Второй

Сегодня исполняется ровно две недели, как я не употребляю наркотиков. Сегодня я впервые за эти четырнадцать дней подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Никаких изменений. Невозможно худой парень с лиловыми мешками под глазами и пустым взглядом. И это в двадцать три года. Хотя, глядя на мое лицо, мне можно было бы дать, наверное, все сорок. «А чего ты хотел?», - усмехаюсь я. Присмотревшись, в отражении собственных глаз я могу увидеть всю свою жизнь, так рано покатившуюся ко всем чертям. Если перед смертью вся жизнь действительно проносится перед глазами, то я, похоже, умирал уже сотни раз. И еще столько же умру. Мне хочется кричать, особенно, когда я слишком надолго задерживаюсь здесь, глядя на себя. Иногда мне кажется, что нет ничего хуже, чем быть мной. Иногда я уверен, что это действительно так.

Когда тебе некуда спешить, ты перестаешь чувствовать течение времени. Все для тебя становится огнем или бегущей водой, на все можно смотреть бесконечно долго. Курить, уставившись на улицу. Разглядывая проходящих мимо людей. Чужая жизнь, проползающая мимо. Сегодня в шесть часов я иду на собрание, а до пяти я буду заниматься именно этим – сидеть на подоконнике, курить, смотреть. Пока не зазвенит будильник, напоминающий о том, что время все так же идет своим ходом, что бы со мной ни произошло. Что когда мое сердце перестанет биться, время не остановится вместе с ним.

На сегодняшнее собрание я, как обычно, опоздал. Не очень сильно, всего на пять минут, но это все равно расстраивает, ведь между моим домом и зданием медико-психологической службы всего один квартал. Время-время-время. Когда нет ничего, что могло бы его отмечать, кроме часовой и минутной стрелок старого будильника, оно утекает сквозь пальцы. Ужасное чувство. «Бахилы»,- бурчит охранник у дверей. Я машинально хлопаю себя по карманам, и, не обнаружив там мелочи, наклоняюсь перед урной с грязным целлофаном, выбирая наиболее целые.

Поднимаясь на третий этаж, я ловлю на себе подозрительные взгляды редких посетителей. Спасибо, ребят. Я знаю, что выгляжу очень хреново. Хотя, могли бы уже привыкнуть. Почти полгода я хожу в группу анонимных наркоманов, и вряд ли вы видите меня в первый раз. Я даже не могу передать, как меня раздражают ваши взгляды. Если вы никогда не были в такой ситуации, вы не поймете. Я переживаю это каждое воскресенье. Путь на Голгофу в двенадцать ступеней. Только в конце меня должно ждать исцеление. По идее. «Ты в возрасте Христа»,- шепчу я себе под нос. «Христу было тридцать три. А ты ни за что не протянешь еще десять лет»,- мрачно возражает моя память. «Можно подумать, что двадцати трех ему никогда не было»,- ухмыляюсь я.

Если я что и вынес для себя за два года без надежды на лучшее, так это самую простую мысль: «Всегда улыбайся». Я и раньше не был способен на глубокие умозаключения, а после того, как кокаин прочно вошел в мою жизнь, и подавно. Поэтому все, на что я оказался способен – это юмор висельника. Смейся, даже если тебя тащат на эшафот. Пляши на собственной могиле. Может, на том свете это тебе зачтется.

В коридоре я сталкиваюсь с нашим руководителем.
- Здравствуй, Женя. - Он протягивает свою узкую ладонь. Как обычно, ногти на его пальцах неровно подстрижены, местами обломаны, а ноготь на большом пальце так и вовсе обгрызен под самое мясо.
- И тебе того же, Рома. - Я жму его руку. Наверное, со стороны мы выглядим как братья: сутулые, тощие, с осунувшимися лицами и едва заметно трясущимися руками.- Собрание уже началось?

Роман морщит нос:
- Почти. Пары стульев не хватает. Вот… - он запинается на полуслове, - не поможешь?
- Конечно.

Я понимаю, что Рома – далеко не лучший руководитель группы. Но он - единственный из нас,  кто посещал другие группы психологической поддержки, и это делает его единственным кандидатом на данный пост. И я даже не говорю о том, что, несмотря на его стеснительность, он старается, как может.
- У нас новенький… то есть, новенькая.

Значит, нас снова семнадцать. В позапрошлом месяце от нас ушел Данил. В смысле – совсем ушел, навсегда. Я с ним довольно тесно общался. Знаете, есть такие люди, которые и не выделяются ничем особенным, но к ним всегда тянутся. Даня был из таких. Как это пишут в дешевых газетах с дурацкими тестами, «определяющими» ваш характер, на последней странице, «прирожденный лидер». Это если вы набрали более двадцати баллов. И еще он был самым улыбчивым среди нас. Для человека с четырехлетним стажем наркомана, у него очень неплохо сохранились чувство юмора и оптимизм. А в начале этой весны, в первую неделю марта, его нашли в собственной постели со вскрытыми венами. Возможно, он пролежал так очень долго. И теперь, ковыляя вслед за Романом по коридору больницы, чтобы помочь ему тащить пару стульев в наш кабинет, я никак не могу вспомнить лица моего «почти-друга». Вот ведь…
- Симпатичная? - Равнодушно спрашиваю я. Этот вопрос давно превратился здесь в дежурную шутку. Среди нас нет симпатичных. Разве что, после дозы.
- Ну как тебе сказать… Сам увидишь.

Нет, я никогда не отличался выдающимся умом, тягой к какой-нибудь науке, особым талантом или еще чем-то таким. Родители пытались привить мне любовь к прекрасному и заставляли читать классиков, водили на всяческие художественные выставки и дурацкие спектакли в местном драматическом театре. А я усердно делал вид, что с энтузиазмом приобщаюсь к этому самому прекрасному. Я им даже благодарен за то время, когда мне казалось, что я для них нечто большее, чем просто ответственность. Чем расплата за недостаточно тщательное предохранение от нежелательной беременности. И, в любом случае, со мной есть о чем поговорить. В нужное время я могу вспомнить подходящую цитату из стихотворения какого-нибудь Игоря Северянина. Или посоветовать хороший фильм. Это не такие уж бесполезные знания, как может показаться на первый взгляд. Но все равно я никогда не любил и не понимал всего того, что запихивали в мою голову мама с папой.

С другой стороны, я никогда не жаловался на сообразительность. И мне не составило труда догадаться, почему  на мой вопрос о новенькой Рома замялся, а не выдал еще одну дежурную шутку - «Идеал красоты». Девушка, сидящая напротив двери, не страшная и не красивая. Если она когда-то и была симпатичной, то дурь сделала свое дело, и за страшной усталостью на ее лице теперь невозможно рассмотреть ничего, кроме этой же самой усталости. Вы каждый день видите множество подобных лиц. Не красивых и не страшных. Просто никаких. И вы не то чтобы не вспомните их к исходу дня, вы их даже не замечаете. Возможно, когда-то она выглядела гораздо лучше. Но наркомания уравнивает всех нас в погоне за привлекательностью. В том смысле, что отбрасывает далеко за стартовую черту. Если, конечно, вы не будете халтурить.

Но беспокоит меня не ее привлекательность. Сегодня второе воскресенье месяца. Второе воскресенье означает спикерское собрание. Спикерское собрание означает, что кто-то будет говорить. Роман встает и, кашлянув, начинает:
- Прежде всего, всем доброго вечера. Вы знаете, второе воскресение… есть желающие выступить?

Короткая пауза. Пара мгновений полной тишины. Я знал, что так будет, с того самого момента, когда вошел в аудиторию. Что никто не поднимет руку. Никто не хочет говорить, поэтому руководитель выберет человека по своему усмотрению. И я знаю, кого он выберет. Я вижу это в его глазах. И в глазах всех присутствующих здесь. И, даже если она не расскажет о своем увечье, после ее монолога обязательно последуют вопросы. Конечно, она не обязана отвечать на них, она вообще может отказаться говорить. Но вряд ли Рома упомянет об этой возможности, и… и, неожиданно даже для самого себя, я поднимаю руку.
- Евгений? - Я слышу в голосе нашего руководителя тщательно скрываемое разочарование.

Может быть, все не совсем так. Может, Роман несколько лучше, чем я о нем думаю. Не знаю. За время моего знакомства с белым порошком я полностью разочаровался в людях, в так называемом боге, во всем, что я вижу или о чем я когда-либо слышал. Может, эта маленькая помощь худой покалеченной девушке, у которой я не знаю даже имени, бессмысленна и не нужна ей. Не знаю. Не важно. Я уже поднялся со своего стула и говорю:
- Спасибо, Роман. Я хотел бы рассказать об одном случае из своей жизни. Мой шрам под правым глазом… Это как раз про него, можно сказать.

Я криво ухмыляюсь, оглядывая сидящих кругом анонимных наркоманов. Судя по их взглядам, они не собираются прощать.
- Наверное, многие из тех, кто столкнулся с нашей проблемой, - мне начинает казаться, что это звучит слишком официально, и я сбиваюсь, - многие бывали в подобных ситуациях. Когда денег нет совсем, а они срочно нужны. Ну, вы понимаете, о чем я… В общем, тогда у меня как раз совсем не было денег. И я попытался ограбить человека. Это было поздним вечером, в подъезде моего же дома. Может, это был мой сосед снизу, не знаю. Я его не разглядел. В том состоянии я вообще плохо соображал. Но, - я развожу руками, - ничего не получилось.

Я говорил еще минуты две. Мне казалось, что секундная стрелка настенных часов ползет медленно, с неохотой переходя от деления к делению. Будто издеваясь надо мной. Но вряд ли меня устали слушать. Во всяком случае, моя сегодняшняя история куда интереснее того, что произошло на самом деле. Никто из здесь сидящих не узнает, что шрам на щеке – это всего лишь память о беззаботном детстве. Всего-навсего неудачное падение. И уж точно им не стоит говорить о том, что я никогда не испытывал проблем с деньгами и всегда имел возможность покупать качественный кокаин. На меня и без того сейчас смотрят не очень дружелюбно. Поэтому я продолжаю рассказывать о широкоплечем соседе, который оттолкнул меня так, что я упал и разбил себе лицо о перила. Похоже, им это даже интересно. Не так интересно, как рассказ новенькой, но вполне достаточно, чтобы простить мою выходку. Что ж, и это уже неплохо.

Во время перерыва девушка сама подходит ко мне. В другой ситуации и в другое время я бы посчитал, что заинтересовал ее.
- Зачем Вы это сделали? - Спрашивает она, глядя мне в глаза.
- Сделал что?
- Я могла бы рассказать про себя, - говорит она, нахмурив брови. - Тут ничего такого. Не надо меня жалеть.
- Как вас зовут?
- Катя, - говорит она.
- Это не жалость, Катя, - качаю я головой. - Просто это неправильно, что ли. Чай будете?

Она кивает, но продолжает хмуриться:
- Разве общество анонимных наркоманов не для этого? Чтобы выслушать и помочь?

Я отодвигаю стул, жду, пока она сядет, затем сажусь сам. «Прямо как в ресторане», - возникает мысль, и я улыбаюсь.
- Я что-то смешное сказала?
- Нет. Извини. Они не хотели выслушать и помочь. Им было любопытно.
- А тебе – нет? - В этот момент я замечаю, что мы смотрим друг другу в глаза практически весь разговор. - Ты даже глаза на мою руку не скашиваешь.
- Да и так все ясно, - вздыхаю я, размешивая сахар в своей кружке. - Кололась. Уколы никогда раньше не ставила, поэтому кололась не умея, но часто. Потом – проблемы, боли в руке, всякое некрасивое на коже. И однажды ты просыпаешься в больнице, а твоей левой руки нет. Как в кино, - я осекаюсь, когда Катя опускает голову и закрывает глаза ладонью. - Извини.
- Нет. Ничего, - тихо говорит она, помотав головой. - Это ты извини. Похоже, мне действительно было бы трудно.

Повисает пауза. Она молчит, о чем-то размышляя, а я просто не знаю, что сказать. Мы сидим так около минуты. Я пью чай, она смотрит на ногти на своей руке. Наконец, она говорит:
- Когда они тебя расспрашивали там, они называли тебя «Вторым». Что это значит?
- Да, меня все, кроме Романа так зовут, - я пожимаю плечами. - Я тут уже два месяца, и большую часть этого срока у меня проблемы со вторым шагом.
- Это какой? - Морщит лоб Катя.

Я закатываю глаза и цитирую:
- «Мы пришли к убеждению, что только Сила, более могущественная, чем мы сами, может вернуть нам здравомыслие». Ха.
- И в чем проблема?
- Проблема в том, что я не верю в Бога. Или что-то подобное. Ну, допустим даже, что он есть… раз он повесил мне на шею камень и пустил на дно, то с чего бы ему менять свое решение? Не понимаю.
- Любопытная мысль, - улыбается она. Впервые за вечер. - А ты не думал, что это какое-то испытание, не знаю, проверка на прочность?

Одним глотком я допиваю чай.
- Вряд ли. Просто не вижу смысла.

Она снова улыбается:
- Ты считаешь, что можешь понять замысел высших сил?
- Вот как. Значит, ты агностик?..

Проходящий мимо Рома легонько хлопает меня по плечу: «Пора».

- Мы обязательно продолжим этот разговор. Позже, - говорю я. - Перерыв закончился. Пойдем.
- Пойдем, - кивает она.

Следующим за сегодняшний вечер неожиданно пожелал говорить Роман. Совесть или действительно желание поделиться… кто знает? Я почти не слушаю его. Почему-то я все оставшееся время смотрю на Катю. А когда собрание заканчивается, конечно, предлагаю проводить ее до дома. И она, конечно, соглашается.

***

Сегодня исполняется шесть недель, как я встречаюсь с Катей. С тех пор я стал смотреть в зеркало гораздо чаще. Ровно два месяца, как я не употребляю наркотиков. Жаль, что я не могу сказать этого о ней. Слишком большая уверенность в себе, слишком легкомысленное отношение к происходящему и слишком короткая память. Все данные для того, чтобы ее начали звать «Первой». Иногда она честно старается держаться, и ее личный рекорд – четыре дня. Вчера мы сильно поругались по этому поводу. Я позвонил ей, когда она была под кайфом. Мы наговорили друг другу много того, о чем мы бы не хотели говорить. И о чем вряд ли действительно думаем. Я не очень беспокоюсь, потому что уже достаточно хорошо знаю ее, чтобы быть уверенным: не пройдет и двух дней, как она сама позвонит мне. Похоже, я не самый лучший куратор. Все, на что меня хватает – это заставлять ходить ее на собрания. Кстати, я все еще Второй. Разговоры с ней на религиозные темы меня убедили лишь отчасти.
- Дело в том, что с тобой не случалось ничего по-настоящему страшного, - как-то сказала она.
- Шутишь?
- А что с тобой было? - Она раздраженно пожимает плечами. - Сам посуди: ты два года на родительские деньги покупал кокаин. Однажды перебрал, но тебя откачали. И тебе хватило ума пойти в «Анонимные наркоманы». Тебя не избивали, не насиловали, твоя жизнь была куда лучше, чем у любого из нас. Черт! Ты даже ту историю со шрамом выдумал!
- И к чему ты клонишь? - Морщу я лоб.
- Неверующие не превращаются в верующих просто так, по желанию. Пока не случается что-то такое, с чем они почти не могут жить. Тогда единственный ответ они находят в религии. Или ломаются.

А на следующий день я звоню ей, и она снова почти не может говорить.

Сегодня у нас открытое собрание. Это значит, что сегодня может прийти какой-нибудь журналист из местной газетенки. Возможно, даже с фотографом. Наши глаза на фотографиях будет закрывать черный прямоугольник, как будто это делает человека неузнаваемым. Статья будет посвящена, конечно же, наркомании, но нашему обществу там будет отведено от силы два абзаца. Что, впрочем, не помешает журналисту донимать нас вопросами весь вечер.

Я сталкиваюсь с Ромой на входе в здание. Он, присев на корточках, курит свои дешевые «More» и кивает мне, когда я подхожу.
- Ты сегодня выглядишь не очень, - говорит он вместо обычного приветствия. - Открытое собрание, все-таки.
- Я анонимный наркоман или кто? - Усмехаюсь в ответ. - Какой смысл быть при параде?

Роман вздыхает:
- Ты же знаешь, что у нас большей части группы просто не во что одеться. Представляешь, как мы будем выглядеть?

Я снова ухмыляюсь:
- А тебе еще есть какая-то разница?
- Ну…
- Она здесь? - Обрываю я его.
- Нет. Я думал, она с тобой придет.

В его голосе я слышу облегчение. Как и всегда, тщательно скрытое. Еще бы. Если он так печется о внешнем виде, то что же он думает об однорукой наркоманке?
- Значит, я немного опоздаю, - говорю я.
- В смысле? - Рома поднимается, бросает окурок в мусорный бачок, но промахивается.
- Схожу за ней.
- Может, не надо? - Морщится он.

Я улыбаюсь в ответ:
- Я же ее куратор.

Я жму на кнопку и слышу, как в ее квартире трещит звонок. Раз, другой, третий. На ее месте я бы уже сошел с ума. С каждым новым разом, когда я нажимаю на кнопку звонка, я чувствую, как злюсь все сильнее. Все больше и больше.
- К Катерине? - Хмыкает за спиной проходящая мимо женщина лет сорока.
- Пошла вон, - говорю я вполголоса, даже не повернув голову.
- Может, притон устроит еще, наркоманка несчастная… - продолжает она ворчать, спускаясь вниз.

Я поворачиваюсь к ней и кричу на нее:
- Уйди отсюда! Уходи, пока ходить можешь!

Женщина ускоряет шаг, спотыкается и возмущенно что-то бормочет себе под нос. Я ее не слушаю. Я глубоко дышу, пытаясь хоть немного успокоиться.
- Прости, - шепчу я, упершись лбом в прохладный металл двери. - Я не должен был всего этого говорить. Мне наплевать, кто из нас был прав. Просто открой дверь.

Но она не открывает. Я не слышу ничего в ее квартире, кроме этого звона.
- Открой дверь, - повторяю я. - Открой….

Я не знаю, сколько времени прошло так. Не помню. Может, я бы стоял тут до самой темноты, может, ушел бы раньше. Но все заканчивается, когда дверь открывается, ударив меня, и на площадке появляется ее сосед.
- Здрасьте, - киваю я, глупо улыбаясь.
- Здрасьте, - неторопливо произносит мужчина, глядя на меня. - Не ушиблись?

Я мотаю головой.
- Я к Кате…
- Проходите, - пожимает он плечами. - У нее дверь открыта, вроде.

Когда я вхожу, осторожно открывая дверь, я понимаю все. Возможно, я понял это раньше, еще тогда, когда Роман сказал мне, что она не пришла. Она всегда приходила либо со мной, либо раньше. В отличие от меня, она никогда не опаздывала. Бесполезное предчувствие. Скажешь вслух – и оно не исполнится. И все будут смотреть на тебя, как на дурака. Промолчишь – и говорить об этом потом уже не имеет смысла.
- Катя? - Я зову ее, хотя уже понимаю, что это бесполезно. - Катя, ты здесь?

Я вхожу в комнату. Она здесь.

Она здесь.

***

Сегодня - почти полгода, как я перестал принимать наркотики. Почти четыре месяца, как… наверное, не стоит об этом. Глядя в зеркало, я вижу в отражении обычного, ничем не выделяющегося человека. Серая масса. Когда мне было пять, мама купила книжку, которая называлась «Я сам». Обычная детская книжка. Немного картинок-раскрасок, немного загадок, немного стишков. После одного из этих стихов стоял вопрос: «А каким хочешь быть ты, когда вырастешь?». И чистое поле. Достаточно большое, чтобы пятилетний ребенок мог написать туда что-то своим размашистым почерком. Если он, конечно, умеет. Я умел. Тогда я написал всего три слова: «Таким же как все». Да, знаки препинания мне тогда были неведомы.

Позже, лет в шестнадцать, я нашел эту книжку у себя на полке. Нашел эту самую страницу. И меня так разозлили эти три слова, что я закинул эту книжку куда-то за диван. Наверное, она до сих пор пылится там. А сейчас можно только удивляться, насколько я был умен всего в пять лет.

Я выгляжу абсолютно нормально. Как все, то есть. Чуть более усталый с виду. И, пожалуйста, не смотрите мне в глаза. Не стоит.

Сегодня суббота, и сегодня я запланировал сделать то, что делал всего один раз в жизни. Когда хоронили маму.

У ворот кладбища я покупаю три букета цветов. Они стоят недешево, но сейчас я могу позволить себе это. Найти могилы родителей оказалось непросто. Я долго брожу между оградок, мраморных надгробий и начинающих ржаветь крестов.

Папа был директором на одном частном предприятии, и поэтому даже сейчас их мраморные надгробия выглядит опрятно.

Я кладу по букету на холодные каменные плиты и сажусь на скамеечку перед ними.
- Мама, папа. Привет.

Раньше мне казалось это глупым – говорить с теми, кто давно уже не здесь. Раньше я многое считал глупым.
- Мне следовало прийти раньше, гораздо раньше, - я вздыхаю. - Мне следовало много вещей сделать раньше. А многих – никогда не делать. Но так уж вышло.

Я виновато улыбаюсь, как будто они могут это увидеть. Как будто они действительно слышат меня.
- Прости, мама, я не скучаю. Папа, я все еще не простил тебя. Ты знаешь, за что, - я опускаю голову. - Вы знаете. Вы были не самыми лучшими в мире родителями, а я никогда не был лучшим в мире сыном. Но вы старались, как могли. И я старался. Может, недостаточно. И… - я поднимаюсь, - и я люблю вас. Люблю до сих пор.

Могилу Кати я нашел гораздо быстрее. Рома подробно объяснил мне, как пройти к ней, и даже нарисовал схему на обрывке бумаги.

Ее надгробие было гораздо скромнее родительских. Вокруг него не было оградки и некуда было присесть
- Здравствуй, Катя, - говорю я, положив цветы перед почти выцветшей черно-белой фотографией за стеклом. - Прошло уже пять месяцев, а я все не могу поверить. Я все еще жалею о том, что наговорил тебе тогда. Прости, если мне есть за что извиняться. Нет. Не так. Прости. За все, что я не так сказал, что не так сделал. Все могло быть совсем по-другому, и в том, что случилось, есть и моя вина. Рома говорит, что это не так, но я не верю ему. Тогда, во время нашего последнего разговора… нашей ссоры, ты сказала: «Слишком поздно». Слишком поздно для тебя, для меня. Как в какой-нибудь игре, когда процесс уже слишком запущен, и легче начать все сначала, чем пытаться исправить сложившееся положение. Ты была неправа. Если ты действительно где-то есть, если ты действительно видишь меня… ты знаешь об этом. Я устроился на работу. Может быть, не очень престижную, но, вкупе с тем, что оставили мне родители, на жизнь вполне хватает. По воскресеньям я все еще хожу в группу. Можешь порадоваться за меня, - я давно «прошел» второй шаг. И третий, - я смеюсь. - Я уже на финишной прямой. В одном ты, наоборот, оказалась полностью права. После твоей смерти поверить оказалось очень просто.  Часто, когда я просыпаюсь среди ночи, я думаю об одной вещи. И я не могу из-за этого снова уснуть. Что, если ты сделала это из-за меня? Что, если я виноват в том, что случилось, полностью?

Хорошо, что мертвые всегда молчат. Потому что я действительно не хочу этого знать. Я вздыхаю.
- Только тебя нет рядом. Чтобы поддержать, когда белого порошка хочется особенно сильно. Чтобы похвалить за очередную «победу». Наверное, я привыкну. Когда-нибудь.

Я разворачиваюсь и иду прочь. Обратно на автобусную остановку. Сорок минут в переполненном автобусе, и я дома. Я иду, опустив голову, и думаю. Думаю об одной вещи, которую я так и не сказал вслух. О том, чего никогда не скажу. О причине, почему мои глаза до сих пор безжизненны, а плечи сутулы. О том, что снится мне почти каждую ночь. В этом сне мне все время двадцать лет, а на улице всегда лето. Каждый раз небо чистое настолько, насколько это бывает только во сне. Я поднимаюсь к тебе и звоню в дверь. И, конечно, ты ее открываешь. Ты улыбаешься, ведь день такой замечательный. Ты смотришь на меня слегка удивленно. Ты спрашиваешь: «Вам кого?». А я обнимаю тебя. Ты ничего не понимаешь, когда я прижимаю тебя к себе и шепчу. Шепчу, почти касаясь губами твоего уха: «Я здесь, Катя. Я здесь, чтобы все исправить. Теперь все будет нормально».