На разных полюсах

(советский рассказ)




      Поутру, в половину девятого, спеша на работу, Алла Степановна Румянцева часто  встречала эту пожилую женщину. Она спускалась откуда-то сверху, цепко хватаясь за поручень левой рукой, а  на правой у неё висела большая чёрная сумка. Сумка была старой и потёртой. Алла Степановна почему-то всегда стеснялась смотреть на старуху и говорить ей «здрас-сьте» как давней, но незнакомой соседке, а всегда смотрела на эту сумку как на вещественное доказательство того, что жизнь её хозяйки  такая же вот помятая и тусклая…

       Выйдя во двор, Алла Степановна садилась в свои белые Жигули-трёшку  и ехала обычным маршрутом на службу. Начинался обычный рабочий день, в котором всё было без перемен: рабочий стол с детскими фотографиями дочери, сослуживцы, чертежи, куча нерешённых вопросов, обед и покупки, сплетни о повышениях-понижениях, головная боль в конце дня и тоскливое сознание того, что завтра всё это снова повторится.

       Свою работу она не любила, относилась терпимо как к чему-то скучному, но обязательному, как, скажем, стирка или мытьё посуды. Тем не менее, в конструкторском отделе секретного предприятия её считали не только хорошим, но и инициативным инженером, с ней советовался даже сам руководитель Управления. Но, что толку! Продвижения по службе никакого – у неё, ведь, образование среднетехническое, а учиться женщине, обременённой заботами по дому, да ещё в сорокалетнем возрасте?.. Хм… Абсурд! Впрочем, думалось ей, она сама виновата, что слишком хорошо зарекомендовала себя на службе. Просто она относилась ко всему добросовестно, не как многие, а вникнуть в нехитрые конструкторские  нюансы любого заказанного государством  изделия труда не составляло. Чем ещё, в самом деле, заниматься одинокой женщине, у которой нет ничего, кроме работы, пусть даже неинтересной, и, возможно,  придуманной для себя от скуки? Конечно же, окунуться с головой в эту работу.

        Алла Степановна считала себя одинокой, имея при том дочь, Наташку,  учившуюся на первом курсе института. С мужем они уже три года как  развелись, так как он нашёл себе другую, должно быть, более покладистую. Обрабатывать в одиночестве доставшийся ей по наследству  от отца и матери дачный участок стало трудновато, и она его продала.  Вскоре после этого начальник КБ вызвал её к себе в кабинет и предложил, как «передовику производства»,  купить автомобиль «Жигули», который конструкторскому бюро «спустили сверху» для поощрения сотрудников. Невзирая на опасность возбудить в коллективе кривотолки, она согласилась. Так, окончив водительские курсы, она стала «автолюбителем» и получила права на вождение автомобиля, о чём прежде даже и не мечтала.

       Домой Алла Степановна приходила около семи, и никто её не встречал. Весь вечер она проводила у телевизора, где, как правило, ничего интересного не передавали, или читала книги из доставшейся ей также по наследству от отца библиотеки.

       Сидя за раскрытой книгой, она иногда задумывалась о своей жизни. Будничные мысли её нередко обрастали тревожившими воображение большими, неразрешимыми проблемами. Вот, например, о своём возрасте. Незаметно подкрались сорок, а она оказалась к этому не готова, просто не верила, что пошёл уже пятый десяток.  В юности  ей казалось, что к сорока годам она должна была достичь большего, стать крупным специалистом в какой-нибудь области, доктором, кандидатом каких-нибудь наук, или депутатом районного, а то и городского Совета народных депутатов… Она не стала ни кандидатом наук, ни депутатом, а только рядовым инженером, каких тысячи на производстве. Выйдя замуж, родила дочь. Но, семейное счастье вдруг оказалось не для неё, и они развелись. Когда она выходила замуж, она воображала, что с Павлом  всю жизнь будет счастлива. В глубине души она и теперь его любила, иначе бы она  снова с кем-нибудь познакомилась и расписалась. Должно быть, это и была та самая настоящая любовь, о которой повествуют в романах, ведь она любила его со всеми его недостатками, прощая даже измены, и согласилась на развод только потому, что считала, что так будет лучше ему, а не ей самой. В дочери она находила черты своего бывшего мужа. Наташка, казалось, была последним звеном, связывавшим её с жизнью…. случись что с дочкой, она не вынесет такой беды. Думы её скользили сквозь текст книги, опережая одна другую.  Вот, скажем, раздумья о своей фамилии.  Она носила фамилию Павла как память об ушедшем счастье. Впрочем, тут же делала она вывод, она и теперь счастлива.  Что, в самом деле, ещё надо? Дочка растёт в комфорте, успевает в институте, работа есть, квартира есть, даже машина есть, что далеко не у каждой  советской женщины!

       В общем, всё у неё было нормально, не считая того, что жизнь всё-таки не удалась.  Поэтому, сидя над открытой книгой, она иногда плакала. Ей нравилось  плакать, размазывая слёзы по щекам, зная, что никто её не видит. Потом она спохватывалась, начинала ругать себя за слабость, тереть кулаками глаза, как в детстве, когда была мама, когда было кому защитить и подсказать. Но, от этого слёзы вновь начинали    её   душить, и она уже не плакала, а, оставив чтение, рыдала, уткнувшись в подушку.

       Постепенно Алла Степановна успокаивалась, судорожно вздыхала и шла на кухню готовить Наташке ужин.

       Дочь приходила с факультативных занятий и семинаров гуманитарного института зачастую  поздно, лишь изредка, когда она ещё читала, но, в основном, она слышала её шаги сквозь сон.

       Вот и сегодня был уже первый час ночи, когда она услышала, как дочка открыла входную дверь, потом заглянула в комнату и спросила:

       – Ты не спишь ещё?

       – Сплю. И вижу, что пришла Наташа, – сказала Алла Степановна, – Чайник на плите, пирог на подоконнике. Ещё что будешь?

       – Нет,– и дочь исчезла за дверью.

       Алла Степановна выключила свет. Всё нормально, можно спать. Ей сделалось хорошо, уютно в тёплой постели, и от сознания своего маленького доброго мирка она заснула с мыслью: «как мало надо человеку!»

       Проснувшись утром, Алла Степановна вспомнила, что сегодня суббота. Наташа уже возилась на кухне.

       – Вчера, ты уж уехала – отец звонил,– сообщила дочь за завтраком, состоящим из яичницы с колбасой, салата из помидоров с майонезом и белого хлеба с вареньем.

       – И что сказал?

       – Передавал привет тебе, тёте Нине, жалел, что тебя не застал.

       Жалел. Теперь в сердце Аллы Степановны ничто не зашевелилось. Бывало любое слово Павла и даже жест вызывали в ней эмоции. Теперь эти чувства исчезли, и даже то, что он вчера звонил, а это случалось два раза в год, отозвалось в ней так, будто звонил не он, а кто-то посторонний. «Неужто я стала его  забывать?» – с ужасом подумала она.

       – А больше он ничего не передавал?

       – А должен был? – удивлённо спросила дочь.

       – Да нет, просто… – Алле Степановне сделалось нехорошо: что он мог ей передать, кроме привета, что он вообще звонит?!  Она почувствовала себя настолько подавленной, что это, видимо, отразилось на её внешности.

       – Что с тобой? Опять сердце? – обеспокоилась Наташа.

       Она ничего не сказала, только помотала головой.

       – Тогда спасибо за завтрак. Посуду мыть мне уже некогда, надо ехать в институт, сегодня у нас короткий день – история и литература, потом капустник,  – дочь встала из-за стола и пошла собираться.

       И, Алла Степановна вновь осталась одна.

       К вечеру, устав от домашних забот, она решила немного пройтись. На улице она встретила свою школьную подругу, Нину, и долго с ней стояла, болтая на актуальные темы. Разговаривая, она опять заметила, как старуха с чёрной сумкой приближалась к подъезду. Странно, она почему-то всегда останавливала на этой старой женщине свой взгляд. «И я когда-нибудь буду такой, – меланхолично подумала  Алла Степановна, – недолго осталось….»


       Дни шли за днями, и каждый из них был похож на предыдущий. В чередовании этих дней Алла Степановна видела лишь Наташку, дом, работу,  и больше ничего.  Как-то вечером, когда по обыкновению она сидела у телевизора, раздался звонок в дверь.

       На пороге стояла очень пожилая женщина. На вид ей Алла Степановна дала бы лет восемьдесят. Лицо старухи было изборождено морщинами, скрывавшими  недоверчивый взгляд, простые волосы зачёсаны назад, тёмный платок спадал на плечи, обнажая собранный на макушке пучок с торчащими в разные стороны заколками. Одета бабка была не очень опрятно, на ней висела неопределённого цвета нечистая кофта, из-под которой  выглядывал замусоленный фартук,  в руках она постоянно теребила какую-то бумажку.

       Алла Степановна так и ахнула, узнав в визитёрше ту самую старуху с чёрной сумкой, которую она часто встречала возле дома!

       – Милочка-а, – протянула бабка слабым голосом, – позвонить-то от вас можно, а? У нас телефон отключили, – спросила она с такой интонацией в голосе, будто хотела сказать, мол, взять с вас нечего, разве что попросить позвонить.

       Алла Степановна указала на телефон. Старуха набрала номер и заговорила в трубку:

       – Ало! Это поликлиника? Как? Не тот номер? А какой?..

       – Повесили трубку, – пробормотала она.

       – Звоните в скорую ноль три, – предложила Алла Степановна, но бабка  не стала набирать номер, а принялась рассматривать квартиру.

       – А это у вас что? – спросила она, указав на висевшую на стене картину, давно подаренную Алле Степановне одним поклонником, на ней  был изображён кувшин и яблоки, натюрморт этот все уж и замечать-то перестали.

       От удивления   Алла Степановна не знала, что ответить.

       – Как вам сказать, – замялась она, – Понимаете, эту картину мне презентовал ещё в юности…

       – Да-а… – протянула старуха, перебивая, – Бедновато живёте, а ещё автомобиль имеете! – она снова оглянула комнату, словно не находя, на чём остановить взгляд.

       – Послушайте! – возмутилась Алла Степановна, – Что вы… что вы всё смотрите!

       – А мне, милочка, от тебя ничего не надоть, – ухмыльнулась бабка, – Да ты не серчай, не серчай особо-то. У меня сестра занемогла, надоть врача  вызвать. Обошла все квартиры – никого дома нет…

       Дозвонившись в скорую, старуха, наконец, ушла, сказав на прощанье:

       – А ты, милочка, заходи ко мне, а то нам скучно с сестрой-то… да и сама, небось… Одна, чай, живёшь-то? Скучно, поди?

       Алла Степановна торопливо выпроводила бабку за дверь, чувствуя, что ещё немного, и она наговорит ей массу грубостей.

       В течение недели, наверно, Алла Степановна вспоминала этот  случай, и чувство возмущения её не покидало. Она так и не поняла, что же старухе было нужно. Прийти в квартиру с какой-то обычной просьбой воспользоваться телефоном, начать оглядывать стены и рыскать по углам – б-р-р! Алла Степановна чувствовала себя униженной. «Обстановка  как обстановка, – думала она,– Ничего  лишнего. Телевизор есть, спать где есть, во что одеться – тоже…»  Нет, она не боялась, что её ограбят, и была далека от мысли, что бабка подослана грабителями, потому что, во-первых, брать нечего, а во-вторых, так открыто проявлять интерес к чужим вещам, ей казалось,  не в правилах неведомых преступников. В душе она смеялась своим фантазиям, но, в конце концов, заставила себя о случившемся не думать. И, только когда ей приходилось при встрече с бабкой здороваться, а та ей отвечала:

       – Здравствуй, милочка, – Аллу  Степановну передёргивало от слова «милочка», как передёргивает людей, когда они нечаянно наступают на какую-нибудь гадость.

       Но вот, ей пришлось ещё раз встретиться со старухой при обстоятельствах, которые она могла бы просчитать наперёд, но не просчитала, сочтя  саму себя виновницей этой встречи. Дело в том, что на работе ей предложили в порядке общественного поручения обойти жильцов в подъезде, чтобы уточнить списки проживающих, ведь готовились очередные  выборы. Алла Степановна предпочла, чтоб далеко не ходить, обойти подъезд именно своего дома.

       Она обошла почти всех соседей, как вдруг поняла свою оплошность: бабка уж открывала ей дверь. Встреча произошла настолько быстро, что Алла Степановна и слова не успела молвить, как оказалась за чашкой чая в душной, пахнущей нафталином квартире в обществе двух старух. Знакомую бабку звали Марией Ильиничной, а её сестру – Пелагеей Ильиничной. Фамилия у них была запоминающейся – Кошёлковы.

       Разговор за столом был неинтересным, каким-то натянутым,  пустым. Старухи оживлялись только когда говорили о вещах. В долгих паузах Мария Ильинична вздыхала и произносила: «Да-а!», но потом снова наступало молчание.

       – Вот скажи ты мне, милочка, – говорила Мария Ильинична, противно прихлёбывая чай, – Зачем тебе машина?

       – Чтобы ездить, – пыталась улыбнуться Алла Степановна.

       – Чтобы ездить… – машинально повторяла старуха, – Так ведь ездить-то надо тоже с умом, чтобы тебе и дочке твоей на пользу.

       – Конечно на пользу, а как же? – недоумевала Алла Степановна.

       – А вот так: от машины-то тебе одни убытки… видала я как живёшь, голяком почти ходишь из-за ентой машины.

       – Откуда вы знаете?

       – Так вот и я тоже, зачем нужна такая вещь, если она не даёт ничего, кроме убытков? – гнула своё старуха.

       Становилось невыносимо. Алла Степановна встала из-за стола, чтобы идти прочь.  И, всё-таки  она не удержалась и сказала, оглядывая комнату:

       – Что-то не вижу я, что вы вдвоём живёте в достатке. Пенсии-то, небось, не хватает?

       Старухи беззвучно захихикали.

       – Нам хватает, – сказала, закашлявшись, Пелагея Ильинична.

       В самом деле, комната, в которой жили бабки, представляла собой неопрятное убогое помещение с засаленными обоями, пыльной циновкой на полу, вечно неприбранным столом, старым буфетом, в котором не было посуды, и двумя топчанами, также покрытыми неопределённого цвета  пыльными циновками. В углу возле голого без штор окна располагался огромный кованый сундук. 


(продолжение следует)