Обломовщина как мировоззрение и трагедия разрыва

Ну как же Обломов может считать деньги и знать, сколько их у него в столе, если он отродясь не делал этого, если весь его род жил натуральным хозяйством в круговороте годичного цикла веками! Зачем барину эти самые деньги сдались? Так вот как раз, чтобы Ольгу по театрам возить, будто она его полюбит за это. Он ведь не ошибался в своем письме о том, что она-то его не любит. Ах, этот зонтик в грудь! В самое сердце! О, этот крайний эгоизм, когда она отвечает на письмо, рассуждая, что если разлюбит Обломова (будто она его любила, любила-то себя и свои мечты, а не его) и полюбит другого, то ей-то будет хорошо, ну а как ему будет – ей какое дело!

Психология любви… во всех тонкостях и гранях…

Кто сказал, что Обломов не счастлив? Что он разочарован от утраченной любви… Он – Избранный, он – Барин, такой не может быть не счастлив! Любовь в нем самом, в глубине его кристальной души, он сам и есть ее источник. Он счастливее всех других по природе, по чистоте своей души, по гармонии Блаженного Недеяния, что сокрыта внутри него.

Да разе он мог бы работать? Что, бог должен работать?? Обломов не рожден для этого… у него имение в 550 душ кланяющихся перед ним крестьян, какая работа! – ему бы быть на своем месте в свое время – в Обломовке, чтобы сложившаяся из века в век гармония жизни не была нарушена, чтобы не прервался настоящий истинный круг жизни, где не так уж и бездействовала его мать, где род его жил в счастливо в гармонии с природой в том миросозерцании, что лишь отчасти, лишь в малой мере сохранил в себе бунинский мужик, везущий в город антоновские яблоки…
Обломовка – рай на земле, истинная суть самой Руси, настоящая жизнь, а не движение мух по кругу…

О трагедия! Как могла произойти такая катастрофа, как могло случиться худшее, как мог Обломов уехать из Обломовки?
Этот разрыв и есть та распавшаяся связь времен, которую видят в «Вишневом саде» Чехова, а она тут, вот…

Какие-то Штольцы, безвестные и безымянные управляющие могли увлечь Барина в мир суеты дурным своим примером, как будто бы нужно жить!! Да это же катастрофа вселенского масштаба для самой страны! Какие Штольцы! Помилуйте! И они теперь будут управлять Обломовкой… Вместо самого родового Творца-Демиурга этой вселенной – Руси…

Как же ты мог, Илюша, кого же ты послушал! Что нашел ты в блистательном Петербурге пушкинского «Медного всадника», какие бриллианты могли повлечь туда тебя, где верно оказалось – мертвецы… а бриллиантов-то ни одного… ни в одной душе!

Какая должность могла увлечь тебя, барина, в неведомый мир иллюзорной новой жизни, как ты посмел оторваться от родного гнезда… ты – Обломов… разрыв и распад сущего и Обломленный край – ты сам.

И отныне тебе творить, и творить, и творить свою новую Обломовку вокруг себя везде, где ты есть, ибо она – продолжение тебя, а ты сам и есть она… да как же ее восстановить, как обрести утраченный Рай… куда не доходят письма потому, что… в чернильнице теперь Мертвая муха!

И зачем, зачем, зачем теперь попадать в тапки ногами? Прописывай свой план счастья, твори новую вселенную – Обломовку –  чистотой твоей души, может быть, у тебя и получится, и может быть тут, на севере Питера, она вдруг и возникнет; кто знает, как далеко до нее на самом деле, может быть, она где-то там, за рекой Летой, что вечно разделяет миры… может быть, она там, на Выборгской стороне, может быть, там… ты и сам – по другую сторону жизни. Может быть, там ты, Обломов уже и не жив, как муха, ты умер там для Ольги, но все же ты все еще живее всех мух! И все же ты и там сотворишь свою Обломовку просто потому, что ты – Демиург и Творец, ты безрассудный мечтатель, ты сопричастный творению.

И нужен-то тебе всего лишь тот халат, что есть сам Покой неподвижности и комфорта, нужна свобода тела и души и даже нужна Агафья. Она, она – влюбленная в тебя – бога-барина, отдаст тебе себя всю! Отдаст тебе все жемчужины своих слез по тебе, своего восторга тобой, своей любви к тебе. Агафья пожертвует для тебя всем, что у нее есть – свой родовой жемчуг – приданое – она заложит для тебя и перезаложит и будет вечно закладывать и перезакладывать свой жемчуг – свои слезы для тебя… вплоть до самой твоей смерти, когда она не перестанет оплакивать тебя, когда она… отдаст ребенка от тебя в лучший из возможных миров, в какую-то другую Обломовку! Когда она расстанется с твоей копией – барчонком – для восстановления гармонии мира, чтобы барин был на своем месте и в своем воспитании. Да только трагедия в том, что воспитает НеоОбломова… уже никто и ничто – Штольц и его холодная, непричастная Снежная Королева – Ольга.

Как оплакивала тебя Агафья, как осознала смысл своей жизни рядом с тобой! И довольно о ее глупости! – многим умным не знать, для чего жили и живут они на белом свете, как ты сейчас, читатель, может быть, и не знаешь ответа на самый важный вопрос о смысле своей жизни, а Агафья «… поняла, что проиграла и просияла ее жизнь, что бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда… Навсегда, правда; но зато навсегда осмыслилась и жизнь ее: теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно».

А как любила они тебя, Обломов! Кто достоин такой любви! Кто любил тебя, читатель, вот так по-русски, по-божественному, по-женски заботливо и тепло? Не прошел ли ты мимо самого главного чувства и беспредельного счастья в этой жизни, осознал ли его?

Как свято отдавалась тебе, Илья, твоя Агафья! Вот где истина-то была, вот где максимальная близость ко всему родовому, родному, к дому, Обломовке. Ты помнишь, как ты подошел к ней, ты помнишь, что она ответила тебе в той святости любви, что питала к тебе, барину:

Он все держал ее за локти, и лицо его было у ее затылка.
— Скажите, что если б я вас… полюбил?
Она усмехнулась.
— А вы бы полюбили меня? — опять спросил он.
— Отчего же не полюбить? Бог всех велел любить.
— А если я поцелую вас? — шепнул он, наклонясь к ее щеке, так что дыхание его обожгло ей щеку.
— Теперь не святая неделя, — сказала она с усмешкой.
— Ну, поцелуйте же меня!
— Вот, бог даст, доживем до пасхи, так поцелуемся, — сказала она, не удивляясь, не смущаясь, не робея…

Беспредельность счастья в моменте, когда сама любовь есть Воскресение Христово, сама Пасха, само просветление, сама Жизнь во имя жизни.

Так поцелуемся, как Николай Петрович и Фенечка, так поженимся, как и они, на сто лет опережая свое время в умопомрачительной смелости решений, вовне любой социализации, во имя любви, тепла, гармонии и благополучия… по другую сторону жизни на Выборгской стороне, отделенной рекой забвения, в новой, уж какой получилось, Обломовке, вечно застывшей в пространстве и времени тобой – обломовщина – во всей глубине праздника и продолжения жизни и во всей горечи утраты связи с родным, и во всех реализованных планах прогулок по темным аллеям самой России, куда неотвратимо и предопределенно во веки веков будет возвращаться любой Штольц, прикоснувшийся к истине, в поисках своей души.

Покойся с миром, русский барин, Илья Ильич. «Пусть дождем опадают сирени»* над могилой твоей вечно, пока «сам ангел тишины охраняет сон» твой.

* В. Высоцкий «Лирическая»