Осколок Сердца

Я помню, как всё началось. Если это можно назвать началом.
Моя Мать была невообразимо прекрасна и жива. Её пламя ласкало пространство, согревая миры, даруя им право на жизнь. Она смеялась своим светом, она танцевала в бездне, пока не истощила себя безмерной гордыней.
Эта звезда была доброй. Тёплой. Она была Матерью всему, что вращалось в её орбите. Но она была и тщеславной. Её Эго раздулось, как раскалённый шар, оно было ослепительным, чрезмерным и оттого — разрушительным.
Она жаждала сиять ярче всех. Хотела быть увиденной с самого края Вселенной, чтобы даже мёртвые галактики шептали её имя.
И в какой-то миг она не выдержала себя.
Её свет взорвался в собственной груди. Она погибла в конвульсиях, разрывая себя изнутри и выбрасывая наружу свои внутренности: пылающие фрагменты, облака газа, минеральные кости и искры.
Её лёгкие стали обширной туманностью. Кожа — волной радиации. А я… я была её сердцем. Тем, что билось до последнего удара.
Меня вырвало наружу последним толчком, и я полетела — холодная, голая, стремительно остывающая. Её любовь, её боль, её гордость — всё осталось внутри меня, спрессованное в лёд и космическую пыль.
Я долго не понимала, кто я теперь. Не звезда. Не тело. Не душа. Просто кусок её памяти, замороженный в бесконечности.
Так я очутилась в этой бездне, где стёрты время и цель. Я болталась в пустоте среди обломков, таких же сирот, как я. Все они были частью кого-то: кость одной звезды, дыхание другой. Мы не общались. Мы просто плыли, каждый — в своём молчании.
Иногда, далеко-далеко, мелькал свет новой звезды. И в тот миг мне казалось: может быть, это она? Моя Мать? Переродилась, снова горит где-то там, зовёт меня домой. Но нет. Свет всегда был чужим. Холодным. Мне оставалось лишь крутиться в темноте, слушая эхо, которого, возможно, не существовало.
Я не знаю, сколько прошло времени — сто миллионов лет, или всего несколько вздохов. В космосе это неважно. Там нет ни «позже», ни «раньше». Есть только вечное, застывшее «сейчас».
Я плыла сквозь тьму. Так долго, что перестала помнить, откуда и куда лечу. Казалось, сама Вселенная выдохлась, остыла, и теперь просто дрейфует во сне, накрывшись черным покрывалом.
Я была как перелётная птица, потерявшая стаю, летящая в неведении — наступит ли весна, и есть ли вообще место, куда я стремлюсь. Холод под кожей, лёд в сердце, и тишина, такая густая, что казалась живым, дышащим существом.
Иногда мимо пролетали другие. Осколки. Дети звёзд, которые не выдержали себя. Сироты, вырванные из чьего-то пылающего дома.
Однажды я увидела метеорит — он летел навстречу, и я ощутила в нём знакомую вибрацию. Он был сыном другой звезды, покончившей с собой от истощения своей космической ответственности. Его поверхность была испещрена трещинами, как морщинами старика. Он не говорил, но я чувствовала его усталость. Мы едва коснулись друг друга — и он ушёл дальше, в сторону мрака. Мы не прощались. В космосе никто не прощается, потому что все знают: встретиться снова почти невозможно.
Редко, совсем редко, я видела следы жизни. Крошечные, дикие миры — младенцы, кружащие вокруг молодых солнц, пышущих энергией и самодовольством. Иногда я замедлялась, подлетала ближе. Они были так прекрасны… и так беспечны. Им ещё предстояло узнать, что любовь к свету всегда оборачивается болью.
Я пролетала сквозь звёздные туманности — остатки тех, кто умер красиво. Их разноцветные облака, словно парфюм, всё ещё пахли огнём. Я видела, как рождаются новые звёзды — младенцы, жадно глотающие газ и свет. Они казались такими невинными… но я знала, чем всё закончится. Все звёзды рано или поздно устают от собственной силы. Все взрываются, оставляя сирот — таких, как я.
Иногда я мечтала, что найду своё место. Как птица, которая всё ещё помнит вкус гнезда, хотя его уже нет. Место, где я смогу остановиться. Где свет не будет болью, а тепло — не обманом. Но вокруг была только тьма. И холод. И редкие вспышки, похожие на чьи-то последние слова.
Я научилась говорить с молчанием. Слушать пустоту, будто это молитва. Иногда мне казалось, что я слышу Её — мою звезду, мою Мать. Не голос, нет — просто вибрацию, слабую, будто эхо далёкого сердца.
Я не помню, когда впервые увидела Его. Может, я просто устала лететь в темноте и решила остановиться глазами — а там Он.
Не как те звёзды, что кричали светом, будто хотели доказать, что живы. Нет. Это Солнце… В нём не было ни тщеславия, ни гордыни, ни желания казаться больше, чем оно есть. Оно просто светило. Спокойно. Без позы. Без спектакля.
Я сначала не поняла, почему оно кажется другим. Солнце было тёплым. Не в смысле температуры, а… в смысле присутствия. Как будто кто-то впервые за миллионы лет посмотрел на меня не как на осколок, а как на живое существо.
Вокруг него крутились раскалённые шары — планеты. Все такие разные, и всё же — семья. Я чувствовала, как они переговариваются между собой, хотя никто не говорил вслух.
Самый большой — тот, что чуть дальше от света, — казался угрюмым. Он просто был против всего нового. Не делал ничего, но само его существование заставляло нервничать. Он знал о своей огромной массе и пользовался этим, будто старший брат, который не обижает, но всегда стоит слишком близко, чтобы ты помнил, кто сильнее.
А Солнце — наоборот. Оно будто обрадовалось мне. Я не знаю, можно ли звезде радоваться комете, но оно — да. Я чувствовала, как его свет мягко пробирается под мой лёд, как будто говорит: «Ну привет. Ты, наверное, устала?»
Я не ответила. Я никогда никому не отвечала, потому что никто раньше не спрашивал. Но в тот миг… во мне что-то дрогнуло. Сначала я подумала, что это просто жара, но нет — это было сердце. Оно начало таять. Мой лёд, мой панцирь — всё то, что я копила миллионы лет, стало испаряться. И с этим испарением появился хвост. Я оставляла за собой след — длинный, светящийся, будто ниточка, связывающая нас.
Когда я приближалась, он сиял. Когда удалялась — исчезал. Мне стало стыдно, ведь я не хотела так зависеть. Но Солнце не осуждало. Оно просто было. Как будто знало, что я всё равно вернусь.
И я вернулась. Его гравитация не тянула, а обнимала — мягко, по-настоящему. Не силой, а притяжением, от которого невозможно отказаться.
Юпитер всегда был большим и надёжным. Пусть сердитым, пусть угрюмым — но надёжным. Он никогда не улыбался, зато стоял на страже. Когда мимо пролетали рои острых, как иглы, астероидов, он подставлял себя. Огромный, тяжёлый, он грудью встречал их — и всё кончалось тихо: камни исчезали в его плотных облаках, а планеты-дети продолжали спокойно вращаться.
Солнце молчало, но я знала — оно благодарно. Без Юпитера младшие давно бы были избиты этими каменными осами. Иногда какие-то прорывались сквозь его вихри и больно жалили, но их было мало, и он не жаловался. Он просто терпел. Всё время терпел.
Я долго думала, что за его злостью прячется что-то другое. Не ненависть. Усталость, может быть. Он нёс слишком много — целую стену между хаосом и этой крошечной солнечной семьёй.
А потом настал день, когда ветер в его бурях стал меняться. Там, где раньше было раздражение, появилась тишина. Сонная, вязкая, настораживающая.
Я как раз возвращалась — мой очередной виток к Солнцу завершался, и я пролетала мимо него, лёгкая, сияющая, вся в хвосте света. Он посмотрел на меня — если можно назвать взглядом ту тяжёлую гравитацию. Не зло. Не яростно. Просто… обыденно. Как человек, завтракающий хлебом с маслом, не глядя на тарелку.
Я почувствовала, как что-то тянет. Сначала — лёгкое, как дыхание. Потом сильнее. Мой хвост дрогнул, завязался в вихре, и я поняла, что возвращения уже не будет. Ни к Солнцу, ни к орбите, ни к себе прежней.
Юпитер не сделал ничего лишнего. Никакого рывка, никакой злобы — просто притянул. Как будто так и должно было быть.
Я не сопротивлялась. В какой-то момент я даже почувствовала благодарность. За то, что он спасал других. За то, что вообще кто-то в этой бездне имеет силу что-то защищать.
Потом всё стало тихо. Свет Солнца растаял где-то далеко, и я растворилась в его облаках — вечно бурлящих, тёплых, пахнущих метаном и сном.
И, может быть, в этой тишине я впервые за миллионы лет почувствовала покой.