Аська

Как же она его бесила. До скрежета в зубах. Порой хотелось взять её и встряхнуть изо всех сил, или даже влепить пощёчину так, чтобы голова отлетела.

Он совершенно не знал, как с ней совладать. Любил — ах, как любил! — до трясучки. Но что делать с её выкрутасами, не знал.

«Бедовая девка», — качала головой его мать, и он в глубине души был с ней согласен.

Аська всё время искала приключений на обе их задницы. То пристанет к мужику, пнувшему свою собаку, то сделает замечание алкашам у подъезда, то вступится за мальчишку, которого прессуют старшеклассники, то пристанет к бабке в магазине: «А всего ли вам хватает? А не помочь ли с чем?»

Блаженная, ей-богу.

И вот эта манера — рубить правду-матку. Как-то даже его матери заявила: «Тамара Петровна, кажется, вы бредите». Сказала — и ушла. А ему потом слушать материнскую истерику на тему «не для такой хабалки свою ягодку растила».

Аська, конечно, не была хабалкой. Скорее уж — смесь Жанны д’Арк с клоунессой. Смеялась, болтала, махала руками невпопад, дурачилась. На них все всегда пялились, и ему приходилось за неё краснеть. А эта её манера ходить без лифчика — так, что на призывно торчащие соски облизывались мужики…

Уже давно всё прошло. Двадцать лет как нет Аськи в его жизни. Где она — Бог весть. И не вспоминает он о ней почти. Только вот снится ему порой сон. Такой реальный, такой чёткий. Снится, как он её фотографирует.

Лето. Питер. Жарко. Они только что получили дипломы. Аська подстриглась вдруг — состригла длинные волосы, к его неудовольствию. И он её фотографирует, и злится:
«Встань ты нормально,горе луковое! Не дёргайся, я же снимаю!»

А она хохочет. Выгибается назад, голову запрокидывает. Люди идут — оборачиваются.

Он просыпается обычно, идёт на кухню ставить чайник и думает о том, что в жизни никого так, как её, больше не любил.