День дурака

Само утро имело вкус пережаренного кофе и роковой ошибки. Смена для Светланы началась с того, что система «внезапно вспомнила» о трёх несданных за прошлую смену отчётах, а новенькая стажёрка Анфиса, присланная «для подстраховки», благополучно заблокировала склад и не провела ценники... Привет, разница в цене!

К обеду пришло циркулярное письмо от руководства с многоуровневой задачей: «Максимально повысить лояльность покупателей, сократив при этом время обслуживания до 47 секунд на человека, и параллельно провести инвентаризацию батона „Нарезной“». Светлана перечитала его дважды, ожидая, что в конце будет смайлик, но его не было. И вот в тот самый миг, когда часы показали ровно час пик — время, когда в магазин словно прорывается орда голодных варваров, не признающих очередей, — её кассовый аппарат, старый и обидчивый, как отставной генерал, издал тонкий писк и погас.

На табло, где обычно весело подмигивали зелёные цифры, воцарилась мёртвая тьма. Светлана безнадёжно ткнула в кнопки. В ответ — лишь ленивое гудение и запах палёной пластмассы.

— Что, зарплату считаете? — прошипел первый в очереди мужчина с бутылкой пива, лицо которого выражало вселенскую скорбь от этой задержки.

В этот момент с неба, словно ангел-разрушитель, спустилась Надежда Петровна, старший администратор, чей бейдж был начищен до блеска, способного ослепить.

— Светлана, что это за простои? — её голос звенел, как лезвие гильотины. — Вы же видите — поток! Касса — это артерия! Вы что, хотите создать инфаркт у всей торговой точки?

— Надежда Петровна, она не включается... — начала Светлана, чувствуя, как её собственное сердце готово остановиться.

— Не включается? — Надежда Петровна изобразила на лице маску трагического изумления. — А вы её вежливо попросите! У нас план — выполнить, покупателей — обслужить, отчёты — сдать! А вы мне — «не включается»! Мигом решайте вопрос!

Следом подошёл техник Витя, пахнущий паяльником и философским фатализмом.
— Да тут, бабонька, материнка, наверное, приказала долго жить. Минимум час.

— ЧАС? — взвыла Надежда Петровна так, что с полки в соседнем отделе упала банка с оливками. — У нас через час акция на куриные окорочка начинается! Это же крах! Коллапс!

Очередь за Светланой клокотала, как вулкан. Кто-то уже демонстративно клал хлеб на пол и уходил. Кто-то снимал происходящее на телефон, вероятно, для будущего документального фильма «Апокалипсис в „Пятёрочке“».

Светлана стояла между молотом (гневным руководством) и наковальней (возмущённой толпой), глядя на мёртвый экран кассы. Ей казалось, что она физически чувствует, как план по выручке уплывает в небытие вместе с её премией и остатками самоуважения. В ушах стоял оглушительный гул: причитания Надежды Петровны («Я лично отвечу за срыв плана!»), советы Вити («Можно попробовать постучать, иногда помогает») и возмущённые возгласы очереди («Да откройте Вы ещё одну кассу!»).

В этот момент Светлана мысленно увидела себя со стороны: не героиней трагедии, а клоуном в абсурдном цирке, где главный номер — это её попытка не сойти с ума. Уголки её губ предательски дёрнулись. Она закрыла лицо руками, и все подумали, что она плачет. На самом деле, она просто пыталась скрыть истерический смех. Потому что иначе пришлось бы признать, что это не смена, а отличный сюжет для чёрной комедии под названием «Один час из жизни кассира, или Кто крайний?».

Слова Надежды Петровны прозвучали как боевой клич. «Заряжай вторую кассу и с Богом!» — это значило, что Светлане предстояло в одиночку совершить подвиг, достойный Золотого века голливудского экшена.

Первым перед ней — мужчина лет сорока, с телефоном у уха и раздражённым блеском в глазах. Он только что протянул пятисотрублёвую купюру за пачку сигарет и шоколадку.

— С вас 187 рублей, — устало, но вежливо говорит Светлана.
— Быстрее, у меня машина на минутке! — бросает он, не отрываясь от телефона.

Светлана отсчитывает сдачу: 313 рублей. Три сотенных, десять рублей и три рубля мелочью. Она протягивает деньги.

Мужчина одним взглядом оценивает купюры и мелочь, и его лицо искажается.

— Эй, вы что, мне тут трешку сдаете? — его голос, резкий и громкий, режет воздух. В очереди наступает напряжённая тишина. — У вас что, пятерок нет? Отдайте пятерку, а не этот хлам!

Светлана медленно моргает.
— Сдача в три рубля... монетами. Сдача правильная, триста тринадцать рублей.
— Неправильная! — он стучит костяшками пальцев по стойке. — Я требую уважения! Я что, попрошайка, чтобы мне мелочь бросали? Это унизительно! Дайте нормальные деньги!

Из глубины очереди раздаётся чей-то голос: «Да возьми ты свою сдачу, люди ждут!» Но это только подливает масла в огонь.

— Я тоже человек! — кричит теперь мужчина уже на всю очередь. — И я требую нормального обслуживания! Меня тут за держателя мелочи не держите! Найдите пятерку!

Светлана смотрит на него, и её маска начинает трескаться. Губы подрагивают. Она немолодая девушка, но старается не показывать виду, но её нижняя губа предательски вздрагивает.

— Я не могу... Не могу округлить сумму и дать сдачи... — её голос срывается на полтона выше, в нём слышится паника.

— Не можете? Позовите администратора! Я с вами разговаривать не хочу! — мужчина складывает руки на груди.

И тут что-то в Светлане обрывается. Вся накопленная за день усталость, грубость, немые упреки из очереди, давление этого человека — всё это тяжёлым камнем падает на неё. Она отворачивается под предлогом, что нужно взять чековую ленту, но её плечи начинают предательски вздрагивать.

Она пытается сдержаться, делает глубокий вдох, но слёзы уже катятся по её щекам, горячие и горькие. Она быстро смахивает их тыльной стороной ладони, оставляя на щеке мокрую дорожку. Она плачет почти беззвучно, но её содрогающиеся плечи и тихие всхлипы видны всем.

Очередь замирает. Возмущённый мужчина на секунду теряет дар речи, видя эту реакцию. Кто-то сзади говорит: «Ну вот, довели человека...». Атмосфера из раздражённой становится неловкой, почти стыдной.

Светлана, не глядя ни на кого, судорожно вытирает лицо и, сжавшись вся внутри, тянется к телефону, чтобы вызвать администратора. Её пальцы дрожат. Она проиграла эту битву за пять рублей.

Через минуту к кассе подкатила дама в пальто (явно не по сезону) с сумкой-тележкой, видавшей расцвет социализма. Её лицо выражало разочарование космического масштаба, как будто она только что прочла прогноз погоды на всё лето вперёд. Она вывалила на ленту полный арсенал продуктов, и начался ритуал. Каждый предмет, который кассир пытался отправить в пакет, дама встречала убийственным прищуром и вердиктом:

Гречка — «не та крупа»,

Шпроты — «рыбки тощие»,

Сыр — «не в той упаковке».

— Ой, нет, эту гречку уберите. Я смотрю, она у вас 2025 года. Я новую хочу. Отложите.

Светлана в недоумении откладывает. Лента едет дальше, следующие шпроты.

— А эти шпроты... Вы на этикетку посмотрите. Рыбки какие-то тощие. Не буду я это есть. Уберите.

Светлана вызывает администратора. В очереди кто-то подавился кашлем. Света протягивает руку к сыру «Российский» и покупательница (опережая его, с предвосхищением трагедии): «Сыр! Подождите! Я, кажется, тот взяла, что в плёнке. А я люблю в фольге. Отложите, я схожу поменяю».

Но она не идёт менять. Она наблюдает. Церемония продолжается.

Прошла коробка молока.

— Ой, а у него срок до завтра. Вы что, несвежее продаёте? Нет, такое мне не надо.

...Батон «Нарезной», как снова раздался возглас: «А он мягкий? Мне кажется, он уже чёрствый. Положите обратно».

Создаётся впечатление, что покупатель не покупает продукты, а проводит тотальную ревизию ассортимента с правом вето. Её сумка-тележка стоит пустая, а вокруг кассы вырастает Эверест из отвергнутых товаров. Лицо Светланы постепенно теряет остатки человеческого тепла и превращается в маску с названием «Я просто ветер, я просто облако в штанах». В итоге из первоначальной суммы в 3257 рублей остаётся к оплате баночка хрена («Ну, куда он денется, он вечный») и пачка жевательной резинки, которую странная покупательница взяла «чтобы сдачу не мелочью давали».

— Вот видите, как хорошо получилось. Без лишнего. А то вы нам всякое подсовываете.

Она величественно удаляется, катая за собой свою пустующую тележку, оставляя за собой кассира, груду товаров для возврата и очередь, пребывающую в немом трансе. Её миссия выполнена. Порядок во вселенной, по крайней мере в её вселенной, восстановлен.

На кассу подкатил мужчина с одной-единственной банкой кошачьего корма. Вид у него был торжествующий.

«Всего 399 рублей!» — с пафосом стоял он, заламывая в кулаке пальцем в маленький жёлтый ценник под полкой.

Кассирша Светлана пробила банку.

— С вас 1450 рублей.

— Как?! — лицо мужчины вытянулось. — У вас же ценник 399 рублей! Я сфоткал! Это обман!

И тут начался спектакль. Мужчина требовал администратора, грозился Роспотребнадзором и судом цивилизованных стран. Администратор, уставший, поплелась проверять.

— Товарищ, это ценник от щетки для собак, — уныло констатировала она. — Он просто прилип снизу.

— Неважно! — парировал мужчина, уже чувствуя себя Робином Гудом. — Закон о защите прав потребителей! Требую продать по заявленной цене!

Администратор вздохнула и махнула рукой Светлане:
— Пробивай по 399.

Светлана пробила, взяла с мужчины четыреста и открыла ящик для сдачи. И тут ее осенило. Она с торжествующим видом отсчитала ему сдачу — одну копейку.

— Ваша сдача, — сказала она, сияя улыбкой. — Всё честно, по ценнику.

Мужчина, держа в одной руке кошачий корм, а в другой — одну пыльную копейку.

— Э-э-э... Ладно... — пробормотал он и быстро ретировался, стараясь не смотреть в глаза хихикающей очереди.

В это время мужчина с сединой на висках и трясущимися пальцами пристроился у полки с дешёвым портвейном. Его напарник, помоложе, с лицом, испещрённым морщинами, будто картой былых запоев, прикрывал его спиной, бросая нервные взгляды на камеру под потолком. Они двинулись к выходу, стараясь идти спокойно, но их походка была неестественной, скованной — тело выдавало тяжесть добычи. Эх, промах! Те самые «тени», что кружили у полок, ловким шмыгом просочились к выходу, оставив за собой лишь лёгкий запах портвейна.

И вот... наступила та самая тишина.

Тишина, что бывает после бури, после скандала, после битвы за принципы и девяносто девять рублей. Гул утих, хлопающие двери умолкли. Воздух, еще недавно густой от возмущения и пота, медленно остывал и очищался, словно простуженный организм после сильного жара. Мерцающие люминесцентные лампы заливали пустующие кассы безжизненным светом. Бесконечные ряды полок, еще минуту назад осаждаемые покупателями, теперь стояли в торжественном, почти неестественном порядке. Лишь одинокий распакованный батон на полу у кассы напоминал о недавней человеческой активности.

Безмолвие было взорвано звуком, похожим на падение пустой кастрюли. Это господин в бежевой куртке поставил на кассовую ленту банку красной икры с таким видом, будто это трофей, добытый в честном бою.

— Пробивайте, — бросил он кассиру, и в его голосе звенела сталь.

Кассир провела банкой. На табло вспыхнула цифра, от которой у мужчины округлились глаза.
— Одна тысяча четыреста пятьдесят рублей.

Наступила та самая тишина, что бывает перед взрывом. Покупатель медленно поднял руку, и в его пальцах, как скипетр правосудия, заалел бумажный ценник.
— Уважаемая, — голос его гремел на весь зал. — По какому праву? Вот официальная цена! Девяносто девять рублей!

Он тыкал пальцем в цифры, выведенные шариковой ручкой. Ценник был старый, помятый, и в графе «товар» угадывалось слово «дрожжи».

— Это ошибка, — попыталась объяснить кассир, но её голос потонул в хоре возмущённых возгласов из очереди.

Господин в куртке преобразился. Из скромного покупателя он превратился в Народного Мстителя, Рыцаря Справедливости, который одним лишь ценником готов был разрушить систему тотального обмана.

— Я требую товар по указанной цене! — изрёк он, и его взгляд говорил: «Я знаю свои права».
— Но это ценник от...
— Неважно! — отрезал он. — Закон на моей стороне!

Когда подошла администратор, он уже мысленно видел себя победителем: банка икры в одной руке, сдача с сотни — в другой. Его принципиальность была прекрасна в своём абсурде. Он боролся не за икру. Он боролся с ветряными мельницами неверных ценников, с гигантом дисконтной системы, и в этот миг он был Дон Кихотом в бежевой куртке, готовым на подвиг ради девяноста девяти рублей.

Приказ руководства звучал как глава из учебника по сюрреализму: «Товарный хаос — тренд! Убираем стеллажи! Выставляем всё в коробках и родных упаковках!»

Магазин превратился в инсталляцию современного искусства под названием «Рынок на колёсах». Посреди зала горой лежали картонные коробки, из которых торчали банки с огурцами, пачки печенья и упаковки с гречкой. Рядом вскрытые транспортные мешки из плёнки опорожняли своё содержимое прямо на пол: горка макарон соседствовала с разлившимся по линолеуму детским пюре, а пачки стирального порошка мирно уживались с шоколадными батончиками.

Покупатели, заходя внутрь, замирали на пороге.
— Это у вас... ремонт? — робко спрашивала пожилая женщина, пытаясь заглянуть в ящик с надписью «ХЛЕБ», где среди сухарей лежали автомобильные лампочки и жевательная резинка.

— Нет, это новая концепция! — с натянутым энтузиазмом объясняла администратор Надежда Петровна. — Создаём эффект склада! Покупатель участвует в квесте!

Квест, однако, больше напоминал шторм в продуктовом океане. Мужчина в костюме, пытаясь найти кофе, с отчаянием в глазах перерывал коробку, набитую банками с тушёнкой и ёлочными игрушками. Дети радостно строили замок из пачек соли, пока их мама с риском для жизни пыталась откопать из-под горы коробок с соком пачку сливочного масла. Сотрудники в этой какофонии выполняли роль безумных архивариусов. Светлана, пытаясь «пополнить ассортимент», с тоской смотрела, как её аккуратно разложенные сырки тонут в море разномастных упаковок, как корабли в бермудском треугольнике.

К концу дня выручка не выросла, но зато выросло количество испорченного товара, раздавленных упаковок и нервных тиков у покупателей. Единственным довольным оставался районный кот Васька, который умудрился утащить из разорванного мешка целую рыбину. Концепция «стихийного рынка» сработала. Правда, только для него.

Автоматические железные ворота раздвинулись, и появления на пороге фуры вовсе сломило Светлану. Из ее чрева на погрузочную площадку показались шесть деревянных паллетов. Каждый — по 250 килограммов. Законы физики и охраны труда в этом месте отменялись единственным распоряжением управляющего: «Парней нет. Справитесь сами».

И Светлана взялась тащить на гидравлической тележке, или просто в народе — рохля, надрывая спину.

Это не была работа — это было жертвоприношение. Четыре хрупкие фигурки, уперевшись плечами в деревянный брус, срывали паллет с места, потому как рохля под тяжестью напичканного товара не двигалась. Он не катился — он скребся и визжал, подчиняясь не силе, а отчаянному напору. Администратор тянула за единственную ручку, Светлана — подталкивала сзади, улавливая звуки ломающегося рохли, который вздрагивал и плевался маслом.

«Пошёл! Давай! Рывком!» — ее хриплый крик тонул в скрежете дерева по бетону.

 Водитель, этакий исполин в замасленной спецовке, отошёл в сторонку, закурил и утоп в самодовольной улыбке. Он знал своё дело: привёз — и свободен. А дальше — женская проблема. Он стоял сзади, курил и смотрел на нас с таким видом, будто девушки не товар разгружали, а участвуем в шоу «Самое слабое звено». Иногда он снисходительно бросал:
— Дамы, аккуратней там, а то паллет криво поедет!

И снова погружался в созерцание «цирка».

Они двигались медленно, как муравьи. Их сила рождалась не из мышц, а из глухой, яростной обиды. Обиды на фирму, которая только требует, на начальство, считающее их безотказным механизмом, на весь мир, где 250 кг на хрупкие женские плечи — это «норма выработки».

Когда последний паллет с грохотом вкатывался на склад, они стояли, опершись о стены, не в силах разогнуть спины. Воздух выходил из легких свистом. Пальцы не разжимались, застыв в когтистом спазме. А через пятнадцать минут, отдышавшись и стянув распухшие запястья эластичными бинтами, они шли за кассы — улыбаться покупателям. И господин в бежевой куртке, требуя вернуть три рубля сдачи, даже не догадывался, что перед ним — титанесса, только что сдвинувшая с места полторы тонны картонных коробок.