Обшлаг воспоминаний

Уже несколько лет что-то всё не ладилось. Поначалу тень несчастий была тонкой и слабой. Поскользнулся беспричинно и вывихнул ногу – ерунда. Пошла сыпь по телу – пустяк, вылечим. Напала хворь, депрессия чувственно обняла – ничего, справиться можно и с этим, хоть и труднее. И от таких мелочей, казалось, было не убежать. Они окружали, портили жизнь, докучали своими визгливыми настроениями, однако Николай Клюринский боролся с ними. Человек он был неслабый, понимал, что в жизни и не такое воцаряется, потому как-то молча сносил всё. «Подумаешь, и это проблема? Многие живут хуже меня, а у меня так… затруднения, невезение. Всё пройдёт». Вот трагедия, всё же Клюринский ошибся. Мелкие неприятности и неудобства не только не ушли, они переросли в нечто большее, громоздкое и опасное. Волосы начали выпадать, зрение упало, причём потускнели даже краски наблюдаемого мира, мог запросто забыть свои мысли или вовсе запамятовать дорогу домой. Физические недуги фатально измотали его последнюю неделю. Его испуг был оправдан, ведь не время для таких усугублений! Клюринскому месяц назад исполнилось двадцать девять лет. Молодой! Но что с ним не так? Когда он думал о жизни, которую вынужден был носить в себе, сердце его гулко билось, обещая резнуть грудные кости, жар подступал, голова мутнела… и всё, здравствуй, бодрое утро, изнуряющий полдень и неугасающая в дрожи ночь. Он похудел, подурнел, кожа стала коричневатой. «Что-то мне совсем мрачно», – напоминал себе сотню раз в день Николай, позабыв о былой смелости, об оптимизме, только легче от этого не стало. На его физическом состоянии жизнь-злодейка не остановилась. Выяснилось два дня назад, что у Клюринского откуда-то появилась задолженность по кредиту. Вот так номер! А никаких кредитов он никогда не брал, в долги не влезал. Он сперва поразмыслил, что тут какая-то совершенная и идеальная ошибка, но банк выразил убеждённость, что он непременно брал кредит. Ему даже показали записи с камер, где отчётливо видно, как он бывал у них такого-то числа, как живо общался с представителем банка такого-то числа, который, как оказалось тут же, узнал Клюринского и без промедления заверил, что помнит его, что они оформляли кредит в таком-то числе. Сумма была внушительной. «Ничего не понимаю, совсем ничего не смыслю!» – как-то вяло он возмутился, вернувшись домой. Всю ночь он думал о том, как такое могло случиться. Неужто он и вправду оформил этот кредит, обретя ещё одно несчастье? Но что на него нашло? И где же деньги?
Размякнув на кровати, он мотнул плечами и сказал самому себе: «Честно, не знаю, где деньги».
Надо выразить, что даже на этом потрясения Клюринского не остановились. Эта краткая предыстория служит аккуратной дорогой к кульминационной сцене его злополучного удивления и принятия.

 
Николай Клюринский почти не спал. Всю ночь его мучили кошмары и видения. Старался он убежать и покинуть самого себя, да как-то всё не выходило. Молодой человек лениво, с каким-то даже трудом поднялся с кровати, подошёл к окну и растворил чёрные драпировки. Свет халтурно хлынул в его комнату. Он оглядел сад и прилегающую к нему улицу. Птицы по-летнему шушукались, собаки где-то вдалеке старательно лаяли, раз или два вскрикнул ребёнок. Солнце показалось Клюринскому необычным: оно виделось ему блеклым, обёрнутым в целлофановый пакет, а вокруг рассеялся туман. «Ничего не понимаю… туман и летом? Впервые такое вижу здесь».
Николай оделся и спустился в кухню. Отец, стройный, свежо выглядевший, не спеша ел булку с шоколадом, запивал её горячим кофе, а на столе в маленьком белом блюдце ожидала очереди горсть арахиса.
– Привет, пап.
– Здравствуй. – Отец оценивающе поглядел на сына. – Тебе сегодня лучше?
Клюринский налил себе кофе и тоже схватился за булку.
– Как обычно. – Отец кивнул, кажется, совсем не удивившись ответу; тот был так привычен. Прожевав несколько мучных укусов, Николай спросил, щурясь в подозрении: – Тебе не кажется, что сегодняшнее утро весьма пугающее?
Отец внимательно посмотрел на сына. Он ответил не сразу:
– Да нет, всё привычно. А что тебя смущает?
– Как-то всё… туманно, нет? Нет ясности.
– Тебя вновь беспокоит зрение? Может, ты сходишь к окулисту ещё раз? Есть ухудшения?
– Вот не знаю… – апатично протянул Николай.
– А что с твоими татуировками? – встревожившись, спросил отец.
Клюринский работал татуировщиком с двадцати двух лет. Арендовал помещение не без помощи отца, но вскоре овладел делом, вернул выделенную помощь и трудился с того момента самостоятельно. Он был человеком талантливым, хоть и никаких художественных заведений не осилил. В нём беспрестанно жила индивидуальная душа творца. Татуировки покрывали почти всё его тело. И сейчас, когда он сидел в чёрной свободной футболке, чёрные произведения его искусства выпирали на свободных руках и шее.
Клюринский поглядел на них, и новый приступ беспокойства завладел им.
– Боже, что с ними? – взревел с болью на вскинутых бровях и округлых глазах Николай.
Татуировки потеряли чёткость. Всё размякло, как если бы чернила размыли водой.
Клюринский бросил есть, резко поднялся, вытянул перед собой руки, разглядывая их в недоумении, а после кинулся в ванную.
– Сын! – крикнул отец, встав за ним. – Куда ты? – Но не пошёл за ним. Он снова сел, но уже без всякого беспокойства.
В ванной Клюринский снял футболку, стянул джинсы. Не осталось ни единого чёткого фрагмента искусства на теле. Всё помутнело и разъехалось. Ему не казалось. Это заметил даже отец. Он заплакал. Всё шло против него. Ещё немного, ещё чуть-чуть… и что потом? Он умирает? Сходит с ума?
Николай недолго пробыл в слезливом огорчении. Быстро одевшись, он направился в кухню. Отец продолжал есть и пить кофе.
– Не беспокойся, пап. Я… что-нибудь придумаю… с этими татуировками. Я разберусь. Ты только не волнуйся.
Отец повернул к нему голову и спросил:
– Ты о чём?
Клюринский смешался. Новый приступ беспокойства пленил его. Он ответил:
– Ничего, всё в полном порядке.

 
– Вы в порядке? – спросила его девушка, которой он дорисовывал красное дерево на запястье. – Вы совсем плохо выглядите.
Руки Клюринского дрожали, но он держался, искусство превыше недомоганий. Он тяжело дышал, но он справлялся, ведь работа не доделана. Перед глазами всё плыло, но он может завершить работу и вслепую.
– Готово! – торжествующе заключил он.
Девушка с беспокойством следила за Николаем.
– В салоне душновато, – избегая её взгляда, говорил Клюринский. – Зной истощает меня. Это привычно.
Девушка недоверчиво его слушала. Перед тем как уйти, она заботливо дала совет:
– Отдохнули бы вы сегодня, собрались бы с силами. На пользу сегодняшний трудовой день вам не пойдёт, уж поверьте мне.
Она вежливо попрощалась с ним. Он остался в салоне один.
На час дня был записан человек. А после ещё один на четыре. Клюринский позвонил им и попросил понять его:
– Я хотел бы перенести наши встречи, – говорил он обоим в волнении, – я обязательно скину цену на треть.
Люди радостно согласились.
– Отлично, – сказал он им на прощание.
Однако домой Клюринский не отправился. Оставшись в салоне, он бездвижно сидел до позднего вечера в кожаном кресле, попеременно разглядывая улицы и свои руки, словно заляпанные в грязи. Он не подозревал, что новоприобретённые неведомым несчастьем трудности покажутся мелочью, ведь случится вот что…

 
Клюринский стоял на пустой дороге напротив родного двухэтажного дома. Последние годы он и отец жили под одной крышей. Ссор никаких не встречали они, во многом ладили. Жизнь казалась умиротворённой. И им обоим не на что было жаловаться.
Отвратительные ощущения его утреннего потрясения чуть сникли; было темно, мысли об иных странностях тоже улеглись, поруганное искусство слилось с природой, потому не беспокоило душу. Даже зрение, казалось, улучшилось.
Вдруг загорелся свет в окне соседнего дома. Оттуда же послышался звук отворённой двери. За ней заскрипела убогая калитка. На дорогу вышел низенький и дряхлый старичок. Он тяжело передвигался. Клюринский узнал его, этого доброго соседа, и пошёл ему навстречу.
– Добрый вечер, Степан Андреевич. Как вы? Не торопитесь.
– Добрый-добрый, – весело подхватил сосед.
– Выглядите бодро, но в вашем возрасте обманываться вредно.
Степан Андреевич махнул рукой. И тут же загорелся свет фонаря, под которым они стояли.
– Вы прямо-таки волшебник, – сказал Николай, длинно улыбаясь.
– Какой уж там. – Неожиданно старик погрустнел. – Какие отношения у тебя с отцом?
Клюринский вспомнил пугающую реакцию отца, увиденную сегодняшним утром. Его лицо омрачилось. Снова зацвели коварные ощущения и дурные мысли.
– В целом… – Он попытался растопыренными ладонями парящих рук, как бы рисующих что-то в воздухе, объять всю свою жизнь. – Знаете, в целом неплохо. Да, точно.
– Да-да… – протараторил Степан Андреевич. – А не ругались ли вы в последнее время?
Клюринский нахмурился. Его начал смущать путь разговора.
– Нет, а почему вы спрашиваете об этом?
Старик мялся, не зная наверняка, стоит ли говорить о том, что узнал.
– Не томите меня, Степан Андреевич. Я пусть и молод, но могу в любой момент помереть от нехватки знаний.
Старик ехидно улыбнулся, потрепал карандашной рукой по плечу молодого человека и только сказал:
– Ну зайди в дом. Сам всё узнаешь.
Клюринский недоверчиво глядел на Степана Андреевича.
– Давай-давай, иди. Ты должен это увидеть сам. Не хочу портить впечатления.
Николай ничего не успел сказать. Степана Андреевича не стало. Калитка заскрипела, дверь захлопнулась, свет погас. Как будто никогда его и не было рядом.
Он поглядел на окна первого этажа своего дома. Всё поросло тёмным сном.
Ему было беспокойно, однако он всё же сделал шаг вперёд, за ним второй… Дом постепенно возвышался перед ним.

 
Николай, не заходя в кухню, находясь поодаль от неё, всё же видел кое-что. Какая-то женщина сидела за столом напротив отца. Они мило беседовали. На столе стояли две тускло горящие свечи. Было непривычно видеть, как отец общается с женщинами. Он давно от них отрёкся, не веря ни словам их, ни поступкам.
Наконец он вошёл в кухню, почти бесшумно. Лицо женщины обернулось к нему, и Клюринский не поверил в происходящее.
– Мам?
– Привет, дорогой.
Клюринский поглядел на отца, безмерно счастливого.
– Что она тут делает? – спросил он строго и недоумевающе.
– Сын, она всё поняла, она поняла и приняла свои ошибки. Она вернулась к нам. Теперь мы будем семьёй. – И отец чувственно вздохнул, точно ему было лет шестнадцать.
– Прости, что?! – не верил Клюринский снова. – Она ушла от нас, когда семья была нужна нам, тебе и мне. Она бросила нас, ты забыл, пап? Ты даже нанял каких-то людей, чтобы без её участия всё быстро расторгнуть, и сейчас мне говоришь, что ты её прощаешь? – Он всплеснул руками. – Да сколько мужчин у неё уже было за эти годы! И ты так просто примешь её? Вот так легко? Нет, скажи, что я ошибаюсь!
– Мой родной, – вмешалась мать, – я так тебя люблю, мне так тебя не хватало все эти годы… Ты бы знал…
– Не смей! – ткнул он пальцем в лицо матери, видевшееся трогательным (по-настоящему ли?) и освещаемое крошечным пламенем свечи. – Ты бросила меня, сказала, что отныне я живу сам по себе, а ты желаешь пожить для себя. Было такое?
– Может быть.
– Может быть? То есть ты уже и забыла, что сама говорила? Удивительная у тебя способность забывать всё то, что когда-то эмоционально говорила.
– Я изменилась. И теперь я буду с вами, милый.
От возмущения губы Клюринского буркнули.
– Это ты поздновато, мамулечка. После твоего обращения со мной, как к слуге, как к рабу без права выхода к своим целям и мечтам… Ты меня осудила за выбор моего искусства! Ты! Неужели стоит отрекаться от сына, если он желает идти своим путём? Скажи! Ну скажи! А, нечего сказать?
– Я хотела тебе лучшего будущего, – тихо произнесла она.
Клюринский отвечал раздражённо и громко:
– Какая красивая сказка. Жаль только, её транслируют так часто в жизни, что надоедает. Как-то, знаешь, всерьёз не воспринимаешь.
– Но я правда тебя люблю…
Резким движением руки Клюринский остановил её.
– Довольно мне твоих басней. Я бы советовал тебе уезжать туда, откуда ты прибыла. – Николай теперь смотрел на отца пристально. – Я понимаю её, она крутится, выёживается, хочет не проиграть в этой жизни, поудобнее бы расположиться, но ты-то как клюнул на это? Как ты её простил и принял, я никак не могу взять в толк? Она уехала, лгала, что с тобой до сих пор, но после призналась, что всё было не так, что у неё были мужчины, а ты сейчас всё признаёшь, принимаешь? Как это вообще возможно?
Отец, кажется, ничего не слышал. Его лицо сияло от счастья. Он всё глядел на любимую жену.
– Я всё ей прощаю, всё… – говорил он искренне. – Как хорошо, что ты вернулась.
– Боже! Какая низость, какое унижение. Так, – Николай вновь обращался к женщине, которая, так выпало судьбой, была его матерью, – ты собираешься сейчас же и уматываешь отсюда. Поняла? Если отец и верит всем этим байкам, то я не такой глупый мальчик. Ты слышала? Собираешься и снисходишь до улицы.
Мать зарыдала. Её слёзы, соперничая с каплями воска, катившимися по стволу свечи, тянулись к земле. Отец, завидев её печаль, озлился на сына.
– Хочешь знать, что мы планируем? Мы возобновим брак, она останется в этом доме. Никуда ты её не прогонишь! – Он хлопнул ладонью по столу, свечи подпрыгнули, дрогнуло пламя, и его тень дёрнула черноту кухни. – Если тебе не нравится наша семья, уходи.
Минуту Клюринский стоял неподвижно и смотрел на родителей в плотном недоумении.
– Хорошо, ты сказал достаточно, чтобы я поступил правильно.
Николай закивал головой, медленно развернулся и поднялся в свою комнату собрать вещи.
Ему было куда идти. Отец когда-то приобрёл маленькую квартирку и вручил её в полное пользование сыну. Несмотря на это, сын продолжал жить в доме: здесь было уютно, тихо, к тому же он не выносил одиночества. Сейчас деваться было некуда. Через двадцать минут после разговора он вышел из дома. Стоя на дороге и держа в руке сумку с вещами, Николай думал было зайти к Степану Андреевичу, но никак не решался. Что он ему скажет? И Клюринский твёрдо пошёл прочь.

Открыв дверь квартиры, до которой давно не касался, он почувствовал свободу и лёгкость. Отсюда его никто не прогонит, никто не оскорбит злобным присутствием, никто не осмелится спорить с ним. Здесь мог быть один хозяин – он!
В полной темноте он прошёл в комнату, бросил сумку на пол, нашёл диван по памяти, сел и, уперев локти в колени, а лицо окунув в ладони, громко заплакал. Он плакал долго, пока не вышло всё страдание. Когда ему сделалось легче, Клюринский пошёл в кухню. Вспомнилось, что там была бутылка вина. Так хотелось довершить облегчение, выпить, забыться и лечь спать.
Он вошёл в миниатюрную кухоньку, включил свет, и тут же его ноги обмякли от увиденного.
– Привет, Коля.
За столом в обтягивающем голубом платье сидела девушка, которую когда-то он звал своей любовью.
– А ты как тут оказалась? – спросил он, жмясь к стенке.
– Сколько времени мы с тобой не общались? Как давно это всё было, а? – спрашивала она кротким голоском, таким приятным, волнующим, таким до печали знакомым. – Но я не могу тебя забыть. Я старалась, но не могу.
Клюринский не находил слов для ответа. Он плечом упирался в стену, с кошмаром глядя на неё.
– А ты… ты помнил меня?
– Как ты оказалась здесь? – пропустил он её вопрос.
– Ты сделал когда-то для меня ключи. Не отобрал их, замок не менял.
Он молчал.
– Так ты думал обо мне?
– Да, я думал, – медленно ответил он.
– А думаешь? – не уступала она. – И любишь ли меня сегодня?
Клюринский понемногу отходил от удивления и ужаса. Бутылка вина высилась на столе. Он плавно подошёл к нему и сел.
– Не могу поверить, что твои глаза снова смотрят на меня, смотрят так, как раньше, – говорил Николай разваленным голосом.
– Это была глупость, – еле слышно произнесла она.
– О чём ты?
– Я о нашем расставании. Мы вспылили, не думая о будущем. И теперь мы погибаем. Ты ведь погибаешь без меня?
– Я всё ещё не могу поверить, что ты тут…
– А не надо верить. Я тут, и на этом всё. Это реальность.
Клюринский встал, подошёл к небольшому шкафчику, достал два бокала, штопор, вернулся к столу и сел.
– Нам надо выпить, – сказал он, откупоривая бутылку. Вид его неожиданно стал грубым.
– Что тебя беспокоит, моя любовь? – заметила она его раздражение.
Он не сразу ответил:
– Вы одновременно появились. Мать и ты. Это совпадение меня, признаюсь, сильно пугает, Кристина.
Она хмыкнула.
– Всё-таки вернулась? Я догадывалась, что так всё и будет. Знала, что она вернётся. Мы с тобой это обсуждали.
– Почему ты не вернулась раньше? Почему только сейчас? – спросил Клюринский с горечью, с глубокой обидой на неё.
– Я боялась. Вдруг ты бы меня не принял? И что тогда?
– У тебя кто-то был?
Кристина по-детски улыбнулась.
– Я любила и люблю лишь тебя. У меня никого не может быть, кроме тебя. Разве я бы пришла, будь у меня кто-то, кого я бы любила сильнее, чем тебя?
Клюринский невольно сравнивал её с матерью. Нет, это были разные женщины, совершенно далёкие друг от друга. Одна лгала, обманывала, подчиняла, другая хранила преданность и верность даже в отрыве от человека. Не это ли самое надёжное доказательство любви?
– И что ты хочешь делать теперь? – спросил Николай уже с какой-то искрой и надеждой.
Кристина всё смотрела на него участливо и заботливо.
– Я хотела бы остаться с тобой, вернуть то, что было между нами. Я помню, как нам было хорошо, я помню, как рядом с тобой ощущала себя неповторимой, лёгкой. И я знаю чуть больше: ни с кем, кроме тебя, так хорошо не будет.
– Единственное, что мне хочется сейчас сделать, – обнять тебя.
– Так сделай это, милый.
Они встали и подошли друг к другу. Их движения были спокойны, как река в тихом месте. Они сплелись в долгожданном объятии. Но и объятий не хватило, чтобы выразить всё ещё живую привязанность. Николай и Кристина поцеловались.
– Останешься здесь. У меня есть вещи с собой, наденешь что-то моё, – прошептал он.
– Угу.
Он пошёл в комнату, взял футболку и шорты. Когда вернулся, её не стало. Клюринский обвёл неуёмным взглядом кухню. Потом он двинулся в ванную, но и там Кристины не оказалось. Отпер входную дверь, на лестничной площадке было так же пусто и безмолвно.
«Неужели я схожу с ума? А что, если и мать была ненастоящей? Что, если всё это мне привиделось, а я взял и уехал сдуру? Бедный отец. Он, должно быть, беспокоится за меня».
Он направился было в комнату за сумкой, как тут позвонил телефон.
– Виталик? – спросил он, сняв трубку. – Я тебя уже пару лет не видел, откуда ты?
– Приветствую тебя, мой друг. Не ожидал, я знал это. Хотел устроить сюрприз.
Радость Николая внезапно иссушилась.
– А ты настоящий?
– Если ты сомневаешься, можем прямо сейчас встретиться. Я врежу тебе, и ты убедишься в том, что всё более чем реально.
Клюринский рассмеялся.
– А знаешь, давай. Подъезжай к отцовскому дому. Там и проверим.
– Жди.
Разговор закончился. Но тревога вновь пенилась в нём. Стоя в недоумении, он только спросил себя: «Что происходит с моей жизнью?»

 
 – Ау, чёрт, зачем ты ударил меня? – спросил Клюринский, выплюнув на ладонь толстый боковой зуб.
Они стояли на дороге перед его домом.
– Я же обещал доказать тебе всю реальность. Поверил? – с нездоровой усмешкой спросил Виталий, плотный и невысокий парень.
– Да уж, тут трудно не поверить, когда зубы сыплются на ладонь. Но можно всё-таки было обойтись без этого.
– А вот зря веришь!
– То этот Степан Андреевич готовит мне сюрпризы, то мать, то…
– Степан Андреевич? – удивлённо и довольно спросил Виталий.
– Да, сосед мой, ты же его должен помнить, – указывая на плоский домик, ответил Николай.
Виталий громко рассмеялся.
– Ты так шутишь, да? Ну да, молодец. Считай, у тебя получилось.
Махнув рукой, как пушкой, Николай выпалил выпавший зуб в сад своего дома.
– Какие шутки? Я серьёзно.
– А ты в курсе, что Степан Андреевич умер как раз перед твоим возвращением с учёбы, лет восемь назад?
– Прости?..
– А что… прости? Он умер, старость, рак… обычное дело.
– Но я видел его. – Николай ошарашенно глядел на Виталия. – Он стоял передо мной, как живой, ей-богу.
– Ты пугаешь меня, друг.
Клюринский сел на землю. Стоять он не мог. Обхватив голову руками, он стонал:
– Что со мной?.. Что происходит?..
– Ну, хватит ныть, – ненавязчиво просил Виталий. – С тобой всё в порядке. Не утрируй. Тебе всего лишь привиделось.
– Мне не привиделось, понимаешь?! – закричал Клюринский. – Я видел его собственными глазами, он был живым, как ты сейчас! Как я!
Свет в окне дома Степана Андреевича ожил. Дверь открылась, после калитка звякнула.
– Чего вы тут орёте?! А ну уходите, а то как лопату из сарая выну, ух и будет вам после, ног не досчитаетесь! – кричал старик.
– Простите, Степан Андреевич, будем тише, – легко отвечал Виталий. – Ложитесь спать. В вашем возрасте вредно так напрягаться.
Клюринский вскочил на ноги и на три шага отпрянул от Виталия.
– Кто ты? – в страхе спросил он.
– Это шутка? Что за глупые вопросы?
– Мы только что говорили о том, что Степан Андреевич умер, но ты с ним беседуешь, словно всё в порядке. Тебя это не смущает? А меня да. Я повторяю вопрос: кто ты?
Виталий снова покрылся смехом.
– Ты точно шутишь, да?
Под светом фонаря Клюринский мотал головой.
– Ладно.
Николай ждал от друга или того, что называлось его другом, опасного напора, но Виталий, наоборот, пошёл к калитке Степана Андреевича.
– Ты так и будешь там стоять? Пошли, – позвал с собой Виталий.
Было слышно, как Степан Андреевич и Виталий поздоровались, обменялись смешками и исчезли в доме. Клюринский остался стоять на дороге, потерянный, обезумевший. Ни единого объяснения наблюдаемой вакханалии он дать не мог. Это было мучение с вкраплениями жизни.
Спустя полчаса Клюринский решился войти в дом Степана Андреевича. Те сидели за деревянным, дырявым и старым, как хозяин, столом и о чём-то говорили. Когда на пороге появился Николай, они не прекратили тихого разговора.
– Мне кто-нибудь объяснит, что творится здесь, потому что моих сил уже не хватает? – обессиленно спросил Клюринский, прерывая их.
Степан Андреевич пригласил Николая сесть на стул у запыленной кровати.
– Ты не догадываешься? – спросил старик с сочувствием к молодому парню.
Клюринский, не глядя на них, удручённо водил головой.
– И даже никаких подозрений нет? – спросил Виталий холодно.
Клюринский поднял на друга глаза.
– Если бы я только мог догадаться… Видимо, я слишком глуп. – И он снова потупился.
– Ты позабыл о смерти родителей?
Николай встрепенулся.
– Как? Когда?
– Четыре года назад. Они поругались, какое-то время не жили вместе. Мать куда-то летела, самолёт рухнул, отец, продолжив её любить и не выдержав горя, умер вслед.
– Этого не может быть… – тихо произнёс он. Потом голос укрепился и сделался громче: – Этого не может быть!
Виталий скрестил руки на груди и фыркнул:
– Зачем врать тебе? Ты хотел правду, вот она.
– Но как это может быть правдой, если последние годы я живу с отцом в одном доме. И сегодня я его видел!
– Это не они, не твои родители, – вымолвил Степан Андреевич. – Тебе пора это понять.
– Тогда кто? – в недоумении спросил Николай.
Погребальное молчание обжилось в скромной комнате.
– Ну не томите же меня, – обрушился Клюринский на них ленивым недовольством и встал со стула, посчитав, что это придаст ему внушительности.
– Твои воспоминания. Они – всего лишь твои воспоминания, которые живут своей жизнью.
Долгое время Клюринский молча бегал глазами по лицам этих двух людей, которых он…
– А вы? Вы тоже?.. – спросил он в наваждении.
– И мы тоже, – ответил Степан Андреевич.
– Но почему я тогда не помню, что вы мертвы? – боролся Николай.
– Воспоминания похожи на живых людей. У них свои судьбы. И они меняются, хаотично и непредсказуемо. Сегодня ты помнишь меня живым, и мы тут, а завтра… тут будет пусто. А через какое-то время на месте моего дома ничего не останется, возможно. Уж как пойдёт, мой милый мальчик.
Николай озадаченно посмотрел на Виталия.
– А с тобой что?
– Не знаю. Я не стал спорить со Степаном Андреевичем, потому что не знаю, жив ли я на самом деле. Ты меня помнишь своим другом, немного задиристым и готовым прийти в любой момент на помощь. – Виталий кивнул. – Такой я и есть, как ты представляешь. Да, всё так.
– Пусть мы являемся твоими воспоминаниями, но и у нас есть свои. Эта цепочка бесконечна. Но её легко прервать, вот хрупкость из пыли! – заключал Степан Андреевич.
– Боже! Я точно болен. Мне нужен врач. Всё, что вы говорите, – несуразица.
– Не нужен тебе врач, Коля, – с сожалением говорил Виталий. – Тебе лишь нужно принять то, что услышал от нас. И тебе станет легче.
Клюринский не ощущал более упадка сил. Он бунтовал против слов Виталия и Степана Андреевича. Он резко встал со стула и двинулся к выходу, однако его остановили слова, к которым подготовиться никогда бы не смог.
– А самое волнительное в том, что и ты лишь чьё-то воспоминание, – подытожил Виталий. – Ты лишь невнятная тень себя подлинного. Кто-то тебя ещё помнит, но воспоминания о тебе вянут, стираются. Вот почему с тобой происходят беды, несчастья, почему чувствуешь себя плохо.
– Кристина… – тихо произнёс он.
– Это твоя любовь?
Клюринский, ничего не ответив, спросил:
– А что со мной настоящим?
Степан Андреевич и Виталий переглянулись.
– Никто не знает, какой ты в жизни, – сказал Виталий честно. – Может, ты всё ещё молод. Может, зрел. Может, стар. А может, и вовсе умер.
Клюринский задумался вслух:
– А я настоящий тоже могу помнить о Кристине? И с ней там, в тех воспоминаниях, происходит нечто подобное?
Виталий кивнул:
– Это не исключено. А возможно, она ещё далека от понимания, что является лишь воспоминанием. Кто знает точно, как сильно и преданно ты настоящий её помнит, если вообще помнит? Этого никто знать не может.
– Я всё понял, – принял он. Стоя в дверях, Клюринский спросил напоследок: – А что дальше?
– Совет такой же, как и для настоящих людей, незатейливый: живи, пока есть возможность. И цени каждый миг своей выпаренной жизни.
Клюринский вышел из дома Степана Андреевича и встал на глухую дорогу. Сунув руки в карманы, он поднял голову к фонарю, светившему тускло, почти мертвенно. Теперь Николай знал, что с ним происходит, но не это облегчило его душу. Виталий сказал, что воспоминания живут своими судьбами, что у них свои воспоминания, а у тех… Бесконечность, легко прерываемая! Но пока он жив, пока он тут, ничего не мешает ему вспомнить Кристину и жить с ней до конца дней, не страшась ни о чём. Это всего лишь новая жизнь, новая её форма, её ответвление. Хвала тебе. То ли жизни, то ли человеку, внезапно объявившемуся в обольстительных чувствах.
Возвращаясь в квартиру, Клюринский об этом уже не думал. Он поклонился вере, говорившей, что в следующие годы всё как-то уладится.