Тут лишь интересы

В худощавом троллейбусе, мерно следовавшем по маршруту, теснилось к вечеру. Люди спешили закрыться в квартирах, срезав с себя пропахшие потом нити гнёта. Одним из пассажиров был мужчина среднего роста, на вид которому можно было дать лет тридцать с малым. Выглядел утомлённо, но он принимал желейное настроение своего тела достойно. Ему было известно, что скоро всё закончится, он доберётся до своей комнаты, поест и забудется сном. А завтра выходной день, день вольного человека!
Он стоймя зажался в задней части троллейбуса, скрестив ноги. И так читал, прижав к груди книгу; иногда отвлекался, чтобы поглядеть в окно, задумывался о чём-то, хмуро улыбался, а затем возвращался к книге. Проехав несколько остановок, мужчина дождался кондуктора. Тот ненавязчиво потрепал его по руке и вежливо спросил:
– Что у вас с проездом?
Мужчина отнял голову от книги и спокойно посмотрел в глаза кондуктора, чем-то всё же тайно обиженного или обозлённого, так подумалось ему. Он кивнул, потянулся к карману с мелочью и, сгрёбши её, вытянул кондуктору. Тот машинально протянул ладонь. Тут же на неё обрушились миниатюрные бани.
– Держите, там ровно три лея, – отстранённо сказал мужчина.
Кондуктор побагровел и хотел было вернуть бани. Кто так расплачивается? Похоже на издевательство! Однако мужчина настоял:
– Нет-нет, возьмите! Это тоже деньги! Или я ошибаюсь?
– Я не возьму их, вы смеётесь? У вас нет более крупных денег? – пытался защититься кондуктор, обратно вручая денежный кулак.
Мужчина не протянул руки, чтобы забрать деньги.
– С собой только мелочь. Уж простите. – И он дёрнул плечами, как бы дав понять, что ничего сделать не может. Хотите – берите, не хотите – бросьте.
Не сдержав буйного недовольства, кондуктор кинул деньги на пол, и те разлетелись у ног пассажиров, как драже.
– Идиот! – сорвался он окончательно и, ничего более не сказав, пошёл прочь, пробиваясь сквозь удивлённые лица людей.
Мужчина вновь дёрнул плечами. Подбирать бани он не собирался. Это его честная плата за проезд. Поздним вечером, когда маршрут будет завершён, кондуктор, возможно, подберёт деньги. Не останутся ведь они лежать здесь вечно!
До уюта оставалось несколько остановок, и мужчина задумался о том, что всё увиденное сейчас, – вполне закономерное явление для его страны. Она несётся в яму, с каждым днём растут цены, люди нищают, о благах говорить приходится всё реже. Необоснованная злоба, вспышки негодования, возмущения и попросту недовольный вид лица – всё это естественно для народа, погружающегося в небытие. Каждый день ему приходилось сталкиваться с проявлениями неприятия всеобщего людского несчастья: либо кто-то тревожил его, либо он наблюдал со стороны, как изливаются людские мерзости. Его глаза ненадолго омрачились, стоило ему представить, как большинство выживает, как страдает, как ежедневно кто-то подумывает о самоубийстве, как ночами проливаются слёзы от безнадёжности и непосильного напряжения.
И пусть ему всего хватает, он не мог отпустить внутреннюю тревогу, появившуюся месяц назад, когда рядом с его беспечной жизнью началась война. Будет ли ему хватать всего завтра? А послезавтра? Заплачет ли он?
Опустив книгу, мужчина поглядел в окно, за которым на улицах и зданиях желтели лучи заходящего молдавского солнца. Он улыбнулся, но его улыбка походила на воспоминание о покойнике, о добром друге, которого уже нет или скоро не станет.

 
Деян Таревицкий, так звали уже известного мужчину, родился в Республике Молдова и большую часть жизни прожил здесь. Когда-то он жил в России, учился, вращался в кругу людей, ему приятных и не очень. Поняв, что делает что-то не то и не так, он бросил всё, махнув рукой, и вернулся к истокам. Он посчитал, что следует всё начать сначала. Однако каким будет это начало, к чему он пойдёт теперь, затруднялся сказать. Всё это случилось много лет назад. Деян вернулся к началу, как и задумал, а ничего взамен не создал. Он устроился на шаблонную работу, считался с тех пор обычным трудягой, для которого жизнь начинается не с утра, а с окончания рабочего дня; а заканчивается она (скоротечная жизнь, проклятье!) при сваливании на голову сонливости. Нельзя было сказать, что он забросил себя. Попытки что-то сделать просматривались. Однако от бесконечных дум, поиска себя он был близок к опустошению. Чтобы этого не случилось, чтобы окончательно не сгорбиться и не свалиться на дно ужасающей бессмыслицы, Деян принялся начинять голову мыслями давно почивших людей. Он любил книги. Получать удовольствие от мысли стало его важнейшей задачей. Вот уже несколько долгих лет прошли в поиске печатной волшебной мысли, которую можно было бы прочесть и восхититься до такого возбуждения, что осталось бы сказать: «Да! Вот теперь я знаю, что делать со своей жизнью. Уж теперь-то мне всё ясно, я всё понял!» Такого не случилось. И Деян понимал, что этому не бывать и в будущем, что всё это лишь иллюзия. Он обманывал себя, представляя, что живёт и ищет. Последние слова поддерживали его, подпитывали скромной дозой адреналина, не давая зачахнуть.
Когда-то он был совсем молод и строен. Сейчас, когда с каждым годом балансировать становилось труднее, он чуть обрюзг. К дородности его толкало то самое внутреннее понимание, что он себя обманывает с поиском. Оно говорило: «Ты можешь и дальше лукавить, но не настолько, чтобы изнурять себя ещё и спортивными упражнениями». Что мог сказать на это Деян? Он был не настолько морально силён, чтобы противиться голосу своей природы. Все его силы уходили на бесплодные думы чужих буквенных людей, на мираж поиска. А в последнее время прибавилась и насущная проблема, более весомая, чем его личный узел.
Деян открыл дверь и медленно вошёл в квартиру. Он удивился, учуяв вкусный запах еды. Кинув рюкзак с вещами и книгу на пол в коридоре, он двинулся в кухню. Остановившись на пороге, мужчина увидел её, что-то помешивавшую в сковородке. Она с душой танцевала под музыку, игравшую в наушниках. Деян наблюдал за ней молча какое-то время. Когда она обернулась, то вздрогнула. Сняв наушники, девушка воскликнула:
– Боже! Как ты меня напугал! – Она проговорила это на молдавском языке.
Пусть Таревицкий был русским, он понимал национальный язык. По крайней мере какие-то элементарные фразы. С ней же он всегда общался только на русском.
– Не хотел тебя пугать, Каталина. Извини.
Она бросилась к нему в объятия. Он обхватил её, не стесняясь чувств. Сильно прижимая её к себе, Таревицкий проявлял эмоцию, звучавшую: «Я скучал. Мне тебя не хватало».
– Неужели ты вернулась? Я думал, ты намного дольше там задержишься… – сказал Деян, выпустив её из объятий.
Она вновь подбежала к плите.
– Садись, поешь сейчас, как раз горячее. – Она говорила уже на русском, но незначительный акцент выдавал её. В детстве Каталина училась то в русской школе, то в молдавской, потому ни один из языков в ней не прижился как родной. Она всегда говорила с акцентом.
– Так что там у тебя?.. Как ситуация? – сев за стол, выпытывал Деян.
Положив поесть, она заняла место напротив.
– Ешь, ешь. Ты устал, должно быть, – торопливо вырвалось из неё.
На тарелке лежала индейка с запечёнными приправленными овощами. Всё лоснилось сочностью. С алчностью голодающего Таревицкий начал есть. Каталина улыбнулась, как мать улыбается ребёнку с хорошим аппетитом.
– Потоки беженцев постепенно стихают, – начала Каталина серьёзно. – Бедные дети, бедные матери, они ведь не виноваты ни в чём.
Каталина, как разверзся военный ад по соседству, отправилась волонтёром на помощь беженцам с Украины.
Деян нахмурился.
– Возможно, – уклончиво ответил он.
– Подруга, как ты знаешь, перебралась к нам, но сегодня она двинулась дальше, – бряцая вилкой, рассказывала Каталина. – Она считает, что и у нас небезопасно. Я впервые задумалась об этом лишь после её слов. Что ты думаешь? – Она поглядела на него почти умоляющим взглядом. Каталина была красива. Девушка обладала ещё поистине детским лицом, хоть ей и исполнилось уже двадцать лет. Она родилась и выросла в стране, нигде и никогда не бывала за её пределами. Её кровь была чистой – молдавской.
– Думаю, что твоя подруга права, как бы мне ни хотелось это признавать.
Каталина печально вздохнула. Аппетит совсем у неё пропал.
– И куда подруга отправилась? – полюбопытствовал Таревицкий.
– В Лиссабон.
– О! Кто-то скоро будет отдыхать на побережье океана, – сказал он, ухмыльнувшись.
– Не знаю, что она будет делать, – твёрдым голосом ответила Каталина. – Но теперь мне кажется, что и нас ждёт та же участь… – Она вздрогнула, представив, что война, как зловещий и необузданный огонь, кинется к её дому, к дому её родителей.
– Это большой вопрос, большой… – перестав есть, задумчиво произнёс Деян. – Во всяком случае мы заперты. Кто бы к нам ни пришёл, мы в ловушке. Мы географически зажаты.
Потянув время, как бы отдалив важный разговор хоть немного, по-видимому опасаясь ответа на свои слова, Каталина всё же спросила дрожащим голосом:
– Ты ведь не останешься в Республике? – И она потянулась вперёд, мягко положив руку на его предплечье.
Таревицкий насупился. Он отложил тарелку в сторону.
– Мне некуда бежать. Некуда.
«Как коротко и сухо он отвечает…» – с грустью признала Каталина.
– Если здесь начнётся бойня, ты… – она встрепенулась от страха, – ты… будешь спокоен? Что ты будешь делать?
Деян взял её руку в свои, поцеловал и ответил:
– Наша страна маленькая, почти крохотная. Того ужаса, который испытывают люди на Украине, не будет. Хочется в это верить. Если и начнётся бойня, то она продлится недолго.
– Но даже за недолгую войну можно поплатиться жизнями.
– Я понимаю это.
– Меня так пугает Приднестровье, там русские войска. – Она готова была заплакать. – Ты-то русский, ты чувствуешь в них себя, ты их принимаешь, а мне сложнее. Сколько бы я ни учила язык, я не стала своей. Мои родители, к примеру, их не поддерживают, они уже проклинают русских. По правде, в детстве я не помнила такого от них.
– Это уже слишком… – пробубнил Деян. – Не стоит бояться.
– А что делать? Ждать? Чего? Смерти?
Теперь она всерьёз заплакала, губы её дрожали. Таревицкий потянул её к себе. Она встала из-за стола, подошла к нему, села на колени. Обращаясь к ней, точно она была маленьким беззащитным ребёнком, Деян поглаживал её по голове и спине:
– Нам не надо ничего бояться. Да, страна гниёт, она… доживает, кажется, последние дни, но всему приходит когда-нибудь конец. Не всегда то, что кажется нам ужасным, приводит к печальным последствиям. Может, даже и лучше будет, если наша страна исчезнет. Уж не знаю, каким способом это случится. Но мы сами виноваты, мы доказали за все годы независимости свою несостоятельность, а чем она была вызвана (глупостью или нежеланием), – сказать не могу. Но факт остаётся фактом. И если к нам постучат русские, хорошо.
– Хорошо? – взревела Каталина. – Это тебе хорошо, ты русский, ты, но не я, не мои родители.
Деян хило улыбнулся.
– Странно, что тебе довелось вообще бывать в русской школе. Но ты неплохо говоришь по-русски, Россия приняла бы тебя за свою. Твой акцент бесподобен, дорогая.
Каталина рассмеялась, хотя слёзы были ещё мокры. Её возмущение сникло, и она капризно ударила его по плечу.
– Шуточки твои всё… А вот вовсе не смешно.
Он её нежно поцеловал. На её губах Деян ощутил солёный вкус страха перед Россией. Так вот какой он на вкус, трепет перед Колоссом, вот что чувствуют во рту на Западе, когда думают о России.
– Я пойду в душ, а то липкий весь.
Она поцеловала его с проснувшимся вдруг вожделением.
– Иди, – прошептала Каталина, манжетами толстовки протирая глаза. – Потом тебя ждёт сюрприз.
Его действительно ждал приятный сюрприз: её нагая страсть к нему, инкрустированная стонами желания, которые, как она знала, безумно ему нравятся. Помимо этого, его ожидал ещё один сюрприз, однако горький. И она, тлея мелким страданием, думала, как об этом сказать.

Они лежали в постели при погасшем солнце. Не видя друг друга, Деян и Каталина тяжело дышали. Им было хорошо вместе. В темноте Таревицкий нашёл горячую руку Каталины и сжал её.
– Я люблю тебя, – с придыханием сказал он.
Она уловила его, и сердце её наполнилось надеждой.
– А я тебя люблю, – ответила она и легла на него грудью. Её густые волосы облепили его лицо. Ему было тяжело дышать, но это не мешало отвечать на зазывные поцелуи.
Неожиданно Каталина произнесла:
– Поехали со мной, милый.
Таревицкий не сразу обратил внимание на брошенные слова. Он всё ещё её целовал.
– Так что? – повторила она, не сползая с него. Волосы её по-прежнему душили его любовью.
– Ты разве куда-то едешь? – откликнулся Деян.
Мгновение помолчав, она ответила:
– Да. Я отложила деньги на билет. Хочу купить завтра.
Деян приподнялся в постели. Голова Каталины сползла ниже, к его шершавой груди.
– Куда ты собралась? – с трепетом спросил он.
– Я хотела в Мадрид или Рим. Мне тут боязно. Мне посоветовали, пока всё не закончится в регионе, уехать отсюда.
– Кто посоветовал? – уже в негодовании спросил он.
– Родители. Они переживают за меня.
– Чёрт, опять они! Почему они вечно лезут со своими советами, особенно это касается тех случаев, когда их не просят об этом! Чёрт! – Оставив её, Деян вскочил с постели, подошёл к столу, включил лампу, свет которой скромно осветил комнату. Каталина осталась зазывно лежать на кровати. – Неужели ты настолько боишься этих… русских? Почему все их так боятся? Нет, ну конечно, если тыкать палкой в медведя на протяжении многих лет, то ничего иного ожидать не приходится, понимаешь? А многие делают вид, словно случилось что-то невероятное, на пустом месте! Удивительно! – Совершенно голый, он подошёл к столику, на котором лежали сигареты. В последнее время он пристрастился к ним, однако старался курить в моменты уж слишком эмоционально губительные, как сейчас. Он был взбудоражен, разозлён. – Я не понимаю, что с людьми. Все видят последствия, но не замечают предпосылок и причин! – раздражённо щёлкая зажигалкой, он добыл огонь. Сигарета во рту задымила.
– Мне просто страшно. Я не хочу говорить о политике, Деян. Я хочу безопасности, подальше от всего этого. Наша страна не выдержит, вот что я поняла. И я хочу, чтобы ты полетел со мной.
Таревицкий затянулся и сурово посмотрел на неё.
– Да меня там убьют. Сейчас такая русофобия, что… дьявольщина!
Каталина похлопала по кровати.
– Иди ко мне. – Деян стоял на месте, не повинуясь ей. – Прошу, милый, я… так тебя люблю, поэтому прошу улететь со мной. Ты сможешь там сидеть в доме, отдыхать, читать, я буду ходить по магазинам. А если ты со мной пойдёшь, то молчи, и всё. Мне важно, чтобы ты был рядом. И я прошу тебя об этом.
Он задумался и наконец сказал:
– Если я для тебя так важен, то почему ты не остаёшься со мной здесь? Со мной ты не ощущаешь себя в безопасности?
– Прекрасный мой человек, – с любовью обратилась она к нему, потому её голос сделался особенно ровным и нежным. Таким голосом убаюкивают капризных детей. – Я боюсь и за тебя. Ты не всесильный. Ты так же уязвим, как и все остальные. Даже военные смертны. Твоя смерть стала бы для меня катастрофой. Деньги у нас есть. Мы первое время точно выдержим. Родители мои нам смогут помочь в крайнем случае, они полетят с нами. К счастью, у них есть такая возможность. Поедем подальше отсюда. После мы вернёмся, обещаю.
Деян лихорадочно курил, словно жил благодаря едким парам табака.
– Я не уеду. Ты бежишь не только от войны, которой у нас пока ещё нет. Но и от меня.
– Не говори глупостей! – взмолилась она. – Я никогда о таком даже и не думала. Ты самый ценный человек в моей жизни. Разве могу я пренебречь тобой? Как ты можешь такое говорить?..
Она оскорбилась и тихо заплакала.
– Я не могу уехать, не могу, – мирным голосом произнёс он. – Если я уеду, то в другую сторону, на Восток.
Омытая слезами горя и обиды, Каталина бросила:
– Ты не хочешь подумать и обо мне. Ты всегда думаешь только о себе, только о себе. Я не прошу подчиняться мне, нет! Я хочу лишь твоего внимания, твоего участия. Сделай хоть раз так, как я хочу, не потому, что я так возгордилась собой, а потому, что хочу увидеть твою любовь ко мне. Неужели думаешь, что я увижу в этом твою слабость? Дурачок ты мой…
Неумолимая и страшная война развалилась в сердце Деяна, точно дородная баронесса, увлечённая баловством, плещущая наглостью и причиняющая боль.
– Прости, но я не уеду. – Так звучал его ответ, добытый при великом мучении. – Бери билет и лети. Будь в безопасности.
Каталина ощутила, что задыхается от брошенной ей скорби. Обрасти влечением друг к другу, искренне и бездонно полюбив, выстроить планы на будущее, помышлять о семье, о счастье быта, а теперь всё разрушить, вот так просто, в один миг… трудно было поверить в происходящее. Её облёк жар. Она не знала, что тут сделать. Боязнь потерять любимого человека и боязнь войны, смерти… Буйная дилемма теперь разрывала и её сердце. Как поступить? Душа желала бежать. Внутренняя истерика побуждала что-то предпринимать, но она тут же терялась, совершенно не ведая, куда податься.
Оставшуюся ночь они провели порознь. Деян сидел в кухне, непрестанно курил, пил кофе и думал о накрывшей регион истерии и безумии страха любимого человека. А Каталина, утопленная в слезах на кровати, разлагалась изнутри. Что их ждёт? Будущее пока молчало.

 
Наутро Таревицкий молча ушёл. Куда он направился – Каталина не знала. Признаться, ей хотелось побыть одной. Она тяготилась тем, что находилась рядом с человеком, с которым не может теперь поговорить, перед которым не в состоянии открыть душу. Любовь к нему уже не казалась ей такой незыблемой и стойкой, как раньше. Всё масштабно и глубинно изменилось за ночь.
А Деян договорился встретиться с другом, с которым работал в одном месте. Тот тоже слыл трудягой, важного поста занять не намеревался. Он, в отличие от Деяна, не подумал даже над тем, чтобы мучить себя иллюзиями поиска места в жизни. Он избрал простой путь: трудиться и отдыхать в своё время. Отдыхал он прозаично. Давно его душа тянулась к алкоголю. В последние годы друг пристрастился к шумным местам. Там этот человек и согласился встретиться с Деяном. Адриан Бултаров был молдаванином лишь наполовину. Мать его была молдаванкой, отец русским. Были и иные корни, но они лишь каплями дополняли общую красоту его крови. Был чуть моложе, а выглядел хуже Таревицкого. Но бодрости в нём было куда больше, чем в друге. Он всегда казался живее Деяна. Им было легко помочь друг другу не одними беседами, но и шуршащими бумажками. Убедившись в благих намерениях друг друга, они старались ничего не утаивать. Честность на честность, помощь на помощь. Таков был их дружеский бартер. Иногда они всё же сталкивались с недопониманием, однако всегда выходили из тупиков непринуждённо, словно понимали, что всё это в контексте безобидной игры под названием «поговорили, на том и хватит!», которая, безусловно, успокаивала и устраивала их. Словом, их дружба, устремляясь в будущее, укреплялась. Она представлялась подлинной.
Деян спустился в подвальный тёмный бар «Клаус». Таревицкий был подавлен, ему безумно хотелось спать, но он знал, что не уснёт, так как в его груди что-то неприятно клокотало. Кто-то подливал в сердце отравляющую смесь, потихоньку и не спеша. Ему бы хотелось избавиться от неё, но как это сделать, сказать было тяжело. Поэтому Таревицкий и решился поговорить с другом, который не раз выручал беседой. Может, и сейчас он его успокоит. Всё та же старая тяга к волшебной мысли, после которой…
Бултаров сидел у стойки, живо о чём-то сквозь музыку разговаривая с барменом. Тут было так темно, что если бы Деян не знал, что на улице утро, то с лёгкостью бы подумал, что уже ночь. А его размякшее настроение увесисто поддакнуло бы.
Бултаров носил чуть отросшие волосы, и в нём укоренилась привычка вечно их обеими руками, растопырив пальцы, причёсывать назад. В его движениях присутствовало нечто женственное, отчего Деяну становилось не по себе. Когда они только познакомились, он и вовсе подумал, что Бултаров далёк от гетеросексуальности, однако ошибся. Тот бойко любил одну девушку, с которой и поспешил Деяна познакомить, как только они сдружились. Но сейчас женственные движения друга напомнили ему о молящих словах Каталины, и приступ душевной боли ударил сильнее.
Он подошёл к стойке, похлопав Бултарова по плечу, и сказал:
– Здравствуй, мой спрятавшийся товарищ!
– О, так ты пришёл! – воскликнул Бултаров в ответ, искренне обрадовавшись Деяну. – Раньше ты отказывался со мной блуждать по таким местам, а сейчас… – Он телом чуть подался к другу, севшему напротив, и загадочно проговорил: – Перед смертью, да? Чуешь её, чуешь? – Он отпрянул, расхохотался, дал ладонью по плечу Таревицкого и продолжил: – Можешь не беспокоиться, в нашей стране нынче все чувствуют подол её платья. Смерть не за горами! – театрально округлив глаза, исторг Бултаров.
– Можно музыку потише?
– Конечно, людей всё равно нет. Бармен нам не откажет.
Бултаров сделал знак бармену, и тот, из уважения и за хорошие чаевые, убавил звук. Теперь говорить было приятнее.
– Что-нибудь выпьешь? – предложил Бултаров.
– Да. То же, что и ты.
– Ух ты! Да ты точно переменился, парень. Осталось ещё бросить книжки свои глупые читать, цены бы не было. – И вновь он лихо рассмеялся.
– А ты чего такой весёлый?
– Не так быстро, мой друг. Рассказывай, что у тебя стряслось? – Бултаров заказал две порции виски. – А после я расскажу, какие приятные новости появились у меня.
– Приятные… хоть у кого-то что-то складывается без огорчений. – Виски уже находилось в его руках. – Каталина улетает. А я не хочу.
Бултаров ехидно скривил губы.
– Ещё бы! Русский солдат несётся к своему сыну, брошенному в Молдове.
– Не очень смешно.
– А кто смеётся, друг? Всё очень серьёзно, очень. Но ещё есть шанс, что к нам заглянут господа румынчики.
Деян озлился.
– Ты так говоришь, словно это какие-то ребятишки с соседнего двора.
– Так и есть, – легко отвечал Бултаров. – Только с автоматами и крикливыми призывами. Они давно ведь на нас поглядывают, а? Точно мы какая-нибудь симпатичная девчуля.
– Если так случится, то беды не миновать. Будут столкновения. Начнётся хаос. Я даже не представляю, как это примут Приднестровье, Гагаузия и Север.
Бултаров слушал и, смакуя, пил.
– Да уж, добром это всё точно не кончится. Наша малышка, – так Адриан обозначил Республику, – умирает и без всяких чужих сапог. Пора бы прикупить гробик. Я за красный… с белыми рюшами. Как тебе?
Деян с неудовольствием поглядел на Адриана.
– Тебя это так радует? Радует, что скоро и у нас руины родятся?
Бултаров заказал ещё виски.
– Недавно ты сам сказал, что если что-то и начнётся, то быстро закончится.
– Да, это так, но… я пошёл дальше. Кто здесь будет? Что будет после того, как всё закончится? Я думал над этим целую ночь.
Не отвечая на это, Бултаров вернулся к началу:
– Оставь эту молдаваночку, забудь её. Кажется, она пытается тебя опрокинуть.
– Я точно никуда не поеду, но оставлять её не хочу.
Бултаров хмыкнул.
– Тогда всё само распадётся. Ты ведь понимаешь это и без меня.
– Печально. Но я снова себя утешаю, словно это не моя вина. Если так случится, значит, не моих рук дело, я не прогонял человека, он сам… – Деян устало провёл влажной от волнения ладонью по лицу. – Зато у меня есть друг. Что бы ни случилось, мы поможем…
Бултаров указательным пальцем быстро повёл из стороны в сторону.
– Об этом я и хотел тебе кое-что рассказать. Я улетаю. Со Светой. Это была моя инициатива. Она не хотела улетать, желала остаться здесь, но мне повезло, она верна и послушна. Я её люблю за это безумно. Мечта, а не женщина. Всегда за мной, это упоительно, истинное счастье мужчины. – Он поднял стакан с виски и допил его.
– И ты туда же? Скоро тут никого не останется. Одни старики и…
– Ты, – резво ввинтил Бултаров и рассмеялся. – Герой, русский человек, стойкий и непоколебимый! С тобой Республика в безопасности.
Не обратив внимание на очередную злую шутку, Таревицкий попросил ещё алкоголя.
– Но куда ты улетаешь и на какой срок?
– Сицилия, друг мой, – удовлетворённо произнёс Бултаров, мысленно представляя, как Средиземноморье украсит его жизнь. – Блаженное место! Я языка не знаю, ну и ладно. Я, как и ты, не особо владею молдавским, но мне это не мешало как-то тут жить. Как-нибудь справимся. А деньги на первое время найдутся. Не такие уж мы и дураки, а? А время… уж лучше бы навсегда!– И он счастливо подмигнул.
Деян видел, что Бултаров настолько упоён предстоящим полётом на Сицилию, что совсем позабыл о сочувствии. Он не чувствовал его беды, его трагедии. Если Каталина теряла свою любовь, то Деян терял дружбу. И всё так же неожиданно и смертельно.
– Я пойду, – поняв всё, сказал Таревицкий. Он поднялся. – Удачного тебе полёта. Возможно, мы когда-нибудь увидимся.
Бултаров вдруг схватил его за руку. От прежнего веселья ничего не осталось. Твёрдо посмотрев Деяну в глаза, он спросил:
– Ты не хочешь улететь с нами? Я не желаю тебя бросать вот так. Не так должно всё закончиться.
– Я остаюсь, – дал стойкий ответ Деян. – Но это не означает, что всё кончено. Пока все ещё здесь, пока все рядом.
Бултаров выпустил руку, дав Деяну идти дальше. Когда Таревицкий поднялся по ступенькам к выходу, Адриан кинул ему напоследок:
– За виски не беспокойся. Я оплачу.
Музыка снова зазвучала громче.

Какое-то время Деян не решался вернуться в квартиру. Он, уставший и измокший, бродил под тёплым солнцем по стадиону, почти пустому. Неподалёку ходили группой пожилые люди. Они казались ему одинокими и потерянными. О чём они думают, когда их жизни почти закончены? Какие чувства они испытывают? Есть ли радость в них? И чем он сам отличается от этих людей, пусть и молод ещё? Внутри Таревицкий ощущал себя точно таким же, как эти люди, находившиеся при смерти. Какие перспективы его ждут, появится ли у него семья, дети? Найдёт ли он свой путь? И если да, то где именно и опять же с кем?
Он обернулся, чтобы навскидку примерить, где какое направление. Он искал Восток. Найдя его, он воткнул свой томный бесхитростный взгляд вдаль и подумал: «А где-то там стреляют, где-то там слышны взрывы. И они приближаются. А когда приблизятся, что последует за этим?» Его нутро тянуло в том направлении, откуда, как казалось многим нынче, исходит угроза. Ему не хотелось бежать прочь, как Каталине и Адриану. Он думал о том, что обязательно когда-нибудь двинется на Восток. Только там бы он смог жить счастливо. Его могут осудить, обозвать или проклясть за взгляды и ощущения, но это ведь его взгляды и ощущения, он их не крал, он заработал их честно, нисколько не стыдясь. Деян понимал это и был горд, пусть на чувстве и сиял флёр наивности.
Ещё с полчаса он ходил кругами, а после направился к своему дому. Войдя в квартиру, Таревицкий обнаружил, что Каталины и её вещей нет. На столе в кухне лежала записка. Текст был написан на молдавском языке, что свидетельствовало о брошенном ему пренебрежении, об отдалении, которое она не преминула подчеркнуть. Никогда она ещё не оставляла записок на молдавском. Он прочёл, уловив общий смысл: «Я уехала к родителям. Сегодня мы купим билеты. Ты ни о чём не должен жалеть. Если ты считаешь, что прав во всём, о чём говоришь, хорошо. Я поняла тебя. Но я не могу принять человека, который пренебрёг мной. Ты предал меня. Я улетаю, улетаю. Может, мы ещё когда-нибудь увидимся».
Деян аккуратно сложил лист бумаги и бросил в мусорное ведро.
«Интересно, а получу я пару прощальных строк от Адриана?» – вдруг подумалось ему. На его лице размокла кислая улыбка.
Окна его квартиры выходили на Восток. Он смотрел туда и видел лишь мирное небо. «Что меня ждёт? Что ждёт маленькую Республику?» – твёрдо спросил он себя.
Ответа не было. Будущее вновь замолчало.