Крановщица Аполлинария

История эта произошла в далеких 80-х годах прошлого столетия. Это случилось не только в прошлое столетие, но и в уже несуществующей империи – Советском Союзе – и все мы в ней жили, любили и верили в светлое будущее, которое, как потом выяснилось, было не таким уж и светлым, но зато очень… специфическим. Времена были дурацкие и прекрасные одновременно. Люди в большинстве своем простые как ситцевая рубаха, с сердечной простотой и похабным юмором на устах. Иной интеллигент словил бы культурный шок, а для нас это была обычная жизнь, в которой пафос соседствовал с абсурдом, а романтика – с запахом шпротного масла.

Служба мне выдалась не пыльная. Сказать, что она была не опасная нельзя, но за все два года, а, пожалуй, и за всю историю моего отдельного 444-го конвойного батальона ни один военнослужащий не отдал свою жизнь за спокойный сон советских граждан, а некоторые офицеры даже смогли переехать из Рязани в Москву на повышение. Ну, не все, конечно. Некоторые, загремев на повышение, укатывали прямиком в Сибирь. Но это, как говорится, совсем другая история, с бородой и суровым, как северное сияние, моральным обликом.

ЧП, разумеется, случались. Первое, когда заключенный Аркадий Кабизский, такой пройдоха со взглядом вороватого бухгалтера, совершил побег. Не через забор, не через подкоп, а с помощью… кабельного барабана. Залез в его сердцевину, как червяк в кокон, и вынырнул на свободе, когда барабан этот уже за территорией ИТК-2 катился. Мы всем батальоном, естественно, пять дней подряд прочесывали рязанские леса, в то время как он уже в Тбилиси грузинское вино пил. Поймали парня в ленинградском морском порту. Ценой одной недели свободы, грузинского вина и хачапури неизбежно вылились для него в плюс пять лет к имевшемуся уже сроку заключения. Розыск, надо отдать должное, в те времена работал четко, как швейцарские часы, хоть и пахли эти часы вонючим потом и сигаретами «Ява».

Второе ЧП – бунт зеков. Те никуда не сбежали, но взяли в заложницы двух учительниц из местной зоновской школы. Нас подняли по тревоге. После ужина. На полные желудки! Стоим всей ротой на плацу с магазинами полными патронов, стволы направлены толпу бунтующих заключенных. Итог подвел капитан Авдеев со своей снайперской винтовкой, взяв зачинщиков на мушку с расстояния двухсот метров. Им тактично намекнули, что они в двух шагах от вечного отдыха, и они, проявив недюжинную рассудительность, сдались. Припаяли им, ясное дело, срок побольше, чем Аркаше.

Третье ЧП – самое душевное и милое. Сбежал рядовой белорус вместе со своей служебной собакой. Видимо, так его майский месяц взволновал, что не смог усидеть в части. Побегал он три дня, нашли в Москве. Закончилось всё гауптвахтой и переводом из кинологов в простые караульные.
Но то, что случилось со мной, было не ЧП. Это был… случай. Случай, врезавшийся в подкорку навеки.

В те славные времена прапорщикам и офицерам давали квартиры. А платил за это батальон, поставляя строителям солдат в качестве бесплатной рабсилы. Меня, сержанта, назначили старшим над «стройотрядом» из четырех душ сроком на шесть дней. Мы работали в поселке с пафосным названием «Центральный», строили «трехэтажки», а спали в бытовках. Так как бытовки были рассчитаны ровно на четверых, а я был пятым – лишним, как пасынок у мачехи Золушки, – меня определили в бытовку к трем строителям.

Строителями были обычные рязанские молодые парни, не отягощенные образованием и высоким культурным уровнем, но для их еще молодого возраста они уже видели многое: радость сданного объекта, боль на собственной спине после ошибок в кирпичной кладке. Они и рязанская природа составляли это одно целое. Особенно запоминающимся среди них был двадцатипятилетний Роман. В его возрасте, когда мир ещё полон обещаний, его взгляд — как будто река Ока, отражающая утреннее небо. Небесно-голубой, с золотистыми искорками. По-деревенски крепкий, он нёс в себе нечто есенинское: светло-русые волосы, выбивающиеся из-под защитной каски, а скулы подрумянены ветром и солнцем. Кроме них и их бригадира на этой стройке работал небольшой кран. Тот самый быстромонтируемый башенный кран, который можно было быстро собрать и разобрать на строительной площадке без помощи дополнительного оборудования. Такие краны идеально подходят для малоэтажного строительства и работы в стеснённых условиях и кроме прочего ими могла управлять женщина. Именно такая женщина, женщина-крановщица, работала на нашей строительной площадке. Мы назовем ее Аполлинария – посвященная, так сказать, богу любви Аполлону. Аполлинария была разбитная и крикливая молодая бабенка с пышными бедрами, голос ее был слышен во всех уголках поселка Центральный. Она перекрикивала звук строительной техники и покрывала матом весь объект вместе со строителями, солдатами и даже коровами и быками на близлежащей ферме.
Вечером после рабочего дня парни в своих бытовках разумеется пили водку, громко смеялись, рассказывая пошлые анекдоты и скабрезные истории из своей жизни. Закусывали водку чем придется. Список закусок в то время был не широким, как правило, зеленый лук, вареные яйца, консервированная тушенка и конечно же шпроты в масле.

Однажды в бытовку пригласили и нашу голосистую крепко сбитую, с широкими бедрами крановщицу Аполлинарию. Разумеется, с целью громко поржать вместе с ней, разбавив мужской коллектив присутствием «дамы». Водку она пила также активно, как и парни, закусывала луком, яйцами и шпротами. Мне, как невольному заложнику ситуации приходилось скромно и сдержанно смеяться вместе с ними и мне даже «тихонечко» пару раз налили, дав железное обещание не сдать меня за выпивку прапорщику.
Я выпил, вышел покурить, вернулся. У компании в дело пошла уже вторая, а возможно и третья поллитровка. Меня же, как солдата второго года службы, привыкшего к железному распорядку, потянуло в сон, и я недолго думая полез на вторую спальную полку. Сон овладел мною почти что сразу и, наверное, я так бы и проспал до утра не обращая внимание на смех и разговоры если бы не звук, который был абсолютно не естественным для такой ситуации, хотя и вполне ожидаемым. Я проснулся от звука стонов мужчины и женщины. В тусклом свете я увидел нелицеприятную картину не совсем классическим способом совокупляющегося Романа и Аполлинарию использующих в качестве лубрикантов масло шпрот. Рыбьи хвосты щедро украшали объемные ягодицы молодой крановщицы.

Я, как и подобает благоразумному человеку, сделал вид, что сплю. Действие вскоре благополучно завершилось. Но это все было настолько сюрреалистично, так плотно и ярко, что мозг отказывался это воспринимать. Я закрыл глаза, но эта картинка уже навсегда въелась в сетчатку.

После этого случая я лет пятнадцать не мог смотреть на шпроты. Их запах, некогда такой аппетитный, вызывал у меня теперь сложную гамму чувств — от ностальгии до легкой паники.

Вот такие они были, восьмидесятые. Время, когда дефицит был не только в магазинах, но и в чем-то другом. В такте, что ли. Или в стыде. Но зато какая это была изобретательность! Какая мощная, грубая, ни с чем не считающаяся жизненная сила. Она прорывалась сквозь серость быта, сквозь абсурд службы и однообразие ужинов с консервами. И сейчас, вспоминая ту ночь в рязанской бытовке, я понимаю, что был свидетелем чего-то очень настоящего. Такого настоящего, что тот запах шпротного масла я ощущаю до сих пор.