Ключ от перехода. Гл. 13

начало: http://proza.ru/2025/08/22/1931

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ


Спать уже не хотелось, и всё же, чтобы немного взбодриться, я решил «смыть» остатки сна чашечкой кофе. Под кофе думается легче. В тишине, в покойном единении с собой, чтобы сидеть размышляя, взвешивать, прикидывать, вспоминать и загадывать, теряя с комфортом чувство времени... Так делают счастливые люди. Вот только не про меня это. Я не мог себе позволить эту маленькую праздность, я торопился. Меня гнала неизвестность, как прошлого, так и будущего. И я был несчастлив...

Пока закипал чайник, я снова смотрел на наш дом. Погружённый в тлеющую желтизну слепых фонарей он был так не похож на наш весёлый и тёплый «подсолнух». Он был чёрен, мрачен и скорее походил на склеп, несмотря на то, что находились в том «склепе» живые люди. «Пежо» на стоянке уже не было, а окно нашей спальни едва теплилось светом ночника. Скоро фонари отключат и дом, провалившись во тьму ночи, погрузит в сон его жильцов, и только огромное горе из квартиры на седьмом этаже до утра будет мерцать крошечной золотой звёздочкой ночника…
«Тяжёлая тебе выдалась ночка, Светка…»

То, что Павлик уехал, не обрадовало и не огорчило, будто меня это уже не касалось. Всего несколько дней и то, чем и для чего я жил вдруг стало чужим. Светка, Димка…наш дом… Всего несколько дней, и мы оказались по разные стороны жизни… Или смерти. По сути, я давно уже был мёртв, с тех самых пор, когда по собственной воле, в угоду низменным желаниям избавился от совести. Но всё же мне это не понравилось. Неправильно это.

Допив кофе, я нехотя оторвался от окна.
«Ты никогда не вернешься в прежнюю жизнь, цепляйся за эту. Если хочешь выжить – действуй!» - сказал я себе.  А мне очень хотелось выжить.

* * *
Я огляделся. Комната была прямоугольной и большой… Её предназначения я не понял, но предположил, что нахожусь в гостиной. Она была много больше нашей гостиной в «подсолнухе», отчего мебель, стоявшая только в одной части комнаты, терялась, делая её малообжитой. Вторая же половина пустовала. Мебели было немного - лёгкий голубой диван у стены и длинная белая тумба-комод со множеством ящичков с блестящими ручками-кнопками – у противоположной. Пара кресел-близнецов на тонких ножках в цвет дивана с маленьким овальным столиком-треногой под «слоновую кость» у окна. Светлые, почти белые обои с ромбами и большой серый ковер на затёртом линолеуме с гранитным рисунком. На стене уже знакомая свадебная фотография в тонкой серебристой рамке с трещиной и большие плоские часы с черными стрелками. Старинное арочное окно с дверью и тяжелыми шторами цвета пыли занимало почти всю стену и выходило на небольшой полукруглый балкончик с кованным ограждением замысловатого рисунка. Я помнил эти чудесные балкончики и часто останавливался возле дома, чтобы полюбоваться шедевром кузнечного мастерства. Когда-то здесь была целая армада доходных домов, стоявшая единым фасадом, но со временем они обветшали, и большая часть из них находилась в плачевном состоянии, требуя капитального ремонта, но власти города сочли ремонт нерентабельным и всю эту старинную живую красоту безжалостно вытеснили сухие и невыразительные клоны-новостройки. Только два дома каким-то чудом уцелели и были в весьма хорошем виде, как снаружи, так и внутри. Конечно, внутри они претерпели варварские переделки, но внешне всё же сохранили былой шик.

Уюта я не ощутил. Современная мебель никак не вязалась с лепными узорами на потолке, а цветовой холод давил меня своим дискомфортом. Здесь было зябко и тоскливо… Тоскливо так, что казалось, будто жизнь, назло мне окрасила себя в унылые ледяные цвета, чтобы я чувствовал себя мертвецом. Но часы на стене, отсчитывая секунды, доказывали обратное. Жизнь продолжалась.
«Хоть бы горшок с цветком каким поставила, пару картин на стенку или статуэтку, на худой конец. Светка бы запросто оживила это безлюдье яркими постерами, разноцветными подушками или ещё какой-нибудь ерундой. Но я бы всё же постарался сохранить дух того времени.»

Казалось здесь всё было цело, в отличие от кухни, где, очевидно и происходили «бои», если не считать треснутого стекла на свадебной фотографии да сиротливо висящей лампочки под четырехметровым потолком в ажурной гипсовой розетке, которая смотрелась кричаще одиноко, усугубляя ощущение тоскливой пустоты. Должно быть здесь когда-то висела люстра, яркая и нарядная, а я разбил её... Н-да… Я вновь прочувствовал на себе чужую вину. Ничего, завтра же куплю новую.

Я шагнул на балкончик, и тут же споткнулся о какой-то твёрдый предмет. Стеклянный звон жалобно рассыпался по ночной тишине и мне пришлось спешно ретироваться в комнату, чтобы случайно ничего не разбить и не разбудить соседей.
Ночная улица была пустынна, но я всё же плотно задёрнул шторы, чтобы какой-нибудь случайный прохожий не смог меня увидеть, и приступил к осмотру. Ранее мне приходилось часто присутствовать при производстве обыска в чужих домах, но обыскивать свой собственный дом, слава богу, не доводилось.
* * *
Я выдвигал ящики комода и в каждом из них обнаруживал пугающий порядок, отчего осматривал содержимое лишь визуально из боязни его нарушить. Прежде всего меня интересовали любые бумаги, письма, семейные фотографии, в общем, я искал всю ту информацию, что хранят в себе дома; о своих хозяевах. Но ничего подобного я не нашёл. Ручки, карандаши, кнопки, скрепки и прочая канцелярская мишура, батарейки от плоских до цилиндрических, лежали в какой-то своей определенной последовательности и каждая вещь на специально отведенном месте в органайзере. Ещё несколько ящиков было заполнено разными швейными атрибутами и ящик с зарядными устройствами, штекерами и множеством проводников. Пусто.

Я направился в прихожую через тускло освещенный коридор, длинный и узкий, по обеим сторонам которого располагались двери - в кухню, санузел, и жилые комнаты. Между кухней и санузлом, глазея на проходящих, висел мой разоблачитель – большое старое зеркало в черной раме, с которого и началось моё самопознание. Я мельком глянул в него, отметив, что не только выгляжу прилично, но и спокойно реагирую на нового «я».
Мебели в прихожей практически не было, за исключением вешалки с тумбой для обуви и круглой банкетки у стены, на которой висел очередной зеркальный объект, в который я и смотреть не стал, поскольку ничего нового от этих зеркал не ждал, будь их хоть по десятку на каждой стене. Но как было бы здорово, если бы хотя б в одном из них я увидел своё прежнее лицо. На миг, всего лишь на миг, чтобы запомнить себя живым, вместо той неподвижной «фарфоровой» куклы в гробу, бесконечно торчащей перед глазами.

Справа я обнаружил двустворчатую дверь с облупившейся местами белой краской, за которой скрывалась тесная кладовка со стеллажами с картонными коробками вдоль стен. 
Я поочерёдно стал вытаскивать коробки, изучая их нутро. Но и здесь меня постигла неудача. Ни-че-го. Ровным счётом ничего, что помогло бы раскрыть «мою» тайну. Игрушки детские и игрушки новогодние, несколько коробок с сезонной одеждой, детские лыжи и большой медный таз с ручкой для варки варенья – у Светки есть такой, …ведро, пылесос, гладильная доска…, в общем, стандартный набор барахла, нужного и ненужного, что составляет содержимое кладовок практически в каждой семье.
Разочарованный, я ринулся дальше, по коридору - в комнаты. Заглянул – «детская». Деревянная двухярусная кровать, письменный стол, игрушки…два шкафа… Весёлые обои с воздушными шариками и ковёр «травка». Здесь нечего делать. Но взгляд вырвал детский рисунок над письменным столом – четыре человечка держатся за руки. Два больших и два маленьких… Мне стало не по себе. Я тихонько прикрыл дверь и открыл соседнюю.

Спальня. Меня вновь обдало холодом. Вновь белое – мебель, стены, занавески и даже пуфик у туалетного столика. У этой семьи, похоже, был пунктик на «белое». И только мягкое атласное изголовье кровати цвета сливы да черные электронные часы-будильник на комоде слегка разбавляли этот белый беспредел.
Я не любил белый цвет. В нём не было жизни. Мёртвый цвет. А сейчас, как никогда раньше, я ощущал присутствие смерти намного острее, примеряя на себя эту смерть. Белый – молчание, глухота, боль… Белый – пустота, незародившаяся жизнь… Белый – смерть…бескровное лицо, ледяные руки-птицы… Всё это было так недавно и всё это было со мной. «Маньяки.» - вздохнул я обречённо, закатив глаза. – «Солнца не хватает! Нужно больше солнца. Как у нас со Светкой…»

В углу возле шкафа – закуток с дверью, типа, ниши. Я дернул за ручку, но дверь оказалось запертой. Я беспомощно огляделся, пытаясь понять, где может храниться ключ от этой двери, но ключа не увидел.
«Ладно, успеется» - подумал я, и начал с плательного шкафа.
В шкафу я нашёл лишь женскую одежду – бельё, платья, куртки…и ничего «моего», будто «я» здесь и не жил вовсе.
«Видно, выперла его вместе с чемоданом» - скривился я, сожалея о том, что у меня совершенно нет сменной одежды. И снова подумал о запертой двери.
Подспудно я чувствовал, что именно за ней находится что-то очень важное для меня и на ум пришла запретная дверь из сказки про «Синюю бороду». Наказания я не страшился, но всё же решил вначале осмотреть то, что мне доступно.

Перебирая вещь за вещью, я продолжал всё время думать об этой запертой двери. А чего я собственно, боюсь? Я у себя дома и волен делать, что хочу и открывать двери, какие хочу, запертые и незапертые… и без дальнейших колебаний взял в руки нож, который нашел в кухне.
Ножом я попытался поддеть защёлку, но он сорвался и распорол мне ладонь. Тотчас выступила кровь. Моя, его…неважно. Запаниковав, я схватил из шкафа первую попавшуюся тряпку - шарфик «жены» и зажал ею рану. «Руки, мои руки… Они должны быть безупречны» – почему-то сверлило в моём мозгу. Порез неглубокий, так, чиркнуло немного…даже шрама не останется, надеюсь. Ерунда, в общем. И чего я запаниковал? На кой чёрт мне думать о руках, когда нависла проблема посерьёзней?
И всё же, я рванул к комоду и достал из ящика аптечку – прозрачный пластиковый сундучок-органайзер. Обработал рану перекисью водорода, залил йодом и наложил марлевую салфетку, а после так ловко зафиксировав её бинтом, будто врач поработал. К тому времени кровь уже свернулась и перестала выступать. Откуда я узнал, что в верхнем ящике комода есть аптечка, объяснить не могу, просто знал и всё. Интуиция, наверное… Для подобных форс-мажоров у нас со Светкой был специальный металлический ящичек с красным крестом на дверке, набитый бинтами, пластырем и зеленкой, который висел в прихожей. А у Светки в тумбочке с пол-аптеки натаскано, она обожала лечиться сама и лечить нас с Димкой по всякой ерунде. Чуть кто засопливит, и вот уже для тебя готов целый арсенал всевозможных полосканий, таблеток и мазей…
Замок-то я сломал, а дверь так и не смог открыть.

На самом дне одного из ящиков комода я нашел альбом для фотографий.
Странно, фотографию на стене оставила, а альбом спрятала. Где логика? Удивительные создания, эти женщины… Светка вот, тоже… Бросит мне в ссоре: «Я с тобой не разговариваю больше!» А спустя полчаса претензии: «Я тебе безразлична, ты за весь день и слова не сказал!» Пытаешься напомнить её слова, получаешь отпор: «Ты не любишь меня!»

* * *
Я держал в руках дешёвый альбом в красной клеёнчатой обложке, за которой скрывалась его прошлое и моё настоящее. Сердце бешено колотилось, а я всё тянул и тянул время, не решаясь заглянуть в чужое счастье, словно вор, прислушивающийся у двери, дабы убедиться в отсутствии хозяев. Но я не был чужим…

Они казались идеальной парой. Счастливые беспечные лица, с любовью смотрящие друг на друга. Красота невесты настолько поразила меня, что не хотелось отводить взгляда, а смотреть на это совершенство бесконечно. Кажется, я не видел красивее… Удивительное лицо. И сама – тоненькая, воздушная. Неужели эта прелестная улыбчивая девушка с фотографии - она? Точёное вчерашнее и грубое сегодняшнее. Как предательски отнеслось к ней время… Или это «заслуга» любимых людей? И снова мне стало не по себе, словно я был причастен к её преображению в настоящем.

Просматривая фотографии, я вспоминал свою свадьбу. Светка старше меня на восемь месяцев и, когда я сделал ей предложение, она тогда ещё смеялась, что я женюсь на «старухе». Павлик… Он сидел хмурый, а потом напился, как свинья, плакал, говорил, что убьёт меня, себя, потому, что ему не для чего жить. Долго не появлялся, а потом пришёл, просил прощения за свою слабость. Постепенно всё забылось, и он приходил уже, как друг семьи, ничем не выдавая свою любовь к Светке, а та ни о чём не догадывалась или делала вид, и, когда Павлик смотрел на неё затравленно и больно, списывала это на белую зависть холостяка. Павлик так и не женился…



продолжение:  http://proza.ru/2025/10/22/1302