Надежда

- Мам, а кто же мне такое имя дал?
- Какое такое?
- Больно звонкое, твердое.
- Да, отец твой, Егор…
       Так и выросла Наденка, так ее ласково звала мама и другие домочадцы, твердая, жесткая, решительная.
       А отец назвал ее Надеждой, видимо, потому что год 37-й был, ох, какой суровый. Под сталинские репрессии попали многие семьи, кто за дело, а кто и по подлому доносу. До Егорьевки эта волна тоже докатилась. С нескольких дворов тогда забрали мужчин люди в погонах, а после никогда о них ничего не слышали. Верно, сгинули арестанты в лагерях.
   Уродилась Наденка крупной, несмотря на то, что жили то скудно. Крепенькая, долгое время ее тело сохраняло младенческие перевязочки на пухленьких ручках, и коротеньких пухлых ножках, а щечки всегда вызывали желание потискать хорошенькую девочку. Малышке приходилось прятаться от деревенских баб, которые так и норовили ее потискать. Но все же эта милая пухлость со временем прошла, ведь рацион был скудный. Основной едой был конятник, так в деревне называли конский щавели. На лугах и пустырях его росло в изобилии. Его и собирали охапками, парили в чугуне. Потом эту похлебку белили молоком. Так и ели с хлебушком. Под ложечкой не сосет, вот и сыты. Картошки до сыта не ели, только разве что в зиму, то, что удавалось припасти. Остальное сдавали государству. С колхоза привозили огромный мешок-матрасовку. Каждая семья такой мешок должна была заполнить сушеным картофелем. Клубни чистили, мыли, нарезали дольками и сушили в печи пластами. Заполненные мешки забирали и отправляли на фронт. Ведь все было для фронта, все для победы. Народ не роптал, чувствуя свою сопричастность в борьбе с лютым фашистом. Семье хоть немного, но оставалось. Мама Прасковья варила картошку в мундире в большом чугуне, чтобы доставалось и скотине, и самим поесть. Чистили еще горячие клубни, потом мама поливала их конопляным маслом. Оно всегда было. Конопля давала обильные урожаи. Семена собирали и в маслобойке давили с них масло, душистое, вкусное. А со стеблей делали волокно на холсты. Все деревенские тогда рядились в платье из холстины, кто так носил, а мама пыталась сделать полотно понаряднее. С ольховых деревьев набирала коры, делала крепкий отвар, в который потом опускала холст. Конечно, ровного окраса добиться не удавалось, но все же это было уже цветное полотно. В платье из такого полотна Наденка и в школу ходила.
  Школьные годы Наденка не любила вспоминать. Все было хорошо, пока училась рядом с домом в родной Егорьевке, а вот после начальной школы пришлось ходить в средние классы уже в райцентре Ермолаево. Для взрослого то не близкий путь, а маленькому ребенку тем более. Хотя в те годы, уже послевоенные считалась совсем не маленькой, раз пошла в средние классы. К этому возрасту девочка умела многое, и печь топить, и лошадь запрячь, и сено косить, и воды натаскать, а про рукоделие и говорить нечего – этому ремеслу с 3 лет учили как само собой разумеющееся. Так вот жить приходилось у родственников, а у них свои рты. Своих то детей тетка жалела, больно работой не загружала. А зачем? Наденка придет со школы, воды натаскает, дров наколет. Несмотря на то, что Прасковья продукты по пуду передавала, чтобы дочь нахлебницей не была, кормили Наденку объедками. Самое вкусное старались своим детям дать, пока Наденка воды натаскает, да дров наколет.   
  Бедная Наденка, слезами заедала свой ужин, едва шевеля пальцами после мороза. А после ужина следовало перемыть посуду после всех и воду после помоев вынести на двор. Опять на мороз идти, хотя еще даже согреться не успела. После трех лет мучений и унижений однажды случилось то, что Прасковья не ждала от своей послушной дочери.
  Надя перешла в 8 класс. Училась она уже не в Ермолаево. В Кумертау построили новую школу. От Егорьевки идти до нее было часа два пешком. А жить можно было дома. Только в непогоду она по просьбе матери жила в семье дяди Тиши, маминого брата. А у него жена и три дочки. Чтоб дочери не быть нахлебницей, мать привозила мешок картофеля. Но, как и у тетки в Ермолаево, так и в семье дяди Тиши, хозяйка командовала в доме и с чужим ребенком поступала как с прислугой. Все это делалось с невинной улыбкой, скрывающей уничижительное отношение. Но Наденка все это терпела, ради матери, которая всегда ратовала за то, чтобы дети учились грамоте и были образованными, так как сама не умела ни читать, ни писать, хотя с рождения была наделена математическим умом и складывала в уме большие числа, а еще ее выдвигали  делегатом на съезд.  В сентябре, когда уже были сжаты колхозные нивы, а в небе печально курлыкали журавли,собираясь в стаи чтобы лететь в теплые края, в одно прекрасное утро, когда  еще солнце лениво лучами скользило по озябшей за ночь траве, Прасковья Ильинична стала будить Наденку в школу.
- А в школу идти не надо, - буркнула дочь и повернулась на другой бок.
- Наденка, как не надо? Что случилось?
- Школа сгорела!
- Как сгорела?! - не поверила мать. – Ваня, правда, что ли?
- Ничего она не сгорела! – утвердительно сказал младший брат.
- Для него не сгорела, а для меня сгорела! – сердито буркнула Наденка, откинув одеяло, села на кровати. И бедная девочка рассказала матери обо всем, что натерпелась в доме тетки. Была еще одна причина, по которой Надежда напрочь отказалась идти в школу.
- Нам сочинение задали написать, "Как я провел лето". А что я напишу? Как навоз чистила в телятнике и кизяк заготавливала?!"
    Прасковья Ильинична сдалась под серьезными аргументами дочери. Наденка патологически не умела врать и придумывать.
    С юмором у Наденки тоже было туго. После неоконченной школы, девочка решила пойти работать. С подружкой Клавой они пошли на железнодорожную станцию. Там их приняли без оформления подсобниками. Таскали железные башмаки, подставляя их под составы, делали щиты полтора на полтора метра для задержания снега. Как-то начальник похвалил их за работу. Девчата спросили надо ли еще их делать?
- Надо!- отозвался он.
- А сколько еще?
    Начальник, наобум шутканул, что 50 штук до конца смены надо сколотить. На самом деле, столько и не нужно было, просто ему понравилось старание девочек.
Надя с подругой прикинули, что до конца смены осталось 6 часов, и чтобы 50 штук сколотить, им нужно по 13 щитов  в час сколачивать. В их распоряжении были доски и ведро гвоздей. Ели прямо там, между делом заколачивая гвозди. Клава и говорит:"Надь, а давай хоть по одному гвоздю возьмём, хоть будет на что одёжу то повесить в бане". "Ты чего? Накажут. Гвозди то поди считаны". Ну, нет, так нет. И принялись за дело. Смена подходил к концу, начальник снова проведал девчат на рабочем месте. У него аж глаза на лоб полезли:
- Вы что и вправду собрались 50 щитов наколотить?!
- Так вы же сами велели!
- Я ж пошутил! – засмеялся начальник.
- А мы даже ни одного гвоздя не взяли себе, - робко проблеяла Клава.
- А зачем вам один гвоздь?
- Одёжу в бане вешать, - спокойно сказала Надежда.
- Так и взяли бы... - удивленно сказал начальник.
- Как взять? Разве они не считаны? - удивилась Надя.
  Начальник смены рассмеялся. А девочкам было не смешно: они старались, на морозе сколачивали щиты, которые и мужикам то не просто сколотить, не то что хрупким девочкам, впроголодь жившим в каптерке при станции.
    Замужем за нелюбимым человеком Наденка оказалась тоже потому, что не умела отличить истину от розыгрыша. Василий Почуев, уже немолодой, но все еще статный и красивый обходчик железнодорожных путей давно приглядывался к серьезной девушке. Невысокая, крепенькая, с крутыми бедрами, она очень ему нравилась. Он пытался позаигрывать, но получил резкий отворот-поворот. А Наденка о нем слышала, что он был на войне, по какой-то причине оставил свою семью в Аургазинском районе, приехал сюда, работает на станции Кумертау обходчиком, есть у него квартира в том же доме, где и Наденка получила 10-метровую комнату, платит алименты. Словом, ни по возрасту, ни по статусу молодой неопытной девушке Василий завидным женихом не казался, да и стар он для нее. Шутка ли, 12 лет разницы! Как все девушки ее возраста она в глубине души мечтала встретить того единственного, кого будет любить и кто станет ей верным супругом и хорошим отцом ее будущих детей.
Дело было зимой, Наде было уже за 20, она так и осталась работать на станции, постепенно росла по службе. Теперь она была уже стрелочницей. В ночную смену рабочие так же грелись в каптерке возле буржуйки. Топили угольными брикетами, а, чтобы разжечь брикеты нужно что-то легко воспламеняющееся и долго горящее. Женщины постарше научили Наденку брать для этой цели ветошь, пропитанную мазутом. Она обычно всегда была в тормозных колодках вагонов, возможно, для того, чтобы масло не капало на шпалы,а называли ее, почему-то котик. Всех тонкостей Наденка не знала. Но в одно ночное дежурство она воспользовалась советом старших сменщиц. Тут-то ее и подкараулил Василий.
- Ты взяла котик? – после приветствия серьезно спросил он.
- Никакого кота у меня тут нет! Сам погляди.
- Да не кот, а котик. Тряпку мазутную брала?
- Да, - попятилась Надежда.
- Ты на собрании лекцию слушала «Урок на всю жизнь»?
- Слушала.
- Вот ты и получила урок на всю жизнь. Теперь тебе придется пойти за меня замуж, иначе доложу руководству, тебя посадят.
- Да что ты такое выдумал?! – возмутилась Наденка.
- Вот и подумай! - Василий только угрожающе ухмыльнулся, изобразил пальцами решетку и вышел в темноту, оставив девушку в каптерке с тяжелыми думами.
Еще пару месяцев Наденка избегала Василия, испытывая страх: «А вдруг и вправду доложит!». В тюрьму ей не хотелось, и замуж вот так вот идти она тоже не хотела.       В конце концов, Вася всякий раз при встрече показывал пальцами решетку, и Наденка сдалась. Стали они жить вместе. Василий ее любил, но страшно ревновал без повода, хотя сам не пропускал ни одной юбки без внимания. Постепенно стала расти семья. Они переехали в просторную трешку на втором этаже. Хотя, как и все тогдашние железнодорожные дома, двухэтажка имела удобства на улице. Воду носили ведрами с соседнего двора метров за 200, уборная была во дворе. Бонусом к квартире были 8 соток земли под огород прямо напротив дома.
   Жили они с Василием, не ругались. Он даже пытался делать ей комплименты: «Козочка моя!» Надя, не привыкшая шутить и не понимавшая шуток отвечала: «А ты мой козел!» Никакие увещевания и сравнения с изящной горной козочкой не действовали на серьезную Надю. Не голодали, но достатка особого не было. Весь заработок Василия съедали алименты. А 20 копеек, которые он отдавал Наденке, хватало лишь на один раз купить булочек двум сыновьям, да хлеб.
   Мальчишки уже подросли. Как-то Василий пришел с работы, а работал он до 16 часов, Наденка была с ночной смены. Как обычно готовила к столу.
- Надюш, а хлеба нет что ли?
- Ты же с работы шел мимо магазина, сам не мог взять? Я с ночной смены, да  еще я должна за хлебом ходить?! Вот тебе гомонок, иди за хлебом. А я с этого дня больше за продуктами ходить не буду! – сказала, как отрезала.
   Свой ультиматум она соблюдала до самой смерти котика, так она называла Василия, напоминая причину, по какой она стала ему женой. Обиду за обман она ему так и не простила. Ушел он из жизни на 54-м году, так и не дожив до совершеннолетия младшего сына Виктора. Надежда была уверена, что Василию сделали порчу на смерть, когда тот в последний раз хотел наладить отношения с детьми из первой семьи. Надя тогда, предчувствуя беду, пыталась дознаться, зачем он едет  куда-то,  соврав что в командировку.
- Если едешь к той семье, так и скажи, не мучайся, я не против.
- Нет, Надюша, я в командировку.
   А Надя, знала, что в выходные никакие командировки не бывают.
- Назад не возвращайся, помирать приедешь, - сухо сказала Надя, а в душе поселилась тревога.
   После поездки Василий стал худеть, глаза потеряли прежний блеск и некогда могучий статный мужчина стал таять. Положили в больницу. Обследования, уколы, капельницы не приносили облегчения, а после капельниц ему становилось все хуже. Он говорил об этом лечащему врачу, надеясь на коррекцию лечения. Но… То ли лечили не от того, то ли и вправду порча была. Василия не стало.
   Надежда осталась вдовой. Дети выросли, создали семьи. У старшего сына Олега крепкая семья, дети, внуки, дожила Надя и до правнуков. У младшего жизнь складывалась не стабильно: и работа и попытки создать семью всякий раз были как репетиция большого спектакля. Второй его неудачный брак затянулся аж на четверть века, но не потому что старались как-то скрепить отношения, а потому что обоим деваться было некуда, так и жили каждый сам по себе как соседи в одном подъезде. Надя винила себя в его несчастье, так как возмущенная несправедливым его обвинением в порче Наташкиных туфель, велела ему убираться вон из дома вместе со своей непутевой женой, то бишь Наташкой.
- Вот с тех пор он и ушел скитаться, - сетовала Надя.
   Так или иначе, но Надежда как и в детстве всегда говорила то, что думает, не заботясь о том, как  это воздействует на окружающих. В свои 88 лет она сохранила здравый рассудок, но тело стало непослушным и тяжелым. Сказывались старые болячки. Ей было уже около сорока, когда зимой, поскользнулась по насту, неудачно упала и сломала ногу. Она лежала на дороге и звала на помощь, но проходившая мимо парочка сердито ей бросила: «Напилась, теперь валяйся тут на снегу! Поделом тебе!» и удалились. Вызвать скорую никто не торопился. А Надя кое-как поднялась, и поковыляла домой. Дома, раздевшись, она увидела почерневшую ногу, подумала о травмпункте, но… Представив, что ей придется кое-как добраться до поликлиники, полдня простоять в очереди, махнула рукой. Сделала тугую повязку, а в свою смену, хромая, пошла на работу. А у нее был закрытый перелом.  Боль была адская, но превозмогая ее Надя выполняла свои служебные обязанности. А в старости эта нога отомстила ей за халатное отношение к здоровью. Ходит Надежда теперь при помощи ходунков, с трудом передвигая страшно распухшие ноги. Каждое движение дается ей с невероятной болью. Но это ей не мешает категорично обращаться со свей младшей сестрой Шурой, которая на 6 лет моложе ее.
   Шура живет в Мелеузе и раз в месяц приезжает с полным комплектом продуктов до следующего визита и послушно идет на почту оплачивать квитанции за коммунальные услуги. Надя категорически требует бумажные квитки об оплате, только бумага, считает она, является доказательством погашения задолженности. Не позволяет ни внуку, ни старшему сыну оплачивать коммуналку через приложение в телефоне. К привезенным Шурой продуктам тоже суровые требования. И к количеству, и к свойствам. Однажды Шура привезла кроме прочих круп перловку. Надя, взглянув на упаковку, сердито сказала:
- Ты мне больше никогда ее не привози!
   Перловая крупа будила в ней еще одно тяжелое воспоминание из детства. Ей было пять лет. Голодное детство, когда лакомством было всё: конятник, пупыри (дикая морковь), козлики (какая-то травка с сочными длинными корешками), лепешки (плоды дикорастущей мальвы), зернышки пшеницы. Последнее – было уже опасным. За колосок, спрятанный в карман, можно было угодить в тюрьму за кражу государственного имущества. В голодные 30-е – начало 40-х после сбора урожая, люди собирали упавшие колоски и сдавали в колхоз до единого зернышка. Деревенские небольшой клочок оставляли у себя в огороде под пшеничку и просо. Между огородами городьбы не было, только бугорочком межа. Двор Прасковьи располагался между двором тети Мариши, её старшей сестры, и отцовским двором. Маленькая Наденка бродила по огороду возле межи тети Мариши, где у нее была посажена пшеница. Сорвала колосок и пошла села на ступеньку крыльца, стала добывать зернышки с еще молочного колоска. За этим преступлением и застукала ее тетка Оля, младшая сестра Прасковьи. Прасковьины дети называли её нянюшкой. Она приехала проведать папаку, деда Илью, и нечаянно завидев, как Наденка сорвала колосок на меже, заверещала на весь двор, что такая-сякая украла у Мариши колосок, что расскажет деду Илюше, он ее убьет. До смерти напуганный ребенок бежала сломя голову вглубь огорода. Бежала, не чуя ног под собой, пока не очутилась где-то в зарослях конопли, споткнулась, упала. Растянулась на земле и наткнулась на сокровище: сладкую морковку, которую мать, пряча от детей, сеяла "в коноплях", иначе ребятня перетаскала бы эту сладость, не дав вырасти. Надя обрадовалась, сорвала морковку, обтерла ее об листья конопли, и с наслаждением откусила хрустящий корнеплод. Потом ей все же стало жаль себя, одиноко сидящую в коноплях от страха вернуться домой. Плакала, обессилев, уснула. Проснулась, когда уже было темно. Ужас охватил девочку. Наугад шла в сторону дома. Упокоилась, когда дошла до задов. Слышала, что ее ищут. Крадучись, пробралась к огромному лопуху, который рос ближе к дому. Услыхала дедушкины шаги и попыталась прижаться к земле, но все же подала тихонько голос: «Дедушка!»
- Где ты, Наденка? Покажись, доченька!
- А ты меня не будешь убивать? - недоверчиво спросила девочка.
- Да как же убивать то? Мать с ног сбилась, тебя ищет, а ты «убивать». Кто тебе такое сказал?
- Нянюшка, обещалась, что ты меня убьешь, коль узнаешь про колосок, который я на тети Маришиной меже сорвала, - всхлипывая рассказывала Надя.
- Да пёс ее дери! Я ее саму накажу. Совсем дитё запугала!
   С той самой поры Надя не выносит и вида перловой крупы, она ей напоминает зернышки того самого колоска, который она украла у тети Мариши.