16 Севастополь - Выбор

Она уехала в августе, а я, хоть и отдал задаток за польскую визу и путь в Милан по партизанским тропам, решил повременить. Меня к ней не тянуло. Всеми душевными фибрами впитывая настоянную на жухлой листве крепчающую осеннюю стужу, я коротал долгие дни за вглядыванием в произведения фламандских живописцев. 

Возмыв над  звероморфным буйством густых зыбей взлохмаченного моря, в громах назревающей бури, дефилируя, реют грустнозрачные ангелы в накинутых взахлест громоздких, но невесомо на ветру дрейфующих одеждах. У ног великой антиохийской мученицы Марины, попирающей змея, - субтильная Мария Портинари со взором, исполненным томления увядших влажных листьев. Из-под набрякших век угасшей фотовспышкой угодливо глядят кроваво-прелые глаза левиафана. Все уже было... Дракон страстей дремал в усталом мире.

Сперва взывая к ней в эпистолярном жанре, со временем я перестал писать. Всяк вечер зависал у давних друзей - милой семейной пары, - принимавших меня восторженно. Его я знал со школы. Воспитанный истеричной мамашей - фанатичной последовательницей Раджниша Ошо, он, видимо, дал волю вере в чудеса, когда украденные на работе 25 тысяч долларов угрохал на киевскую возлюбленную - тумбообразную тренершу по фитнесу с кавказскими чертами. Учась тогда в иешиве, я тусовался с ними пару дней: трахаться бегали чуть не каждый час, по сортирам. Кроме себя, при мне он подарил ей крест с бриллиантами. Однако огненный темперамент толкал ее к другим мужчинам. Не вынеся удавки ревности, Женя оставил ее ради насквозь положительной 16-летней Вики, с которой встречался параллельно.

"Она хорошая, любит меня,- рассуждал он раздумчиво, - а с Олей я больше не могу: перезванивается с бывшим, с другими и, хоть и тихо говорит, но на повышенных тонах, а о чем - не знаю: из комнаты меня выставляет. Наверняка изменяет: не со мной же одним она такая. Ну, ты видел..." Свадьбу сыграли месяца через три после того разговора. "Такая правильная, - уважительно удивлялся Женя, - сказала, что, раз встречаемся, надо жениться, а не балду гонять. Девственница она. Повезло мне, Андрюха..."

"Так я его любила, - плакала у меня на плече Вика, - сосед этажом ниже. Он женат, с ребенком. Бегала к нему, пока дома один. Обещал развестись. Я, конечно, не дура: не дала, но все мы делали. Ждала, ждала, а он динамит. И тут же Женя, серьезный такой, романтичный. Дай, думаю, замучу с ним - пусть этот подлец поревнует. А он - ничего. Грустно так... Но ничего не сделаешь, да и, в конце концов, Женя хороший парень". 

Когда хватились денег, уже после свадьбы, "хорошего парня" сразу прищучили, и родители жены несколько лет содержали его, беззарплатного, - вся она уходила в банк, на счет фирмы.

- Что ж тут сделаешь... Игромания - тяжелая болезнь. Столько проиграл, и мне не сказал. А ты его чего не остановил? Видел же, как он швыряется деньгами.
- Вик, извини, такая страсть... Где уж мне...
- Ну ладно. Главное, Женя человек скромный, верный. Плохо, что плывет по течению. Все у него по накатанной - безвольный. Потому и играл. Но сейчас и не смотрит на автоматы - прибрала его к рукам. А я уж потерплю. Знаешь, каково мне каждый раз через его - ну, понимаешь... - площадку проходить - лифт же не работает. Дрожу вся: только бы замок не щелкнул. А как дверь откроется, аж лихорадит - только б не он. Красная, наверное, вся. И убить его хочу, и обнять. До сих пор хочу...

Она плачет, и слезы стекают по пухлым невинным детским щекам. А Женя в качестве активиста Партии регионов частенько наезжал в Киев. Черт его знает, что он там делал...

Покидая их среди ночи, оглядываюсь на гостеприимное окно, струящее свет во тьму: они победили демона страстей, пусть и волею случая. Ветер разносит мелкие капли дождевой взвеси, приятно щекочущие лицо. Все в дождевой пыли, блестящей в свете фар. Пока автомобиль везет меня вверх-вниз по серпентинным севастопольским дорогам, я брежу тем, во что бы превратилась Вика, будь я на месте ее мужа. "Она не любит в жопу", - потом мне жаловался он. Нет, милый друг, почти никто из них не любит, но обожают, чтоб их туда имел "этот мужчина". Возможно, тот, этажом ниже. Разморенный дракон дышал морским туманом, и город спал.

Она набрала меня в преполовенье октября, когда борьба фехтующих гиперборейских шквалов, расшвыривающих сырой древесный хлам, выхлестывает стылое тепло из фонтанирующих пазух. С подругою прелестнейших супругов мы умерщвляли вечер за скучною настольною игрой. Наивная морячка пыталась развлекать байкой о том, как муж, изголодавшись в рейсе, - единственный не ходит по борделям - приплыв, **** ее с горой порнухи. Снаружи завывало и рвало, душой оттоле я стремился - звонок был избавленьем. Я вышел на балкон.

- Как дела?
- Сплю и вижу свои 15 минут славы.
- А ко мне собираешься?
- Хочешь?
- Да.
- Визу жду.

Я обманул: планов к ней ехать у меня не было. Тело ее и так было моим, а вот душа... Попробуй, поймай. 

- Это я была хакером, - смеется.
- Ты?! - изображаю удивление.

В начале месяца получил по электронной почте открытку с белой болонкой. Неужели она? Но не похоже: безразлична к собакам. Оказалось, левая контора - адресом ошиблись. Предложили взломать чей-нибудь ящик. Я захотел - ее. Подозревал, что это розыгрыш, но так залихватски по-мужски писала, и с изобилием специальной лексики, что почти принял за чистую монету. Единственным не относящимся к делу вопросом, который задала, был "любишь ее?" 

Ответив, что не знаю, я покривил душой. Конечно, я любил, но понятия не имел, как быть с ней дальше: все представлялось тупиком. В оргиастическом безумии преступив ради нее законы божеские и человеческие, я пробудил в ней зверя. Вседозволенность - ключ к сердцу женщины. Потеряв со мной последние приличия и оголившись в ярости и ревности, и сексе, она рассчитывала, что сможет выбросить меня как ветошь, отдавшись наслаждениям, но обманулась. Для ебли в кайф нужно расслабиться, а это невозможно, если не удается быть собой. Никто не сможет выносить ее такой, какою стала.

Той осенью я посмотрел новозеландский фильм "Паромщик" с блистательным, но обычно картонным Джоном Рис-Дэвисом, и сцены, где зловредный дух овладевает поочередно телами двух любовников, в пароксизмах смертельной ненависти выплевывая каждому грязь о нем устами другого, напомнили о нас. Одержимость чужим существом до такой степени, что оно становится твоим, и выворачивающее нутро отвращение к его оголившейся чуждости - отчаянный галоп по замкнутому кругу, где иллюзорной финишной прямой маячит яростный припадок, влекущий в исступлении стереть инаковость иного в порошок. Уж лучше ничего не знать и спать с отверстыми очами под колыханку сладкой лжи, как те двое блаженных за невечерне-радостным окном.

Странно, наверное, что подобные сцены могут навевать ностальгию, но дикость связывала нас куда глубже, чем любые поверхностные удовольствия, которые могли ей предложить другие, и в ней мы были обречены быть вместе. Она восторгалась брачными играми животных и как-то с умилением показывала мне акулье спаривание: самец отрывал от туши самки куски мяса. Она должна была вернуться. 

Есть отношения, которые возвышают, но наши - унижали. Издеваясь друг над другом, мы соскребали с себя человечность покров за покровом, доколупавшись до зияющей раны гадкой неприкрытой бестиальности, невозможной в социуме, и оттого жалкой и беззащитной. Можно любить то, что ненавидишь, холить это и лелеять, не только чтобы мучить, но и из искреннего беспримесного восхищения. В обществе, где каждый носит глупейшую топорнейшую маску, быть первозданным - драгоценность.

Взвинтив ставки в игре, она уехала в уверенности, что ринусь вслед за ней, но я поставил больше - все, и не поехал. Знал, что, приторно-слащавая в быту, в любви она ни для кого не станет надевать личину, потребовав в ответ того же - не из морали или гордости, а для наслаждения: ****ься - это иметь, чем занимаются нагими. Нельзя противопоставлять любовь и секс. И то, и другое означает "познать" - во всем, наимерзейшем тоже, так что вражда и притяжение становятся одним. Я отпустил ее, чтобы узнать: пусть погуляет и узрит, чего стоят итальянские комплименты - а я посмотрю. 

Поэтому и не звонил - проявилась сама. И все пошло по накатанной: бесконечные расспросы про "моих бывших" и секс, но уже телефонный. Потом рассказы о том, как отсосала, ****ась в сауне. Но я не ревновал, поскольку видел, что чем дальше шла налево, тем более росла в ней неудовлетворенность и жажда быть со мной. Наши роли перевернулись: теперь она нуждалась во мне, умоляя приехать. После трех лет в постоянном страхе потерять ее, меня это устраивало. Я отпустил поводок, но он стал крепче. 

Главу - в железные тиски,
А сердце пламенное - вынуть,
Чтобы, разъявши на куски,
Его в огонь и лед низринуть.

Обоссывая каждый нерв,
Как жид копеечки считает,
Она первейшею из стерв,
В его стенаньях процветает.

Но возмужает он в нови,
Заматереет она в страсти -
Сорвет оковы нелюбви
И закует ее в напасти.

Он прорастет в больной крови,
Как семя в почве прозябает,
Испепелив ее в мови,
Где семикратно пребывает. (переложение из "Странствия" Блейка).

Морозные воздушные валы неслись на город с моря, секущими порывами сдувая суматошно мятущуюся мокрую снежную прорву, и ветер выл до тошнотворности однообразно. Забывшись в понтийской глуши за томом древней "Хронографии", я рисовал в воображении василевса, души не чаявшего в вероломном шуте, признававшегося ему во всякой, даже лишь замышляемой, подлости. Философический дракон разнежил кольчатое тело в переплетении ходов родной норы и размышлял.