Квартира на перепутье

ЛАВА 1. КВАРТИРА НА ПЕРЕПУТЬЕ


ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга — не манифест, не политическая хроника и не набор поучений. Это моя исповедь. Честная попытка рассказать, как один человек пытался делать правильные вещи в неправильное время. Как, веря в справедливость, можно столкнуться с системой, где законы переписываются под столом, а правда становится опасной.

Я не ставил перед собой задачу кого-то разоблачить. В этих страницах нет чёрного и белого — только реальная жизнь, в которой каждый выбор имеет цену. Когда-то я начал путь предпринимателя. Потом — путь общественника. И каждый раз я верил, что смогу изменить что-то к лучшему. Иногда удавалось. Чаще — нет. Но главное, чему научила меня жизнь: поступать по совести важнее, чем выигрывать.

Эта книга — о достоинстве. О борьбе, которая не приносит побед, но формирует человека. О людях, которые вдохновляют — и о тех, кто предаёт. О надежде, которая упрямо возвращается, даже после самого глубокого падения.

Если хотя бы один человек, прочитав эти строки, скажет: "я тоже так чувствовал" — значит, я не зря открыл эти воспоминания.

— А. Т.

Анатолий не сразу понял, что его жизнь вошла в новую фазу. Казалось бы, всё было под контролем: три квартиры, две машины, два гаража. Но после краха третьего бизнеса он провалился в темноту. Год. Целый год, как под водой. День за днём — будто смотрел на мир сквозь мутное стекло. Изредка выходил за хлебом или сигаретами, иногда листал газеты. Чаще сидел дома в своей двухкомнатной квартире на верхнем Коктеме и смотрел в окно на серый город.

Было чувство: что-то должно случиться. Не могло всё так просто закончиться.

Однажды утром он открыл шкаф и долго смотрел на аккуратно развешанные рубашки. Выбрал белую. Он решил: хватит. Пора снова в бой. Он не знал, куда идти — просто надел рубашку, пиджак, и вышел. В голове крутилась мысль: «А может, открыть кафе? В той самой квартире на первом этаже — у вокзала, где жила бабушка». Эта идея жила в нём давно. Там пахло её пирогами.

Квартира пустовала. Давно. Он решил: будет кафе. Небольшое. С хорошим кофе и пирогами.

Для начала — нужно было перевести жильё в нежилой фонд. Для этого требовалось согласие домоуправления. Он спустился в цоколь старого дома, где располагалась контора. Дубовая дверь, скрипучая ручка. Приёмная пуста. Он постучал, не дождавшись ответа, открыл дверь.

Кабинет был большим, как у директора школы. Дубовая мебель, пыль на лампах. За столом сидел мужчина. Он не заметил, как вошёл Анатолий. Его лицо было уткнуто в руки, плечи вздрагивали. Он плакал.

Анатолий замер. Что-то в осанке, в профильном изгибе головы показалось знакомым. Мужчина поднял глаза.

— Влад?! — сказал Анатолий, не веря.

Это был младший брат его лучшего друга. С тем, старшим, они прошли семнадцать лет плечом к плечу, семьями. Тот ушёл из жизни шесть лет назад — добровольно. Тихо, с горькой усталостью в глазах. Анатолий всё ещё вспоминал его вечерние разговоры на кухне, жаркие споры, их веру в перемены. И вот перед ним — Влад. Рыдает.

— Ты как? Что случилось?

Влад вытер лицо ладонями, тяжело вздохнул. Голос был хриплым, надломленным:

— Домоуправления закрывают. Всё. Я без работы. Мама старая, братова семья на мне, сестра с дочкой...

Он замолчал. Потом почти шепотом:

— Я подумал... может... тут же и... повеситься. Пока не выгнали.

В этот момент в кабинете повисла тишина. Чистая, звенящая. Анатолий стоял, чувствуя, как что-то горячее поднимается в груди. Это был не страх. Это был гнев. На систему. На безразличие. На тупик.

— Слушай, — сказал он твёрдо, — будет новый порядок. Кооперативы. Я читал. Нормальный закон. Стань председателем.

Влад покачал головой:

— Нам, бывшим домоуправам, нельзя. Уже намекнули.

— Тогда я стану. А ты — мой заместитель. Потянешь?

Влад не сразу ответил. Но в его глазах появилась искра. Через минуту он уже улыбался сквозь слёзы. Они пожали руки. Было что-то от клятвы. Анатолий вышел из кабинета с чувством, что спас человека. Это было сильнее денег. Сильнее логики. Просто — правильно.

Он не знал, что сделал шаг в ловушку.

Он вступил в зону «КСК». Зону, где наивные идеи перерабатываются в механизме госинтереса. Грязного, скрытого.

Тогда он не знал, что за фасадом благого закона скрывается операция, подписанная премьер-министром Кажегельдиным — человеком, который вскоре исчезнет с радаров и уедет в эмиграцию с состоянием. Он не знал, что все встроенные помещения, подвал, земля, даже подъезды — уже были переписаны на нужных людей, и закон был лишь золотой фантик на горькой начинке.

Он не знал. Но шёл.




ГЛАВА 2. РЫНОЧНЫЙ ВОЛОНТЁР

Всё началось с подписей. С многоквартирного дома, облупленного фасада, звонков в дверь. Влад помог организовать собрание жильцов. Он вывел Анатолия к людям, представил как нового председателя ПКСК. Люди слушали настороженно, но без агрессии. Кто-то кивал, кто-то спрашивал: «А у вас опыт есть?» — Анатолий отвечал честно: «В строительстве — есть. В управлении — нет. Но я учусь быстро».

Подписи собирали вечером, в дождь, под моросящими фонарями. Ходили по этажам, разговаривали с пенсионерами, матерями, водителями автобусов. Люди, уставшие от равнодушия власти, всё равно не верили, что что-то может измениться. Но подписывали.

Устав ПКСК он зарегистрировал в Управлении юстиции. Сдал пакет документов. Получил бумагу. Всё по закону. Всё, как в бизнесе — чётко, шаг за шагом. Только вместо офиса ему дали старую подсобку — с обвалившейся штукатуркой и запахом плесени. Анатолий вздохнул: начинать придётся с нуля.

Он всё ещё считал, что создает хозяйствующий субъект. Свободный. Рыночный. Где ПКСК сам себе хозяин. Где можно зарабатывать, развиваться, ремонтировать дворы, сдавать подвалы под парикмахерские, открывать кружки для детей.

Но уже на первом совещании в районном акимате всё пошло наперекосяк. Председателей КСК посадили, как школьников, по рядам. На сцену вышел чиновник и начал отчитывать:

— Почему не вывезен мусор в 5-м доме? Где акт обследования по крыше на Жумабаева, 12? Почему не согласовали подрядчиков?

Анатолий поднял руку:

— Простите, но по закону ПКСК — независимая организация. Мы имеем право...

Чиновник не дал закончить:

— Пока у вас нет ничего, кроме амбиций, — вы подчиняетесь общим правилам. Тут не бизнес, тут район. Поняли?

После совещания к Анатолию подошёл седой мужчина с портфелем:

— Сразу видно — новенький. Привык к свободе? Забудь. Здесь всё «согласовывается». Даже воздух.

Он ушёл, а Анатолий остался стоять один. Внутри всё кипело. Но лицо было спокойным. Он понимал: если уступит — его проглотят.

Он поехал в свою "контору" — ту самую комнатушку, где потолок сочился влагой. Там уже ждали трое жильцов. Одна женщина принесла список заявок на ремонт подъезда. Мужчина жаловался на воду. Старик ругался на лифт. Анатолий включил свет, достал тетрадь, записал каждого.

Он чувствовал: началась работа. Не ради денег. Ради смысла. Ради людей, которые ещё верят. Пока верят.




ГЛАВА 3. ТРЕЩИНЫ В СТЕНАХ

Первым ударом стала крыша. После сильного ливня потекли потолки в пяти квартирах. Жильцы подняли тревогу. Кто-то кричал: «Где ваш новый председатель?!» — Анатолий уже был на чердаке, в сапогах, с фонарём и рулеткой.

Он вызвал знакомую ремонтную бригаду — стариков из бывшего ЖЭКа. Те посмотрели, пожали плечами:

— Материала нет. Инструмента нет. Прайс старый. Мы сами теперь — ТОО.

— Тогда дайте счёт. Сколько?

— Пятнадцать тысяч долларов. Без налога. Предоплата 70%.

Он только усмехнулся:

— Это вы крышу чините или строите заново?

— Анатолий, — сказали они, — или так, или никак. Иди в акимат, пусть компенсируют.

Акимат? Он уже знал, чем это пахнет. Он поехал к частнику — старому бригадиру, который делал ему ремонт в 90-х. Тот посмотрел, покурил, помолчал:

— Если материал привезёшь — сделаю вдвое дешевле. Но на доверии. Без бумаг.

Так и поступили. Жильцы увидели, как на крыше работают ребята, а не висит табличка «ремонт запланирован». И впервые — принесли Анатолию чай. Кто-то похлопал по плечу. Кто-то просто молча кивнул.

Но радость была недолгой. Через неделю ему позвонили из налоговой:

— У вас договоров нет. Оплаты — наличкой. Это нарушение.

Он пришёл с папкой, объяснил. Но инспектор смотрел, как на школьника:

— Вы теперь субъект. Никаких «на доверии». Есть акт, счёт, оплата — живите. Нет — штраф.

Это был сигнал. Его начали проверять. Один за другим. Газовики. СЭС. Пожарники. А потом — жалобы от жильцов. Анонимные. О том, что он «не отчитывается», «нажил на подвалах миллионы» и «возомнил себя бизнесменом».

Анатолий молчал. Но каждую ночь садился за стол и писал: планы, заявки, схемы ремонтов, обращения. Он знал — без бумажки ты никто. Он видел, как его КСК — его детище — обрастает трещинами. Не в стенах. В системе.

Но он держался. Потому что знал — если треснет он, рухнет всё.



ГЛАВА 4. НА ГРАНИ

Проверки шли одна за другой. Кто-то стучал в дверь офиса с удостоверением, кто-то просто звонил из акимата: «Срочно предоставить договоры, акты, пояснения». На всё давали один день. Или штраф.

Анатолий начал замечать — сотрудники акимата не просто контролируют. Они координируют атаки. Один из жильцов, старик по имени Сагадат, тихо сказал на собрании:

— Вы не думайте, Анатолий, что это так просто. Вас «пробивают». Проверяют, сломаетесь вы или нет.

Он молчал, но в глазах загорелся огонь. В этот вечер он не спал. Решил: объединяться. Самим поодиночке не выстоять.

Он обзвонил всех, с кем познакомился на совещаниях. Несколько председателей КСК согласились встретиться. В маленьком зале на втором этаже районной библиотеки собралось пятнадцать человек. Кто-то в костюме, кто-то в рабочей куртке. Один — с подбитым глазом. У всех были похожие истории: давление, обвинения, саботаж, ложь.

Анатолий встал. Руки дрожали.

— Нас поодиночке ломают. Нас обвиняют, будто мы воры. А мы — волонтёры. Мы пошли в это по зову. Но так нельзя. Давайте создадим ассоциацию. Один голос — ничего. Пятнадцать — гром.

Его поддержали. Ассоциация председателей ПКСК была зарегистрирована через три недели. Анатолий стал её главой. Официально. С печатью. С уставом.

И тут же — новая волна.

Его вызвали в акимат. Заместитель акима был вежлив. Слишком вежлив.

— Зачем вам это? Ассоциация? Вы что — профсоюз? Оппозиция?

Анатолий ответил спокойно:

— Мы — представители жильцов. Мы хотим диалога.

Чиновник усмехнулся:

— Диалога? Или войны?

На следующий день редакция местной газеты «Вечерняя Алма-Ата» опубликовала статью. Заголовок: «Председатель-торгаш: кто стоит за скандальной ассоциацией КСК?» В статье — набор лжи: будто Анатолий присвоил подвалы, устроил «бизнес», «выводит деньги», «организует жильцов против государства».

Он читал и чувствовал, как уходит воздух. Но не сломался. Написал опровержение. Подал в суд. Пошёл на радио. Записал обращение к жителям.

Некоторые соседи отворачивались. Но другие — подходили, жали руку. Молчаливо. Но с верой.

А вечером в дверь его офиса постучали. Это была Галина Пушкарёва — председатель КСК с одного дома.

— Я слышала про вас. Про ваш бой. У меня только один дом. Но я с вами. Мы хотим вступить в ассоциацию.

Он кивнул. Внутри — боль и гордость. Он знал: теперь назад дороги нет


ГЛАВА 5. ТЕНЬ СИСТЕМЫ

Работы в КСК было не початый край. Это были не только текущие дела — ремонты крыш, борьба с отключением газа, воды, отопления. Это была борьба против монополистов и системы.

Анатолий сталкивался с саботажем. Системным. Акимат навязывал договора с частными компаниями, которые раньше были госпредприятиями и теперь стали "акционерными обществами". Их владельцы — бывшие управленцы. Они диктовали цены и условия. Анатолий, как сторонник рыночной экономики, настаивал на конкуренции. Он хотел, чтобы ПКСК мог выбирать, с кем работать. Хотел, чтобы кооператив был самостоятельным, как это гласил закон.

Он всё чаще слышал: "КСК должен быть ручным". Всё больше ощущал, что попал в капкан. За любое самостоятельное действие следовали проверки. А потом — публикации в прессе. Появилась клеветническая статья в «Вечерней Алма-Ате». Там открыто говорилось, что кооператив Анатолия незаконно сдал помещения, что он использует средства КСК в личных целях.

Он пошёл в суд. Сам. Без адвоката. С ним была правда. В суде выяснилось, что клеветническую информацию журналисту передал заместитель акима. Но тот на суде заявил, что получил её от сотрудника отдела по работе с КСК, который уже уволился. Суд предложил мировую. Газета напечатала положительную статью за подписью Анатолия. Это была компенсация за ложь. Пыль под ковёр.

Против него начались атаки. Прокуратура вызывала его по анонимным жалобам. Финансовая полиция — по подозрениям в злоупотреблении. Санэпидстанция — с проверками. Он ощущал, что его "прессуют". Причём методично. И скоординированно.

Анатолий понял: одного его не оставят. И он начал искать союзников.

Однажды одна из председателей КСК, Галина Пушкарева, предложила сходить на собрание движения «Азамат». Это было оппозиционное объединение. Там он впервые услышал Мурата Ауэзова и Петра Своика. На первом собрании они сидели скромно, говорили спокойно, по делу. Без лозунгов. Они говорили о правах, о том, как важно гражданское участие. Он почувствовал: это родное. Это близко.

Позже он встретился с ними лично. Своик сказал: — "Вы идёте по закону. А закон — уже не действует. Его подменили. Теперь действует только команда сверху."

Анатолий всё ещё пытался сопротивляться как законопослушный гражданин. Он не чувствовал себя оппозиционером. Он просто хотел, чтобы работал закон. Чтобы ПКСК был реальной формой самоуправления. Чтобы подвал принадлежал дому. А не кому-то "по бумагам". Но каждый его шаг — словно наступал на чью-то тень. Его останавливали. Толкали. Загоняли в угол.

Когда он понял, что отобрали даже помещение КСК, что его жильцы путаются, не понимают, кому верить, что чиновники в лицо клевещут на него — он сломался. Впервые.

Он не отступил. Но понял — один не выстоит. Он стал частью движения. Не ради карьеры. Ради справедливости. Ради того, чтобы хоть где-то правда была не пустым словом, а делом.


ГЛАВА 6. ФЛАГИ И СОМНЕНИЯ

После встречи с «Азаматом» Анатолий стал приходить на собрания. Там было всё иначе: тишина, книги, глухие стены, и — разговоры. Спокойные, вдумчивые. Никто не кричал. Никто не требовал. Люди говорили о Конституции, о правах, об экономике. Это было похоже на то, как он сам учился, когда-то — в университете, когда каждый семинар был битвой за истину.

Однажды Пётр Своик подошёл к нему после собрания:

— Мы хотим провести митинг. Поддержка Жакиянова. Ты с нами?

Анатолий помолчал:

— Я не революционер.

— Мы тоже. Просто покажи, что ты не один.

На следующий день он пригласил нескольких председателей ПКСК. Никто не пришёл. Только одна женщина — Пушкарёва — кивнула и ушла, не пообещав ничего. Он почувствовал: борьба — это одиночество.

Митинг был у памятника Валиханову. Скромный. Чистый. Без плакатов с криками. Он приехал на своём праворульном «Мицубиси», в кузове которого лежали транспаранты, сделанные своими руками. На одном было написано: «Долой бюрократию!» — простым шрифтом, краской из «ЦУМа».

Своик вышел первым. Потом Мурат. Потом кто-то из бывших политзаключённых. Один из них — Мадел Исмаилов — говорил с таким огнём, что толпа пошла за ним в марш по тротуарам. Анатолий стоял в стороне, с транспарантом, рядом с молодыми ребятами, которых он не знал. Один из них сказал:

— Это ты тот самый из КСК? Про тебя писали.

Он кивнул.

— Уважаю, — сказал парень. — Ты не испугался.

Это было странно. Приятно. И страшно. Он понимал, что перешёл невидимую черту.

После митинга Своик подошёл к нему:

— Спасибо. Ты сделал больше, чем думаешь.

Анатолий отвёл его в сторону:

— Я не политик. У меня люди. Им нужен газ, вода, крыша.

— Именно поэтому ты нам нужен, — ответил Своик.

Так он оказался втянут в движение. Не лозунгами. Делами. Он отдал под офис одну из комнат своей квартиры. Там теперь хранились листовки, списки контактов, фотокопии законов.

Он верил, что можно объединить две силы: ЖКХ и общество. Он верил, что ПКСК и гражданское движение могут говорить одним голосом.

Но всё чаще просыпался по ночам. Сердце стучало громче. Возле подъезда стояли незнакомые машины. В глаза жильцов возвращалось сомнение.

Он всё ещё держался. Но чувствовал: государство смотрит. И ждёт, когда он оступится.

ГЛАВА 7. РАЗМЕННАЯ МОНЕТА

События, произошедшие с ПКСК, произвели на Анатолия сильное влияние. Он впал в очередную депрессию — первая была после банкротства бизнеса в 1995 году. Теперь это была другая форма: выгорание, бессилие, ощущение предательства. После Республиканского съезда представителей ПКСК, где Анатолий открыто поднял вопрос о встроенных помещениях и получил поддержку со всей страны, наступила тишина. И сверху — и снизу. Эта тишина была временной, пока парламент не издал закон, в котором говорилось, что встроенные помещения не передаются ПКСК.Теперь весь смысл деятельности Анатолия пошел прахом.

Жильцы начали отворачиваться. Акимат активно распространял среди них информацию, что во всех проблемах виноват председатель. Один из работников акимата прямо при Анатолии убеждал бабушку из ПКСК, что виноват во всём он. Бабушка потом рассказала об этом на собрании актива. Это было уже не сопротивление — это было открытое уничтожение.

Финансовая полиция завела сфабрикованное дело. Налоговая начисляла лишние налоги и пени. Пожарники и санэпидстанция выписывали штрафы. Прокуратура вызывала на допросы по анонимным жалобам. Молодые прокуроры издевательски насмехались над ним, считая его «чудаком» и «лохом».

Нуршин Эрик, тот самый человек, который когда-то втянул Анатолия в бесплодные суды, сказал: — Брось всё это. Откроем частную юридическую фирму. Даже офис нашёл — на Жибек Жолы, угол Фурманова.

Он открыл там консультацию, начал принимать людей. Но Анатолий не чувствовал, что это его. Интуиция подсказывала — не то. Он чувствовал в Эрике обман и расстался с ним навсегда.

Акимат продолжал давить. Содержать КСК на взносы пенсионеров было невозможно, а работать без перспективы Анатолий не мог. Он предложил женщине-технику стать председателем. Она согласилась. Со временем начала отзываться о нём плохо, поддерживала акимат — и осталась в должности до глубокой старости. Система оставляла у себя удобных.

Однажды его вызвал заместитель акима и прямо сказал: — Передай ассоциацию. И у тебя не будет проблем.

Анатолий был уже безразличен. Но потребовал расписку с печатью. Заместитель акима расписку написал, печать поставил. Так он сдал устав, печать и документы — всё, что создал своими руками.

Так закончился очередной этап жизни. Три с половиной года борьбы. Сначала — вдохновлённой. Потом — упорной. А под конец — одиночной.

Влад, с которым всё начиналось, ушёл задолго до этого. Ему предложили должность руководителя строительной базы района. Он согласился без колебаний. Их пути разошлись. Он больше не интересовался делами КСК, не вспоминал, как Анатолий спас его когда-то от отчаяния.

А встроенные помещения, за которые шла главная борьба, были уже давно распроданы. Их приватизировали на подставных лиц — бывших работников ЖКХ, родственников, знакомых. Часть оформлялась по мизерным ценам, а затем перепродавалась в десятки раз дороже. Всё было узаконено — задним числом, по новым постановлениям.

Анатолий наблюдал это, не сдерживая уже ни гнева, ни усталости. Он не жалел. Потому что знал — всё, что он делал, было по совести. А совесть не судит по результату.

Он вернулся домой. Тихо. Без поражения. Но и без иллюзий. Это был конец одного пути. Но не всей дороги. Он знал: дальше будет новое. И будет по-настоящему его.



ЭПИЛОГ

Прошли годы. Города изменились, законы сменились, люди выросли и устали. Те, кто тогда был у власти — кто-то эмигрировал, кто-то стал респектабельным бизнесменом, кто-то растворился в должностях. КСК стали прошлым. А проблемы остались.

Я часто думаю о том, был ли смысл. И каждый раз отвечаю себе: был. Потому что это было честно. Потому что я смотрел в глаза людям — и мне не было стыдно.

Сегодня я живу иначе. Не тяну за собой героизм, не ищу побед. Я просто делаю то, что чувствую правильным. Пишу, строю, наблюдаю. Иногда вспоминаю ту эпоху — не с гневом, а с уважением. Мы были наивны, да. Но мы были живые.

Я видел, как легко человека сломать. И как трудно сохранить в себе достоинство. Если вам это удалось — вы уже победили. Даже если вам никто не хлопал и не ставил памятников.

История не всегда пишет протоколы. Но она всегда оставляет след. Я написал эту книгу, чтобы мой след — пусть небольшой, но настоящий — остался.

И чтобы кто-то, когда-нибудь, прочитав, понял: бороться стоит. Но только — за правду. Не за результат. Не за кресло. А за правду, которая живёт в тебе.

Потому что она — и есть ты.