Хроника запланированной смерти

Хроника запланированной смерти

Евгений Хохряков
Иркутск
Она стояла у окна своей палаты на пятом этаже.
Клиника, в которой ей пытались продлить жизнь, находилась на окраине Сеула.
Впервые она видела цветущие вишни и магнолии сверху. Деревья походили на шарики белого и розового цвета. От ветра они слегка колыхались и будили мысли о том, что нужно бороться до упора, чтобы продлить праздник жизни. А уж если и уходить, то на рывке. Оторвавшимся шариком прямо на небо.
Почему-то ей вспомнилось стихотворение неизвестного ей поэта с русской фамилией Вяткин. Оно очень легло на настроение:
Утро! Прозрачные ветки и птицы.
 Звонко-лазурная высь.
 Что в это ясное утро случится?
 Снежное лоно земли золотится,
 близких людей моих милые лица
 в солнце слились.
Вздохнув, Она помахала деревьям левой рукой, криво улыбнулась половиной лица – тело переставало ей подчиняться, и поковыляла в палату, тяжело опираясь на костыль …
В который раз Она вспоминала последний протокол МРТ, сделанный ещё на родине: «операция убила столько нейронов, что правая половина тела так и останется омертвлённой».
«Ходить буду, но с клюкой, - подумала Она. -  А оно мне нужно?»
Корейский профессор укоризненно качал головой, слушая перевод:
- Передайте госпоже, что лишь её борьба за жизнь позволит нам помочь ей. Если она будет думать о плохом, то её опухоль станет только радоваться.
Шёл четвёртый месяц, как Она приехала в Корею со слабой надеждой на будущее. Конечно, Она была умная и рассудительная женщина, и понимала, что цепляется за последнюю надежду, за хвалёный зарубежный опыт. Хотя в душе понимала – финиш!
Это понимание пришло в тот момент, когда Она ходила в задумчивости по своему кабинету на четвёртом этаже, а потом внезапно грохнулась на пол от невыносимой боли, которая пробила её от макушки до пяток. Вот как шла, так и упала во весь рост. И последняя мысль так же пронзила её отказывающий помогать  мозг: - Вот и финиш!
Очнулась Она уже в реанимации онкологического диспансера.
После операции.
Хирург боязливо отводил глаза.
И всё стало ясно…
Ей часто снились ордынские степи, среди которых она росла. Далекие табуны лошадей и гортанный крик пастуха. Часто девчонкой просыпалась от звона ботала, что было привязано на шее соседской коровы, и которую спозаранку выгоняли со двора на улицу, чтобы та успела пристать к стаду, направляющемуся на обочину села…
И просыпалась в слезах, уткнувшись носом в подушку из незнакомой ткани, с трудом соображая, где она и что делает в этой ослепительно белой комнате, уставленной какими-то приборами…
А потом накатывалось понимание того, что эта комната может стать последним, что она видит в этом мире. И слёзы уже катились непрерывно. Но Она их не смахивала, потому что правая рука почти не двигалась, а в локтевом сгибе левой руки уже торчал катетер.

Она медленно стучала одним пальцем по клавиатуре ноутбука. Лечащий врач, пожилой кореец со взглядом опытной кошки, присматривающей за мышью,  понимающе кивал головой, когда ему перевели месяц назад её просьбу о компьютере. Он, наверное, понимал – как его пациентке важна связь с Родиной, с миром, в котором нет её боли. И знал, что каждое письмо может утихомирить эту боль, и породить мысль о том, что жить ей ещё и жить. Хотя все в клинике давно знали, что это неправда!
Вот тогда и появились эти письма к «подружке». Правда, «подружкой» был мужчина. Её давнишний друг и советник. Они так и не смогли перейти на «ты», и поэтому она почему-то решила звать его подружкой. По имени-отчеству, оценивая их дружеские отношения, было бы называть странно, а просто по имени звать не давал некий ступор. Они оба не могли себе ответить – почему выбрали такую форму общения. Но она оказалась удобной, и вот на протяжении полутора десятка лет, они так и называли друг друга.
Её день в клинике был занят до отказа. Следуя советам далёкой подружки, Она до остервенения занималась мелкой моторикой, заставляя работать правую ногу и руку. Ей даже, по её просьбе, принесли мелкую речную гальку в длинной коробке, чтобы она ступала по ней стопой. Она усмехалась про себя, подумав о том, как на такую просьбу среагировала бы российская санитарка.
Вечером Она села за ноутбук, и отстучала одним пальцем левой руки письмо-отчёт своей подружке:

«Привет, подружка! Утром был осмотр. Ну, как утром? Примерно в половину шестого утра. Нормальные люди ещё спят, а у меня берут анализы. Здесь вообще с этим очень серьёзно – каждый час анализ крови. Потому что началась химия. Корейцы внимательны к тому, чтобы не повредить другим органам: почкам и печени. Главная заповедь – не навреди».

Ей хотелось ещё писать и писать, словно каждое слово, отпечатанное буквами на экране, продолжало говорить «ты ещё жива, ты будешь жить, прорвёмся»…
Тут же приходило понимание, что это не так! Но надо было бороться. Доктор лгать не будет – пока живо сознание, нужно сопротивляться!

«Привет, подруга! МРТ отменили потому, что перестала болеть голова. Здесь, в Корее, не делают избыточных вредных исследований. Какие они молодцы. Приходил профессор. Улыбается. Говорит, что мою болячку нужно посадить на диету – рак не любит многие продукты. В том числе мой любимый кофе. Запретил выходить в город – прохладно у них весной. А мне любая простуда пока не к чему».

«Дорогая подружка! Очередной отчёт. Заходил профессор. Сказал, что у него сохраняется осторожный оптимизм: опухоль не растёт, и это уже хорошо. Повторил, что сожалеет о том, что я не сразу приехала в Корею. Мол, здесь такие операции глиобластомы делают роботы, а у вас хирурги ножом резали. Поэтому и убили массу нейронов, которые теперь сложно восстановить. Назначили щадящую химию. Пока шесть сеансов. После каждого сеанса  исследования на почках и печени».

Сжав зубы, опираясь на костыль, стыдливо оглядываясь при этом на дверь (стеснялась саму себя), Она ходила из угла в угол своей одноместной палаты. Четыре шага от окна к двери, три шага от ванной до кровати. Задача – сделать хотя бы пятьсот шагов и не упасть. Откуда взялись эти цифры, она не знала. Но ходила и ходила. Она слепо доверяла только своему старому другу («подружке») и его жене, которые заставляли её  шевелиться при каждой возможности. И даже невозможности,  шепча сквозь зубы – «не дождётесь»!
Долгое время своей взрослой жизни Она была «железной». Занимала высокие посты и … не подпускала в свою жизнь никого лишнего. Уж как только не пытались некоторые её «други» хоть что-то выдумать про неё, запустить сплетни  и слухи, от неё всё отскакивало и не прилипало.  Иногда, оглядываясь в прошлое, отчётливо понимала – и пожаловаться-то некому! А, главное, не очень-то и хочется. «Вот ведь докатилась!» - на этом месте Она всегда улыбалась, жалуясь на жизнь по телефону своей «подружке».
У них вошло в привычку разговаривать поздно вечером. После долгого и трудного дня - Она частенько задерживалась на работе почти до полуночи. А потом ещё пару часов беседовала с «подружкой».
Но ведь давно известно – рак болезнь информационная. Пропитанное негативом поле её работы не могло не вызывать изменений в организме. И он начал протестовать. Вопить постоянными головными болями. А Она глотала таблетки горстями и отмахивалась: - Некогда болеть! Всё потом. Всё на пенсии…
А ещё её подсознание брало за пример жизнь мамы. Ей было далеко за восемьдесят. Последние два года не вставала, не всегда узнавала дочь. И часто вспоминая своё детство, путала его с детством дочери. Окончив всего четыре класса деревенской школы, мама вдруг вспоминала оценки за восьмой класс и хвалилась ими. Вдруг напрочь забывая, что это  оценки её дочери…
Они подолгу сидели вечерами вместе: мама лежала на кровати, а дочь сидела рядом, на низкой табуреточке, взяв мать за руку. Тонкую, как вербная веточка, но ещё тёплую и такую родную. Смотрела на маму, а та вот так же, как она сама сейчас, бездумно глядела в потолок, словно что-то пытаясь там увидеть, и говорила, говорила, говорила … 

«Ты не поверишь, подружка! Сегодня с переводчицей из госпиталя, ездили по магазинам Сеула! Хочу купить бирюзовое платье. Вернусь домой и в нём пойду на Мацуева! Произведу фурор. Но подходящего пока не нашли – размера такого нет».

«Встретила землячку! Она в клинике третий месяц и победила свой рак! Скоро уезжает домой! Это такой стимул жить дальше и бороться! Правда, у меня рак другой формы. И корейские врачи переживают – как мой организм перенесёт «химию».
Порой Она тупо сидела на кровати и смотрела в стену. Давила в себе страх и безысходность, чтобы снова выглядеть перед врачами уверенной и сильной.
Она старалась нарисовать на этой белой стене образ своего детства, мамы, брата, сына, внука, которого ещё не видела,  и поговорить с ними. Но, увы, стена есть стена! Об неё хоть головой бейся.
Да, во сне, порой, возникал её школьный класс. Где она, отличница и первая красавица, помогала списывать контрольную работу своей однокласснице. Чтобы потом на перемене попенять ей – «трудно самой выучить»? За это не все её любили. Уж слишком прямой она была порой. Хотя… Хотя она и дальше по жизни была такой. Могла самому большому начальству в глаза сказать не очень приятные вещи.
Сейчас, на краю неба, Она не смогла себе ответить – правильно ли делала? Может, надо было как-то по-иному?
И не находила ответа потому, что вся прошлая жизнь ей теперь виделась как в перевёрнутый бинокль – далёкой и мелкой.

«Привет, дорогая! Я была всегда системной дамой – расписание родилось вместе со мной. Но чтобы так дотошно следовать ему как здесь, в Корее, этому нужно поучиться у местных медиков. Вот, подружка, как я живу: в пять сорок утра подъем и сдача анализов; по понедельникам рентген груди и брюшной полости; каждый день обход старшей медсестры (ты бы видела, как мы общаемся -  жесты и улыбки, и не бельмеса языка не знаем, но всё понимаем!); потом профессор со своей улыбкой; процедуры, прогулка в саду. Между всем этим обеды, ужины, завтраки. В общем, армейский распорядок. И он мне нравится!»

Такой же порядок в работе был и у неё. Она всё делала по плану: дата, время, место. Всё заносилось в таблицу. То, что не удавалось исполнить, переносилось вверх по таблице. И лишь один пункт стабильно оставался на своём месте. Внизу списка. Словно прикипел к нему. В нём значилось – «сходить к врачу».
И ведь так и не сходила. Пока не увезли по скорой…

«Милая подружка. Немного поплакала. Мне страшно! Не хочу умирать!»

Она придумала себе новое занятие, которое помогало отвлечься от дурных мыслей. Доставала из гардероба чемодан, вытряхивала здоровой рукой его на кровать, и начинала собираться  домой, в Иркутск. Укладывала вещи и сувениры, которые сумела купить, долго рассматривала свои обновки, закрывая глаза, пыталась представить себя в новом платье в театре. Пусть даже с изящной тросточкой. А что, ходили же раньше дамы с тростями?!

«Купили платье и ботиночки внуку. Вернусь, ты придёшь в гости. Может, к тому времени, у меня отрастут волосы. Представляешь, я вдруг стала блондинкой!»

Она долго смотрела на кнопку вызова персонала – дико захотелось погулять по коридору. Но самой страшно. А без медсестры – нельзя. Дисциплина здесь суровая: без согласования с лечащим врачом ни одна медсестра тебе шагу не разрешит сделать. Люди понимают, какую ответственность они несут за жизнь пациента. Только попробуй – уволят тут же. Но, думала она, ответственность это отличительная черта корейского народа.

«Ценность корейской медицины в том, что они непрерывно мониторят твоё состояние. И мгновенно вмешиваются, если вдруг какие-то параметры выходят за пределы нормы. Тут сразу же пересматривают все процедуры, лекарства, вплоть до меню!»

Если кто и был в её жизни  ответственным, так это она сама. На своей проклятой работе не успевала просмотреть все документы, что поступали от помощников, коллег и секретаря. Их набиралось два больших портфеля, и она волокла их к себе в домашний кабинет. Где кропотливо работала над ними, забывая поесть и глуша себя кофе…

«И снова здорОва, подружка! Могли бы уже отпустить домой! Но что-то с сердцем. Теперь хотят подлечить ещё и его. Ну, корейцы. А ведь лечили только рак. Не хотят отпускать «недоремонтированную бабу». Нам бы такое отношение  к пациенту»

«Да, подружка, многое тут переосмыслила – нам за корейскими медиками гнаться и гнаться. Они за мной следят как кошка за мышью – любой чих и всё отделение на ушах. Уж если они за тебя взялись, то будьте готовы к такому вниманию, что русскому человеку и не снилось. И ведь я для них рядовой российский гражданин!»

Она снова стояла у окна и с сожалением наблюдала, как осыпаются цветы с вишни. Время бежит для всех быстро: ещё вчера под окном были разноцветные шары, а сегодня они уже одинаково зелёные.
Вспомнилось,  что ещё несколько лет назад ей говорили на родине, что в голове «червяк» живёт какой-то. Но так неопределенно. Никто не забил тревоги. Это тут, в Сеульской клинике, над тобой, как над родственником, трясутся.
М-да…
И почему-то на этом месте родилась не обида на родную медицину, а яркая картина их степей. Когда весной, девчонками, они мчались на околицу посёлка за бузляками – первыми степными тюльпанами, которые на ветерке размахивали жёлтыми головками. Теперь, правда, этих цветов почти не осталось. Говорили, что они стали исчезать под воздействием жизни человеческой. Но пятьдесят лет назад их было много. И жизни много было впереди. А сегодня?!
Сегодня снова всплыли полузабытые строки:
Все когда-то землею мы будем,
а пока не улегся в гробу,
что мне клеть заржавелая буден —
дайте мне золотую судьбу!

«Почему-то пришло абсолютное спокойствие. Будет то, что будет. На земле волшебников нет. И в Корее тоже нет. Обещают, что ещё поживу немного.
 ... мне оечкнь ттраношко…  Не знаю, что случилось, но я плохо вижу и почти не попадаю по клавишам. Это был какой-то приступ.

Это письмо Она писала два дня. Появился тремор и левой руки. И зрение стало как через немытые стёкла очков.

«Профессор сказал, что «химия накапливается», но я её побеждаю. Хвалит. А я хвалю их. Потому что есть за что. Прекрасно понимаю, что обратилась критически поздно. Не вытащат они меня уже. Так и врачи говорят, не отводя при этом глаз. Обещают лишь продлить жизнь. Профессор так и сказал – не видит отдалённых перспектив. Ну, что ж. Я готова и понимаю всё».

Можно долго лежать, глядя в потолок, ощущая, как твои руки живут отдельно от тебя. Правая вообще объявила бойкот телу и сознанию. Левая, (вся в тебя, упрямая!) шевелится и говорит – «ну, подумаешь! Что, мы с тобой одной левой не справимся? Да запросто!»
Она тянется к ноутбуку. И они долго и мучительно набирают текст:

«Привет, подружка! Вчера меня профессор ошарашил. Оказывается, я двое суток была без сознания! Просто не проснулась. Живучие же бабы! Переполох был по всей клиники. Главное, все показатели, вроде, в норме, а пациент в себя не приходит. Мне довелось на себе узнать степень профессиональности корейской медицины вообще и реанимации в частности. Так что, если у тебя что-то «сломается», дуй сюда. Не раздумывай».

И вот он,  родной дом. Внук на коленях, от которого даже на ночь отрываться не хочется. Невестка с сыном делают вид, что ничего не происходит. А оно происходит – с каждым днём всё дальше…

«Подружка! Извини. Мне сложно писать. Я вернулась домой. Хочу встретиться. Но пока не хочу, чтобы ты меня такой видела. Вот выкину костыли и приезжай на кофе. Теперь мне всё можно – месяц туда, месяц сюда погоды не делают. Просто когда за мной придут, я буду вспоминать корейских докторов. Мне так жаль, что ума не хватило попросить переводчицу записать их имена. Я даже название клиники вышептать не могу. Стыдно!»

«Я к смерти готова и это меня согревает. Господь примет меня. И это согревает. Спасибо всем докторам. Эти четыре месяца в Сеульской клиники были светлой подготовкой к переходу в другое состояние. Спасибо тебе, подружка, что ты выдержала всю нашу переписку, всю эту хронику запланированной смерти…»

Они так и не смогли встретиться напоследок. Она стеснялась своей инвалидности, он …
«Подружка»  не могла приехать без приглашения…
Остались только 2970 писем за четыре месяца.
И память.

… Через три месяца после возвращения из клиники, героиня тихо  умерла во сне. Без мучений. Просто не проснулась в своей кровати.
Тот, кому Она безгранично верила, принял её.

(В рассказе использованы
стихи Николая Вяткина.)