Будущее, окстись!

Без виртуозности налегло лето июня. Оно уже трещало по коже жареными лучами, в тени же ласкало молочной истомой. Внутри, на душе, всё размягчалось; снаружи, на лице, всё румянилось и оживало. То была пора безмерных надежд на лучшее, то было время невероятных возможностей для молодых людей, только что покончивших с массивным куском формальной школьной учёбы. Никаких более узников, никаких более пут, никаких более унижений и присуждений грамот. Впереди последний раунд – экзамены, а за ними и отменный обрубок жизни, высокой в эмоциях и низкой в крепости. А пока в сознании расплылось затишье, перемирие июня со своими прелестями, временный лоскут отдыха и ощущения, что всё почти кончено.
– Заткнись уже! Сколько можно повторять одно и то же? ЗАТКНИСЬ! – грозящим голосом произносил Блямбинов Юрий, всё тыча пальцем в жертву своей вспыльчивости. – Я устал от твоих заскоков. Что вообще с тобой происходит? Ты словно с ума сошла!
– Агрессивный ублюдок! – била в ответ Тершавина Анна, его уже призрачная одноклассница. – Я тебя просила сегодня в ресторане расписаться на моей выпускной ленте, написать несколько нежных слов, но ты отказался, причём очень напыщенно. – Она фыркнула в неистовстве. – Я всегда знала и видела, что ты высокомерен до ужаса. Но уж точно не могла подумать, что твои качества, которыми гордишься, скажутся на такой мелочи.
Разговор тёк громко для ночи. Двор дрожал от колких фраз. В некоторых окнах стал загораться свет; призыв к отступлению.
– Я высокомерен? Что ты снова несёшь? – не унимался Блямбинов, воинственно подходя к сидевшей на лавочке Тершавине. – Если я не подчиняюсь тебе, если не следую твоим желаниям, это ещё не говорит о том, что я высокомерен, поняла? Я не хотел расписываться, вот и всё. Что нас связывало? Ты можешь ответить? Мне осточертела эта школа! Почему я должен участвовать в этом лицемерном мероприятии?
– Но в ресторан-то ты явился, дурачок! Если тебе всё так противно, остался бы дома, – в смехе выразилась Тершавина. – Или кто-то запутался в двойных стандартах?
Блямбинов, не усмиряя всё просыпающиеся кровавые эмоции, очень близко приблизился к Анне. Он был чрезмерно зол, груб и напряжён. Кажется, ещё миг, и он её ударит. И он бы уверенно это сделал, увлечённый негодованием, однако его удержал один из коллег по классу. Тот был крупным и мясистым парнем, потому без труда обхватил Юрия и отвёл его в сторону, говоря:
– Юра, хватит. Она тебя выводит на эмоции, неужели не видишь? Успокойся, не делай глупостей. Это не то время, когда стоит ругаться. Мы тут для того, чтобы приятно провести время, а не устраивать драки.
К Блямбинову вернулось самообладание. Он быстро возвращался к спокойствию, если кто-то его напутствовал. Сам же Юрий с трудом останавливал вероломство своего характера.
– Ты прав, только отпусти меня. Уж больно тесно в твоих дружеских объятиях, – сказал он, иронично улыбнувшись.
Его выпустили на свободу. Свет уставших столбовых ламп указывал, что Юра теперь был смирным, но всё ещё нахмуренным.
В то время, пока Блямбинова успокаивал товарищ, Анну вразумляли подруги, твердя, что на самом деле Юра неплохой парень, что зря она вызывает в нём злобу. Ничего этим она не добьётся. Ей следовало бы избрать иной путь, мирный, с попыткой разобраться в истинных мотивах, по которым он ей отказал. Анна возмущалась и протестовала, но в итоге присмирела и она.
Окна, в которых загорелся свет от трепета, вызванного спорами молодых людей, вновь потухли. Опасность миновала.
Ночь была подпорчена. Все двинулись гулять дальше, но теперь всё выглядело как-то натянуто, почти фальшиво. Ожидалось возобновление противостояния, однако оно, как и рождение человека, имело одно дыхание; повтора не состоялось. Когда все прощались, Юрий и Анна случайно коснулись друг друга руками. Они не поглядели друг другу в глаза, но их сердца отозвались приятным чувством. То была не любовь. Нет. Всего-то нераскрывшаяся влюблённость.

Блямбинов покинул город. Судьба ему обещала юридический диплом. Четыре будущих года шептали ему: «Новая жизнь, новые люди, новые чувства и наслаждения. Бери, не стесняйся, всё за счёт организатора мероприятия». На шёпот Блямбинов отзывался какой-то коварной улыбкой. Поначалу он противился предложениям, но вскоре отпустил вожжи, и всё расплясалось вкось и взад. Учёба шла мирно и успешно, вечера с девушками оканчивались пьянками и постелью. Он полагал, что новые порции удовольствия остепенят его аппетит, но тот только усиливался. Юрий не останавливал себя. Он брал всё снова и снова, сытился плотью и дурашливым смехом девиц. После всё же проявились опустошение и апатия, вызванные отнюдь не угрызением совести. Ему захотелось большего. Несколько раз он устроился в оргиях. Как чудесно сошлась тогда жизнь в своей успешности: в учёбе и похоти. А можно ли сказать, что это было одним и тем же? Ни любви, ни какого-либо иного вожделенного доброго чувства. Одни лишь власть и вариативность в обоих вариантах! И так коряво четыре года тряслась бричка Блямбинова, подпрыгивая при наскоке на камни и проваливаясь в по-уродски выдуманные ямки.
Судьба же Тершавиной выдалась менее целеустремлённой. Она оказалась капризной. Поначалу она нашептала ей: «Ты примерная девочка, учись, будь умницей. Покажи всем, на что способна. Прояви себя во всей своей измученной красе, пусть позавидуют». И Тершавина отреагировала на шёпот по-детски: она радостно ухватилась за предложение. Анна не покинула город, поступив местно. Её ожидало поприще властного психолога, знающего цену себе и страданиям посторонних. Но скука такой правильной жизни её истерзала. Терпеть подобный уклад она долго не смогла. Судьба приняла её упадок и нашептала заново: «Рискни своей молодостью, забери всё, что сможешь взять, без аккуратности, без осторожности. Бери, бери и снова бери!»
Когда терпение осталось коркой влаги в подвале её натуры, Тершавина познакомилась с одним незатейливым арабом, любившим, однако, упорно следить за собой. Он льстил ей и обхаживал со всех видимых сторон. Сначала она противилась всей наполненности комплиментов, но женская её часть, пропитанная природой, сдалась. Она спросила отчётливо, нестерпимо волнуясь:
– Что тебе от меня надо?
Человек напускного комплимента ответил честно:
– Я хочу предложить тебе работу.
– Какую же?
– Мне нужны девушки танцовщицы. Тело твоё притягательно. Умеешь ли ты им пользоваться? – И он улыбнулся так обольстительно, так зазывно, что Анна не сумела ответить отказом. Как свезло, что она игриво умела подчинять свою плоть желанию головы.
Тершавина бросила учёбу и отправилась в южную страну, где влилась в коллектив. Танцы захватили её, а она захватила сознание зрителей. Настолько она приглянулась им, что предложения вовлечься в интимные похождения не прекращали сыпаться на неё. Анна отказывалась. Однако вскоре поняла, что одинока. Никому она не нужна была, никто не нужен был ей. Чего ей беречь себя? Она, после недолгого отдыха дома, вернувшись в южную страну, стала отдаваться телом одному, второму, третьему, пополняя удовольствие вожделением чужих глаз и свой кошелёк. Жизнь удалась. Но судьба, как дьявол, опасна. Это радиоактивная смесь, от которой желательно бежать.
На четвёртый год увеселительной жизни Тершавина стала чувствовать, что сдаёт. На неё нахлынула усталость, быстро переросшая в безволие и какое-то бездвижное существование. Порой она сутками не могла встать с постели. Её часто рвало, её голова разламывалась на части, а кости ныли. Несколько раз она теряла сознание. Когда такое состояние терпеть больше было нельзя, она обратилась к врачу. Ей назначили гурьбу исследований. Пройдя всё, она очутилась на приёме у врача, чтобы внять итогу.
– Доктор, что со мной?
– Вы умираете, Анна, – скорбно произнёс пожилой человек, хранивший всю мудрость лопатного спасения в своём отъевшемся брюшке.
Тершавина вздрогнула.
– Правда?
– У вас рак мозга. Метастазы заполняют ваше тело.
Рваным голосом она спросила:
– Сколько мне осталось?
– Полгода. В лучшем случае. Это инкурабельно. Мне жаль.
Тершавина вернулась на родину, забыв вмиг о прошедших годах, выкрашенных необдуманными соитиями и деньгами. Вся прелесть свободы сникла.
К тому периоду Блямбинов покончил с вузом и вернулся на месяц в родной город, чтобы им откреститься от былого. Ему опротивело празднество, в котором жил, а потому хотелось взяться за голову, взрослую голову, и построить крепкую семью.

Раздражённо бренчал телефон. Блямбинов ответил на звонок.
– Здравствуй, Юра.
Голос принадлежал тому самому человеку, что четыре года назад остановил его от рукоприкладства, могшего привести к дрянному исходу; он был сухим и безжизненным.
– Приветствую тебя, мой друг, – искусно ответил Блямбинов.
– Мне сказали, что ты дома… тебя видели.
Юрий ухмыльнулся в голос:
– Тебя не обманули, как ты понимаешь.
– Да… так вот, эм, мы хотим встретиться, все вместе, одноклассники и коллеги, так сказать. Понимаешь?
– Понимаю, конечно, – снисходительно и властно отвечал Юрий, ожидая эпилога.
– Ты будешь?
– Разумеется. Во сколько, когда и где?
На три вопроса даны были ответы.
– Анна будет?
Подолгу не отвечали.
– Так будет? Не волнуйся за нас, мы не выдавим друг другу глаза, – продолжал сдержанной весёлостью Блямбинов. – Мне есть что ей сказать.
– Это уж точно… Будет, поверь, будет.
– Отлично, тогда до скорой встречи.

 
Никого не было. С неровную четверть закатного часа прождал своих коллег Блямбинов. Ему точно манкировали, а пренебрежения к себе он терпеть не собирался. Готовый уйти, он вдруг услышал знакомый запыхавшийся голос.
– Юра, постой-постой. Прости, что опоздал.
– Где все? – спросил Блямбинов, пожимая протянутую ему руку и подозрительно глядя на собеседника, так изменившегося, неприятно раздавшегося и потускневшего.
– Никто не придёт. Я тебя обманул.
Блямблинов непонимающими глазами блуждал по взрослым уже чертам приятеля.
– Без твоих пояснений ничего не выйдет.
– Просто доверься мне. Пойдём. Когда мы придём к месту, ты всё поймёшь.
– Мне стоит бояться за свою жизнь? – Блямбинов ощерил ровные зубы, такие выспренные и насмешливые.
– Не до шуток. Просто пойдём со мной.
Посерьёзнев, Юрий кивнул и отправился вслед, туда, куда вела его такая знакомая и такая уже размякшая рука.
Оказавшись перед домом, скромной пятиэтажкой, Блямбинов спросил:
– Куда теперь?
Ничего не ответив, приятель скрылся в здании.
Они поднялись на четвёртый этаж. Чёрная дряблая дверь была отперта.
– Прошу. – Приятель уважительно пригласил войти Блямбинова в квартиру.
– А ты?
– Я уже был. Мне хватит. Я пойду домой.
Он протянул руку, которую Блямбинов вновь пожал, но осторожно, по-прежнему ничего не понимая.
Когда приятель скрылся, он, откинув робость, вошёл. Его встретила взрослая женщина, разломанная и угнетённая. Она поздоровалась по-простому и провела в комнату, в которой находилась её дочь. Когда дверь комнаты открылась, Блямбинов, цветущий, в расцвете красоты и молодости, притягательно плотный, наполненный запасом лет, в испуге поглядел на лежавшую в постели Тершавину, исхудавшую, изморённую и серую.
Только увидав её, он сделал шаг назад, но инстинктивно, однако после взялся за себя и двинулся вперёд.
– Привет, Юра, – тихо произнесла Анна, неуверенно улыбнувшись. – Я так рада, что ты пришёл. Я боялась, что если ты сразу всё узнаешь, то откажешься прийти ко мне. Потому я попросила его ничего тебе не говорить, а молча привести тебя.
Блямбинов не мог поверить, что перед ним та самая Тершавина, от которой когда-то замирало его сердце, настолько плоха она была.
– Что с тобой стало? – Поняв, что груб и неотёсан, он принялся извиняться: – Я не хотел…
– Не беспокойся. Ругаться, как тогда, четыре года назад, мы не будем. Хотя… если бы я могла, я бы устроила тебе взбучку.
Последние её слова принудили Юрия улыбнуться.
– А теперь расскажи мне всё… – Он присел на край пропитавшейся болью кровати и взял Анну за тонкую ручку.
Она поведала ему вкратце о своей жизни, о беззаботном времени.
– Как оказались похожи наши судьбы. Разве что… я не умираю, – тихо произнёс он.
– Я всегда боялась чувств. В особенности чувств с тобой, – искренне заговорила она. – Ты был тем человеком, который мне нравился. Безмерно ты мне нравился, Юра. Годами я мечтала, чтобы ты подошёл ко мне и выразил любовь, но ты этого не делал, а я всё закрывалась. Мы только посматривали друг на друга… и на этом наша любовная история оканчивалась, а так хотелось большего. Когда я поняла, что далека от жизни с тобой, когда дошла до полного осознания, что тебе не нужна, а других мне не надо было, я увлеклась распутством. Может, это меня и погубило. Но я счастлива, что хотя бы сейчас, перед смертью, могу сказать о своих чувствах к тебе. Я хотела быть с тобой и хочу быть, но не могу больше. – Её едва жившие глаза заполнились слезами. – Ты простишь меня?
– За что мне тебя простить, дорогая?
– За то, что молчала, за то, что боялась, за то, что совершила глупости.
Блямбинов долго молчал. Его глаза увлажнились.
Наконец он произнёс:
– Ты можешь спокойно уйти.
Тершавина от радости, словно ей простили грехи, улыбнулась белоснежными винирами, единственным здоровым воспоминанием прошлой бурной жизни.
– Я счастлива, Юра. Без тебя я бы не смогла умереть. Но теперь я готова. Мой срок пришёл. А теперь уходи и будь счастлив.
Блямбинов не мог решиться выпустить её руку из своих, встать и уйти. Он ещё с минуту замер подле неё.
– Иди же, Юра, иди. Уверена, у тебя всё будет хорошо, всё будет. И сам ты будешь счастлив.
Блямбинов несколько раз кивнул головой, а затем нежно сказал:
– Буду, обещаю. Ради тебя буду.
От чувств, грубо на него наплывших, он вскочил, выронив её руку, и стремительно бросился к выходу, не попрощавшись с матерью бедной души. Оказавшись на улице, он рухнул на подъездные ступени, дрябло кинув руки на колени перед собой; пальцы рук уныло глядели в землю. Послышались шаги, к нему подошёл тот самый приятель.
– А я думал, ты ушёл… – невзрачно бросил Блямбинов.
Приятель сел подле него и закурил.
– Пойдём выпьем? Надо помянуть.
Какая-то злоба скользнула по лицу Юрия.
– Пока рано. Она ещё жива.
– Это верно. Прости.
С целый час они молча сидели в ночи, толком не видя друг друга. И оба думали непрестанно: «Неужели такая густая темень скоро окутает и её?»

 
Без веселья наступил сентябрь. Учёба лупанула по глазам. Внутри всё скукожилось, а снаружи развелась напускная игривость. Впереди последний учебный год, и что он принесёт с собой?
Блямбинов сидел за последней партой и с упоением наблюдал за читавшей доклад Тершавиной. Она была невинна, юна и упруга. Её лицо приятно лоснилось здоровьем. Ароматный голосок доплывал до его сознания. Но почему всё её великолепие заставило воображение рисовать чудовищные картины будущего? Он желанно глядел на неё и думал об этом. Возможно, всё дело в его необоснованном страхе?!
Какой год подряд он боится подойти к ней, рассказать о чувствах, признаться в том, как она ему дорога? Она заслужила это признание, ведь была к нему неравнодушна.
Тершавина, закончив читать, поглядела на Блямбинова и улыбнулась естественными зубами, которые в лучах ещё сверлящего солнца обдавали теплом и призывали его улыбнуться в ответ; он так и сделал. Да, сегодня он скажет ей, как она ценна для него, и ничего из нарисованного страхом не случится. Ни атома злых картин не сбудется. Они покончат со школой, а после вместе пойдут одной дорогой.