулась в сторону моего домика, помолчала. И что тут делаете, спросила. Мы решили соседа поискать, Ивана, ответила подруга. Поискать где, удивилась соседка. Вон, на башне. Алекс полез, сказала подруга. Полез наверху, но разве там кто-то может быть, спросила соседка. А вот и узнаем, нужно проверять, ответила подруга. Соседка позвала меня, но я этого не слышал. Подруга тоже позвала. И тоже не ответил. Соседка посмотрела на незнакомку с удвоенным недоверием. Чтобы отвлечь от тревоги и подозрений, подруга рассказала ей следующую историю. Как вы понимаете, писатели ничего иного и не хотят, только бы рассказывать.


Супружеская пара переехала в старый домик, неподалеку отсюда. Одноэтажный, небольшой, в основе своей саманный, обложенный румяным кирпичом. И некоторое время нарадоваться они не могли, как тут всё у них уютно, хоть и просто. А главное – весьма тихо. Утром, даже днем, особенно ночью. Только дыхание супругов, их разговоры, шум тарелок и ложек, телевизор, кондиционер, хулиганские гремящие магнитолы посреди ночи. Им давно хотелось тишины, и, в сравнении с их прежним местом жительства, ее у них было достаточно. Через положенное для краткого мига счастья время, в соседний дом заселился человек. Давней его мечтой и даже потребностью было играть на пианино и непременно ночью. В частном доме ведь это запросто. Только внешняя стена его комнаты, где он поставил пианино, плотно была прижата к стене комнаты тех самых супругов. Как так? Их дома, супругов и пианиста, стояли впритирку друг к другу. И вот, когда он радостно, под бокал крепкого вина, терзал среди ночи черные и белые клавиши, в его дверь постучали. То был супруг, взъерошенный и растерянный, он спросил в том роде, как это так, у вас музыка гремит среди ночи. Дальше небольшая беседа, в которой пианист объяснял, что ему необходимо играть ночью, это самое вдохновенное время, и он понятия не имел, что через стену что-то слышно в другом доме. А супруг твердил только, что это жуть какая-то, они с женой чуть с ума не сошли, так нельзя. Музыканту пришлось уверять, что больше этого не повторится. И сидел он всю ночь, кисло попивая полусладкое, и думал, как же непрочны оказываются сбывшиеся мечты, и как можно запросто принять за осуществление то, что им не является. Ранним утром над городом пролетала «Кашляющая комета». Трудно сказать, что тонкий слух музыканта уловил в этом звуке, пришедшем из иных миров, но он понял, что нужно сделать. Он изготовил инновационный, компактный и эффективный подавитель шума. Внешне он напоминал подушечку кошачьей лапы. Музыкант наведался к супругам, вежливо попросил прощения за недавние неудобства и заверил еще раз, что больше такого не повторится. Он дал им свое приспособление, объяснил, как им пользоваться. Прикрепить, а у приспособления была присоска, к стене, смежной с домом пианиста. И всё. Весь возможный звук это приспособление будет втягивать в себя. Супруги, будучи людьми сговорчивыми, согласились попробовать. Ночью пианист играл, ни в чем себе не отказывая, все любимые концерты, и даже записал несколько строк для собственного произведения. Супруги спали и ничего не слышали. На следующий день они почти не слушали даже звуков улицы, потом и слов друг друга, а затем собственного дыхания. Все звуки утихли, даже мысли. Если бы вы зашли к ним в кухню и уронили, скажем, одну-две тарелки, даже если хватили бы кружку об пол – не слышно было бы ничего. Супруги были счастливы, они обрели тишину. Так сразу в двух домах сбылись мечты.

А о чем мечтаете вы, спросила соседку подруга? Соседка, ошеломленная, сказала, что мечтает только о добрых знаках. Только о добрых. Вот и мечтайте, сказала подруга. Соседка, пошатываясь, отбыла в темноту двора. Не прошло и минуты, как она вернулась, и снова, как если бы впервые видела подругу, спросила: вы что тут делаете, вы кто. Направила в лицо луч фонарика. И этой соседке подруга рассказала историю, но немного иную. И каждой следующей соседке, которая приходила их темноты двора.


Я стоял, согнувшись и задыхаясь, на вершине башни, построенной Иваном. В небе надо мной сияла комета. Та самая? Возможно. Был звук. Да, его впору сравнить с кашлем. Комета просто зависала над башней, надо мной, где-то там, в космосе. Оторвав взгляд от нее, я огляделся. Темнота начинала спадать. Эх, хоть башня и не очень высокая, а какой вид! Вон мой дом. А там дорога, фонари, леса. Какой обзор! Меня обдало ветром. Да так, что я чуть не повалился. Вдали возвышались горы. На одной и вершин развешивал флажки лысый парень. Я помахал ему. Он лениво помахал в ответ. Комета продолжала висеть, но уже молча. Ко мне подошла девушка из первого сна, взяла за руку. Что-то говорила, улыбаясь, но я не разобрал ни слова. Показалась луна, девушка исчезла. Грустное лицо Луны сияло. Ведь прекрасно. Это всё прекрасно. И абсолютно не объяснить, что это и что прекрасно. Что ж, Иван, пусть мое восхождение будет данью уважения. Где бы ты ни был теперь.
Я стал спускаться, и это дело заняло у меня не более пары минут. Вначале леса, потом лестница. Когда оказался внизу, подруга рассказала, как было дело тут, на земле. Я беспокоилась, ты не отзывался, сказала она. Я не слышал, но я тебя тоже звал, ответил я. Нет Ивана, спросила подруга. На вершине помогать было некому, ответил я. Не нужна была помощь Ивану, сказал. Ведь только что случилось затмение лунное, сказала подруга. А ты там. И молчишь. Я уж думала самой лезть или помощь звать. Тут так страшно было, все эти соседки... Стара я уже для подобных приключений, сказала.
Силы наши совсем закончились. Дошли до дома, молча выпили по чаю. Я спал до края утра. Кажется, мне снился Иван, и мы с ним обстоятельно беседовали. Я сказал ему, что думаю о его башне, и он кивнул. Возможно даже улыбнулся. 


*


Открыты или закрыты мои глаза, клён?
Что я слышу?
Если передо мною сон
Раскинул ветви во все уголки экрана,
То мои слова
Только кажутся моими
И только кажутся.
А вокруг –   
Омут улиц,
Обратная сторона листвы,
Вой сторожевых ветров,
Ходит моя тень
Со мной внутри,
Несет меня в полом сердце.
Но если глаза открыты,
То все это ветви мои
Кленовые –
С бронзовыми и золотыми
Лицами,
Медными каплями,
Поцелуями –
По имени зовущие
Осень
В старом кинотеатре.


*


Вскоре сосед Ивана организовал рабочих, они разобрали башню. Он был очень доволен, даже не знаю, чем. Я недолго наблюдал за процессом сноса и думал, что, собственно, Ивану от этого хуже уже не будет. Он построил башню. Возможно, даже немного превзошел себя. А что теперь – какая разница. В дом его тогда же заглянули родственники, искали чего ценного. Вряд ли было. Кружку я забрал.
Соседка сочла лунное затмение хорошим знаком, хоть призналась, что его проспала.
Подруга поехала в столицу. Ее статью о поэтах отобрали для какого-то там фестиваля. Договорились, что встретимся в моей или ее старости и откроем музей листьев. 


Вспоминается тот день, когда пролетела над Землёй «Кашляющая комета». Думая о ней, исчезнувшем соседе и той девушке на вершине, я приступил к строительству башни.


ЦВ


Все персонажи и события вымышлены