Track 10 Пароходик-пароход

        Последние пару лет мы с Анной редко переписывались. И в минувший, наш с нею общий, день рождения первый раз за долгие годы я поленился отправить ей заграницу поздравительный е-мейл. Ну, думаю, ничего страшного, ведь и она со мной не списалась. В голову не приходило, что ей совсем не до того. Она умирает в марте. Странная вещь: можно комфортно переходить изо дня в день не испытывая особой потребности в чьем-то непосредственном присутствии, но вот, полное отсутствие кого-то в жизненном пространстве оказывается нестерпимым временами.
В постпохоронный день просматриваю фотографии былых дней рождения, времен привычных празднеств. Едва ль не на каждой фотографии - Анна. Тут звонит Юлька с Парижу. Меня внезапно разобрало, горло перехватило. Она задает вопросы, а я ответить не в состоянии. Минуты три ушло на мобилизацию. Уж, Юлька притомилась.
Жена попросила показать последние Анины фотографии. "Какая она красивая тут лежит" прокомментирует она фото с Анной в гробу.

Когда-то сто лет тому назад, когда еще был жив мой лабрадор Борька, в южной части Речного Вокзала имелись чудесные места для гуляния. Мы спускались к пирсу, пришвартованные пароходы, светились редкими огоньками. Вечерело и кораблики эти, казалось, заражали тоской по странствиям. Но, вообще-то, это не было тоской по странствиям, а было, что-то другое, но тоже тревожное. Неторопливая вода канала, эти блестки в ней и огромные белые, неподвижные посудины создавали какой-то странный романтический настрой. Проходим мимо редко освященных кают, из внутреннего, неприкрытого занавесками пространства которых, лучится рыхлый, желтый свет. И одного лишь этого света хватало, чтобы бросить наживку, на которую я всякий раз ловился. На столике за каким-то из окон стоят парфюмерные причиндалы, флакончики, спреи, их хозяйка отлучилась. Конечно же, воображение рисовало, что та непременно хороша собой и, пользуясь моментом, помещал себя во внутреннее пространство каюты и романтическое приключение было готово явить себя. Правда, минутой спустя лучезарное окошко оказывалось позади, мы с Борькой продвигались вдоль пирса, где пароходов нет, направлялись к дому.

Примерно тогда же, сто лет тому назад, шла вторая половина ноября, время конца навигации, прохладное и не самое плавательное время, и Анне выдают на работе профсоюзный бонус, как бы это сейчас назвали, - два билета на пароход до Углича и обратно, путешествие в два с половиной дня. Мне предложено составить компанию. Если не соглашаюсь, в Углич отправляется Анина закадычная подружка Светка. Соглашаюсь и придумываю для домашних версию о поездке с коллегами по работе. И хотя все пароходные каюты на четверых, но обещают, что в это время народу будет немного и есть шанс, что наша каюта окажется на двоих. Уповая на это, отправляемся в путешествие. К тому времени я как-то уже успел поведать Анне о лучезарном окошке с парфюмерным столиком. И обустраиваясь в каюте, она первым делом, вытаскивает и выставляет весь свой парфюмерный арсенал, прихваченный исключительно для того, чтобы великодушно вписаться в картинку некогда привидевшуюся мне. Но все не так гладко в реальности. Вскоре в каюте объявляются две молоденькие ****юшки и сообщают, что в соответствии с билетами, они наши соседи.. Правда, не успели мы скиснуть, как девицы успокоили нас сообщив, что лишь выясняли обстановку и сейчас отчаливают в каюту, где у них теплая компания. Компания, похоже была и впрямь теплой, потому как пару раз позже, мелькнув на палубе, они представали в изрядном подпитии и в высшей степени развеселыми.

Ура! Плывем вдвоем! Но радостная мысль, как следует ещё не укрепилась, как раздается стук в дверь и на пороге объявляется пара: мужик и женщина, такие с виду вежливые конторские служащие лет за сорок, такие бухгалтера, и говорят: "Мы видим вы семейная пара, мы семейная пара, у нас там молодежь в каюте, давайте мы к вам перейдем, так будет и вам и нам спокойнее." Ха, еще одна потуга разрушить блеснувший Эдем!  Анна, понятное дело, сходу их отшивает, откуда ни возьмись, сухим, начальственным тоном.

Весь корабль, погружался в огромное спиртовое облако. Шлейф алкогольных паров тянулся вслед на километры, наверное. Для большинства это был единственный доступный досуг. Касаемо же нас, количество употребленного нами алкоголя было вполне символическим. Занимать же себя, по сути дела, было нечем. И пасмурным осенним днем наш пароход, мерно покачиваясь в серебристо-черной воде, казалось, уносил нас в тоскливо-тусклую бесконечность. Проплыли утопленную церковь, высунувшуюся колокольней из-под воды, далее долгая череда полумертвых пейзажей  и всё те же серебристо-черные переливы за окном. Вскоре выяснялось, что, плотские утехи, то единственное, чему наше плаванье всемерно сопутствовало. Да, примерно так, как в песенке "Why don't we do it in the road?" Цель путешествия наконец явила себя! Мы включились в процесс и далее возвращались к опробованному, бесчисленное количество раз с самыми недолгими перерывами. Пожалуй, и не припомню более плотного графика в своей жизни. В интервалах выбирались на верхнюю палубу, где моросил дождь и за шуршащим на ветру брезентовым укрытием народу демонстрировали пошлую советскую комедию с Вахтангом Кикабидзе. Трех минутного просмотра хватало, чтобы вызвать тошноту. Мы вовремя возвращались в наш спасительный секс-клуб. Один раз забыли захлопнуть дверь, за окном всё было еще светло, и в какой-то момент к нам по ошибке сунулся кто-то из пассажиров, вскрикнул от изумления и спешно удалился. Позиция и положение не предусматривали возможности обернуться. Судя по голосу, это была женщина и, вроде, не одна. Смешно.   
Добрались до Углича. Вышли на берег, кажется, это была главная городская площадь, где несколько старых церквей и музей. Перед входом в здание теперешнего музея, говорят, зарезали малолетнего царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного. Запомнилось, что-то типа иконки с тремя вделанными в нее орешками. По преданию, это те самые орешки, что нашли у убиенного царевича в кулачке.
Странным образом, спустя лет шесть-семь, нас преподавателей Учебного Комбината Совета по Туризму и Экскурсиям профсоюзники решили свозить по достопримечательностям и я оказался в Угличе во второй раз. Вот и та самая иконка, правда, орешки кто-то выковырял. Но тогда, в тот первый визит все три орешка были на месте. Дальше этой угличской площади мы не забредали. Время отпустили нам часа полтора. Мы подошли к высокому, крутому берегу Волги и смотрели вниз на воду и простор. Анна стояла ближе к берегу, и там глубоко внизу проплывала на лодке пара мужичков. Мужички были совсем не близко, но, отражаясь от воды, скрип уключин и разговор был слышен издалека. "Смотри, - говорит один другому,- молодка на берегу стоит." Анна, улыбнулась и повторила это слово "молодка" от которого повеяло архаикой, такой родственной месту, где мы оказались.
Плывем к Москве. Ни к чему другому, новому пасмурный ноябрьский день не побуждал но, право дело, жаловаться на скуку в каюте не приходилось.
Под конец дня пароход доставил нас к Речному вокзалу. Поднялись от причала наверх к привокзальному парку, освященному фонарным светом. Анне было на троллейбус, мне - десять минут пешком. И вот мы стоим в полутемной аллее все такие крапчатые от теней еще не опавших листьев и сейчас разойдемся восвояси. И Анной, и конечно же, мной ощущалась вся неуклюжесть подоспевшего разъединения. Что было делать? Моя тогдашняя жена знала о времени прибытия теплохода и, как потом сказала, даже хотела пойти встречать меня с собакой на пару. Вот они, что называется, обстоятельства. Анна сделалась необыкновенно грустной.
Она: "Ну, и все, и ладно, и уходи. И уходи и не звони мне больше!"
Я: "Ну, как я могу тебе не звонить. Я позвоню."
Она: "А я не буду брать трубку."    
Тогда я сказал, что попрошу подозвать её соседку, деликатную сухенькую старушку с которой она по ту пору проживала в двухкомнатной коммуналке.
Она: "Ну, возьму я трубку и что ты мне скажешь?"
Я: "Скажу, здравствуй Аня, это Сева."
Она: "А я скажу: какой такой Сева? Я никого такого Севы не знаю."
Я: "А я отвечу: Это тот самый, который ёб тебя всю дорогу от Москвы до Углича и обратно!"
Анна рассмеялась.

На двадцать третье февраля всем мужчинам моей конторы вручили по идиотически бесполезному подарку, силуэту двухпалубного теплохода, который полагалось вешать на стенку. В сознание промелькнула прошлогодняя ноябрьская поездка, и по прошествии двух недель я присовокупил безделушку к скромному букетику мимоз, который вручил Анне на восьмое марта. Похоже, это её тронуло. Года два, может три, а может даже четыре безделушка украшала стенку ее комнаты. Потом на ее месте уже появилась какая-то открытка. К тому времени наши любовные отношения перетекли в дружеские. Я никогда не спрашивал о том, куда ушел настенный пароходик. И, кажется, пару раз, по ту пору, когда упомянутая поделка все еще висела, Анна с умилением вспоминала эпизод у речного обрыва и то, как ее нарекли там.
И вот теперь никто никому не сможет напомнить о молодке стоявшей на берегу. Никогда. Никогда больше. Ну, да, весточка от Эдгара Алена.