Любовный синдром

ПРОЛОГ

 Ночь. Я один. Я снова один на один со своей тоской. В безысходности не бывает перспектив и, поэтому, очень скоро я предам своё бренное тело суициду...
 
 ...Она ушла навсегда. Она ушла, сказав, что так будет лучше. Лучше? Смешно. А может действительно всем станет лучше, когда я умру? Я единственный раз приму ванну в собственной крови или прыгну с крыши, надеясь, что ветер подхватит меня и унесёт прочь... В другой мир. К другой любви...

 ...Жалко только оставлять моих друзей: пачку дорогих сигарет и бутылку хорошего коньяка. Сначала умрут они, а следом и я перечеркну свою жизнь...

 ...Сейчас меня тошнит, хотя это не столь важно для самоубийцы. Я уйду...

 ...Однако, мне надлежит покаяться перед самим собой.


 1.

 Знаете, наверное только маньякам нравится ездить по утрам в переполненных вагонах метро. Остальные люди терпеть этого не могут - и выплёскивают своё негодование друг на друга. Так и я был очень зол, стоя в переполненном вагоне. Людей мотало из стороны в сторону. В поезде было душно, да ещё какая-то старуха ругалась так, что вянули уши. Как там было, если не ругаясь:

 - Вы посмотрите только на этого лентяя! - указывала бабка на спящего молодого парня. - Не стыда, не совести... твою мать! Неужели мы за таких вот говнюков кровь проливали? И чего проливали-то? Он даже не удосужится уступить место старому человеку! Нет, вы только полюбуйтесь на этого сопляка!
 - Женщина, не ругайтесь! - перебила её более молодая женщина.
 - А ты мне, лохудра, рот не зытыкай!
 Ну и понеслось! Мало, говорю, интеллигентов осталось! Не понимавють...
 Так, теперь осторожнее...
 - Осторожно, двери закрываются, следующая станция Васяткино!

 - Так нет, стоп, погоди! Я так не согласен писать! - возмутился палец на правой руке. - Нет такой станции в Московском метро!
 Пришлось всё объяснять заново:
 - Понимаешь ли ты, палец определённый! Наша проза находится на грани пипиции! Пипиция грозит! Куда ты будешь себя кунать?
 Палец от радости даже показал мне ФАК и напечатал:
 - Васяткино. Конечная. Просьба освободить карманы...

 Ты думаешь писать эту муру? Ты не остроумен! Тебя никто не читает! Ты тратишь время напрасно! Те люди - ещё понимали! Эти - не поймут никогда! Зачем ты разбрасываешь бисер?

 Я не очень понимаю, но делаю!

 Следующей станцией, по правде, оказалась Комсомольская.
 
 Кто-то больно ударил меня локтём в живот (разумеется, случайно!). Я не остался в долгу и, как бы ненароком, нечаянно наступил на ногу толстому мужику.
 - Извините, - улыбнулся я, когда толстяк неодобрительно покосился на меня. Про себя же я подумал:
 "Заметил, гад!"
 - Станция "Проспект Мира", - произнёс этот вонючий токоприёмник своим гостиничным голосом.
 Пассажиры ввалились в вагон, как-будто это последний шанс на возвращение. Всё! Больше поездов не будет!
 Как там говорят беженцы, чтобы поравняться с аборигенами:
 - Всем ехать надо! - И, вроде бы, ещё не вполне имеют право на общественный транспорт. Но быстро осваиваются! То ли ещё будет...

 - Эй, гражданин! Не толкайтесь!- вскрикнула девушка, когда очередной напор толпы трахнул её на меня.
 
 "Эй, гражданина! Туда не ходи - сюда ходи!"

 - Простите, но я не виноват, - оправдывался я с небольшим лицемерием. Все-таки, упругие груди... сами понимаете... - Тут такой напор толпы, что трудно удержаться...
 Обычно, при таких ситуациях, люди что-то бурчат в ответ и отворачиваются. Но незнакомка решила поговорить:
 - Ваша это вина или нет, но, тем не менее, можно же соблюдать хоть какую-то дистанцию?
 - К сожалению, это невозможно, - схитрил я, всё также напирая на девушку.
 - Вы уверены? - загадочно улыбнулась она.
 - Абсолютно, - не сдавался я.
 За этим последовал резкий удар коленом в пах. Я сжал зубы, чтобы не выдать себя криком. Увлечённый собственной болью, я отшатнулся от незнакомки, сгорая от стыда и преодолевая спазм в животе.
 - Да Вы меня детей лишили! - с долей иронии и ярости прошипел я.
 - Неужели? - усмехнулась она и внезапно добавила: - Я - Лена.
 - Артуро, - протянул я ей руку.
 - Какой ещё Артуро? - засмеялась она.
 - Ну я иногда себя так чувствую, когда получаю между ног...
 - А Вы скоро выходите? - абсолютно спокойно спросила она.
 - На Краснопресненской, - ответил я и зачем-то добавил: - Я там работаю.
 - Она следующая, - улыбнулась девушка, и тоже зачем-то спросила: - А кем Вы работаете?
 - Я - помощник ветеринара в Зоопарке. - Мне всегда приходилось краснеть из-за своей должности. Вот и на этот раз я смутился.
 - Это что-то вроде на подхвате?
 - Вроде... - Я окончательно потерял всю свою напыщенность.
 - Это, должно быть, невероятно интересно? - задумчиво продолжала она, пряча хитринки в глазах.
 - Это просто работа. - Разговор был мне неприятен и я с иронией подумал:
 "О, да! Это невероятно интересно - влезать в задний проход к слону, нащупывая кишку. Такой, понимаешь, это простор! Такая воля! Хотите, я Вам покажу?"
 - Станция Краснопресненская, - проговорил диктофон.
 - О, это моя! - обрадовался я и направился к выходу. Мне было чертовски неловко за всё.
 - Неужели мы больше так и не увидимся? - Глаза Лены заметно погрустнели.
 - А чёрт его знает! - бесцеремонно ответил я. - Земля - круглая.
 Она нацарапала на бумажке несложный номер.
 - Вот, возьмите. Позвоните, когда будет время.
 - Непременно, - бросил я легко и вышел из вагона.

2.

 День выдался долгим и нудным, как, впрочем, каждый мой рабочий день. Но к вечеру я получил небольшой аванс и немного повеселел, так как деньги давно кончились и приходилось жить в строжайшей экономии.
 Было девять вечера. Я ехал в метро, развалившись на мягком сиденье. В плеере играла любимая музыка...

 О, мой плеер. Это не просто так, собрание песен. Это - совершенно другой мир. У меня тут в мире живут "Гражданская Оборона" и "Голубые Береты", "Игорь Тальков" и "Сектор Газа", "Многоточие" и "Секрет". Все они вместе создают некий сонм родных голосов. Потому что за скобками наушников - всё чужое! Эти вонючие алкаши с плохими голосами. Эти дорогие стервы, мямлящие что-то о плохих кобелях. Этот механический голос уведомлений и предупреждений. Помойка! Ещё эти чурки! Базарная стая сорок. Когда сорока остаётся одна - она начинает галдеть в свой мобильный телефон. Громко, нагло, противно. Поэтому, я отгораживаюсь от этой помойки своими голосами.
 Знаете, это такое родство. Каждый из них понимает меня. Это бархатный голос Б.Г. и раскатистый окрик Кипелова. Это рычание Летова и трагический сарказм Талькова. Это наглый выкрик "Хоя" и сказочный "Горшок". Это суровая реальность "Многоточия" и любовная наивность "Секрета". Понимаете ли вы меня? А Вася Васин? Этот ведь на голом депреснике заставит улыбаться! Это такая звуковая родня! И все они в мире, и поют только для меня, и отстаньте!

 "Позвонить или не позвонить?" - думал я противно.Как затасканный кобелина, вспоминал ужимки в метро.

 Мерзко сознавать в себе мужчину, если ты - кобель! Если ты только думаешь об "этом", думая о женщине. Под окном мразотники говорят: "передёрнуть затвор" или "пустить залп". Потаскухи на эти замечания обычно застенчиво ржут. Потом, налакавшись баночными коктейлями (назвали же!) спешат облегчить своих "ухажёров" - в кусты! Это, бл..дь, сплош и рядом! Наследие Красной Армии! Революция! Сверхлюди! Нет породы! Вот итог! Без присмотра - те же кусты! Чуть, я не знаю, пнуть - отовсюду Шариков пробивается!

"Да она ведь поди какой-нибудь крутой менеджер! - думал я всё в том же ключе. - Денег, небось, куры не клюют! А кто я? Скромный служащий Московского Зоопарка! Смешно. Глупо даже. Нет, пожалуй не стоит никому звонить..."
 На Курской я вышел. Какой-то питекантроп мочился на коллонну.
 - Здесь же метро - заметил ему я.
 - Иди на х..й, ботаник, пока п..зды не схватил, - заметило это чудовище.
 Пришлось пнуть. Лучше всего такую "плесень" всей подошвой пинать.
Она, когда по жопе - лучше запоминает! Мразь вы..бывается только до того, как она - мразь. Достаточно просто один раз ударить - и мразота понимает мир! Иначе, простите, не получается. Как плесень...
 На Курской я вышел. Нащупав в кармане джинсов какую-то мелочь, я бросил её попрошайке и тот монотонно произнёс:
 - Счастья Вам...
 "А будет оно?" - мрачно подумал я.

 Моя жизнь - сущее однообразие! Всё в ней идёт по скучному плану. Друзей у меня мало, потому что я - неудачник. Врагов тоже немного, потому что мне не в чем завидовать. Родители умерли пять лет назад. В общем, всю мою совершеннолетнюю жизнь я был одинок. А мне уже тридцать.
 В который раз я возвращаюсь домой. Опять одинокий фонарь освещает ступеньки подъезда. Как всегда, со скрипом открывается дверь. Вновь этот лифт. Снова двери открываются и я вижу свой пятый этаж. Как и неделю назад, мой ключ поворачивается в замке и я захожу в свою одинокую каморку.
 ... А сколько людей также описывало своё бытие? Сколько всё также заходило в подъезд, думало, желало, вспоминало? Сколько их уже, перебирали ключи и открывали двери? Где теперь эти люди в осенних пальто? Все на погосте. И какой тогда смысл в этих одинаковых возвращениях домой? Зачем нащупывать ключи, вызывать лифт, открывать дверь? В конце-то всё равно - погост! Зачем возвышенные мечты, тесный сумрак одинокой комнаты, нелепые раздумья и тиканье старых часов? Зачем пинать хмыря и подавать попрошайке? Есть в этом какой-то смысл? И самое страшное в том, что кто-то до тебя уже задавал все эти вопросы, а в ответ слышал всё то же тиканье часов, отпевающих его время...
 Живу я не особенно богато: немного мебели (мне хватает!), маленький телевизор, стиральная машина "Малютка", старенький утюг, китайский дешёвый магнитофон. Чего ещё надо холостяку?

 "Может всё-таки позвонить этой самой Лене? - мелькнуло в голове.

 Погоди, а её чё, Леной звали? Надо вернуться назад, чтобы прочитать!

 А-аа, так тот жигуль? Так там не было никого!

 Всё, хорош выпендриваться!

 Ну можно ещё немного?

 Ты же пишешь полноценный роман! Тебя - Вечность вон ждёт! Тебя поколениями читать будут! А ты цепляешься ко мне со своими идиотскими записками! Пичкаешь меня сказкой про Робин-Гуда? Про Зорро? Про Духа Святого? А-ну работать! И пиши нормально, а-то к стенке поставлю!

 Да ладно-ладно, Леной её звали! Как же ещё!

 - Да зачем ей звонить? - вслух произнёс я пошёл в ванную.
 В горячей воде всегда мысли идут легче. Я лежал в ванной и раздумывал, как быть:
 " Ну вот, допустим позвоню я ей. Скажу ей что-нибудь (там уж по ситуации разберусь). Потом мы, скорее всего, встретимся, я расстрачу весь свой аванс, приведу её в своё холостяцкое жилище. А дальше... дальше по мере сил... Конечно, возможно, я ей понравился, но... Но не кажется ли тебе, что ты думаешь о ней, потому что больше не о ком думать? Наверное так. Нет, не стоит ей звонить."
 После долгих раздумий я вышел из ванной и хотел уже ложиться спать, но вдруг непреодолимое, немыслимое чувство привело меня к телефону и я как-то машинально, сверяясь с клочком бумаги, набрал её номер.
 Один гудок, второй, третий, на четвёртом кто-то снял трубку и женский голос произнёс:
 - Да, слушаю.
 - Алё, добрый вечер, а Лену можно? - спросил я на всякий случай, хотя подсознательно знал, что это - она.
 - Да, я слушаю, - повторила она.
 - Добрый вечер, Лена. Вы меня узнали? - спросил я, несколько смутившись.
 - Ах, это Вы! Кажется, Алекс?
 Тут я уже совсем вознегодовал.
 - Я - Артуро! Артуро всегда впереди паровоза! Артуро всегда подставит локоть! Артуро - всегда в центре внимания! Все - за Артуро!
 - Артуро! - подхватила она противно и запахло хозяйственным мылом.
 - Артуро! - воскликнули птицы за окном и стало ещё противней.
 - Может быть мы встретимся? - спросил я, давясь от омерзения.
 - Конечно. Но как же нам это устроить, Артуро?
 Тут мне стало совсем противно. А на том конце то и дело слышалось:
 - Артуро! Артуро! Куда меня пригласит Артуро?

 - Ну и чё ты замолк?
 - Да я не знаю, как там дальше было?
 - Ну, наверное, омерзительно. Это же - Артуро!

3.

 Ждать пришлось недолго. Я вообще не люблю чего-то ждать. Утомляет. Я так обрадовался, когда увидел её вновь, узнавая каждое движение, словно мы были знакомы целую вечность.
 Она шла навстречу. Такая красивая, чистая, скромная и, казалось, даже застенчивая, что редко встречается в нынешнее время. Всё это как-то умещалось и ужиывалось в её неспешной, но целеустремлённой походке. Как видите, я очень быстро могу разобраться в человеке, глядя лишь ему в глаза.

 (Вот какой я молодец! Взял - и пописал!)

 Да, воистину в ней уживались противоречивые друг-другу чувства. Возможно, за эту гармоничность мне она и понравилась.

 (Мне ваша Катя понравилась. Может мы поженимся?)

 Так, кто это там подписывает? Щас из класса выгоню! Пиши уж без формул!

 Извините. Я продолжаю.

 Вот она подошла.

 - Добрый вечер, Артуро! Я не заставила Вас ждать?
 - Немного, - улыбнулся я. - Хотя, девушки всегда опаздывают.
 - Особенно влюблённые, - рассмеялась она.
 "О, Господи, да это чистой воды намёк!" - подумал я и чуть не покраснел.

 - Блиин! Ну кто так думает? Так только олухи думают!
 - Слушай, тебе сказали - пиши! Вот и пиши!
 - Нет, ну а чего он?
 - Твоё какое собачье дело? Пусть сам там разбирается!
 - Всё, тогда вообще ничего говорить не буду!
 - Ну и не говори! Пиши давай!

 - Ну и куда же мы пойдём? - спросил я, чуть погодя, как можно непринуждённее.
 - А куда бы Вы хотели?
 "В чебуречную!" - чуть было не ляпнул я.
 - Тут неподалёку есть уютное кафе. - Там - можно!

 Мы вошли в небольшое заведения цвета г..на...
 
 - Слушай ты, писатель!
 - Ах да, простите... С обедом не опаздывайте!

 Мы вошли в небольшое заведение коричневого цвета и сразу же погрузились в мир попсовой музыки и приятного запаха кофе. Я чувствовал себя неловко даже в этой убогой забегаловке. Лена казалась, напротив, оживлённой и весёлой, и мне пришлось взять себя в руки.
 Мы сели за свободный столик и я взглянул на пожелтевший лист меню.

 - Тьфу ты, я не могу больше! Ну какой ещё пожелтевший лист меню?
 - Ну так ты ж для народа пишешь!
 - Для народа - у меня своё! Они там на пол харкают!
 - Чего? Кто? Где?
 - Ну у нас в рюмочной на Царицино. Да там и без меню всё ясно. А тут лист какой-то пожелтевший... Ладно, я продолжаю.

 В меню не было ничего красочного и деликатесного.
Всё как в обычных дешёвых кафешках - так, закусить! Цены тоже были вполне приемлимыми. Мы взяли бутерброды и кофе,и, конечно, ещё больше... Однако, треть моего аванса как ветром сдуло.
 "Ну и чёрт с ним! Я бы и весь потратил для Неё! Потом бы сидел на манной каше и вздыхал о ней! Лишь бы только ей было хорошо и тепло в этот момент. Понимаете, это не заказанная еда и музыка. Это Её зона счастья, где она позволяет себе всё! А ты даришь ей эти минуты счастья. И не так важно, что будет с тобой потом, голод - не тётка. Главное, что всё это ты сделал для Неё!"
 
 - Артуро! Я плыву к Вам по волнам! - провозгласила Лена, когда мы вышли из кафе.

 4.
 Лена жила не так далеко от меня. Квартира её, надо сказать, представляла собой вполне обычное, ничем не примечательное жильё скромного служащего. Девушка жила одна. В прнципе, как и я. Только в отличие от моей холостяцкой берлоги, здесь царили порядок и чистота.

 - Всё, стоп, хватит!
 - Ну чего ещё?
 - Да тускло это всё!Пишешь, как-будто сам придумал, страшный гыд!Аж зубы сводит!
 - Хорошо, у меня есть другой вариант.
 - А-ну-ка!

                - Саша-огурцы, салат и огурцы,
                Две котлеты с луком
                Плюс Саша-огурцы!

 - Так всё! Пошёл вон отсюда!
 - Ну я ещё приплясывать могу во время исполнения!
 - Ты что, ненормальный что ли? Какой ещё "Саша-огурцы"?
 - И две котлеты с луком тоже надо!
 - Тоже надо, б..ь!!!
 - Я смотрю, Вы фишку рубите. Позвольте пепелочек стряхнуть?
 - Пиши давай, псих!Чего там дальше происходило?

Я почему-то обрадовался всей этой атмосфере и почувствовал себя в своей тарелке.
 - Как я понял, Вы живёте одна? - спросил я. - Ну а где же родители?
 Лена помрачнела.
 - Отец умер, когда мне было пять лет. А мать поплыла из-за этого по наклонной плоскости и вот, совсем недавно, её не стало... - Последние слова ей дались с видимым трудом. Вздохнув, она опустила голову.
 - Извините. Я не знал, - осторожно произнёс я, а сам полдумал:
 "Вот идиот! Знать надо, куда лезешь!"
...Позже я сходил в магазин за вином. Расстратился я, конечно, по-полной! Хотелось загладить свою вину за неуместные вопросы.
 Мы сидели на кухне и неспеша выпивали. Лена быстро захмелела и стала рассказывать о своей жизни:
 - У меня было трудное детство, - говорила она. - Отец умер, когда мне было пять...  Она повторялась, но я не стал поправлять. Пусть выскажется!- Мама потихоньку спивалась, а я была брошена на воспитание самой себе...
 Я слушал её, потягивая вино. Оно расслабляло всё внутри, но голова была ясной. Мне было очень жаль эту милую девушку и хотелось расскаазать ей, что у меня тоже было очень непростое детство - пусть и разное с ней. Детство, в котором я помнил только голод и нищету. Пять кошек в квартире, где всё провоняло мочой. Оборванные обои, пустой холодильник и этот ссаный линолеум. Я мыл его половой тряпкой, но он всё равно вонял... Лена, тем временем, продолжала:
 - Я помню любовников матери. Алкашей и бомжей, которым она отдавалась за бутылку. А я, голодная и маленькая, лежала в своей комнатке и мечтала в слезах о красивых игрушках, о ласковых родителях, о вкусной еде... Когда мне исполнилось пятнадцать, я стала мечтать о любви. Но на меня, растрёпанную, тощую и невзрачную - мало кто обращал внимание. Кроме, конечно, этих алкашей-любовников!
 Тут она расплакалась, как маленькая девочка, и я обнял её тонкие плечики - такую бедную и ранимую в тусклом свете лампочки. Обнял, как маленького обездоленного ребёнка. Просто, чтобы пожалеть, убаюкать, дать ему тепло и радость. Наверное, именно тогда я её полюбил. Хотелось защитить её. Окружить теплом и заботой. Мокрым лицом она уткнулась мне в грудь  и вскоре уснула, точно дитя...

 На следующее утро мы поехали ко мне. Мне не было стыдно за свою холостяцкую суматоху. Я знал, что она поймёт меня.
 ...Мы говорили об одном и том же, но разговор не казался  мне нудным и однообразным. Она смеялась и плакала, а я всё больше влюблялся в неё...
 ...Всё произошло так быстро, что я даже не заметил, как мы проснулись в одной постели. Помню только слова любви, долгие сладкие поцелуи и признания в слезах. Помню ту ночь! Счастливую ночь любви. Где верх наслаждения длился так долго, что закончился только на заре...

 Спустя годы, тебя уже не берёт эта дрожь. Привык. Как каменный постамент, ко всему привык. Знаешь правду этих случайных ночей. Помнишь тот запах, но  молчишь, потому что что-то усвоил для себя. То, невыыносимо горькое, с чем уже не живут. А ты - жил! Привык. И кто тебя будил поутру, кроме будильника? И что  ты узнал от инопланетян? Я не скажу. Я продолжаю...

 А потом она ушла.