Track 5 Дуга черёмуховая

У Даля как-то вычитал и, вот, запомнилось: «Гни сказку новую, как дугу черёмуховую.» Ну, кажется, пришёл черёд гнуть. Но почему в выражении дуга именно черёмуховая, не берёзовая или кленовая, скажем? Может она гнётся особым образом.  Ну, да ладно.  В моём случае, она, конечно - черёмуховая. Мою тогдашнюю я именовал не по имени, но по отчеству, - довольно редкому, которое она унаследовала от отца, кажется, поляка. Оно не было, правда, коротким, но в слове ни единого резкого звука. Произносишь его и чувствуешь, как язык, как бы исполнившись лени, мякнет и слабеет. Да ведь и в голосе её, с этим её грассирующем "Р", даже тогда, когда злилась, резкости тоже не бывало.
 Вообще-то я был не единственный, кто величал её таковым образом, не по имени, но. по отчеству. Весёлый, лёгкий человек. Что ещё? Ну, да - певунья.
У неё была комната на втором этаже, серой кирпичной пятиэтажки, дохрущёвской ещё постройки, т.е. высокие потолки, настоящая, просторная кухня, немаленький коридор и всё такое. Напротив её окна - огромная, шикарная черёмуха. И ночами в мае месяце лежишь и видишь огромные в многочисленных белых соцветиях ветки. От долгого смотрения даже чуть жутковато: будто призраки в белых балахонах прорываются внутрь. И воздух весь сладко-терпкий дурман, - густоты быть может восточного опийного салона.
Уж не знаю, что за порок у меня такой - счастье удаётся примечать лишь постфактум.  (Хотя, вроде, не совсем одинок в этом.) И вот они незамысловатые ингредиенты моего тогдашнего счастья: Майская черёмуховая ночь и мерное дыхание близкого человека рядом.
Позже она переехала, раз, потом другой; мы к тому времени уже были врозь. Ну, вообще-то не совсем врозь, поскольку отношения неспешно перешли в дружеские. Регулярно перезванивались, справляли дни рождения и т.п. Помню, на одном из её юбилеев, я пред гостями и её тогдашним любовником воспроизвёл мнения Толика, моего ныне заграничного друга. Толик говорил, что юбилярша вместила в себя всё лучшее, из того, что ему доводилось встречать в русских женщинах. Забавно вспомнить с какой опаской тогда посмотрел на меня её любовник Сеня.
А потом, как это случается, раздался звонок. Мне сказали, что я в списке тех, кого в случае смерти следовало оповестить. Оповестили. "Ты младше, значит должен прожить дольше" - говаривала она и заключала: " Когда я умру, ты придёшь на могилку поплакать?" Почему-то ей это было важно. И я, дабы приглушить пафос, всякий раз отвечал: "Я приду на твою могилку пописать." "Ну, приходи хоть пописать, только приходи",- соглашалась она.
Оглоушившим моментом был не тот, когда увидел её лежащей в гробу, но чуть раньше, когда в ожидании приглашения на прощания ходил вокруг да около и забрёл в комнату уставленную крышками от гробов, и на одной из крышек была неряшливо прикрепленная записочка с её фамилией. Её! - человека всегда брызжущего жизнью. Это казалось невероятной, абсолютной, чудовищной несуразностью.
Не так давно я оказался в районе, где стоит та самая серая кирпичная пятиэтажка. Не одно десятилетие миновало с тех самых пор. Я решил подойти поближе. Хотелось взглянуть на окно когда-то распахнутое в черёмуховый восторг.  Не забыл, конечно, что этаж был второй. Дом длинный и второэтажных окон целая череда. Какое из них? Ну то, понятно, напротив, которого огромное дерево. Правда уже поздняя осень. Но эту черемуху я и без листьев смогу узнать. Я ходил вдоль дома, туда сюда, туда сюда. Дерева не было. Ну, пенёк-то, по крайней мере, должен сохраниться! И в поисках его я бродил и всё всматривался и всматривался в землю. Не осталось и пенька.