Шаляй-валяй

I
Зима!
Деревня утопает в снегу. Бани, сараи, погреба - всё замело по самые крыши. Поморские избы уютно дымят печными трубами. Тропинки-стёжки волчьим следом стелятся от дома к дому. Ноздри слипаются от мороза по дороге в школу. Ночами небо застят сполохи.
И вдруг февраль расклеился, расплакался, оттепель размазала третьекласснику Сашке сопли по щекам – простуда.
– Вот холера! – удивилась бабушка. – Посиди-ка дома, болезный.
Какое там! Время строить снежные замки!
Полдня Сашка пыхтел, отчаянно мёрз, ровнял стены, обустраивал ходы, играл, представляя себя дозорным Чёрного замка.
Смеркалось. Пахло мокрым снегом и конским навозом от соседского двора. Ветер гнал рвань облаков по мутному небу.
Пришёл Рустам со своим мелким городским подопечным Артёмкой, обзывался, дразнил. Потом разбежался и прыгнул двумя ногами в стену, проломил, развалил, растоптал замок. Артём смеялся. Сашка расплакался. Что мог он сделать семикласснику Рустаму? Мальчишка был рослый, сильный, уверенный в себе. Он и сейчас такой же, только постарел, стал почти седым в неполных тридцать лет. Может, наследственность сказалась, а может образ жизни.
Той далёкой зимой Сашке только-только исполнилось девять лет. Получается, Рустаму было двенадцать, Артёмке - шесть.
Время бежит. Бабушка давно в могиле, дед совсем остарел, а детская обида всё шевелится где-то внутри, напоминает о себе, не отпускает. Вроде бы, чего там, двадцать с лишним лет прошло… Хрен знает…
Нынче жилых домов штук восемь на всю деревню. Слепой как филин дед сидит у окна, моргает. То задремлет, то встрепенётся. Былое вспоминает под настроение. Всё больше про тоскливое рассказывает. О том, как первенца потеряли, старшего брата Сашкиной матери-покойницы. О том, как голодовали в войну, как старый дом сгорел, когда жёнка, обряжаясь, забыла свечу в хлеву. Загорелась солома, вспыхнула изба. Ещё о том, как  на войне его контузило так, что ноги отказали, как потом посадили  на полгода за то, что колхозная картошка сгнила в погребах, мол, плохо сторожил, инвалид.
Сашка слушал, разочаровывался. Что ж это за власть, которая сажает за гнилую картошку?
*
– Живём в средневековье! – ругался заглянувший в гости друг-сосед Алёшка. Они с Сашкой корефанили с восьмого класса. Бедовый пацан! То лодку-моторку угонит, то из ружья палит, то бутыль самогона раздобудет. – До города сто километров, а мы как будто на другой планете!
Ребята росли, примеряясь к взрослой жизни, на острове недалеко от областного центра. Деревня была исторически знаменитая, но запущенная. После девятого класса парни решили никуда не поступать. Работать тоже не спешили, рыбачили, охотились, подворовывали у дачников, шабашили у них же.
– Денег надо бы раздобыть, дружок, – подмигнул Алёшка, в его чёрных цыганских глазах плясали черти. Ребята сидели на высоком крыльце, глядели как с берёз сыпется листва, курили папиросу, одну на двоих, по фаскам. Дед не разрешал табачить в избе, хотя сам смолил, пока здоровье позволяло. Теперь сигаретный дух не выносит.
– Как раздобыть? – спросил Сашка. В прошлый раз за ворованный спирт им сильно попало. Сначала участковый стращал тюрьмой, потом мужики грозили «начистить рыло» за то, что пацаны продали алкоголь в соседнюю деревню. Наконец, заявился пьяный Рустам, искал Алёшку, а не найдя, подбил Сашке глаз.
– Есть мыслишка, Санёк, братка. По баням надо бы прошвырнуться. Фляги алюминиевые пошукать.
– Зачем это?
– Сдадим в металлолом, курья твоя башка. Купим спирта, разбавим, продадим алкашам местным. Помнишь, как они в прошлый раз обиделись, что мы всё соседям сторговали?
Алёшка расхохотался.
Пили в деревне все. А что делать? Колхоз развалился, дойка закрылась. Колхозные (считай, ничейные) коровы слонялись по окрестностям до самых заморозков. Оголодали, рёбра выперли, натягивая кожу. Хозяйственные жители прибрали себе некоторых, но всё стадо по домам не разберёшь. Зимой передохли бедолаги. Парни только и успели, что забить несколько и сдать на мясо. Ну, да это в прошлом.
Дело они провернули без шума и пыли. У своих каменки ломать побоялись, зато баням дачников досталось! Потом на моторке спустились вниз по реке, продали знакомому барыге ворованный алюминий, купили канистру первача у бабки-самогонщицы и втридорога загнали деревенским мужикам. Неделю околоток пьянствовал. Подтянулись алкаши со всей округи. На седьмой день двое повздорили, вышли «поговорить», и один другого навечно успокоил топором.
Своего участкового на острове не было, приехал из района. Ходил, опрашивал. Сашка с Алёшей только посмеивались. Они-то тут причём? Убийцу увезли в тюрьму. Народ присмирел.
*
Двадцатого октября выпал снег и умер дед. Приезжал дядька Кирилл. Похоронили. Сашка остался один. Впрочем, один он бывал редко. Все островные забулдыги теперь собирались у него в избе.
А соседский пёс всё лаял, лаял, лаял... Очень раздражал. Особенно по утрам.
Дачники держали на привязи кобеля крупной породы. Мохнатая, злющая длинномордая псина!
Дедова изба стояла вторым рядом от дороги. Как ни крути, а идти надо мимо соседей. Раз двадцать проклятая тварь хватала то Сашку, то его друзей за разные места.
– Пойдём башку ему свернём, – предложил однажды Алёшка. – Старики хозяева глухие, ничего не услышат. Темнота нам в помощь.
Глухой ноябрьской ночью перепившая компания отправилась на дело. Пёс рвался с цепи, брехал, не подступишься. Сначала бросали в него поленьями соседского костра. Потом нашлись длинные палки. Кобель крутился, визжал, никак не поддавался. Со злости кто-то побил стёкла в соседской бане, поколол шифер на крыше, даже набросал зачем-то всякой пакости в колодец. Об этом Сашка узнал позднее.
Наконец, подгулявшая братва взяла верх над тупым животным.
– Бей! – приказал Алёшка. Они и били. Кто чем мог. Загубили собаку. Перевели дух. Посовещались. Бросили дачникам на крыльцо, мол, будете знать, как церберов воспитывать, тех, что порядочных пацанов за задницы хватают.
Что тут началось! Подключились родственники стариков, полиция, общественность. Сашка запер избу и купил билет на автобус до ближайшего городка. От греха подальше.
Снял угол на деньги, что остались с дедовых «гробовых». Устроился на лесопилку. Первые два месяца голодал, потом приноровился.
– Хорошо устроился! – одобрил заявившийся как-то Алёшка. – Пусти пожить цыгана, братка.
Сашка не отказал. Комнату делили на двоих, водку делили на двоих, даже женщин… да чего там… С ноября по июнь бедокурили, наделали долгов, порезали таксиста (не сильно, правда, по недоразумению), выдохлись и обратно в деревню засобирались.
– Только мне в избу нельзя, – предупредил Сашка. – Дядька Киря грозил лично сдать участковому. А если соседи-дачники увидят, точно в ментовку стуканут!
– Не бзди, сирота! На соседнем острове, за озером, охотничья избушка. Помнишь, мы там уток на полях били? Поселимся. Будем на лоне природы жить, как Робинзоны. Как в детстве, помнишь, Сашка? Поехали? А?
*
Сашку воспитывали дед с бабкой. Мать вечно пропадала где-то, однажды исчезнув навсегда, оставила мальчишку сиротой. В дедовом хозяйстве были овцы и козы, дом сторожила большая собака, на печке спала кошка, которая ночами ловила мышей, приносила на коврик в сенях и садилась рядом. Соседи держали коров и лошадей. Сашка ходил к дяде Толе кормить сахаром спокойного бурого мерина с проточиной на морде.
– Эх ты, сирота, – вздыхал дядя Толя. Он с детства был безнадёжно влюблён в Санькину мать. Так и прилепилось к нему прозвище: Сашка-сирота.
Дед держал мерёжи на озере. Спозаранку, ещё по росе, раскатав высокие сапоги, чтобы не мочить штаны, они ходили проверять снасти. Крупный карась сам шёл в руки, щука достигала метровых размеров. На обратном пути тяжёлые сумки с уловом резали пальцы. На ужин бабушка подавала противень жареной в русской печи рыбы.
Яркое солнце поднималось над возвышенностью древнего острова, освещая просторы на десятки километров вокруг. Оно скатывалось с крыши старой избы прямо в реку, согревая одинокую деревеньку. На самом горизонте виднелись купола православных храмов, а, поворотившись кругом, можно было разглядеть деревянную колокольню на дальнем берегу Северной Двины.
Весной бурные потоки ударяли ледяной мутной струей в обрывистые деревенские берега, подмывали старинное дореволюционное кладбище, где уже не осталось ни креста, ни могильной плиты, выбрасывали на каменистый берег крупные белые кости и черепа. 
Забросив учебники, Сашка усаживался на самый край высоченного угора, обозревал окрестности, аккуратный ельник за рекой, крохотные фигурки бродящих по островным лугам коров. Верный рыжий пёс складывал свою тяжёлую голову на колени, требуя ласки.  Задувавший порывами тёплый шелонник ерошил его длинную шерсть, отросшие волосы мальчишки, шумел и свистел в ушах.
От тех времён остались воспоминания, да обветшавший без хозяина кособокий  домина. Правда, на озере всё ещё стояла низкая избушка с буржуйкой, дощатой лежанкой и крохотным оконцем с видом на заросший луг и старый ельник.
– Поехали, – вздохнул Сашка, и что-то защемило в груди от ожидания встречи с отчиной.
Собирались недолго. Накупили на оставшиеся гроши консервов, соли, чая, картошки, курева, средства от комаров и отправились в путь. Алёшка сразу с переправы двинул в избушку, а Сашка, дождавшись ночи, огородами пробрался домой. Как попасть в дом без ключа он знал. Ему нужно было переодеться, собрать вещи и рыболовные снасти, найти резиновые сапоги. Он побродил по пустым комнатам, посидел на дедовом месте у окна, уронив руки на самодельный обеденный стол. Хотел даже всплакнуть, но не вышло. Сашка порылся в комоде, заглянул в шифоньер. Ему хотелось забрать с собой частицу прошлого на память.  В красном углу висела почерневшая икона Божьей Матери. Бабка тайком верила под суровым взглядом мужа-коммуниста. Сашке вспомнилось, как она крестилась на образ. Он снял икону, впервые внимательно разглядел и сунул за пазуху старой дедовой штормовки.
Сашка набил рыбацкий баул скарбом, прихватил телескопическую удочку, спиннинг, коробку со снастями, небольшую сеть «сороковку», спальный мешок и по росе ушёл в сторону избушки.
К обеду был на месте.
– О! Рыболов! – обрадовался его появлению Алёшка. – А я как раз картошку запёк и банку тушёнки открыл. Бросай шмотки, айда к столу. Водку будешь?
Простой деревянный стол стоял на пригорке, картошка дымилась в эмалированной миске. Над огнём обложенного кирпичами кострища на металлической сетке из прутьев кипела тушёнка. Свежевытоптанная тропинка спускалась к неширокому вытянутому лесному озеру. Дед говорил, что давным-давно оно могло быть руслом одного из рукавов Двины, поэтому тянется с промежутками вдоль всего острова.
Сашка занёс вещи в избушку, пошёл к воде умыться. Отмахав полтора десятка километров, он устал. С непривычки ломило плечи, ноги были ватные.  Знакомые с детства запахи кружили голову. Сашка растёр в руках свежую траву, нашёл взглядом знакомый разросшийся куст шиповника, старую приземистую толстоствольную сосну, уцепившуюся за берег узловатыми как старческие пальцы корнями. По ветке, нависавшей над водой, скакала рыжая белка. Увидев чужака, она замерла. Гаркнул ворон, Сашка глянул вверх, а когда перевёл взгляд обратно, зверька и след простыл. 
– Водка стынет! – позвал Алёшка. – Ты идёшь? Не выспался что ли? Или с пиявками поплавать решил?
Сашка усмехнулся и, отмахиваясь от гнуса,  пошёл к столу, на котором уже стояла пол-литровая бутылка.
*
Алёшка прожил в избушке меньше недели и пропал. Сашка проснулся, а кореша нет. Вещи остались, зато пропал сашкин телефон. Понятно, водка закончилась, неугомонный цыган умотал за реку.
Сашка вылез из спальника, расшевелил угли в буржуйке, подбросил дровишек, поставил приготовленный загодя закопчённый двухлитровый чайник. Оделся, пошёл проверять сетку. В первый день он соорудил плот и, помогая длинным шестом, перегородил травку вдоль озера. Дневной улов составляли щучки, сорожки, реже окунь.  Сашка почти полностью перешёл на рыбный рацион: на удочку ловил мелочь, «заряжал» живца, блеснил, правда, почти безуспешно. Он расставил силки, но за неделю в них угодил всего один заяц. Тем не менее, запас тушёнки почти не расходовал, картошку берёг, рыбу вялил и коптил впрок.
Можно было уйти с цыганом. Вот только не хотелось Сашке  покидать избушку и возвращаться в город. Здесь ему было хорошо. Днём он загорал или слонялся по острову. Забирался в такие дебри, где, наверно, и дед не бывал. Бывало, ходил на песчаный берег Двины, бросал донки, следил вполглаза за проходящими мимо моторками и катерами, за рыбачащими на «шаромыгу» горожанами в дорогих надувных лодках.
Однажды под вечер на берег неподалёку от развалившегося на песке Сашки вышел медведь, потянул воздух, равнодушно посмотрел на струхнувшего пацана и пошёл вдоль кромки воды. Вернувшись в избушку, Сашка собрал стратегически важные припасы и подвесил на сосну. Впрочем, мишка был давно известен местным жителям, привык к людям и обходил их стороной.
*
Сашку разбудили голоса. Спросонья, он не сразу понял, что около его жилища чужаки. Прислушался.
– Давай заглянем, может, есть кто.
– Понятно, что есть. Рыбаки с того берега, наверно. Вон и сеть на озере, видишь поплавки?
Пережду, подумал Сашка. Пройдут мимо.
– Давай заглянем! Вдруг знакомые.
В дверь избушки постучали.
– Эй! Есть кто?
– Ну, есть.
Пахнуло табаком. Сигареты у Сашки давно кончились. Чёрт с ними, выйду. Может,  куревом угостят.
Дверь приоткрылась.
– Погодите, сейчас!
Сашка выглянул наружу, прищурился от яркого солнца.
– О! Санёк! Вот это встреча! – обрадовано крикнул Рустам. Даже в ладоши хлопнул.
– Привет, – нахмурился Сашка. – Чего вы тут бродите?
– Вот! – Рустам указал на напарника. – Жениха сестры на рыбалку повёл, Артём, помнишь?
– Ага. Угости цигаркой.
– На, кури. Ты чего живёшь тут что ли? – непрошеный гость заглянул через плечо хозяина в избушку. Рустам был опытный рыбак и охотник, деревенский парень. Внимательным взглядом он оценил обжитое помещение, натоптанную дорожку в кусты, Сашкины небритые щёки и отросшие волосы, выгоревшие на солнце.
– Так. Рыбачу.
– Ну-ну. Ты в курсе, что Лёху цыгана, кореша твоего, закрыли?
– Как это? – у Сашки закружилась голова. Или это от сигареты?
– Они со шпаной какой-то магазин обнесли. Вырубили продавщицу, сняли кассу. Поили полдеревни, пока за ними менты не приехали.
– Конченые, – прокомментировал Артём, стоявший поодаль. Его новенький походный костюм и навороченный спиннинг поневоле вызвали у Сашки зависть.
– Кстати, тобой тоже интересовались, – прищурился Рустам. – Видать, грешен?
– Я-то?
– Ты. Чего прячешься тут?
Сашка прошёл к столу, заглянул в закопчённый чайник, долил воды.
– Чего молчишь?
– Чайку испить не желаете?
– Пошли, Рустам, – позвал Артём. – Комары заели.
– Ну, будь здоров, Сашка-сирота, – Рустам протянул руку.
– Грязные, – Сашка показал запачканные в золе ладони. Он разжигал костерок, над которым болтался чайник.
– И я о том же! – хохотнул гость. – Люди с чистыми руками по лесам не прячутся. Гляди, скоро осень, а там зима. Всю жизнь не пробегаешь.
Рыбаки, посмеиваясь, ушли.
Заложат, подумал Сашка и пошёл сматывать поставленные накануне донки и жерлицы. 
*
Город встретил Сашку равнодушно. Денег с продажи наловленной и навяленной рыбы было вобрез. Он сходил в парикмахерскую, купил дезодорант, чтобы отбить запах костра. С двадцатой попытки познакомился на улице с подходящей женщиной, переночевал. Утром разбежались.
Накрапывал дождик. Сашка слонялся по улицам, катался на автобусах. Вечером пошел в знакомый кабак. Место было шумное, людное. Народ выпивал, ругался, спорил. Сашка занял столик в углу и наблюдал. Настроение было ни к чёрту. Ясности в жизни никакой. Куда идти дальше – непонятно.
К нему подсел смуглый парень. Выпили.
– Давай ещё бутылку закажем? – предложил новый знакомый.
Заказали.
– Чего-то ты смурной, – лез в душу парень. – А я с вахты вернулся. Хотел заработать, пахал на дядю, а дядя не заплатил. Вернее, заплатил, но мало. Вычел за еду, за жильё, за то, за сё. Кинул кость, как собаке. А я и тем доволен.
Накатили.
Сашку повело с голодухи. Мысли начали путаться, воспоминания полезли из тёмных щелей усталой души. Когда всё полетело к чертям?
– Тебя как звать-то?
– Лёха. Я ж говорил.
– Точно. У меня дружок был. Тоже Лёха, кстати. Тварью оказался, – Сашка ладонью катал по столу опрокинутую рюмку. 
– Это типа я тварь? – удивился собутыльник. – Ну, знаешь…
– Может тварь, может, нет. Мне всё равно. Много, говоришь, заработал?
– Заработал, – уклончиво ответил Лёха.
– А живёшь далеко?
– Тут. Поблизости.
– Один?
– С семьёй. Они у меня в деревню уехали. Отдыхают. А что?
– Пошли к тебе. Чего мы тут деньги тратим? В магазине дешевле.
Новый знакомый задумался. Сашка прикинул. Вот сейчас он ещё подпоит этого Лёху, а потом даст ему по башке в тёмном углу, карманы вывернет. Бабки заберёт и ближайшим поездом рванёт к морю. Найдёт себе одинокую курортницу, пристроится к ней, а там видно будет. Ни разу Сашка моря не видел. Он вообще никуда не выезжал дальше этого занюханного городишки. Фортуна любит смелых, отчаянных парней. Терять-то ему всё равно нечего.
– Давай-ка, Алексей, выпьем ещё раз за знакомство!
Выпили.
– А можно, я у тебя заночую? Мне перекантоваться надо.
– Ночуй, – мотнул головой Лёха. Он встал, качнулся, махнул официанту. Кинул на стол тысячу, ещё одну, хмыкнул и пошёл к выходу. Сашка, незаметно смахнув одну бумажную деньгу себе в карман, двинулся следом, сверля взглядом бритый затылок богатенького кореша.
На улице всё так же моросил дождик. Они зашли в магазин, отоварились. Платил Лёха.
Новый друг болтал, не умолкая, рассказывал о своих приключениях на вахте, о жене, о планах на жизнь.  Сашка тёр глаза. Ему казалось, что в малознакомом человеке проступают черты цыгана Алёшки. Тоже смуглый, тоже балабол.
– Ну, тварь, я тебе припомню.
– Чего ты там бормочешь? – обернувшись, спросил Лёха, шагавший впереди.
– Долго ещё топать?
– Не очень.
– Надо бы кусты поискать.
– Зачем?
– Затем! Невтерпёж мне!
– А-а-а, ну так это тут, за домом. Пошли.
Они свернули с асфальтовой дорожки, обогнули обнесённую забором старую деревяшку, забрались в высоченные заросли крапивы.
– Дай-ка, хлебну, сперва, – попросил Сашка. Лёха достал из пакета бутылку, протянул, отвернулся.
Основательно отпив из горла, Сашка поморщился и с размаху ударил стоящего впереди парня бутылкой по голове. Не попал. Вернее, попал, но вскользь. Стекло даже не разбилось.
– Ах, ты! – Лёха развернулся, отскочил в сторону, потом сделал выпад и пырнул невесть откуда взявшимся ножом Сашку в живот. Раз. Ещё.
Сашка тупо смотрел на противника, что-то соображая, потом повалился в крапиву. Парень плюнул на него сверху, подобрал пакет, бутылку и ушёл.
Капли дождя попадали за шиворот, было щекотно. Внизу живота стало жарко. Сашка потрогал. Кровь. Надо же. Много крови! Вытер лицо. Ему вспомнилось, как они с дедом резали барашков. Чик ножиком по горлу, и всё. Потом подвесить вниз головой, снять шкуру и на мясо. А рогатую башку - собаке.
Потом дед подолгу сидел на своём обычном месте у окна, смотрел во двор, пил чай, вздыхал. Деда, где ты? Что я вам, баран, что ли?
Сашка хотел закричать, позвать кого-нибудь, но голова отяжелела, ватное тело не слушалось.
А где бабушкина икона?
Я же её в избушке позабыл!
Господи, спаси меня!
Крапива шевельнулась, показалась длинная морда большой рыжей собаки. Пёс внимательно смотрел на окровавленного человека. Подошёл, лизнул в щёку. 
– Ты-то откуда? – прохрипел Сашка, вытер рот, потянулся к собаке. – Я же тебя убил.
Пёс ткнулся мордой в ледяную липкую ладонь, фыркнул, уселся поодаль.

II

Баба Зина совсем ослабла ногами, ходила теперь, помогая себе двумя лыжными палками. Старуха сосредоточенно, осознано передвигала себя в пространстве по направлению к своему подъезду, не обращая внимания на дождь. Она привыкала к новым ощущениям, неспешно  размышляла о разном, останавливалась и подолгу стояла, перебирая по одному звуки окружающего мира. Куда ей торопиться? Дома никого. Пыль, тишина, да одиночество. Феномен одиночества в том, что о нём некому рассказать, размышляла старуха. Неуютно всё время находиться наедине с мыслями о себе самой.
Родную квартиру, в которой прошла жизнь, Зинаида Фёдоровна продала. После смерти мужа пустующие комнаты стали пугать её.  Всё казалось, что кто-то вздыхает в коридоре, скрипит паркетом, стучит пальцем по стеклу, глядя в окно кухни, как делал покойный супруг. На что ей одной трёхкомнатная квартира? Сойдёт и однушка. Сыну деньги нужнее.
Из всех радостей осталось – сидя на лавочке, вслушиваться в щебет соседских детишек, которые устраивают свою воскресную канительную игру во дворе. То соберутся стайкой, то вспорхнут, как воробушки. Так и перемещаются с места на место. Бывает поссорятся, бывает мальчишки девчонок задирать начнут, бывает, что заметят и тихую, скрюченную бабулю в старомодном коричневом пальто, берете и огромных очках, сидящую на скамейке у первого подъезда.
– Здрасьте! – воробушки пролетят мимо.
– Здравствуйте,  – довольно проскрипит в ответ старая полуслепая ворона. Замечают, значит, есть ещё я на белом свете.
Минувшее воскресенье, а на улицу она выходила раз в неделю, выбило Зинаиду Фёдоровну из привычной колеи. Субботняя подготовка к походу в магазин прошла как обычно: баба Зина помылась, выбрала одежду на выход, разложила её на кресле рядом с диваном, где спала в своей однокомнатной квартире, а утром с кровати подняться не смогла. Ноги не послушались. Старуха испугалась, принялась их уговаривать.
– Ноги, вы чего это? Помирать что ли собрались? Нам же в магазин надо! Ладно – магазин,  в туалет надо!
Ноги не отзывались.
– Эй! – баба Зина, приподнявшись, убедилась, что у неё вообще есть нижняя часть тела. – Кому говорят? Я помру, так и вы тоже, бестолковые!
Что-то кольнуло в левой икре. Старуха принялась растирать бедра, шевелить пальцами ног, напрягать и сокращать мышцы. 
В юности миниатюрной и хрупкой Зиночке казалось, что стоит ей как следует разбежаться, подпрыгнуть, и она взлетит, подхваченная ветром, над землёй под самые облака.  От ощущения постоянно присутствовавшей в её жизни легкости, от чувства невесомости своего безупречного тела, от волнующей необъятности мира, раскрывающего ей, школьной выпускнице и круглой отличнице, свои объятия, девушка то и дело звонко хохотала, обнималась с мамой, подкрадывалась к отцу и кошкой набрасывалась, повисая у него на шее. Жизнь казалась бесконечным полётом. Так оно, в сущности, и было.
К вечеру худо-бедно Зинаида Фёдоровна расходилась. Посидела на кухне под форточкой, послушала весёлое щебетание девчонок, бегающих во дворе. Пропал лучший день недели! Эх, ноги, ноги.  Когда стемнело и ребятки разбежались по домам, баба Зина добрела до кладовки и устроила там ревизию. Нашёлся старый школьный портфель, подходящие лыжные палки.
– Поставлю на стол, – привычно вслух прикинула старуха. – Расслаблю лямки, влезу, затяну и обойдусь без всяких авосек и пакетов. А продукты запихать в портфель попрошу Любку-продавщицу. Девка добрая, не откажет.
Сегодня, в понедельник, игнорируя привычный распорядок, баба Зина отправилась на пробную вылазку.
Встав передохнуть, она вдруг представила себя альпинистом, идущим в гору, сгибающимся под тяжестью штурмового рюкзака, и усмехнулась. Вдруг где-то сбоку отчаянно залаяла собака. Старуха остановилась, повела головой. Лай смолк. Раздался стон. Ещё один.
Зинаида Фёдоровна достала из кармана пальто носовой платок, протёрла очки, всмотрелась в полумрак. Очертания забора. Кусты. Кажется, есть тропинка, но куда ей, с её-то ногами…

– Вот тебе и маршрут пятого уровня сложности, альпинистка ты,  скалолазка, – бормотала баба Зина, сходя с асфальтовой дорожки в мокрые заросли крапивы, шаря фонариком.
Посреди смятой травы, подобрав под себя ноги, на боку лежал парень, почти мальчишка, малой, бледный, с перепачканными кровью руками и лицом. Собаки не было.
*
В конце туннеля вспыхнул, приблизился и заполнил всё пространство яркий свет.
Фонарик, сообразил Сашка, вынырнув из небытия. Какая-то женщина, склонившись над ним, что-то говорила. Вместе с сознанием вернулось ощущение холода и тянущей боли в животе. Парень зажмурился. Голова кружилась, брызги летели в лицо, в ушах шумел не то ветер, не то кровь. Нестерпимо пахло мокрой псиной.
– Баб, – позвал Сашка. – Бабушка. Уведи собаку.
– Живучий. Вы родственники?  – женщина, а это был врач скорой помощи, обернулась к бабе Зине и, не дождавшись ответа,  бросила стоявшим тут же полицейским. – Помогите в машину его  загрузить, мой санитар один не справится. Повезём в больничку. Так что, сын, внук?
– Скорее, внук, – рассеянно пожала плечами Зинаида Фёдоровна, подразумевая возраст парня. От необычности всего происходившего она устала до изнеможения. – Мне годов то… Отрожала своё.
 – Внук, – кивнула доктор, что-то записывая. – Диктуйте номер телефона.
Тем временем санитар расстелил рядом с пришедшим в себя потерпевшим мягкие бескаркасные носилки синего цвета.
– Хватайте с двух сторон с головы. Я один возьму со стороны ног, – на ходу объяснял он полицейским. Те кивали. Ребята были опытные, такие штуки проделывали не раз. Водитель, подкативший машину скорой помощи вплотную к месту происшествия, раскрыл задние дверцы, выдвинул, поставил на колёса каталку.
Стонущего Сашку ловко уложили на холодный оранжевый матрац, санитар и водитель подхватили каталку, втолкнули её в салон автомобиля, хлопнули дверцами.
– Готово!
– Кто это его? – спросил, закуривая, пожилой усатый водитель.
– Поди, найди, – махнул рукой один из полицейских, тоже немолодой. – Дождём все следы смыло.
– Бытовуха, – подключился к беседе второй сотрудник. – Смотри, как было дело. В баре, что поблизости тут, выпивали, потом пошли вон в тот магазин, завернули в кусты по нужде. Значит, не совсем пропащие люди, совесть имеют. Тут поссорились. Один второго ножом и пырнул. Найти-то можно злодея. Только…
Полицейский, не договорив, махнул рукой.
– А откуда знаешь, что их двое было?
– Опыт…
– Миша! Едем! – приказала водителю врач, спеша к машине. – Андрей! Звони в реанимацию, везём тяжёлого!
– Есть! – по-военному отозвался санитар.
– Полиция! Проводите бабушку потерпевшего домой, она еле на ногах стоит! Такое пережить в её возрасте!
Машина сорвалась с места и, тревожно воя сиреной, скрылась за домами.
– Где бабуля? – огляделся полицейский. Тот, что ловко раскрыл дело о поножовщине.
– Наверно, в кустах осталась, – пожилой напарник махнул рукой на крапиву. – Пойдём.
Полицейские подхватили бабулю под руки и почти что понесли на адрес, который она назвала.
– Нормально всё с внуком твоим будет, – успокаивающе говорил усатый. – Заштопают и отпустят. А наши пока злодея сыщут. Дело нехитрое.
– Да он мне не внук, – говорила Зинаида Федоровна, а сама уже начинала сомневаться. А вдруг внук? А вдруг не разглядела, сослепу? Она как-то подзабыла, что у её сына две дочери.
– Ещё бы! – кивнул второй сотрудник. – Алкоголик! Винищем от него разило, собачатиной какой-то. Пропащий, короче. И за внука не считается!
Оказавшись дома, Зинаида Фёдоровна, не включая свет, прошла на кухню, села на табурет к окну и уставилась в тёмную моросящую непогодь.
– Хоть бы не помер. Внук-то.
*
Боль мешала думать. Высокая температура спутала мысли. Люди вокруг говорили о чём-то, шаркая ногами, уходили, возвращались, хлопая скрипучими дверями. Пахло хлоркой, растворимыми макаронами, кислой капустой, потом и несвежей одеждой, каким-то особым влажным медицинским запахом. Сашка рассматривал узоры на жёлтых от времени пенопластовых плитках, налепленных на потолок больничной палаты, засыпал, просыпался, прислушивался к своим ощущениям, кутался в одеяло, отворачиваясь ото всех.
Он будто заново привыкал к своему телу, всё время ощупывал его, осматривал. Вот пальцы на руках: кривые, узловатые, как у деда. Нос тоже, говорили, дедов. А глаза мамины. Сашка закрыл ладонями лицо. Он как конструктор был собран из естества предков. Венец трудов многих поколений. А вдруг есть потусторонний мир? Как он «своим» в глаза посмотрит?
Что-то в Сашке изменилось, всколыхнулось на самом дне души, заворочалось. Как жить дальше?
Вспомнилась незнакомая бабка в очках-лупах. Та, что спасла его от смерти. Ведь не прошла мимо. Пока его под вой сирены везли в больницу, доктор всё успокаивала, заговаривала боль, держала за руку. В приёмном покое медсестра помогла снять верхнюю одежду, обтёрла лицо и руки тряпочкой, смоченной в тёплой воде, принесла покрывало.
В мире есть хорошие люди, думал Сашка. Отчего они мне раньше не встречались?
Надо бы поблагодарить.  И бабулю. И доктора. И Господа, за то, что оставил на белом свете. Значит, не просто так болтается Сашка-сирота между землёй и небом. А как иначе?
В больнице всё страшно. Страшно выздоравливать среди умирающих, страшно умирать среди поправляющихся. Боязно обратиться к доктору, седому серьёзному дядьке в очках. Боязно попросить неласковую медсестру проветрить палату. Стыдно пользоваться уткой при всех и отводить глаза, когда ей пользуется кто-то другой.
Тяжёлая работа, жалел Сашка медиков. Неблагодарная.
А между тем, на поправку он шёл быстро. Даже доктор отметил это, болтая всё с той же медсестрой. На алкашах, как на собаках заживает, сказал. Сашка сначала обиделся, а потом понял – нечего себя жалеть.
Приходил полицейский. Следователь или дознаватель, Сашка не понял. Может, участковый? Сотрудник допытывал, где пырнули ножом, кто пырнул, за что, почему… Сашка отмалчивался. Во-первых, сам виноват, во-вторых, у того парня семья, дети, а в-третьих, стыдно очень... Бог ему судья. 
– Покрываешь, значит, – хмурил брови капитан. – Ну-ну.
– Честное слово, начальник, не помню ничего. Зашёл в кусты нужду справить, сзади кто-то навалился и всё. Очнулся в больничке. Хорошо ещё бабуля меня заметила. Иначе хана…
– Повезло, это верно. Зинаида Фёдоровна всю жизнь в органах отслужила. Не подвела её чуйка. Ещё одного бездельника спасла. А таких случаев у неё было… Ты не дури, браток, скажи, кто тебя порезал. А мы за ниточку потянем…
Сашка уже не слушал. Выходит, спасительницу его зовут Зинаида Фёдоровна.
– А можно у вас адрес бабушки той попросить? – перебил сотрудника больной.
– Зачем тебе?
– Спасибо сказать.
– А кто тебя порезал?
– Я не видел.
– Тогда хрен тебе, а не адрес. Тайна следствия.
Капитан поднялся со стула, оглядел больных, те попрятали глаза. Кому охота с уголовкой связываться?
– До свидания, граждане, – сказал сотрудник. Ещё раз зыркнул по сторонам и вышел. Дышать стало полегче.
*
На Покров выпал снег. Полежал дня два и стаял. Погода установилась промозглая. Слякотно, сыро, скользко от крупных опавших тополиных листьев, которые никто не  убирал с пешеходных дорожек.
Сашка брёл медленно, часто останавливался, глядел по сторонам. Райончик был тот самый. Вон, берёза, которую ещё в прошлый раз приметил у первого подъезда пятиэтажки. Ветки голые, чёрные, крупные капли на них трясутся, да всё никак не падают.
Вицы, вспомнилось Сашке. Дед, бывало, такими учил. Мягкое место потом долго болело. Мало учил, деда. Жалел. Теперь жизнь по-своему учит.
Два дня назад он приходил сюда, на район, спрашивал у прохожих, не знает ли кто пожилую женщину в очках, Зинаиду Фёдоровну. Никто не знал. Сашка было расстроился, как вдруг его осенило: надо в продуктовом спросить.
– Кого? Бабу Зину? – переспросила продавщица. – Знаем, как же. Она живёт неподалёку.
– А где?
– Почём мне знать. Раз к нам ходит, знать живёт недалеко. Она ж еле бродит. С лыжными палками.
– Может быть, посоветуете, где мне её поискать?
– Ты в воскресенье приходи. После обеда, как темнеть начнёт. Баба Зина всегда в это время за продуктами приходит. Мы уж привыкли. Тебе на что она?
– Я внук ей, – сочинил Сашка. – Из Сургута приехал.
Продавщица только плечами пожала.
Две ночи после выписки Сашка провёл в комнате отдыха при городском автовокзале.  Когда выходил из больницы, стрельнул сигаретку у мужика, подметавшего пятачок у крыльца.
– Чего, поправился? – дядьке хотелось поговорить. – Чем болел? Чего бледный такой?
– Отец, дай зажигалку.
– У меня спички. Пойдём за угол, тут задувает. К тому же начальство, если  увидит, попрёт. Нынче не та свобода, где хошь дымить не дают. Так что?
– Что? – Сашка жадно затянулся.
– Чем болел-то?
– Ничем. Ножичком порезали меня. Слегка.
Мужик охнул.
– Хоть не до смерти?
– Как видишь, – Сашка усмехнулся.
– Небось, по-пьяни.
– Так и есть.
– Что ж вам дома не сидится, молодёжь!
– Нет у меня дома.
– Что, совсем? – Дядька с интересом посмотрел на парнишку. – А почему?
– Нет и всё. Совсем.
– Где ж ты ночевать будешь?
Сашка пожал плечами.
Мужик бросил окурок и ожесточённо растоптал его ногой, обутой в резиновый сапог.
– Ты на вокзал сходи. Там койки дают пассажирам в комнате отдыха. Всё не на улице или в подъезде. Несколько дней можно перебиться. Тебе и не заработать-то сейчас.
Дядька угостил парня ещё раз, сам задумался. Сашка тоже молчал. Чувства в нём ещё не пробудились, оттого было всё равно, где спать и что делать.
– Эх! Ну, знаешь что, придёшь ко мне сюда, если уж совсем прижмёт, я тут дворничаю. Накормлю в подсобке.
– Спасибо, отец.
– Не пропадать же, в самом деле.
Сашка проскитался до воскресенья и снова отправился искать бабу Зину. Другого занятия он себе придумать не мог и почему-то не хотел.
*
Вот и магазин. Сашка присел на скамейку у входа, застегнул воротник под подбородком, сунул руки в карманы, приготовился ждать. Однако, не прошло и пяти минут, как дверь магазина распахнулась, и баба Зина вышла на крыльцо, сопровождаемая какой-то женщиной.
– Вас проводить, Зинаида Фёдоровна?
– Сама, Люба, я сама. Спасибо дорогая, – кряхтя, старуха развернулась спиной вперёд и, вцепившись в перила, стала спускаться по лестнице. Сашка подобрался, но остался сидеть на месте. Бабуля, опираясь на лыжные палки, двинулась вперёд по асфальтовой дорожке.
Может, не сегодня, струсив, подумал Сашка. Только посмотрю, где живёт, а подойду в другой раз.
Вдруг баба Зина оступилась, неловко взмахнула руками и повалилась на бок.
– Зинаида Фёдоровна! – вскричал Сашка и, забыв про едва затянувшиеся раны, бросился к старухе.
– Что ж ты так, – парень приподнял бабулю. – Ушиблась? Чего молчишь?
– Обнесло меня. Крутануло в башке, я и осела.
– Давайте, я помогу, – Сашка стащил с бабы Зины рюкзак, подхватил старуху под руку. – Куда идти?
– Ты не спеши. У меня ноги не идут. Дай постоять.
Они остановились. Баба Зина в упор посмотрела на Сашку через свои очки-лупы.
– Кого ты тут караулишь, милок?
– Так вас.
– На что я тебе? На свиданье не пойду.
– Спасибо сказать.
– За что?
– Жизнь мне спасли.
Зинаида Фёдоровна ещё раз глянула на Сашку.
– А ты не тот ли парнишка из кустов, который порезанный?
– Это я.
– И чего пришёл?
– Я ж говорю, спасибо сказать.
– Сказал?
– В общем, да. Наверно, – Сашка растерялся. Бабуля оказалась с характером.
– На здоровье, внучек. В этот раз не убили, в следующий точно прикончат. Кто башкой не думает, тот долго не живёт на белом свете. Понял?
Сашка кивнул.
– Две вещи быстро приканчивают человека – глупость и распутство, – прибавила, помолчав, Зинаида Фёдоровна. – Прощайте, молодой человек.
Она отстранилась, оперлась на палки и медленно побрела вперёд.
– Постойте! – шагнул следом Сашка. – Рюкзак-то у меня остался. Можно, я вас провожу?
– Зачем?
– Просто. Помочь хочу. Да мне и идти-то, в общем, некуда. Знаете, я пока в больнице валялся, всё думал о разном...
Зинаида Фёдоровна обернулась. Сашка затараторил.
– Мне, знаете, так холодно было там, в кустах умирать. До сих пор согреться не могу. А ещё поговорить не с кем. А парень тот, что ножом пырнул, представляете, хотел меня пустить пожить у него…
– Ноги стынут, – перебила Зинаида Фёдоровна.
– … а я его бутылкой,  – Сашка запнулся, растерянно развёл руками. 
– Бутылкой,  – передразнила баба Зина, хотела что-то добавить, передумала, вздохнула и ласково посмотрела на парнишку. –  Ты откуда такой взялся, внучек?
– Из деревни я. Сашка-сирота.
– Пошли, Сашка, коли так. Чаем тебя напою, потолкуем неспешно. Ребёнок, которого не обнимала деревня, сожжёт её дотла, чтобы почувствовать тепло. Каково, а?
Сашка пожал плечами.
– Ты подумай, парень, о чём это я, пока мы к дому топаем. Потом расскажешь.