Такой больше нет

Андрей Гилапин с тревогой поднимался на пятый этаж. Никогда ещё так душа его не волновалась, как сегодня. Сердце билось чётко и смело, и тому причиной был не один подъём ввысь; она крылась в пугающем событии. И содрогаться повод был несомненный. Гилапина вызвал к себе друг – Никита Паромов, парень, которому едва исполнилось двадцать три года (к слову, Гилапин был старше Паромова всего на год). «Никита не в себе, – коротко заключил Андрей после недолгого телефонного разговора с ним». И объяснить его ненормальность можно было так.
Паромов принадлежал к натурам, известным миру консерватизмом и крайней осторожностью. Жил он так, словно копил годы на «чёрный» день, но для чего конкретно – он сказать не мог, собственно, как и объяснить, какого «чёрного» дня ожидает. Он молча следил за приближением невнятного краха. Даже материальная сторона его жизни пропиталась строгим контролем. Где работал, он скрывал, считая, видимо, что, если кому-нибудь об этом поведает, даже Гилапину, он тут же помрёт, не дожив до «чёрного» дня, так и не сумев истратить то богатство сил, энергии, жизни и денег, что причитались исключительно тому времени, которое ознаменует воцарение последних дней. Каждое его движение было выверено, лишнего никогда не позволял, хотя стоит отметить его небрежность в отношении внешности: он единственно в этом (по необъяснимым причинам) отличался крайней расхлябанностью. Одежда часто была мятой, порой нестираной, волосы взъерошены, по-детски весело взбаламучены. Однако парфюм у него был отменный, признаться! Производил он впечатление неоднозначное на тех немногих приятелей, с которыми ещё поддерживал связь и, конечно же, на единственного друга, Гилапина, с которым водился по воле судьбы с самого детства. Все его видели причудливым, незлобным малым. Серьёзно к нему не относились. Один Гилапин полагал, что странности Паромова объясняются прозаичным непониманием того, куда он идёт, чего хочет от жизни. Никита был бесцельным и вялым, если отбросить его нынешний трепет. «Как можно быть таким – не понимаю, – искренне недоумевал временами Гилапин».
Паромов не пил и не курил, всегда выходил на работу прилежно. Сегодня же он вызвал к себе Гилапина, упросив захватить бутылку крепкого спиртного и пачку сигарет, и ясно было Андрею, что Паромов на работу попросту не явился, поскольку в минуты утренней безумной растерянности нельзя помыслить о формальностях.
Гилапин раздумывал о всевозможных причинах, сумевших так быстро и кардинально переменить его друга, но на ум приходили сумасбродные вещи. Он всё повторял себе: «Нет, не то… не то, да такого быть не может…» Дошло до того, что он, изрядно испугавшись, предположил, что его друг инкурабельно болен, и теперь, когда определено, что ничего ему не поможет, кроме божьего чуда, Никита решил закутить, начав с относительно безобидного: с эмоционального буйства, алкоголя, табака и посылания к чёрту работу. Гилапин заткнул внутренний голос, решив, что напрасно терзается изуверством предположений. Он дойдёт до Паромова, и тот его посвятит в детали приключившейся перемены. С притуплённым сознанием, держа в руке бутылку водки, он поднимался по лестнице, глядя под ноги растерянными глазами. И вот он уже стоял подле гладкой деревянной двери цвета морского песка, не осмеливаясь постучаться. Его голова заполнилась повторяющейся с дикой скоростью фразой: «Всё хорошо, всё будет славно». И, настроившись на лучшее, отбросив сомнения, он постучал в дверь.
Через секунду ему осторожно, боясь невидимых врагов, открыл Паромов. Да, таким его Гилапин никогда не видел. Болезненно пришибленный, скрюченный, с исполненными страха глазами, маленькими, как пуговички. И в сочетании с его низким ростом эти черты выглядели невыгодно и комично.
Паромов, глянув ввысь на Гилапина, махнул головой, зазывая к себе, расширяя проход. Друг вошёл, и тут же на него накатило необъяснимое предчувствие томительной беды.

 
Первое время они молчали, расположившись в убогой кухне, не отличавшейся также и просторными размерами. Оба будто выжидали. Кто сдастся первым? Гилапин не выдержал нависшего напряжения.
– Что случилось, Никита? – нервно спросил он.
– Что-что?.. ничего, – глупо ответил Паромов.
Снова их настигло молчание, но на сей раз его одолел Паромов:
– Беда, Андрей, беда! – И он умолк.
«Умеет интриговать, гадюка, – промолвил про себя Гилапин».
– Ну говори же скорее, побрал бы тебя… что случилось?
– Принёс? – серьёзно спросил Паромов, укалывая друга проницательным взглядом, тонким, как луч едкого лазера.
Гилапин понял, что Паромов совсем потерялся. Он ненавистно схватился за горло бутылки, стоявшей на столе, и со стуком грохнул её на новое место, ближе к Никите.
– Перед тобой же!
– А сигареты?
Гилапин потянулся за пачкой в карман.
– На! О большем ты не просил.
– Ещё ты нужен был. Тебя просил.
Гилапин, состроив причудливую гримасу, встал и вышел из кухни, вошёл обратно, сел на место.
– И я пришёл. Теперь всё? Ты можешь уже рассказать, что ты сотворил? На тебя это всё непохоже.
Паромов не поменялся в лице. Он оставался загнанным в угол, нахмуренным, запутавшимся человеком.
– Выпьем, а после закурим, – только и сказал Паромов.
Они махнули две стопки. Их пищеводы взбодрились.
Потом закурили. От непривычного ядовитого табака Паромов закашлялся.
– Хватит уже кашлять, – возмутился Гилапин, – говори уже. К чему цирк?
– Влюбился я! – не предупреждая, выпалил Паромов.
– Как? – искренне удивился Гилапин, отстранившись от друга, как бы стараясь рассмотреть его целиком.
– Безнадёжно!
– Да как такое возможно? Ещё вчера виделись, и ты был собой, а сегодня? Ты темнишь, мой дорогой.
– Говорю тебе… влюбился. Я такого не встречал, понимаешь?
Гилапин покачал головой.
– Нет, не понимаю.
Паромов никогда не баловался девушками. Он был здоров, молод: словом, способный малый. Совершить постельный подвиг для него проблемой не было, но выделялся привередливостью. Никита вечно натыкался на вертихвосток, изящных, роскошных и манящих, на наглых и хитрых, но пустых, или же на простушек вроде той, что жила с Гилапиным в неузаконенном браке. И все они отвергались молниеносно. Не были они достойными кандидатками к любви. Ни одна из них не удостаивалась чести шагать одной дорогой вместе с Паромовым к «чёрному» дню. Об этих тонкостях хорошо было известно Гилапину, потому его недоверие звучало разумно и оправданно. Так скоро повстречать девушку, которую Паромов определил как подходящую, блещущую достоинством… Невозможно! Всего за сутки. Неслыханно! И где же он её только раздобыл?
– И как вы познакомились? – начал Андрей.
– Как… ну как?.. в аптеке.
– В аптеке? – Гилапин залился нервически-деланым смехом. – Да-а, и как случилось это? Я жду подробностей.
Паромов долго не осмеливался сказать слово, куря и кашляя, при этом разглядывал иронически-скептически настроенного Гилапина. И вдруг он заговорил:
– Она, элегантная и изящная, покупала лекарства для какого-то родственника, я уже и не помню… голову потерял совсем, она говорила, а я дурак…
– Ну?
– Что ну? И мы встретились взглядами. Сперва я ничего не почувствовал. Ну красива, ну грациозна, да, безупречна, но меня этим не проймёшь, не так просто…
– Не так просто? – Гилапин хлопнул ладонью по столу. – Дорогой, да немыслимо завладеть тобой. Современная девушка не способна на это!
– Это да, но она…
– Так чем же она тебя поймала? – не давал сказать Гилапин.
– Дай же свободу, ну! – Андрей изобразил безучастность и умолк; кажется, навсегда. Паромов продолжил: – Она сказала мне одну фразу, и я… боже, как она это сказала, как подана была её мысль, и я влюбился, я понял, что она моя, и о большем я никогда и не возмечтаю.
История приобретала мистический характер, и Гилапина она увлекла. Он вмиг посерьёзнел и спросил:
– Что она тебе сказала?
Паромов увёл взгляд от сварливых глаз друга.
– Говори же!
– Не могу.
– Почему?
– Я эгоист. Я хочу владеть ею полностью, а ты…
– Конкурент?
– Да.
– Ха! Что за чушь, у меня есть девушка!
– Есть, но она по сравнению с…
– Говори же, не томи. Что она тебе нашептала? – чуть ли не криком принуждал Гилапин рассказать Паромова о сказанных неизвестной дамой словах, настолько его увлекла история.
– Лично я не могу этого сделать, – наконец выдавил Паромов из себя, вспоминая об их близкой дружбе и понимая, что вреда Андрей не принесёт. Бояться было глупо, но до конца он всё же увериться в этом не мог. – Но я в силах вас познакомить, и она решит, говорить тебе или нет.
Так сдался Паромов.
Эта идея показалась Гилапину ещё более привлекательной, и он согласился.
– Когда это случится?
– Приходи завтра, скажем, в девять утра. Она как раз обещала зайти ко мне.
– Я работаю…
– Как жаль, – сказал Паромов, радуюсь, что судьба всё же милостива к нему.
– Но я приду, отпрошусь на час-другой.
– Ну… ладно, – смирился Паромов и, слепив напускное одобрение и веселье на своём размоченном в терзании лице, добавил: – Не опаздывай. Ей нужно навестить ещё родственников, занести им лекарства.
– Не волнуйся, ради такого я приду вовремя, и даже раньше! – торжественно завершил разговор Гилапин.

Андрей не солгал. Он боялся пропустить встречу с загадочной дамой, а потому в половине девятого уже был у Паромова. Тот вонял похмельем.
– Всю выдул? – с порога уловив его дурной запах, спросил Гилапин.
– Почти.
– Лихо ты, – прохаживаясь по квартире, ища жадными глазами то, из-за чего он появился здесь, сказал Гилапин и прибавил: – С работой окончательно… всё, кирдык?
– Да, – смущённо ответил Паромов.
– Ну и деваха, должно быть, раз так, щелчком пальцев, тебя одолела. Жду не дождусь, когда увижу её.
Ровно в девять постучали в дверь, и Паромов отрезвел. Он задёргался, заметался по кухне, поправляя утварь, лишь бы навести кое-какой порядок. И это выглядело несуразно, учитывая, что до стука в дверь он сидел подавленный и немой. Беззащитный ребёнок!
– Да открой же дверь! – воскликнул Гилапин, не выдержав бессмысленной возни друга. Сам же он волновался не меньше Паромова. Что он увидит, что его ждёт? И главное – чем кончится для него эта встреча?
В коридоре слышалось шушуканье, и не обошлось без проникновенного вздоха Паромова; можно было смело подумать, что нищему безвозмездно занесли еды на неделю, а он и не знал, как благодарить. Истое облегчение на него напало.
– Не разувайся, – сказал громче Паромов, и через секунду он оказался перед жадными глазами Гилапина. Но друг более Андрея не интересовал. Он ожидал увидеть за ним девушку удивительных способностей. Что ж, и увидел.
Стуча каблучками, шикарная, стройная и обворожительная, она вошла в кухню, и всё время, что она шла, Гилапин и Паромов мельком поглядывали как-то сконфуженно друг на друга, безмолвно стараясь понять, что тут творится.
Гилапин восхитился ею. Её фигура, грация, лёгкие, манящие, колдующие движения, её безупречное лицо, сочившееся молодостью, – всё было упоительно. «Ей не более двадцати, – сказал он себе. – Изумительный возраст!»
Мария, так звали девушку, поразила Гилапина и обольстительными волосами. Распущенность шевелюры, а также её сексуальность, намекали на раскрепощённость натуры. Но этим она не могла сразить Паромова, как, кстати, и Гилапина. Внешнего лоска было недостаточно, чтобы задурить этих мужчин. Андрей скрепился и потушил разврат своего взгляда элементарной мыслью: «Я не куплюсь на природный обман. Тебе придётся показать мне весь свой арсенал, девуля».
Мария, уловив мимолётный вожделенный взгляд Гилапина, улыбнулась, но его самого это не смутило. Он же собрался, а потому впредь это не повторится. Отныне он контролирует ситуацию.
Паромов зажался в углу кухни, неуверенно встав подле плиты, не умея сказать и слова. Только раз не сдержавшись, почти сразу, как они вошли в кухню, он потянулся к стоявшей на столе недобитой бутылке, но Гилапин не дал с ней покончить, сказав коротко и повелительно:
– Тебе хватит, отойди.
Мария долго и лукаво изучала Андрея, а он прикладывал все силы своего мужского стержня, чтобы проявлять серьёзность и независимость, и ему удавалось. Это привлекло её, и она, шаркнув наповал неловкое молчание, сказала:
– По-видимому, стоит представиться. – Она назвала себя.
Гилапин не ответил, но её это нисколько не тронуло. Она продолжила:
– Вы не против поговорить наедине?
От неожиданного предложения он вдруг громко закашлялся, но в целом остался неприступным.
– Ну пожалуйста, – умоляюще сказала она.
И первый треск его плотины прозвучал почти смертельно.
– Да, конечно, в комнату.
– Можно, – сказала Мария нежно, почти аристократически.
Гилапин хмуро посмотрел на нервно следившего за ними Паромова и выдал:
– Да, определённо, мы отойдём.
Они скрылись в комнате. Гилапин запер за собой дверь. Паромов, оставшись в кухне, бросился к бутылке. Не вылив остатки в рюмку, он высосал их с горла, как непревзойдённый, матёрый пьяница.

 
Целый час они свободно беседовали, и вы спросите – о чём? Да обо всём. О том, что приходило на ум. Разговаривая с Марией, Гилапин позабыл о своей даме, с которой прожил два года. Её будто не существовало. Всё потемнело перед глазами. Мария была чрезвычайно умна. Её сообразительность и образованность увлекали, а когда наступала минута переваривания всего ею сказанного, и поражали. Гилапин не мог поверить, что красота, грациозность, обаяние и ум так удачно сочетаются в этом юном беспомощном тельце. Такого он никогда в жизни не встречал. Но, вспомнив о Паромове, он насторожился. Этого было всё равно мало. Если красоту и жеманство ещё можно было, сближаясь взглядами, уловить, то ум – нет. Как, лишь бросив друг на друга взгляды в несчастной аптеке, они сошлись? И Паромова ввергло в безумие – да как же это случилось? Он видел, всматриваясь в её сладкие и неглупые глаза, что перед ним образец идеального женского человека. Но это его не одолело. Этого было мало! Мало, крайне мало! Нужно было прыгнуть выше головы, чтобы Гилапин, как и Паромов, оказался поверженным. Никита всегда слыл сентиментальным человеком, не чуждым чувству. Его не проймёшь вещами преходящими, даже глубоким умом. И Андрей не был задет до губительной экзальтации красотой и безупречным умом Марии. Пока он только дивился, увлекался ею, но как-то холодно всё же и поверхностно. Недоставало детали. И он всё ждал её, искал, но безуспешно. Так продолжаться долго не могло. Желание добраться до истины истощило Гилапина, и он умолк, не умея более говорить. Так случается с влюблёнными, которые не нуждаются в разговорах. Им интересны переполняющие их переживания и вожделения сердца. Голова устаёт от ненужных слов. Но он не был влюблён! Мария, поняв, что он, как и некоторые, самые стойкие мужские личности, ожидают от неё того самого, после чего невозможно более сопротивляться, сделала то, что позволила себе с Паромовым. Она открыла рот и сказала:
–…
Глаза Гилапина готовы были выпасть из орбит. Он затрясся, будто его обуяла смертельная лихорадка. А лицо Марии сделалось жалобным и огорчённым.
– Мне… мне… я не могу оставить вас. Я люблю вас! Будьте моей, будьте! Вы не должны уходить от меня. Не смейте.
– Но вы друг… он…. – смущённо, но в сути лукаво, она пыталась воззвать к голосу разума Гилапина.
– Никаких друзей. Речь о благополучии моей жизни. К чёрту мою девушку! Я ради одной вас и жил. – Он сорвался с кресла и, упав перед её ногами, стал целовать её руки. Она не сопротивлялась.
– Пока он здесь, я не могу быть вашей, – только и сказала она.
Гилапин метался выпученными глазами по полу, как умалишённый.
– Я убью его! Убью! Прямо сейчас.
– О, нет, нет! Если вы так опрометчиво поступите, я…
– Что? – впился он орущими глазами в её томный и святой лик откуда-то снизу, точно из самой глубины урны.
– Я уйду от вас.
– Нет, нет! Не допущу! – Он сжал её ноги крепче. – Не позволю!
В дверь постучал Паромов, озабоченный внезапными вскрикиваниями Гилапина.
Озлобленный тем, что нарушало идиллию, Андрей подошёл к двери, отпер её и злобно процедил:
– Чего тебе?
Плывущие глаза Паромова разозлили Гилапина сильнее.
– Не место тебе здесь.
– Это моя квартира, – спокойно заметил Паромов.
– Не поспоришь, что печально! – отчаянно вывалилось из уст Гилапина.
– Я пойду… – И Мария, поднявшись с места, стуча каблучками, ринулась к выходу.
– Нет, нет, – вскричали оба, – куда ты, нет, постой, не надо!
И они, как собачонки, поплелись за ней, но она оставалась непреклонной. Она вышла, хлопнув дверью перед самым их общим носом. Те, потеряв её из виду, на минуту окстились, однако, когда ими снова овладели страсть и тяга к обладанию ею, этой чудесной девушкой, было поздно бежать вслед. Она не вернётся.
– Что она сказала тебе? То же, что и мне? – поинтересовался Паромов.
– А что она тебе сказала?
Паромов, недолго копошась в голове, уже произнёс первое слово, как вдруг из открытого окна, откуда нёсся летний свет, послышался безумный крик мужчины. Он орал, терзая связки обманутого сердца: «Прошу, не уходите, не убегайте, нет! Стойте!» А после него родился неимоверный по силе плач. Так рыдают младенцы, не умеющие сказать о своей потребности.
Паромов и Гилапин бросились к окну с мальчишеским задором. Они оглядели улицу. Неподалёку виднелись милые шумные каблучки, а незнакомец пал прямо перед окном.
– Эй, мужик, что случилось? – окликнул его Гилапин.
Неизвестный поднял лицо к окну, из которого его вызвали на откровения. Физиономия его блестела в лучах утреннего, пока ещё слабого солнца; влага его слёз облепила лицо, как крем отчаяния.
– Она ушла…
– Кто? – спросил Паромов.
– Она…
Поняв наконец, о ком речь, Гилапин вопросил, попав точно в цель:
– Что она тебе сказала?
Мужчина готов был разрыдаться вновь, так грубо его терзала боль утраты.
– Она сказала… – И он стал заикаться: – «Я никому не нужна, никому не нужна, я совершенно и безмерно одинока... Неужели я и вам такая, как есть, не нужна?» Я… сказал… что она мне нужна, очень нужна, но она ушла…
И из него вновь хлынули жалкие слёзы.
Паромов и Гилапин переглянулись.
– И мне она нужна, – сказал Паромов.
– А мне-то она как нужна! – согласился Гилапин. – Такой больше нет.