Шахматная партия с Ириной Талевой

Шахматная партия с Ириной Талевой
Рассказ

«В шахматах, как в жизни, выигрывает не тот, кто знает все ходы, а тот, кто умеет ждать чужую ошибку.» —
Из записной книжки неизвестного гроссмейстера

Шахматная партия с Ириной Талевой

Ирина Талева сидела напротив, задумчиво глядя на доску. Фигуры были расставлены, но партия ещё не началась.
 — В шахматах есть проблема абсолютной стратегии, — сказала она, не отрывая взгляда. — Я её решила. Нужно просто играть за двоих.

Я усмехнулся. — Это называется кооперативный мат. Белые начинают и вместе с чёрными добиваются одного — МАТ.
 — И чему я должна улыбаться? — спросила она, чуть склонив голову.
 — По-видимому, тому, что шахматная игра заканчивается матом. У сильных игроков до мата не доходит — они сдают партию, когда нечем крыть.

Она рассмеялась. — Спасибо. Это уже смешно. В таком случае, у меня нет ни одного разумного довода, почему игра по-фишеровски вообще существует.

Я задумался. — Хороший вопрос. Фишер был высокотехничным игроком с непредсказуемой шахматной и около-шахматной психологией. Но что мы вообще подразумеваем под «игрой по-фишеровски»?
 — Точно не знаю, — призналась Ирина. — Он любил наводить тень на плетень. В какой-то заметке писали, что он предложил расставлять фигуры как угодно, кроме пешек. Меня тогда позабавила сама форма заметки — глупость задумки и стиль подачи.
 — Возможно, это была просто реклама. Или укол от жёлтой прессы. Чтобы понять, играл ли он как машина для победы, нужно быть большим специалистом. Мне кажется — нет. Но я знаю об этом только из печатных источников. Забавнейшая ситуация: общее мнение основано на коротких сообщениях от некомпетентных лиц.
 — Много написали, однако, — сказала она. — В истории шахмат машиной называли только Капабланку. Он шесть лет не проигрывал ни одной партии на престижных турнирах. Ни одного претендента на титул.
 — А Фишер? Он запатентовал электронные шахматные часы в 1989 году. Сейчас они — стандарт на турнирах. И «турнирный контроль Фишера» — 100 минут на 40 ходов, потом 50 на 20, и 10 до конца. Гибкая система.

Ирина посмотрела на доску. — Может, мы просто имели дело с разными группами шахматистов?

Я улыбнулся. — Да нет. С двумя армиями: белых и чёрных. И с вечным вопросом — кто играет за кого.
 — Две армии, — повторила Ирина, — белые и чёрные. Но ведь это не просто фигуры. Это роли. Это характеры.

Я кивнул. — И каждый ход — это выбор. Иногда вынужденный, иногда — интуитивный. Но всегда — необратимый.

Она провела пальцем по краю доски. — А если бы можно было отменить ход? Вернуться на два шага назад?
 — Тогда это была бы не партия, а репетиция. А жизнь — не театр. Здесь не подсказывают из-за кулис.

Ирина задумалась. — Фишер, говорят, играл как машина. Но ведь даже машина ошибается, если её создатель — человек.
 — Или если она играет против другого человека, — добавил я. — В этом и парадокс: идеальная стратегия рушится о человеческую непредсказуемость.
 — А кооперативный мат? — спросила она. — Это ведь не ошибка, а договор.
 — Да. Но в жизни редко играют за двоих. Чаще — против. Даже если сидят за одним столом.

Она улыбнулась. — Тогда, может, стоит попробовать сыграть партию, где никто не проигрывает?

Я посмотрел на доску. — Это будет не шахматы. Это будет — искусство.