Повержены во прах

Новость о войне в сибирской глубинке была воспринята хотя и трагично, со скорбью в душе каждого, но всё же с неким «равнодушием»,  а главное с такой забывчивой быстротой, что даже сами люди удивлялись безмерному своему цинизму. После гражданской войны, голодомора и принудительной коллективизацией, репрессиями, всё, что довелось им пережить, чем можно было их запугать – войной? Да и она проклятая, где-то там далеко от них. Военные действия шли уже во всю, по всему западному рубежу и пошли в армии страшные потери и разруха в экономике, о чём руководство страны умалчивало, чувствуя за собой вину. Возрастной ценз призыва в армию расширился и пошли под Указ вчерашние школьники и «здоровые» пенсионеры.
Что касается молодежи, они были настроены героически, каждый из них по своей наивной молодости ассоциировал себя, никак не меньше, чем с книжными героями «Печориным» и «Балконским» и в душе надеялись, что их-то не убьют, потому, как не оправдана будет их гибель в 18-20 лет никакой победой. Но то, что в дальнейшем с ними происходило, поубавило им самолюбия. 
Говорят, что жизнь всё равно, что звезда на небе, появилась неизвестно откуда на некоторое время, засветилась и так же неожиданно исчезла. Что ж, это наша общая участь, никуда от этого не деться. Но каждый из нас надеется, что бы его «звезда» светилась как можно дольше.
В канун Нового 1943 года, декабрьским морозным утром, как только замаячил на горизонте рассвет, к управе сельского совета села Новосанжаровка подъехали двое саней, управляемые стариками Иваном Квачёвым и Григорием Спорник. В сани-развальни были ими брошены клочки сена, приготовлены тулупы и к каждому коренному мерину, справа, был приставлен ещё пристяжной. Лошади были выделены колхозом для отправки шести призывников на фронт. Провожавших было немного, осиротело село людьми от коллективизации, да и за полтора года тяжёлой войны ушло немало людей.
Буквально, в течение часа, без пампезных речей с наставлениями и завываниями гармони, уселись новобранцы по трое в каждые сани и под сочувствующих печальным взором сельчан, двинулись в дальний путь к месту сбора в областной центр. Трое ребят с одного села, друзья Андрей Куликов, Михаил Алексеенко и Сергей Селиванов сели в сани к деду Ивану, который в пути всё бодрил ребят всякими житейскими байками. В сани к деду Григорию сели ребята с ближайших деревень, приписанных к данному сельскому совету. Все они вчерашние школьники, но успели уже в летнюю пору и в осеннюю страду потрудиться изрядно на колхозных нивах.
Выехали за село. Улеглась с ночи, залегла снегом степная метель. Лишь слабые порывы ветра, гуляющие за околицей села закружат изредко ворох снега и понесутся эти белые полосы по насту и расстелют его на, совсем уже заметённой, просёлочной дороге. В утренней тишине всё лежало в безмолвии и лишь телеграфные столбы своим гудением оживляли белую равнину. На пути, местами в низинах, попадались ложбины, заросшие бурьяном, и вязли в них сани, трещал сухой бурьян под их полозьями. Кони при этом утопали по брюхо в снегу, заметно напрягаясь вытащив сани, фыркали, отряхиваясь от снега и без понужания их кнутом, почувствовав опять твердый наст, облегченно переходили на лёгкую рысь. 
Расплылась утренняя заря по всему горизонту, зимний день вошёл в полную силу, чуть заметен был на небе безжизненно стоявший круг месяца. Хотя не было ни одного облачка на небе, всё же оно казалось чёрным, сравнительно с чистой снежной равниной, расстилавшейся перед путниками. Через пару часов пути, оживлённые разговоры ребят сошли на нет, замолчал и дед Иван. Началась обычная дорожная скука. Глаза у ребят слипались, и они погрузились в дремоту. Одному Андрею не спалось, лезли в голову всякие тревожные мысли, уносившие его в унылую задумчивость.
 Лошади бежали лёгкой рысью, слабый ветерок заносил вбок их косматые гривы, из под копыт поднималась снежная пыль и слышно было, как коренной мерин ёкал селезёнкой.
Добрались до Куломзино (пригород Омска), где был колхозный постоялый двор, после полудня на вторые сутки. Парни поснимали тулупы, оставив их в санях, были в легких телогрейках. Наспев перекусив с дороги, стали собираться, им ещё предстоял пеший путь через реку Иртыш к сборному пункту в клуб железнодорожников...
- Ну сынки, давайте прощаться, в добрый час, - окинул взглядом всех дед Иван.
Дед Григорий, сняв шапку и со словами: «Борони вас господь бог та святой Мыкола», перекрестил и обнял каждого.
- Мы ведь комсомольцы, деда! – вызвался среди них один умник.
- Антихресты вы, -выкрикнул дед Иван, - иди сюда, комсомолец, чмокну тебя в маковку, свидимся ли ещё, -  затем, отойдя в сторону, смахнул рукой выступившие слёзы, бубня себе под нос, - если не они пропадут злою смертью, так нас скоро Бог приберёт, - уповал на свою старость.
*****
Ещё до темноты добрались они до места, доложились дежурному офицеру, который предупредил не разбегаться, ждать дальнейшей команды до утра. Тут ребята впервые столкнулись с одной из особенностей войны – большую часть времени чего-то ждать.
Они, как и все вновь прибывшие, найдя свободное место, улеглись на грязном полу, подложив под головы свои котомки. Через несколько минут, уставшие с дороги, они уже спали мертвецким сном. Утром, с присущим таким заведением неудобств, кое-как умылись, продрав глаза и кое-как позавтракав имеющимися с собой харчами, были готовы на дальнейшие указания.
Настроение было у всех подавленное. Затем прибыл офицер-капитан и несколько с ним сержантов. Дали команду выходить на улицу, на построение. Сержанты старались сбить их поотделённо, повзводно. Топчась на месте, новобранцы гудели-спорили, в какую часть их пошлют, в какую дивизию они вольются, на какой участок фронта попадут. Этот бестолковый, бессвязный разговор продолжался, пока не началась перекличка.
Незнакомый офицер провёл поверку и приказал сержантам двигаться колонне строем из города в расположение какой-то воинской части.
В лесу, куда их вели беспорядочным строем, находились казармы какого-то полка, где они должны пройти карантин и по истечению какого-то времени пройти боевую и политическую подготовку перед отправкой на фронт. В пути им навстречу попалась колонна солдат, вооруженных винтовками, пулемётами и бронетанковыми ружьями. Из вели в Куломзино, к эшелону, для отправки на фронт и веяло от этого войска не сколько великой силой ратной, как всё той же мрачной серостью, которая обуяла вновь прибывших новобранцев.
Привели их в расположение какой-то воинской части, где формировались войска для отправки на фронт, пройдя минимум каких-то навыков ведения боя. Пройдя через КПП, их взору предстали несколько капитальных строений разного назначения и по всей внутренней территории были дополнительно развернуто несколько больших полевых палаток, с боку каждой торчали дымящиеся трубы расположенных внутри печек-буржуек. 
Здесь их держа на морозе окончательно распределили по взводно и ротно. Теперь каждый знал свой взвод и роту. Ребята с одного села старались держаться вместе, и попали в один взвод. Назначены были командиры взводов младшие лейтенанты, тоже молодые, как и их подопечные, только окончившие, тут-же в Омске, курсы пехотного училища. Командир роты и старшина были назначены из уже обстрелянных, проходивших лечение в местных госпиталях, старший лейтенант Никандров и старшина Головко, обоим за тридцать лет. После знакомства с личным составом ротный отдал команду старшине вести их на помывку в баню. Построение, вернее сказать сбившиеся в кучу новобранцы, нестройным военным порядком двинулись на помывку. В бане было приказано всё тряпьё с себя поснимать, оставить при себе лишь документы, носовые платки и полотенца, если у кого таковые имелись.  После помывки выдали б/у одежду военного образца просмолённую от вшей и по виду больше похожую на ошметки-тряпьё.
Выйдя из бани, новобранцы шалили по-детски, надсмехаясь над своим одеянием. Старшине пришлось даже прикрикнуть на них, чтобы построить, отдавая команду: - «Построиться в шеренгу по двое ... мать вашу!». Он смотрел на роту новобранцев и не видел ещё такого душераздирающего восторга и гнева, каковым было это войско, беспорядочно толпившееся, стараясь каждый найти своё место в строю. Он понимал, что этот подлый для них казарменный быт повседневно будет убивать и унижать этих людей. Этот быт для этих чистых, пока ещё душой, молодых людей, подомнёт самое отвратительное и мелочное. Этот быт горькой военщины погасит в этих молодых людях, в их душах доброту, справедливость, достоинство, уважение не только к ближнему своему, но и к самим себе.
Старшина, отслуживший свой срок ещё до войны, с первых её дней в своих прежних подопечных, ушедших с ним на фронт, не имел оснований сомневаться. Это в большинстве своём были люди с установившейся жизненной позицией и характером. Попадались среди них конечно, и отребье, бродяги, симулянты, ворьё разного калибра. Но эти вот безвинные восемнадцатилетние ребятишки с неустоявшейся жизнью и судьбой – они то как выстоят, как вынесут испытание во фронтовой обстановке? А надо выстоять! Порой так размышляя, старшину охватывало отчаяние и это его-то, бывалого вояку.
- «Погибнут. Все как один погибнут во всепожирающем огне войны. Не оставят за собой памяти, а главное наследства, потому как и жизни у них ещё никакой не было».
Старшина повёл свою роту на обед в старое кирпичное здание, а затем направились в расположение такой же старой казармы, где им отвели место для прохождения карантина. До призыва молодые парни, выросшие в степном краю Сибири, не чувствовали на себе нужды в той же еде и не осознавали ещё в полной мере, какое горе принесла война. Потому как она была от них далеко и ещё губительно не отзывалась на их крестьянских подворьях, не пошатнулись ещё устои, хотя трудностей хватало. Но сейчас, придя в армию, сразу с первых дней почувствовали, побывав на обеде, без домашних разносолов, что военное время – это время голода и лишений.
Почернели их лица, в глазах сквозила сплошная тоска. Что касается еды, то пришлось перебиваться случайными подкормками, от которых пухло брюхо. Но даже при всех трудностях, сбоях и ошибках в снабжении, командование, особенно их хозяйственники, всё же предпринимали непомерные усилия, рыская по разным базам и колхозам, что бы как-то накормить, напоить, одеть и обуть их, что бы военные наставники хоть как-то могли их подготовить к сдаче на фронт, этих несколько тысяч молодых ребят.
Вернувшись с обеда, расположившись в казарме, молодежь пробовала поспать на нарах, но влетел опять недавно ушедший старшина и, дав команду сержантам, стали те их сгонять с нар, выдворять опять на мороз во двор. Построили с трудом перед казармой и велели вольно стоять. Пришёл офицер, худощавый чахоточный капитан средних лет и, после рапорта старшины, начал им внушать многозначительность происходящего на фронте и обстановку в стране в целом:
- Наша Красная армия, - не без пафоса начал свою речь, - ведёт упорные кровопролитные бои на всех фронтах, - затем перешёл на Устав гарнизонной службы и вкратце объяснил, и потом прокомментировал, что они должны усвоить из сказанного в первую очередь…
Заморённые столькими событиями первого дня своей службы, они наконец то были возвращены в казарму и уставшие отошли ко сну.
Зимний день короток и уже на небе стали появляться звезды. Самым интересным, может быть даже загадочным в какой-то мере для этих юных душ, было то, что над этой убогой казармой, в которой придётся им провести какое-то время и над их родным селом, те же на небе звёзды, та же светит по ночам холодная луна, но жизнь здесь совершенно идёт по-другому.
*****
Пошли первые дни и недели службы. Знакомили их с боевым оружием, с Уставом воинской службы, в основном связанные с их обязанностями, нежели правами. Дали перед присягой по три патрона стрельнуть из винтовки.
В сердцах молодых парней теплилась надежда на улучшение, со временем, жизни с армейским бытом и кормёжкой, ибо они физически за день сильно выматывались. Но военный казарменный быт мало чем отличался иот тюремного с их нарами, кормёжкой и постепенно затягивал их как провалившегося человека в болото.
Люди стали черстветь душой от этой однообразной жизни – военной грубой муштры. В таком их существовании, в таком обезличенном скопище трудно было сохранить бодрость духа и порой, для некоторых, просто выжить. Новобранцы, вчерашние школьники, ещё не понимали, что в таких условиях, куда они попали, жизнь как таковая обезличивается, ибо ты теперь не принадлежишь себе, твоей жизнью распоряжаются другие. Они должны выполнять обязанности, заниматься трудом с точки зрения здравого умом человека, не имеющего смысла и пользы, кроме как идти на пожертвование себя для каких-то и кем-то придуманных мифических идей, и в исполнении этого долга сами стали безликими существами. Было тревожно для новобранцев от того, что всё чужое вокруг, отдавало всё какой-то казёнщиной, всё безрадостно и хотя они все крестьянского рода, выросшие на земле и привыкшие к трудностям, и всему тому, что творила власть в селе, с той же принудительной коллективизацией, даже пережив всё это – им увиденное здесь, брал холодок по хребту, привыкшему гнуться с малых лет на непосильных работах.
Во время пребывания их здесь, было несколько занятий со стрельбами. Но большее время занимала их чистка снега на плацу, где проходили строевую подготовку и разгрузка-погрузка вагонов на станции, куда ходили марш-броском с лопатами на плечах. Наконец по истечению определённого времени, когда ещё и не пахло весенней оттепелью, настал день их отправки на фронт. В этот  день построили их на плацу. Командование напутствовало их на служение Родине и веру в победу.
Приехала из города на машине-полуторке бригада артистов, всего с полдюжины человек, из труппы какого-то столичного театра, эвакуированного в Омск. Распахнув на плацу борта машины, сделали на грузовой платформе импровизированную сцену, на которой вскорости взошли аккомпаниатор-баянист и артистка, на плечи которой наброшен легкий полушубок. Как только на морозе баянист растянул меха гармони, артистка сбросила с плеч полушубок на стоящий рядом стул, бодро подбоченившись руками и пританцовывая на месте, подражая известной певице Лидии Руслановой, спела про «Не подшитые валенки».
Следом другой член группы, мужчина, держа в руках что-то, напоминающее очертаниями рыцарский меч, подражая другому мэтру театра и кино Николаю Черкасову, произнёс пафосный диалог: «Кто к нам с мечом придёт, от меча и погибнет».
Затем взошли на платформу всем скопом и спели торжественно знакомые новобранцам ещё со школы слова песни, сжимающие их сердца:
«Вставай страна огромная
Вставай на смертный бой…»
Эта музыка властно разнеслась по душам новобранцев и они, сами того не заметив, стали подпевать в лад грозной той песни…
Концерт закончен. Солдаты под окрик сержантов: - «Не разбредаться!», - стали строем расходиться в свои расположения. Лица их были полны гнева, который не объяснить словами, ощутили себя, своё присутствие в этом суровом мире, который овладел ими и даже их собственными жизнями. Покорность судьбе полностью овладела ими. Ближе к вечеру они погрузились в эшелон для отправки на фронт.
*****
Эшелон воинский, идущий какие уже сутки и неизвестно куда, до какого конкретного места, стал вдруг идти рывками то замедляя ход, то вроде как намеревался брать опять разгон. При этом раз всякий раз было слышно, как паровоз пыхтел, выбрасывая клубы отработанного пара, и подавал тревожный гудок. Наконец, скрепя колесами по мёрзлым рельсам, последний раз дёрнулся вперед, а затем, отшатнувшись назад, стал на тормоз.
Время было полуденное, пасмурное и вокруг царило безмолвие, какая-то отчуждённость от всего живого, земного. Были распахнуты засовы товарников, но команды «выгружаться» не последовало. Сержанты, спрыгнув каждый из своей платформы на морозную гальку, ждали приказаний на выгрузку. Находящиеся в вагонах бойцы молча озирались в безмолвную округу, теряясь в догадках, где они находятся. Никакой железнодорожной станции или посёлка с жильём поблизости не просматривалось. Лишь вдали, через серую мглу, еле заметен был какой-то лесной массив. Скоро, среди этого серого пространства, появился шум с говором и хрустом под ногами гальки. Пришли взводные офицеры с ротным и старшиной. Была дана команда сержантам «выгружаться». Сержанты стали выгонять всех из вагонов, предупреждая окриками, что бы не забывали своё оружие, пожитки, вещмешки и торопились их разбить поотделённо и повзводно.
Парни с одного села Андрей, Михаил и Сергей держались всегда вместе и теперь стали рядовыми первого отделения второго взвода первой роты пехотного батальона – стали частью огромной безликой массы.
Кое как построившись, поступила команда «смирно!». Взводные начали делать перекличку, не потерялся ли кто в дороге. Щупленький, интеллигентного вида их взводный, младший лейтенант Лесков, огласив всех, дал начальствующим голосом команду «вольно». Этим ребятам, которые вместе спали, вместе маршировали, вместе сносили все невзгоды воинской службы теперь и вместе предстоит идти в свой первый бой. 
Было приказано следовать этими небольшими кучками построений за головными идущих впереди в сторону леса. Только дойдя до лесного массива, все почувствовали воочию приближение фронта. Они шли уже по старым полям сражений. Везде их окружала унылая зимняя картина: голые леса, покалеченные артиллерийскими обстрелами, мёртвые поля, усеянные глубокими воронками, разрушенные дома, разбитые орудия и машины, ещё не убранные трофейщиками и везде валялся всякий прочий воинский хлам. Их перебросили ближе к фронту под Воронеж. С наступлением уже сумерек, проходя какую-то безлюдную деревушку, остановились на ночлег. Взвод их расположился в полуразрушенном доме. Бойцы добыли несколько поленьев и разожгли в доме уцелевшую печь. Они расположились на земляном полу и жались поплотней друг к другу, чтобы согреться. Все погрузились в дремоту. Андрею не спалось, и он вышел во двор поглядеть на холодный зимний закат. Глубокую тишину вокруг изредка издалека прерывал глухой грохот орудий.
– «Фронт всё ближе, почти рядом» - соображал он. К нему подошёл их взводный Лесков, молодой парень лет двадцати двух.
- Что, не спиться? – спросил он, в голосе которого была не скрытая озабоченность, - Мы только что от комбата вернулись. Завтра выйдем по темну на рубеж и займем оборону, и возможно после артподготовки пойдут немцы в атаку.
Серые мысли от этих слов взводного сжимали ему мозг.
- Сам-то с района, сельский?- спросил, уточнив вопрос взводный.
- Да, деревенский.
- Образование семь классов имеешь?
- Десятилетку заканчивал в райцентре, пришлось две зимы ездить за 20 верст.
- С десятью классами в танки и самолёты сажают, или ты не просился в училище?
- Меня никто не спрашивал за образование, - равнодушно пробубнил Куликов, - а сам…
- Я тоже деревенский, - перебил его взводный, - добровольцами нас взяли из техникума, учился на землеустроителя. Я вижу, ты парень с головой, рассудительный и переживаешь за других, что ждёт нас всех впереди? Ладно, поговорим ещё, в сейчас пойдем тоже малость приляжем. Чувствую, завтра будет жаркий день. Взводный ушёл, а он вернулся в дом.
Ещё до рассвета, послышались командные голоса сержантов: «Подъём! Вставать! Выходим на построение».
Просыпается, нехотя, войско, широко все зевают, во весь рот.Набрасывают на себя куцые телогрейки, берут в руки оружие и сложенную у изголовья амуницию, выходят на построение.
Снова перекличка. Затем вернулись опять в дом, пайковый завтрак, кто-то подсказал, где можно разжиться кипятком для согрева.
До рассвета им надо было выйти на исходный рубеж, потому как днём нельзя было даже пошевельнуться, сразу попадут под артиллерийский и миномётный обстрел неприятеля. Рота, построившись, вместе с батальоном вышли за деревню За околицей, на заснеженной земле, вокруг голые чёрные деревья, местами попадались скованные льдом лужи. Вдали, куда вели их батальон, чернели на снегу траншеи брошенных окопов. Колонна растянулась на несколько сотен метров. Они скользили в своих опорках по снегу, который от такого потока шагающих, под ногами превратился в грязное месиво. Многие, не выспавшись, спотыкались, иногда даже падали, но всё же дошли до указанного рубежа.
*****
Достигнув рубежа, в брошенном когда-то при отступлении окопе, рота в полумраке пробиралась по запутанным ходам сообщений, каждый обустраивал себе место для обороны. Скоро, как и предполагалось,  противник начал артиллерийский  и миномётный обстрел из позиций. Начали рваться снаряды и временами попадали даже по брусверу окопов, наполняя всё вокруг осколками. Каждый прилетевший снаряд заставлял сжиматься у бойцов сердцу, от того, что нельзя ничего сделать и брало отчаяние, что можно вот так, сидя на корточках в окопе, погибнуть без всякой пользы, не сделав ни одного выстрела по ненавистному врагу. Окопы были полузасыпаны и приходилось сжиматься в три погибели, закрывая лицо руками и прижиматься им к коленям.
Обстрел продолжался около часа. После обстрела, в полуразрушенных окопах, залитых лужами крови, лежали раненные и убитые. Появились санитары с носилками, чтобы забрать раненных, и надо было убрать трупы за брустверы траншей, готовясь к обороне.
Командир роты, обходя позиции, чтобы знать свои потери, по ходу обращался к бойцам.
- Приготовиться к обороне отделениям и взводам. Есть добровольцы помочь санитарам? – потому как не каждый, впервые видя картину гибели своих товарищей в залитых кровью траншеях, мог всё перенести физически.
Вызвалось несколько бойцов, в том числе и Куликов, поскольку были смертельно ранены его оба товарища. Помогая санитарам, ему казалось, что они из нормального мира откуда прибыли, провалились в какую-то бездну – бездну печали и отчаяния. Видя всю эту картину с гибелью своих товарищей, бойцы были безразличны к дальнейшей своей судьбе, чтобы выполнить свой долг, не быть отщепенцами. Война впервые коснулась их лично с этими первыми их потерями – отсюда их такое к себе безразличие и они поняли всю её бессмысленность. Страшное напряжение сил породило в них это безразличие. Что поделаешь, если их постигла такая судьба.
Только когда Куликов растерял своих близких друзей, он понял, как дороги были они ему, поддерживая в трудную минуту. Он видел всюду гибель и разрушения и жадно пытался ловить хоть малейшие проблески красоты жизни.
Жизнь обманула этих ребят, ни в чём не повинных, кроме исполнения долга. Идеи, к5оторые они вынашивали, ассоциируя себя в армии с книжными героями, оказались пустыми. Они просто повержены во прах, пополнив лишь горькую статистику потерь. Наслаждение красотой жизни, волнующее ощущение тайны при познавании окружающего их мира заменило им всё это страшный ужас леденящий душу, при виде разлагающихся трупов погибших товарищей. И в этом же аду надо найти в себе силы, чтобы вернуть себе разум.
______________________
С гибелью своих друзей, в душе  у него царило отчаяние, ужас и мрак, и как после этого можно жить, о чём-то ещё мечтать и смерть ему представлялась отдыхом от всего этого.
На такой пессимистической ноте настроения, услышал окрик, отвлёкший его от задумчивости, возвращая в мир реальности.
- Куликов! Пошли к ротному. С лычками на погонах тебе дружище, - обратился подошедший к нему сержант с их взвода, - сейчас перед ротным распинался наш взводный, ты назначен командиром своего отделения, вместо погибшего…
- Можно считать, что нам сегодня здорово повезло, - сказал командир собравшимся у него командирам, - немцы, почему то не стали атаковать наши позиции после обстрела. Надо нам ждать ночи. Как стемнеет, подвезут продовольствие, а сейчас все к своим подразделениям и быть готовым ко всему.
Некоторые бойцы пытались заснуть, собираясь небольшими кучками, прижимаясь друг к другу, пытались согреться. На рассвете прошёл слух, что пойдут в атаку, не дав немцам опомниться. Продрогшим с ночи, бледным, небритым, грязным бойцам последние минуты пере атакой казались каким-то диким сном. Поступил наконец приказ, и их батальон сразу же бросили в атаку. Бойцы с трудом вылезали из окопа и тяжело побежали через нейтральную полосу. Что было дальше, Куликову не суждено было уже знать. Его с несколькими бойцами отделения поразили осколки разорвавшегося рядом снаряда.
Все, принимавшие участие в войне глядели смерти в лицо. Одни умерли, а другие остались жить. И те, которые остались жить, прощаются с вами.