Царевна Варюшка

                (сказка для взрослых)


   В некотором царстве в тридевятом государстве на просторах болотных жила царевна по имени Варюшка. Свежа лицом, тонка в талии, полна в груди – она несла собою всю красоту, прелесть и тайну, что создала, а после открыла нам Природа нас сотворившая. Сестра её старшая – Выдра Болотная – достигнув годами своими совершеннолетия – сбежала с Чудищем Морским, тем самым наложив на себя проклятие отца своего Царя Болотного Викрама I, который, не желая простить проступок дочери своей – изгнал её из царства болотного – проклял, лишив всего состояния своего, которое, после передал дочери своей младшей – Варюшке и, стала она самой богатой царевной, да выгодной партией для женихов заезжих в места болотные те. Сам царь вскоре потонул в болоте сём, что случилось с пьяных глаз его, когда он накануне принял на грудь больше чем того полагалось и, оставив дочь свою сиротою – почил в бездне морской, а за несколько лет до этого скончалась и жена его единственная – любимая. Так вот и осталась Варюшка наша на свете белом одна одинёшенька, но не кручинилась краса-девица, а наоборот, где-то и рада была, что помимо красоты своей внешней унаследовала и состояние здешнее что в сумме составляло… Впрочем, этого никто не знал, сколько в сумме составляло состояние её, да, никто и не интересовался им, дабы никто и не знал, что есть в миру живущая на болоте краса такая, которая красотой своей неземною, могла осветить всё вокруг и даже больше, и что мечтала она о любви взаимной, верности и ласке того, кто нагрянет, влюбиться и увезёт её в края дальние и назовёт женою своею – этого тоже никто не знал… Так и жила царевна Варюшка одна в дали болотной, сокрытой от глаз людских; с утра с жителями болотными водила хороводы, гадала на суженого, а по вечерам в царстве своём, возлежа на кувшинке морской – потягивала эликсир болотный настоянный на травах морских, да тянула заунывную песнь свою – призывая любимого, чтобы разделить с ним жизнь свою и… ещё что-то, о чём в краях здешних говорить было не принято.
   Так, в один прекрасный вечер, а вечер, действительно, был прекрасный – дабы светило ещё солнце, согревая лучами своими душу и тело томившейся в одиночестве царевны сей, что была наречена Варюшей. Так вот, в один из вечеров, когда Варюша после дня трудового с песнями и танцами проведённого, вновь возлежала на кувшинке морской в белом платье прозрачном, раскинув по сторонам волосы свои пышные светлые и блестя золотом брильянтов, коими была осыпана шея и грудь её, в этот момент… в воздухе послышался звук неведомый до селе ей и стрела острая прорезая воздух на скорости ветра – воткнулась в кувшинку с правой стороны её, где неся осанку царственную возлежала Варюшка, а засим показался и сам хозяин стрелы – добрый молодец – цесаревич князь Андрей: молодой, статный, красивый, румяный, одет по столичному, правда, немного неровен и нервозен не в меру, что выдавали в нём глаза бегающие, со зрачками расширенными, будто бы он прежде чем пустить стрелу ту, принял несколько грамм дури горькой – для храбрости, как принимают сто грамм хмельных особи мужские, дабы сделать предложение невесте своей долгое время томимой ими в молчании своём по поводу брака предстоящего по велению сердца своего, или, родителей – представителей оных. Когда князь Андрей раздвинув кусты, пахнувшие ему в лицо свежестью вечерней, высунул из-за них сей предмет, на котором выделялись особо глаза большие – удивлённые, да губы от волнения влажные, постоянно облизываемые молодцем этим, то стрела его, будучи вытащенная из кувшинки нежной ручкой царевны, теперь в ней и находилась. Поигрывая пальчиком об острие, красна девица молвила, и голос её пьянил сильнее хмеля, коим князь Андрей ежедневно баловался в хоромах своих княжеских, да в диванной, куражась пред молоденькими фрейлинами двора – в чём он был большой охотник.
   – Здравствуй, Ваня, милый мой! Друг мой ненаглядный! – молвила царевна голосом дивным, прорезавшим воздух словно тонким звуком свирели, что расточает… Здесь автор не находит больше слов (ибо прекрасное не объяснимо), а потому опускает данное предприятие.
   – Вообще-то, меня зовут князь Андрей, – подбоченясь, изрёк добрый молодец, делая шаг из кустов, – а не Ваня, как вы изволили назвать меня, – последние слова князь Андрей выговорил с плохо скрываемой ревностью, словно только сейчас поняв смысл их, и они ему были неприятны.
   – Твоя стрелка? – продолжала речь свою царевна, хотя и так знала ответ, а потому, не слушала слов того, кого уже наметила в женихи себе, а после в мужья, раскинув широкую нить ума своего женского – дальновидного.
   – Моя, – сделав ещё шаг из кустов, но более решительный, да выставив вперёд руку, произнёс князь Андрей.
   – Тогда иди сюда и целуй меня, сударь! – говорила царевна торопливо, словно была не одна в лесах сих дремучих, а были ещё представительницы пола женского, кои могли вперёд увести у неё жениха ей судьбою избранного.
   – Как? – произнёс князь Андрей так, что было не понятно, что он имеет  в виду под этими словами: как целовать? или как это возможно так сразу.
   – Смачно! – отвечала царевна, в порыве нахлынувшей на неё страсти перепутав слова, ибо она всё-таки хотела сказать: страстно.
   – Ну, это мы можем, – выговорил князь Андрей, отёр губы, пахнущие вином, да горечью табака, шагнул в сторону кувшинки, где восседала его невеста, вытянул руки, извлёк царевну с её ложа, поставил пред собою и… смачно, как она того и велела, впился в её нежные губки поцелуем.
   И словно слюна его горькая попала в нежный ротик её, когда она, неожиданно вдруг вся съёжилась-скукожилась, подалась вверх, словно шар надулась, а после – покружив пред стоявшим в недоумении князем – пала к ногам его… холодной лягушкой.
   – Ой, ой, князёк дорогой, целуй меня назад, – послышался у ног князя Андрея квакающий звук, что исходил из холодных губ лягушки, смотревшей на него снизу-вверх выпученными глазами, раздувая щёки.
   – Как это назад? – не понял князь, отступая на шаг и быстро прибавляя, глядя вниз сузившимися в недоумении глазами: – Поясните сударыня, что вы имеете под этими словами?
   – O, cretino, – квакала лягушка, прыгая на носок князева сапога да поскрябывая по нему когтистой лапкой. – Видишь в кого я превратилась? Давай целуй меня опять, пока чары колдовские не возымели надо мной силу, и я навек не стала… – царевна прервала свою речь, дабы выговорить последних слов, как не старалась – не могла.
   – А это возможно? – будто дитя малое делая лицом наивно-простодушное выражение, спрашивал князь Андрей.
   – Всё возможно в этом мире, князь, – мудро молвила царевна Варюшка, выпучив на князя глаза свои, горевшие надеждой. – Я не хочу навеки вечные слыть в своём королевстве царевной-лягушкой, – добавляла она, и продолжала речь свою насколько длинную, настолько и убедительную: – Я очень и очень богата, как ты уже мог догадаться. Всё богатство моё станет твоим, когда я снова обрету красоту свою девичью девственную, опять блистая на просторах царства болотного в окружении придворных моих верных, да на зло завистникам моим страстным, и мы поженимся. А потому, деваться тебе некуда, а стало быть – целуй! – слово это последнее, как гром среди ясного неба прорезало местность болотную и осело в ушах князевых как ил в источниках чистых озёр горных.
   – Ну, коли так, – произнёс князь Андрей, после чего присел на корточки, подставил ладонь влажную на которую, и прыгнула лягушка, а после снова поднялся на ноги. Обхватив существо холодное, что держали обе ладони его, он брезгливо всмотрелся в острую мордочку, издававшую чмокающие звуки и смотревшую на него выпученными глазами, но пребывал в нерешительности, ибо – целовать ротик молодой девушки было бы много приятнее, нежели лягушачьи холодные губы.
   – Ну, что ж ты медлишь, князь? – торопила лягушка, – Давай же, смелее, я не кусаюсь.
   – Нет, не могу, – брезгливо отвернув лицо своё, признался князь Андрей.
   – Смотри, князь, ежели не обращусь я снова прекрасной царевной, – говорила лягушка голосом убедительным и не в меру властным, томясь в мокрой от волнения ладони молодого князя, – тогда и тебе не быть больше добрым молодцем князем Андреем. Знай, что в роду моём была колдунья Мавра, которая умела не только ворожить, но и наводить разного рода порчу и проклятия. Так знай: мои лягушачьи чары обратят тебя в кота домашнего средней пушистости – кастрированного, – сделав небольшую паузу, точно давая князю Андрею возможность осмыслить данную угрозу, коварная дева продолжала речь свою: – Ты будешь окружён молодыми, пушистыми кошечками, которые станут соблазнять тебя своими юными мордочками, играть пушистыми лапками с твоим хвостиком, и которых ты, за отсутствием (сам знаешь чего) не сможешь иметь возможности (сам знаешь какой).
   Эта, хоть и с намёками, но довольно таки убедительная угроза, подействовала на молодого князя с такой разрушительной для его сознания силой, что он уже готов был отбросить свою брезгливость и впиться пересохшими от волнения губами в холодные лягушачьи губы. Но, отчего-то медлил.
   – Однако, сударыня, вам не кажется, что это жестоко… – проговорил князь, но был перебит.
   – А держать меня в лягушачьей шкуре, по-твоему, не жестоко? – выговорила царевна, издавая булькающие звуки, каждый раз приквакивая в конце предложения, отчего князю было, и смешно, и горько; горько, больше из-за того, что эта коварная, холодная особа, могла и правда исполнить свою угрозу; кто её знает.
   – Я вот что подумал, – вдруг прокричал князь, будто ему и вправду пришла какая-то идея.
   – Думай скорей, князь, – поторопила квакушка. – Иначе промедление может обратить меня лягушкой навечно. Всё в твоих руках. И даже я, – последние слова были, как показалось князю, произнесены с иронией, это подтвердило и добавленное в конце реплики «ква-ква».
   – Я вот что подумал, – повторил князь Андрей, смущённо покосившись на лягушку. – Пойдём-ка сейчас со мной в трактиръ…
   – Некогда, князь, – вновь перебила лягушка, противно ёрзая в руках князя. – Дело сначала делай, а потом уж и всё остальное, ква-ква…
   – Да нет, ты не поняла, – князь Андрей развивая свою идею, так воодушевился, что даже раскраснелся весь, словно уже принял стопочку горячительного напитка, которые подавали в том заведении, о котором он упомянул, вот только что. – Пойдём со мной в трактиръ… – продолжал князь.
   – Да не тяни ты кота за яйца. Дело говори, – сердилась царевна Варюшка.
   – Пойдём в… – князь осёкся и перешёл ближе к делу: – Там сейчас в это время как раз полно народу. Вот я и попрошу какого-нибудь ханурика поцеловать тебя. А чего ему, собственно, стоит с пьяных глаз. А как ты в царевну снова повернёшься, так и…
   – Делай что хочешь, да только быстрее, – соглашалась царевна, ибо выбор её в данную минуту был невелик; ладно уж, так и быть, пусть её хоть пьяный мерин целует, раз князь такой нерешительный; только что б уж наверняка ей сегодня же вновь слыть прекрасной девой-царевной в своём царстве, на зависть своих товарок, уродившихся уродинами, коих на болоте хоть пруд пруди.
   Так, спрятав лягушку за пазуху своего охотничьего картуза, князь Андрей двинулся в путь, давя своими почерневшими от грязи сапогами влажный мох, а местами даже утопая в вязкой растительности, которая противно чавкала под ногами его, да тут ещё лягушка издавала звуки похожие на те, что он слышал под ногами своими.
   – Ты чего, князь на болоте-то делал? – заговорила лягушка, высовывая острую мордочку из-за картуза, провонявшего немытым князевым телом и мхом. – Невесту никак искал?
   – Да ну, что ты, – отмахнулся князь, словно отогнал мошку. – Я с утра на охоту поехал, да чуток заплутал в болотах ваших. Ну, побродил с полдня, утомился и решил прилечь, отдохнуть малость. Лежу, значит, табачок покуриваю, и, вижу, тетерев летит – жирный такой, ну, я, дай думаю, сниму его; вскочил, лук взял, стрелу натянул и… когда уже выпускал её, вдруг на рытвине и спотыкнулся… – князь остановил речь свою, давая лёгким воздуха, а после кончил так: – Вот и промахнулся; вместо тетерева, стрелка моя в тебя угодила.
   – Почему ж, промахнулся, – проквакала лягушка – Как раз в цель попал. Что тебе тетерев. Ты ведь, князюшка побогаче добычу поймал, ква-ква. Вот как верну я тело своё прекрасное назад, да мы с тобой после чай ещё и поженимся, так осыплю я тебя любовью своей почище золота-бриллиантов, и только попробуй сказать: «довольно».
   – И что тогда? – улыбнулся князь Андрей, почему-то не поверив угрозам тем.
   – Узнаааешь, – протянула лягушка фальцетом, погрозив для убедительности пальчиком, специально выставив его из-за картуза князевского.
   Спустя немного времени они подошли к деревянному зданию, находившемуся неподалёку от болот и пропахшего кислятиной и парами дешёвого пойла, витавшего в воздухе как моль.
   – Фуф, пришли, – сказал князь Андрей, хотя и так было понятно, что пришли.
   – Давай, князе, торопись, – квакала царевна из-за картуза.
   Ступив за порог, прижимая к груди лягушку, словно то была дорогая вещь, которая давно уже отогревшись от жаркого тела князя, теперь не была холодной – он оглядел посетителей, узнал в одном своего старого приятеля – бывшего соседа по имению и быстро двинулся к этому человеку; переступая по холодному земляному полу, щурясь от кислого запаха и табачного дыма.
   Человеком этим был ещё недавно богатый князь по имени Степан С., который, в один год промотал всё своё состояние и стал тем, кем он сейчас и был.
   – Здорово Стёпка, – приветствовал князь Андрей бывшего приятеля, с коим не раз пускался в увеселительные прогулки. Тот обернулся на стуле в сторону князя Андрея, издал квакающий звук, словно подражал князевой лягушке и чуть не расплескал то, что сейчас пил. Он бы и расплескал это, но так как в грязном, как и его руки, стакане было уже на донышке, он и не расплескал, и даже стакан не выронил от неожиданности, с какой князь Андрей хлопнул его по плечу, дабы имел привычку держать стакан в ладони крепко.
   – Привет, привет, – проговорил Степан пьяным басом, поблёскивая заплывшими от хмельного удовольствия глазами, да вытянув тонкую шею вместе с горбатым носом, к чему-то принюхивающимся и раскрыв толстые причмокивающие губы, при всём при том ещё и поводя острым подбородком, надувая впалые щёки со щетиной, занозами выступающей на лице его. На нём был извозчичий картуз, до дыр изношенные сапоги и мятая шляпа.– Какими судьбами в наши края? – продолжал Степан, оглядывая дружка своего бывшего и в душе завидуя ему. – Или тоже батьково состоянье по ветру пустил? Х-ха, я даже знаю где ты денежки свои оставил. В борделе тёти Муси! Я прав?
   – Да ну, что ты, – отмахнулся князь Андрей, отгоняя ладонью смрадный запах, исходивший изо рта друга своего, да сигаретный дым, застревавший в носоглотке и вынуждавший чихнуть, но почему-то не чихалось, как бы князь не пробовал – наверное, от волнения он не мог произвести эту такую естественную для заведения подобного рода, функцию. – Заскучал я немного, дай думаю, пройдусь, проведаю друзей старинных своих, – закончил князь Андрей пояснения свои, желая обмануть друга и перейти ближе к делу, по которому он и забрёл сюда.
   – Эй, Анатоль, налей-ка дружку моему рюмочку, да покрепче, – окликнул Степан трактирщика, кимарившего за грязным столом. На крик посетителя он приоткрыл один глаз, повращал им и снова закрыл; открыв второй, он проделал то же самое, словно решая: было ли то, что он услышал правдой, или же это приснилось ему; последнее возымело действие на утомлённый мозг его и он снова закимарил.
   – Вот, тля сонная, – проворчал Степан и снова хотел позвать, даже открыл для этого свою с гнилыми зубами пасть, но князь Андрей остановил его, ткнув ребром ладони под ребро.
   – Да ну, оставь его, – сказал он. – Дело я к тебе Степан имею, – эти слова князь Андрей выговорил с чувством, тем самым, которым выговаривают это слово, когда что-то просят.
   – А разве когда ты приходил ко мне без дела, – ответствовал Степан, опрокинув в рот остатки из стакана и громко сглатывая их.
   Он не видел князеву лягушку, потому что та, словно испугавшись этого пьяного разбойника – спряталась под картузом князя, где и затаилась, не издавая ни звука.
   – Так чего за дело-то? – проговорил Степан с холодным нетерпением, которым ясно сквозил его голос, как раскрытая напротив приоткрытой двери форточка.
   – Ставлю тебе три бутылки ячменной, – начал князь, решая больше не тянуть, и перешёл ближе к делу, – а взамен ты поцелуешь лягушку.
   Эта так неожиданно прозвучавшая «просьба» нисколько не удивила того, к кому она была обращена, а потому Степан, ничуть не обидевшись на столь нелепое предложение, сказал:
   – А ты нисколько не изменился. Как был, так и остался… – кем был и кем остался князь Андрей, Степан не пояснил этого, а только сказал: «Лады», и опустил ладонь на угол грязного стола, за которым сидел, и чуть помолчав, прибавил: – Я, друг, за три бутылки анисовой…
   – Ячменной, – быстро поправил князь Андрей.
   – … не только тебе лягушку поцелую… я свою бывшую жонку для тебя поцелую!
   – А ты был женат? – удивился князь Андрей на эти сказанные другом слова.
   – Ато! – фыркнул Степан. – Уж скоро год пойдёт.
   – Интересно, – ответил князь Андрей задумавшись, при этом ощущая горячее лягушачье тельце, прижавшееся к груди его и, как ему казалось, подрагивавшее, словно лягушка испытывала холод, а ведь лягушки не испытывают холода – думал князь Андрей, когда эта мысль на короткое время задержалась в голове его, а потом, переключилась на то, что сказал друг. Ему действительно было интересно это, и он ответил: – Расскажи, как это случилось?
   – Помнишь, в позапрошлое лето собрались мы на охоту, – напомнил Степан, держа одну руку на краю стола, а другую на коленях, при этом сидя к князю Андрею боком, когда тот так и оставался стоять подле стола с лягушкой за пазухой, придерживая её одной рукой, чтобы не выскочила, чего он и опасался. – Ты-то не поехал с нами, дела у тебя там какие-то наладились.
   Князь Андрей помнил это, но промолчал, давая возможность другу продолжать.
   – Так вот, выпив немного анисовой, да чуть захмелев, – продолжал Степан рассказ свой, – я, и поотстал от своих, а потом и вовсе заблудился в лесах тех болотистых.
   Князь Андрей вздрогнул, вспомнив, что и с ним сегодня произошло что-то подобное. А Степан между тем продолжал:
   – В общем, бродил я бродил по болотам энтим вплоть до вечера самого, пока не набрёл на домик какой-то, скрывавшийся в чаще лесной. Кусточки раздвинул, на площадку каменную ступил, да к домишку-то и подкрался; постоял, огляделся, а затем постучался, и когда на стук мой никто не откликнулся, я дверку-то толкнул, а она и не заперта оказалась. Ну, думаю: удача какая, прямо для меня оставили дверь-то незапертой, – хитро подмигнув и наполнив свой грязный стакан, громко выдохнув и влив в рот всё до последней капли, при этом стряхнув стакан словно в подтверждение того, что в ём ничего не осталось, рассказчик продолжил рассказ свой: – Вошёл, значит, в дверку я, и, прямо обомлел от открывшегося мне в тот момент великолепия! Не домик, а целый замок изнутри оказался, коей красоты, хоть убей, описать не могу! Моё поместье – хибара в сравнение с тем, что мне тогда открылось. К тому времени я ведь ещё не пропился, а потому имение своё держал в узде, что мне батька почивший оставил.
   Князь Андрей брови поднял и раз-два головою качнул, будто бы представляя красоту ту, описание коей Стёпка не удосужился пояснить, так вот князь сам её себе мысленно и представил, а после ещё и облизнул губы свои пересохшие, словно пробуя на вкус рассказ друга своего, который теперь говорил:
   – Вижу, ведьма старая с метлой хоромы те царския пересекает и ко мне приближается. «Бабка, – говорю я ей, – пусти ночь переждать в дому твоём, а то я заплутал, дороги не найду, а скоро темнеть начнёт и боюсь, что совсем затеряюсь в лесу этом дремучем» – «Пушшу, милок, – отвечает мне старуха та, зуб гнилой – единственный – выставляя, – отчего не пустить-то, коли добрый человек в беду попал! И отдохнуть уложу и накормлю наперёд яствами заморскими, коих ты в жизни своей не пробовал». Вот те раз – думаю – что за удача мне выпала: и поесть, и отдохнуть в дому том каменном… – тут рассказчик прервал речь свою и, допив из стакана, подумал немного, чему-то сам себе улыбнулся, а после продолжал: – Помню ещё, подумал тогда: жалко, что хозяйкою оказалась ведьма старая, кривая, да беззубая, а не красна девица с лицом румяным, да грудью пышной, как у нашей девки Палаши была. В общем, не обманула старуха: и накормила и напоила и спать в постель мягкую, тёплую уложила; и захрапел я так, что стены дрожали, да кошка чёрная хозяйская шерстью дыбилась, да глазами серыми, со страху круглыми, зыркала.
   Князь Андрей снова брови выставил, опять облизнулся, к лягушке, за пазухой торчавшей прикоснулся и продолжил слушать рассказ тот дивный, каждому слову веря.
   – А утром, – говорил Степан, – как глаза продрал, вижу: стоит предо мною дева красы невиданной в одеянии необыкновенном. Такая, что, не словами сказать, ни пером описать, прямо в жизни красоты такой не встречалось ни человеку, ни зверю лесному. «Кто ты, краса девица?» – спрашиваю её я и глазам своим не верю; явно, думаю, то проделки ведьмы старой, или галлюцинация – не иначе. «Я невеста твоя, добрый молодец, судьбою тебе наречённая», – отвечает дева голосом звонким, и как мёд сладким. Не иначе, как галлюцинация – подумал я снова. «Как звать тебя, красавица?» – спрашиваю. «Варварой нарекли меня родители мои, теперь уже покойные», – отвечала мне дева, глазками чёрными на меня зыркая. «Что ж ты, сирота чё ли?» – спрашиваю я, и уже ощущаю, как чувства доселе мне неведанные в сердце моём разгораются.
   – И что же, полюбила тебя краса девица эта? – перебил князь Андрей слова дружка своего закадычного, ибо ему действительно стал интересен рассказ сей необыкновенный, али дружок его только хвастался тем, чего на самом-то деле и не было, что, впрочем, ему не впервой было.
   – Полюбила – не то слово, – отвечал Степан, отпивая ещё порцию горькую из стакана грязного – ладонью своею заляпанного, в то время как лягушка за пазухой князевой, по мере продвижения рассказа, всё более и более волновалася, тесным жилетом стиснутая. – Полюбила – не то слово, – повторил Степан. – В её словно бес вселился; таких волнующих душу слов любви, да признаний, коими она потчевала меня как заморскими деликатесами, лаская слух мой, словно тело моё молодое своими ручками нежными, да отравляя сознание, опутывая сетями своими девичьими – я не слышал.
   – Ну, затарантила, таранта, – проворчал князь Андрей, крепче прижимая к груди лягушку свою, да одёргивая дружка вопросом: – Ты давай кончай повесть эту нудную, да переходи ближе к делу. Как вышло-то всё? Ты поженился с ней?
   – Поначалу всё шло как в сказке, – начал Степан издалека нудным голосом своим и, по мере приближения рассказа своего к событиям более важным, голос его постепенно менял свои обороты; всё более и более возбуждаясь. – Неделю, кажись, жил я в её болотном царстве, ничего не делая из того, что бы утомляло тело моё, да вносило раздор в мысли мои. Утром, откушав заморских деликатесов – коих я в жизни своей ни разу не едывал – хотя, на тот момент и сам был не беден, имея поместье отцовское, да крепостных крестьян, с коих оброку драл немерено – мы весь день после, гуляли по просторам царства ея болотного – предаваясь ленивой неге, да лаская слух друг друга признаниями нежными, пылкими, кои в пору говорить только двум сердцам, окунувшимся в те небесные просторы любви, что открываются далеко не всем, и не каждому. – Тут рассказчик прервал себя, пригубил из стакана, дабы смочить пересохшее горло и продолжил рассказ сей: – О, какие признания слетали с губок её сладких, а как смотрела на меня! клянясь в любви мне и верности, коими теперь навеки были связаны сердца наши – бьющиеся в унисон – как она уверяла меня. А по вечерам, утомившиеся от признаний сих, мы возвращались в дом её и отходили почивать, но не спали мы в постели нашей мягкой, а всю ночь, до самого рассвета предавались мы любви страстной! Тут я умолчу, ибо то, что мы делали в постели нашей, описать невозможно, дабы не употребить слов нецензурных, слух режущих.
   Рассказчик вновь прервал себя и, князь Андрей был рад вновь наступившей паузе, ибо в душе завидовал другу своему вкусившему все прелести любви взаимной, которой сам он пока ещё не знал. В ожидании продолжения рассказа, он опять стиснул прижавшуюся к груди его царевну, что пока ещё пребывала в образе лягушки, в то время как дружок его закадычный вновь наполнил опустевший стакан свой, и выпил из него не обронив на стол ни капли – видно то было, не столько привычно другу его, сколько – необходимо.
   – Так что же было у вас дальше? – спрашивал князь Андрей, так и не дождавшись продолжения рассказа; он будто бы застрял в горле повествователя, не давая ему выбраться наружу, как застревает сапог во мху болотном – чавкая грязью – когда его пытаешься вытащить; вот и друг его – выпив из стакана – так же причмокивал. – Вы поженились с ней, или же то были лишь слова одни? – допытывался князь Андрей, стоя возле стола возвышаясь над другом своим.
   – Поженились, друже, поженились, – вздохнул Степан, и по виду его, вдруг заскучавшему, стало понятно князю Андрею, что воспоминания эти рассказчику неприятны, и, поднимает он их со дна памяти своей так же тяжело, как если бы подымал ведро с водой – зачерпнутое со дна глубокого колодца. – Поженились, – опять вздохнул Степан. – Иначе, зачем бы я продал имение семейное, да пустил по миру сестру свою младшую, оставив деток её сиротами, да отправил старуху мать мою на улицу – грязною побирушкою.
   – Как так? – опешил князь Андрей при словах этих. – Возможно ли это?
   – Возможно, брат, ещё как возможно! – отвечал Степан, и глаза его наполнялись слезами, всё более и более утопая в них по мере продвижения рассказа его горького, кои он и не пытался скрывать. – Жена моя – царица болотная Варвара, в девичестве Болотникова, при муже – Сотникова, оказалась девицей вульгарною, не в меру злобною, не в пример другим умною, по характеру – эгоистичной, да страшно ревнивою.
   Рассказчик опять прервал рассказ свой; глотнул из стакана своего грязного и, продолжил так:
   – Поженил нас, значит, друг отца ея покойного – Водяной, со всеми прилагавшимися к сей церемонии требованиями. Вначале всё шло, как и прежде: мы гуляли по царству ея болотному, трапезничали деликатесами заморскими, услаждали слух признаниями пылкими, да предавались любви неземной, страстной. А потом, не прошло и месяца, как стала она страшно подозрительна, дерзка, присовокупляя к этому ещё и ревность свою дьявольскую. Так, в один из дней, приревновала она меня к русалке одной, что жила по соседству, да слыла подругою её давнишней. Ну, тут и пошло-поехало: такие словечки изрыгали губки её нежные, и, поверишь ли, друг: я так и видел, как яд горький брызжет из ротика её девичьего сладкого. Ну, думаю: заведёт нас любовь эта дикая невесть в какие болота, откуда потом ни мне, ни ей, вовеки не выбраться и, пришла мне мысль дерзкая, но единственно правильная – убёг я с болота её дьявольского, оставив там всё, что нас связывало. Но тосковало сердце моё любовью непонятной израненное, а тут ещё вспомнил я, что, ни кола, ни двора у меня нет теперь, как нет покоя от воспоминаний тех, что теперь меня связывают с той, которая в любви мне клялась вечной, но клятвы своей нарушившая. Вот и стал я с тех пор побираться, пить горькую, да о встрече с ней вновь надеяться, дабы жизни своей без неё я теперь не ведаю.
   Так закончил рассказ свой Степан снова выпив из стакана грязного, отравы горькой, чтоб на мгновение хоть, но утешить душу свою думами тяжёлыми терзаемою. Стало жалко князю Андрею друга своего закадычного, и он, как человек добрый и друг преданный, коим слыл всегда, решил счастьем своим, что сокрыто было на груди его широкой – поделиться; а стало быть, извлёк он лягушку свою из-за пазухи, сгрёб тельце её обеими руками и, вытянув их в сторону друга за столом почивавшего, с чувством выкрикнул, как не кричал ещё в жизни своей молодецкой.
   – На, целуй лягушку эту холодную, – прокричал он. – Пусть обратиться она в деву красную –  принцессу прекрасную, а после, пусть станет женою тебе любящей – верной!
   Сказано – сделано. Выставил князь Андрей мордочку лягушки своей в сторону друга, почему-то в этот момент упирающейся всеми четырьмя лапками своими, будто бы не желающей чтобы целовал её этот проходимец пьяной, и, то же самое сделал друг его Степан Данилыч, он же – граф Сотников, а именно – вытянул губы свои вином пропахшие и оглушил помещение поцелуй страстный, ни в меру громкий. В тот же миг лягушка выпрыгнула из рук князя Андрея куда-то в сторону, а спустя ещё миг один оба увидели, как на месте лягушки той показалась фигурка статная прекрасной девушки, что в миру звалась царевной Варюшкой. Выпрямившись во весь рост свой (до этого она сидела на корточках, вжав подбородок промеж ножек своих девичьих) и, держа спину по-царски ровненько, подошла к Степану в этот миг ошарашенному,  не только открывшемуся ему видению, но больше тем, что узнал он в девице этой прекрасной… жену свою – царицу болотную – Варвару.
   – Что ж ты смотришь на меня так? – молвила царевна Варюшка. – Аль не узнаёшь свою суженую, тебе судьбою навеки данную?
   – Узнаю! как же мне не узнавать тебя! – говорил Степан глаз своих от удивления расширенных с жены своей не снимающих. – Как же не узнать мне тебя, радость моя, свет жизни моей некудышной, когда как вот уже четвёртый месяц без тебя я тоскую, и жизни прежней не знаю.
   – Ну, раз так, – отвечала царевна, – тогда бросай пьянку свою, и следуй за мною в царство моё болотное, исполнять долг свой супружеский в отношении жены своей любимой – единственной! Что же, идёшь ты, или как?
   – Иду душа моя, иду, – ответствовал Степан и, соскочив со стула жёсткого, приблизился к супруге своей наречённой и отдался в объятия её нежные не по девичьи крепкие, и всему этому был свидетелем князь Андрей, который в этот момент был несказанно рад за друга своего давнишнего в эту пору – счастливого – как он искренне думал и на что так же искренне надеялся.
   Так пожелаем же влюблённым любви, верности и согласия на долгие-долгие года!
   – Анатоль, наливай, выпьем за счастье влюблённых! – говорил князь Андрей трактирщику, когда двое покинули заведение то грязное, возвращаясь на место счастья своего неземного. – Вот же она какая! любовь эта неземная! – продолжал князь Андрей излагать мысль свою, разговаривая сам с собой, ибо хозяин заведения не мог разделить с ним радости его, потому как – спал.