Как я шёл к Будде

(Повесть)

Оглавление


1. Дорога из дома — момент осознания пустоты привычного мира, начало сомнения.
2. Тень под солнцем — встреча со страданием, старостью, смертью и вопросом о смысле.
3. Отречение — уход от мирского и начало пути к себе.
4. Аскет и голодный дух — испытание лишением и поиск меры.
5. Под деревом Бодхи — прозрение и открытие природы ума.
6. Путь середины — отказ от крайностей и рождение внутреннего равновесия.
7. Пустота и сострадание — понимание, что всё взаимозависимо и ничто не имеет самости.
8. Тень индуизма — диалог с традицией и преодоление старых догм.
9. Дао без имени — встреча Востока и Запада, слияние пути и бездействия.
10. Крест и Лотос — соприкосновение с христианской любовью и буддийским освобождением.
11. Мир как отражение — видение науки, сознания и реальности через призму пробуждения.
12. Возвращение без возвращения — конец странствия, в котором не осталось ищущего.


Описание повести «Как я шёл к Будде»

Это философская притча о человеке, который отправился на поиски истины, не зная, что ищет самого себя. Главный герой — Элияр Тураний, тридцатитрёхлетний прозаик, поэт, философ и этнограф, человек мысли и наблюдения, который в один миг осознаёт, что проживает чужую жизнь. Покинув дом, он отправляется в странствие — не по карте, а по внутреннему ландшафту духа. Его путь проходит через страдание и отречение, аскезу и прозрение, сострадание и понимание, через встречи с мудрецами, монахами и простыми людьми, которые становятся зеркалами его сознания.
От тени под солнцем до света под деревом Бодхи, от храмов Индии до монастырей христиан, от молчания пустыни до тишины внутри — Элияр проходит двенадцать ступеней своего пути, чтобы понять главное: идти было некуда, потому что Будда всегда жил в нём самом.
Повесть «Как я шёл к Будде» — это не религиозный трактат и не исповедь. Это живая медитация о пробуждении, о пустоте, которая наполнена любовью, о дороге, которая идёт сама собой, когда исчезает тот, кто идёт. В ней сплелись поэзия и философия, восточная мудрость и человеческая простота, дыхание жизни и безмолвие вечности.
Это книга для тех, кто хотя бы раз в жизни почувствовал, что за привычным миром есть тишина, которая зовёт по имени.



Глава I. Дорога из дома


Я долго жил среди вещей, которые казались мне необходимыми. Мой дом был полон предметов, как память — образов, и каждый день я бродил по этим комнатам, не замечая, как между стенами и мною возникла невидимая клетка. Всё было благополучно, устроенно, предсказуемо. Я имел друзей, работу, планы, и если бы кто-нибудь спросил, чего мне не хватает, я бы, пожалуй, не смог ответить. Но внутри, под покоем внешней жизни, зрело тихое беспокойство — будто под слоем привычных звуков начинала звучать неведомая музыка, требовавшая, чтобы её услышали.
Однажды я понял: я живу не собой, а образом себя. Все мои мысли были отражениями чужих слов, все мечты — чужими ожиданиями. Я ел, спал, говорил, но ни одно из этих действий не было по-настоящему моим. Я жил, как живут миллионы — по инерции, и это инерционное существование казалось даже чем-то добродетельным: ведь я не страдал, не нуждался, не искал. Но именно это и было страданием — бесчувственное благополучие, застой духа, в котором всё уже решено и всё заранее известно.
Сначала это ощущение приходило как тень. Иногда, проходя по улице, я ловил взгляд старика, сидевшего у стены, и чувствовал, что между нами есть нечто общее — какая-то общая усталость, в которой нет возраста.
Иногда я видел больного ребёнка, и внутри что-то сжималось, хотя разум говорил, что так устроен мир, что болезни и смерть естественны. Но сердце не принимало этого. Оно бунтовало, спрашивало: почему? почему всё это повторяется из века в век? почему страдают те, кто ещё не успел согрешить?
И однажды, в полуденную жару, я остановился посреди улицы и понял, что не могу больше идти туда, куда шёл. Все дороги, которые раньше казались прямыми, вдруг превратились в круг. Я понял, что всё, что я делаю, возвращает меня к самому себе — к той же скуке, к тем же мыслям, к тому же непониманию. И тогда я спросил себя: если я не понимаю, зачем живу, то зачем продолжать так, словно понимаю?
В ту ночь я не спал. В комнате стояла тишина, и только тиканье часов напоминало о времени, которое уходит, не оставляя следа. Я смотрел в темноту и чувствовал, как во мне рождается странное желание — не бежать, не искать утешения, а просто увидеть: что есть всё это? кто тот, кто живёт этой жизнью? И в этом вопросе уже было начало пути.
Наутро я собрал несколько вещей, написал короткую записку и вышел из дома. Не было громких обещаний, не было клятв. Я просто вышел. Дорога встретила меня тишиной, словно ждала этого шага давно. Всё, что раньше было “миром” — улицы, дома, лица, — вдруг стало частью одной большой иллюзии, которую я впервые увидел со стороны. Я шёл и чувствовал, как вместе с каждым шагом с меня спадает тяжесть накопленных лет — страхов, ожиданий, мнений, забот о том, что скажут другие. Впервые я шёл не к цели, а от привычки.
Солнце поднималось над горизонтом, и его свет падал на всё одинаково — на богатые дома и на пыльную землю под ногами. Мне казалось, что этот свет знает то, чего не знаю я. Он не различал, не осуждал, не выбирал — просто был. И тогда я понял, что, может быть, истина тоже такова: она не нуждается в доказательстве, не делит, не утверждает. Она просто есть.
Так началась моя дорога к Будде. Я ещё не знал, что значит это имя, не понимал, кто он и чему учит, но внутри уже зрело знание: идти нужно не за кем-то, а к себе. Не чтобы стать кем-то новым, а чтобы перестать быть тем, кем я был. Я не знал, куда приведёт путь, но впервые за много лет мне было всё равно — я просто шёл, и в этом шаге уже было освобождение.


Глава II. Тень под солнцем


Вторая глава — “Тень под солнцем”, где герой впервые сталкивается со страданием и начинает постигать смысл первых Четырёх Истин?

Путь мой тянулся через деревни, поля и города, и в каждом месте я встречал одно и то же — лица людей, занятых ожиданием. Кто-то ждал урожая, кто-то — удачи, кто-то — любви, кто-то просто конца дня. Но в их глазах, как и в моих раньше, светилось одно и то же беспокойство: они жили, будто впереди непременно должно случиться что-то настоящее, а пока — только прелюдия. И чем старше становился человек, тем яснее отражалось в нём разочарование от того, что «настоящее» так и не пришло. В каждом лице я видел собственную неуверенность, словно всё человечество было зеркалом, в котором я смотрел на себя.
В одном посёлке я остановился у старого колодца, и рядом со мной к воде подошла женщина. На руках у неё был ребёнок, чьё тело дрожало в жару, словно осиновый лист. Она тихо опустила его к воде, смочила губы, и, заметив меня, улыбнулась, как будто ничего не происходило. Но в её улыбке было что-то невыносимое — не сила, не смирение, а отчаянное желание сохранить достоинство перед лицом того, чего нельзя изменить. Я хотел что-то сказать, но слова показались кощунственными. Когда они ушли, я остался у колодца и долго смотрел на отражение в воде. Там был я — человек, который ищет смысл, пока другие ищут жизнь.
Тогда я впервые понял, что страдание — не ошибка, не наказание и не случайность. Оно — дыхание самой жизни. Оно живёт во всём, что рождается, растёт и умирает. Нет ни одного существа, которое бы не боялось боли, не избегало утраты, не цеплялось бы за то, что любит. Но и нет ни одного, кто смог бы удержать хоть что-то навечно. Я увидел, что всё существующее облечено в тень, и что эта тень не вне нас — она сама часть нашего света.
Шёл день за днём. Я ночевал под деревьями, питался тем, что находил, и всё больше понимал: страдание не где-то снаружи, оно — форма нашего взгляда на мир. Мы не можем принять изменчивость, не можем отпустить, не можем видеть без желания. Мы строим крепости из надежд, чтобы спрятаться от ветра, но ветер всё равно проходит сквозь стены. Я видел, как люди молятся, как спорят, как плачут, и всё это было одной и той же молитвой — «сделай, чтобы не менялось».
В одном городе я встретил старика, сидевшего на ступенях храма. Его глаза были мутны, как вода в старом сосуде, и он, заметив меня, спросил:
— Что ты ищешь, странник?
— Я ищу причину страдания, — ответил я.
Он усмехнулся.
— Ты ищешь то, что держишь в руках. Страдание — не болезнь мира, это мир сам. Если хочешь избавиться от него, перестань делить.
— Что делить? — спросил я.
— Себя и других. Вчера и завтра. Потерю и приобретение. Пока ты разделяешь, ты в оковах.
Я не понял его тогда. Мне казалось, что его слова — просто загадка, но они остались со мной, словно семя в глубине сердца. Позже я понял, что всё, что существует, есть сплетение причин и следствий, и что, пытаясь оторвать одно от другого, мы рождаем боль.
На рассвете следующего дня я сидел на холме и смотрел, как солнце поднимается над землёй. Оно сияло без усилия, без намерения, без цели. Свет ложился и на могилы, и на сады одинаково, не выбирая, кому светить. И я вдруг почувствовал — вот оно, то, что говорил старик. Мир не делит, делим мы. Мы рождаем страдание, потому что хотим, чтобы река текла в одну сторону — туда, где нам удобно.
Я понял, что всё, что я видел до этого, было уроком. Старость, болезнь, смерть, разлука — не беды, а зеркала. Они показывают, что мы цепляемся за призрак «я», и чем крепче держим, тем больнее теряем. Всё, что рождается, умирает, и только тот, кто видит это без страха, выходит за пределы боли.
Я шёл дальше. Пыль поднималась под ногами, а солнце бросало длинную тень, которая всегда была со мной, куда бы я ни повернул. Я понял, что избавиться от тени нельзя. Можно лишь увидеть, что она не враг. С тех пор я не избегал страдания — я смотрел на него, как на учителя.
И в тот день, когда я перестал бежать от боли, я впервые почувствовал лёгкость. Мир не изменился, но что-то изменилось во мне. И тень под солнцем стала не проклятием, а напоминанием: без неё свет был бы невидим.


Глава III. Отречение


Третья глава — “Отречение”, где герой окончательно оставляет прежнюю жизнь и вступает в путь аскета, переходя от размышления к практике?

Когда я понял, что страдание — не враг, а зеркало, во мне возникло странное чувство: будто всё, чем я жил прежде, вдруг утратило вес. Люди, к которым я привык, казались мне далекими, как фигуры на другом берегу реки; вещи, которые раньше наполняли дом смыслом, теперь лежали в памяти, как осколки старого сна. Даже собственное имя стало звучать чуждо. В нём было слишком много прошлого, слишком много того, кто пытался казаться, а не быть. Я чувствовал, что если не откажусь от этого имени, то не сделаю и шага к себе.
Так я оставил дом. Не из презрения и не из гордости, а потому что понял: невозможно искать свободу, оставаясь прикованным к тому, что держит. Я шёл вдоль дороги, и каждый шаг становился маленьким отречением. Я отказывался от вещей, от мыслей, от привычных объяснений. Я перестал спрашивать, куда и зачем иду. Ведь вопрос всегда подразумевает цель, а цель — это снова форма желания. А я хотел увидеть, что будет, если просто идти.
Сначала тело сопротивлялось. Оно просило мягкой постели, еды, тени. Ум злился, бросал упрёки, искал прежние утешения. Но чем больше я слушал эти голоса, тем яснее понимал: это не я, это лишь эхо привязанностей, скопившихся за годы. И я позволял им говорить, но не следовал. Со временем их крики становились тише.
Однажды вечером, когда солнце уже опустилось за холмы, я увидел у дороги странствующего монаха. Он сидел неподвижно, скрестив ноги, словно часть земли, на которой покоился. Я подошёл и сел рядом. Некоторое время мы молчали. Потом он сказал, не открывая глаз:
— Ты пришёл спросить, как освободиться от страданий?
— Да, — ответил я.
— Тогда оставь не страдания, а того, кто страдает.
Я не понял, но он больше ничего не объяснил. Он просто поднялся, поправил на плече старую чашу для подаяния и ушёл. Я смотрел ему вслед, пока его фигура не растворилась в темноте. Его слова эхом звенели внутри: «Оставь того, кто страдает». Что значит оставить себя? Разве это не смерть? Или, может быть, именно это и есть жизнь?
В ту ночь я впервые не стал молиться, не стал просить, не стал думать. Я просто сел и стал смотреть на дыхание. Оно входило и выходило, как волны, и между этими движениями рождалась тишина. В этой тишине не было меня, не было имени, не было прошлого. Был только вдох, выдох и пустое пространство между ними.
На рассвете я почувствовал, что что-то отпало. Не физически, но глубже — словно невидимая оболочка треснула. Я встал и пошёл дальше. Мир не стал иным, но взгляд стал другим. Я больше не искал. Я просто был.
Я встретил деревенского старца, который спросил, откуда я. Я ответил:
— Я иду от себя.
Он рассмеялся, но не из насмешки — в его смехе была узнающая радость.
— Тогда иди дальше, — сказал он. — Но помни: дорога не снаружи.
Эти слова остались со мной. Я понял, что отречение — это не бегство от мира. Это отказ держать его внутри. Всё, что мы называем “миром”, живёт в уме. Стоит отпустить — и он исчезает, как сон после пробуждения.
Я шёл через поля, где ветер гнал пыль, и каждый порыв казался дыханием невидимой силы, стирающей следы. И я позволял ей стирать всё: память, страх, надежду. С каждым днём я становился легче, будто возвращался в то состояние, которое было до мыслей, до имени, до я.
И когда однажды ночью я увидел своё отражение в луже после дождя, я вдруг понял — я больше не знаю, кто этот человек. Но мне стало не страшно. Я улыбнулся. Потому что впервые за всю жизнь это незнание было не пустотой, а покоем.
Так началось настоящее отречение — не уход, а возвращение к ничему. И в этом ничто было больше жизни, чем во всём, что я когда-либо знал.


Глава IV. Аскет и голодный дух


Четвёртая глава — “Аскет и голодный дух”, где герой переживает крайнее самоотречение и осознаёт пределы аскезы, открывая путь Середины?

Путь привёл Элияра к подножию гор, где начинались скитания. Здесь, среди пыли и ветра, жили те, кого люди называли отшельниками. Они питались кореньями, молчали сутками и проводили ночи под открытым небом. Элияр поселился среди них, надеясь, что именно здесь, в лишениях, он приблизится к истине. Ему было тридцать три — возраст, когда душа уже знает цену словам и устала от объяснений. Он был писателем, философом, этнографом — человеком, привыкшим к наблюдению и анализу. Но теперь ему казалось, что всё знание, которое он собирал, стало бесполезным грузом. Он хотел не понимать, а быть.
Он перестал есть больше, чем горсть зерна в день, перестал говорить, перестал смотреть в глаза людям. Время текло иначе. Тело становилось лёгким, но внутри росла тень — не та, что от солнца, а иная, безмолвная и голодная. Ночами он видел, как мысли, которых он хотел избавиться, возвращаются, будто звери, почуявшие слабость. Желание славы, память о книгах, написанных и ненаписанных, образ женщины, оставшейся далеко позади, — всё это всплывало, как мёртвые рыбы в пересохшем озере.
Иногда он садился на камень и смотрел на своё отражение в медной чаше, куда наливал немного воды. Лицо становилось всё острее, глаза — всё глубже. Он видел в себе не святого, а уставшего человека, который пытался победить себя через отказ. И однажды он понял, что отречение само стало новой формой гордыни. Он гордился тем, что голодает, тем, что отказывается, тем, что может вытерпеть боль. Он, отказываясь от мира, всё равно держался за “я” — за того, кто отказывается.
В ту ночь, когда ветер гнал по склону пыль и листья, Элияр вышел к ручью. Он долго смотрел, как вода течёт, и понял: она не сражается с камнями, не выбирает, куда течь, — она просто идёт туда, где есть место. “Я борюсь даже в бездействии”, — подумал он. И тогда впервые за всё время он ел без вины, пил без страха, спал без мысли о пробуждении.
Проснувшись утром, он почувствовал, что внутри стало легче, как будто кто-то снял невидимый узел. Он понял: истина не в истязании и не в наслаждении. Она — в равновесии. В том, чтобы идти по лезвию между крайностями, не склоняясь ни в одну сторону. Всё, что слишком, рождает новую зависимость — даже духовность.
Элияр встал и пошёл вниз, к долине. Тело его было исхудавшим, но в глазах появилась мягкость, которой прежде не было. Он больше не чувствовал себя аскетом. Он чувствовал себя человеком. И в этом было начало настоящей свободы — той, что не ищет победы.
По дороге он встретил мальчика, пасшего коз. Тот посмотрел на него и сказал:
— Ты похож на тень.
Элияр улыбнулся.
— А тень — это тоже свет, только уставший.
Мальчик не понял, но рассмеялся. И смех этот был чище всякой мудрости.
С тех пор Элияр стал слушать жизнь, как слушают музыку — не анализируя, а чувствуя. Он больше не пытался стать Буддой. Он просто шёл, и каждый шаг становился дыханием. Он понял: путь не в том, чтобы стать кем-то другим, а в том, чтобы перестать сопротивляться тому, что есть.
Так в его сердце родился Путь Середины — не как учение, а как тишина между вдохом и выдохом.


Глава V. Под деревом Бодхи


Пятая глава — “Под деревом Бодхи”, где Элияр переживает своё прозрение и осознаёт природу ума?

Он дошёл до равнины, где ветер звучал мягко, словно дыхание земли. Там, у старого дерева с раскидистыми ветвями, Элияр остановился. Ему показалось, что всё его странствие, все ночи, дни, все разговоры и молчания вели именно сюда — к этому месту, где ничто не требовало ни усилий, ни объяснений. Он сел под деревом и почувствовал, как тень листьев ложится на лицо, как солнечные лучи скользят по телу, как земля дышит под ним, принимая безусловно. В этот миг он впервые за долгое время не хотел ни идти, ни остаться. Всё стало просто тем, чем оно было.
Сначала пришли мысли. Они шептали — о прошлом, о людях, о потерянных вещах. Они приходили одна за другой, как путники, ищущие ночлег. Элияр не прогонял их, но и не звал. Он просто смотрел, как они возникают и исчезают. И постепенно между мыслями начали появляться промежутки — прозрачные, бессловесные. В этих промежутках не было ни страха, ни желания, ни времени. Только чистое присутствие, как дыхание мира, которому не нужно имя.
Потом пришла боль. Она всплыла из глубины тела, из памяти, из детства, из старых обид. Она сжимала грудь, заставляла дрожать руки, будто всё, что было спрятано, теперь требовало выхода. Элияр не сопротивлялся. Он позволил боли быть. Он понял: если убегаешь от неё, она становится тенью, если смотришь прямо — она растворяется в свете. Так боль становилась теплом, а страх — вниманием.
И тогда наступил момент, когда он понял: всё, что он называл “я”, — лишь поток. Нет центра, нет того, кто управляет. Мысли рождаются сами, чувства возникают сами, тело движется само, мир живёт сам. Всё связано, всё течёт, всё меняется, и ничто не принадлежит никому. И в этом — свобода.
Он увидел, что страдание — не кара и не ошибка, а следствие привязанности ума, который хочет удержать то, что по природе движется. Он увидел, что “я” — не сущность, а узел, сплетённый из желаний, воспоминаний, страхов. Развяжи узел — и не исчезнет ничего, кроме иллюзии.
Ночь опустилась медленно. Звёзды висели низко, будто сами слушали дыхание земли. Элияр сидел неподвижно, и всё вокруг казалось прозрачным. Даже звуки стали тише, словно и они погрузились в созерцание. Он видел, как ум растворяется, как границы между “внутри” и “вне” исчезают. Было чувство, будто он не сидит под деревом — дерево сидит в нём. И ветер, и свет, и темнота, и дыхание — всё стало одним.
В этот миг он понял, что не нужно искать пробуждение. Оно не приходит. Оно всегда здесь. Просто ум спит, и стоит перестать толкать себя в сторону, как тишина сама раскрывает глаза.
Когда рассвело, Элияр поднялся. Солнце, поднимаясь, коснулось его лица. Он посмотрел вокруг и улыбнулся — не из радости, а из понимания. Всё осталось тем же — земля, небо, птицы, люди, страдания — но теперь он знал: ничто не отделено. Мир не враг, не испытание и не урок. Это дыхание одного безымянного целого, в котором всё появляется и исчезает без следа, и только ум называет это «жизнью».
Он коснулся ладонью коры дерева и тихо сказал:
— Я не искал тебя, Бодхи. Я искал себя — и нашёл пустоту, в которой нет ни того, ни другого.
Так произошло его прозрение. Не вспышкой, не чудом, не откровением — а ясностью, лишённой слов.
С этого дня Элияр больше не называл путь “путём”. Он просто жил, как дышит ветер, как течёт река, как светит утро. Всё стало естественным.
Так родился Будда в нём — не как бог и не как учитель, а как тишина, в которой исчезает тот, кто ищет.


Глава VI. Путь Середины


Шестая глава — “Путь Середины”, где Элияр впервые начинает говорить с учениками и учит не истине, а равновесию?

После многих дней молчания Элияр снова пошёл. Теперь каждый его шаг был без цели, но наполнен смыслом. Он больше не искал ни просветления, ни учителя — ему не нужно было ни одно из этих слов. Всё, что раньше было стремлением, стало дыханием. Всё, что было поиском, стало присутствием. Он шёл медленно, и люди, встречавшие его на дорогах, останавливались, словно чувствуя, что рядом идёт человек, не принадлежащий миру спешки. Его спокойствие было странным, почти тревожным — как тишина перед грозой, но без угрозы. В нём было что-то, что заставляло каждого задуматься о себе.
Однажды в маленьком селении у реки он встретил нескольких юношей, которые спорили, что важнее: жить в удовольствии или отвергать желания. Один из них сказал:
— Я слышал, что истинный человек должен отречься от мира и жить, как камень.
Другой возразил:
— Но ведь камень мёртв. Разве дух живёт в мёртвом?
Они увидели Элияра и спросили его мнение. Он сел рядом с ними и долго молчал. Потом сказал:
— Вы оба правы и оба ошибаетесь. Если ты гонишься за наслаждением, ты становишься его рабом. Если ты бежишь от наслаждения, ты остаёшься его пленником. Свобода — не в выборе стороны, а в том, чтобы увидеть обе и идти между ними.
— А как идти между? — спросил один.
— Так же, как река идёт между берегами. Она не выбирает правый или левый — она просто течёт.
Слова эти запомнились им, и вскоре о человеке, идущем “между”, заговорили и другие. Люди стали приходить к нему, спрашивать, слушать. Но Элияр не называл себя учителем. Он говорил:
— Не я говорю, а тишина между нами. Я не учу — я напоминаю то, что вы всегда знали.
Он говорил о том, что истина не в крайностях. Человек, погружённый в чувственность, тонет в удовольствии. Человек, бегущий от мира, тонет в гордыне. Только тот, кто идёт по середине, остаётся на плаву. Он учил не отрицать жизнь, а видеть её ясно. Желание — не зло, пока оно осознаётся. Страдание — не зло, пока оно понято. Даже неведение становится началом мудрости, если смотреть на него без страха.
Однажды один старик спросил:
— Но как удержаться на середине, если мир всё время тянет в стороны?
Элияр ответил:
— Не удерживайся. Река не держит себя, чтобы течь. Она просто течёт.
С каждым днём его слова становились всё короче. Иногда он говорил лишь взглядом. Иногда молчанием. Люди уходили от него не с новыми знаниями, а с новой тишиной. И эта тишина была сильнее любых учений.
Но в глубине Элияр чувствовал: Путь Середины — не метод, не философия и не правило. Это способ быть. Это жизнь без выбора, в которой выбор уже сделан самой природой вещей. Это равновесие без усилий, покой без бездействия, любовь без притяжения.
Однажды вечером он сидел на берегу реки, и мимо проходил человек с корзиной рыбы. Тот остановился и спросил:
— Кто ты, странник?
Элияр улыбнулся:
— Никто.
— Тогда почему к тебе тянутся люди?
— Потому что каждый узнаёт в “никто” своё истинное “я”.
Мужчина долго молчал, потом сказал:
— Странно. В твоих словах нет учения, но есть покой.
Элияр ответил:
— Учение — это попытка объяснить то, что уже есть. Покой не объясняется, он просто присутствует.
Он поднял взгляд на небо. Между облаками мерцала вечерняя звезда. Он подумал, что, быть может, вся суть пути — в том, чтобы быть этой звездой: ни солнцем, ни тьмой, а светом между ними.
Так Элияр продолжал идти, не строя храмов, не создавая школы, не называя учеников. Но те, кто слышал его, уходили другими. И каждый, кто хоть раз был рядом с ним, начинал понимать, что Путь Середины — это не дорога, а состояние сердца, которое перестаёт качаться между “да” и “нет”.


Глава VII. Пустота и сострадание



Седьмая глава — “Пустота и сострадание”, где Элияр открывает тайну взаимозависимости всего сущего и впервые говорит о сострадании как о форме просветлённой любви?

С тех пор прошло много дней. Элияр странствовал без цели, неся в себе покой, который не нуждался в словах. Он шел через леса и равнины, останавливался в хижинах, где жили старики и дети, говорил с людьми, слушал их, но всё реже чувствовал необходимость отвечать. Он понимал: каждое слово — это палка, на которую опирается ум, боясь идти сам. А истина требует пустоты. Она рождается не из ответов, а из тишины, в которой исчезает тот, кто спрашивает.
Однажды, проходя через горную деревню, Элияр увидел женщину, стоявшую на коленях перед домом. На руках у неё лежал мальчик — мёртвый, с закрытыми глазами. Она не плакала, только покачивала его, будто убаюкивая сон. Рядом стояли люди, молчали. Никто не знал, что сказать. Элияр подошёл ближе, сел на землю рядом и ничего не произнёс. Просто был рядом. Через какое-то время женщина подняла голову и прошептала:
— Зачем он умер? Я ведь молилась. Я всё делала, как учили.
Элияр тихо ответил:
— Ничто не умирает, если не назвать это смертью.
Она посмотрела на него, не понимая, но в её взгляде было что-то, что знало. Он не стал объяснять. Объяснение — это всегда попытка отвлечь боль словами. Он знал: сострадание не в утешении, а в присутствии. Быть рядом, не вмешиваясь — вот единственное, что может исцелить.
Когда он ушёл, он долго думал о женщине и мальчике. В нём впервые откликнулось не просто понимание страдания, а мягкое чувство, похожее на свет в сердце. Он увидел, что всё в мире связано: жизнь женщины продолжалась в дыхании ветра, дыхание ветра — в колебании листьев, листья — в земле, земля — в воде, вода — в небе, а небо — в сердце каждого, кто хоть раз посмотрел вверх. Всё одно. Всё движется вместе.
В ту ночь он сидел у костра и смотрел на пламя. Оно рождалось, умирало, и в каждом язычке он видел тот же закон: ничто не существует само по себе. Всё держится на всём. Пламя не может гореть без дерева, дерево не может расти без земли, земля не может быть без дождя. Так и человек — не может быть без других людей. И если кто-то страдает, страдает всё.
Он понял, что сострадание — не чувство и не долг, а естественное следствие понимания пустоты. Ведь если “я” и “ты” — неразделимы, то разве можно не откликнуться на чужую боль? Это не добродетель, а дыхание целого. Когда исчезает “я”, любовь становится естественной, как свет солнца, который не выбирает, на кого падать.
Утром он пришёл в селение, где несколько монахов спорили о природе просветления. Один говорил:
— Всё — иллюзия, поэтому помогать бессмысленно.
Другой возражал:
— Но без помощи нет добра.
Элияр улыбнулся и сказал:
— Когда ты понимаешь, что всё — иллюзия, ты не отвергаешь помощь, ты помогаешь с любовью, зная, что тот, кому помогаешь, — это тоже ты.
Они молчали. И в этой тишине спор растворился.
С тех пор Элияр стал учить не мудрости, а доброте. Он говорил:
— Понимание без сострадания — сухое дерево. Сострадание без понимания — река без русла. Когда оба соединяются, возникает жизнь.
И когда кто-то спрашивал его:
— Что есть Пустота?
Он отвечал:
— Это любовь, лишённая имени.
Так рождалось новое знание — не в книгах и не в храмах, а в дыхании каждого мгновения. Люди начинали понимать, что сострадание — не действие, а присутствие. И что истинная любовь — это не “люблю тебя”, а “вижу тебя как себя”.
Вечером, глядя на закат, Элияр подумал: “Вот она, Пустота — не холод, не бездна, не смерть. Она — бесконечное сердце мира, в котором всё дышит вместе”.
Он улыбнулся. И в этой улыбке не было ни радости, ни печали — только покой, подобный дыханию Вселенной.


Глава VIII. Тень индуизма


Восьмая глава — “Тень индуизма”, где Элияр вступает в диалог с брахманами, сталкиваясь с древними догмами и осознавая, что вера, утратившая живое дыхание, превращается в тень истины?

Когда Элияр спустился в долину, солнце уже клонилось к западу, окрашивая землю в цвет старого золота. Там, где дорога вела к храмам, он встретил караваны паломников. Люди шли издалека, неся на головах подношения, на губах — молитвы, в сердцах — надежду, что за эти шаги они получат благословение. Воздух звенел от мантр, барабанов и запаха горящего масла. Всё вокруг казалось священным, и всё же в этом священном чувствовалась какая-то тяжесть, будто за пышностью ритуала скрывалась усталость.
У ворот большого храма его остановил жрец в белом, с пеплом на лбу.
— Куда ты идёшь, странник? — спросил он, глядя настороженно.
— Туда, куда идёт тень от моего тела, — ответил Элияр.
— Здесь место богов, — сказал жрец. — Здесь не для тех, кто говорит загадками.
— Тогда я ошибся дорогой, — мягко произнёс Элияр, — ведь Бог — не в месте.
Жрец нахмурился, но всё же впустил его. Внутри храма стояли статуи богов — выточенные, расписанные, покрытые гирляндами. Люди падали ниц, приносили фрукты, монеты, молоко. Элияр долго наблюдал за этим и вдруг понял: они молятся не Богу, а страху. Они ищут не истину, а гарантию. Они преклоняются не перед вечностью, а перед надеждой купить у вечности защиту. И в этом поклонении было что-то человечески трогательное и бесконечно грустное.
Он подошёл к старому брахману, сидевшему у входа, и спросил:
— Что видит Бог, когда человек кланяется ему?
Брахман ответил:
— Смирение.
— А если он кланяется из страха?
— Тогда Бог видит страх и милует его.
Элияр покачал головой:
— Если страх и милость — две стороны одной монеты, то кто тогда держит монету?
Брахман посмотрел на него внимательно и спросил:
— Кто ты, странник?
— Я — тот, кто ищет то, что нельзя потерять.
Они долго беседовали. Элияр говорил, что вера без видения становится идолом, что слова священных книг — это двери, а не стены. Он говорил, что дух религии — не в повторении мантр, а в том, чтобы однажды услышать тишину между ними. Брахман слушал, но в его глазах была тревога: он понимал, что эти слова рушат привычное равновесие.
— Люди нуждаются в форме, — сказал он. — Без неё они заблудятся.
— Форма нужна, — ответил Элияр, — но форма, забывшая суть, становится тенью.
Он рассказал, как видел монахов, которые спорили о правильных ритуалах, забывая о сострадании. Как люди кланяются статуям, но не замечают страдающего рядом. Как боги становятся образом сделки, а не зеркалом истины.
— Истина не в том, чтобы отвергнуть богов, — сказал он, — а в том, чтобы увидеть в каждом лице отражение единого. Когда человек кланяется другому человеку — он кланяется Богу в нём. Когда он смотрит с любовью на дерево, на реку, на животное — это тоже молитва. Всё живое — храм, если видеть.
Брахман опустил взгляд.
— То, что ты говоришь, опасно. Люди не поймут.
— Да, — тихо ответил Элияр. — Но непонимание — это тоже часть пути. Когда сердце готово, слова найдут его сами.
Он вышел из храма, когда вечер перешёл в ночь. В небе мерцала луна, и храмовые огни отражались в воде. Элияр смотрел на это отражение и думал: «Даже луна не знает, что её светят. Всё, что мы видим, — это отблеск чего-то, чего не видно».
С тех пор он стал ещё внимательнее к людям. Он понял: тень религии не в вере, а в том, что вера превращается в привычку. Люди повторяют имена богов, но забывают дыхание, из которого эти имена возникли. Они ищут спасения в небе, забывая, что небо — внутри.
Элияр продолжил путь. В нём не было презрения к религиям, лишь понимание: каждая из них — как река, текущая к одному океану. Но реки спорят, забывая, что все они — вода.
Он шёл по тропе, освещённой лунным светом, и думал: “Пока человек делит Бога на образы, он делит и себя. А тень, которая остаётся от света истины, — это и есть догма”.
И в сердце его звучала тишина — не от сомнения, а от ясности.


Глава IX. Дао без имени


Девятая главу — “Дао без имени”, где Элияр встречает даосского мудреца и осознаёт слияние недеяния и осознанности как путь единства Востока и Запада?


На востоке страны начинались холмы, поросшие бамбуком, и там, среди облаков и ветра, Элияр встретил старого мудреца, которого звали просто — Лин. Он жил у воды, в доме без дверей, где стены были сделаны из ветвей, связанных верёвками из травы. Когда Элияр подошёл, тот сидел на камне и наблюдал, как листья бамбука колышутся от дыхания ветра. Несколько мгновений они молчали. Потом Лин сказал, не поворачивая головы:
— Когда бамбук качается, ветер дует или бамбук движется сам?
Элияр ответил:
— Ветер и бамбук — одно дыхание.
Лин кивнул.
— Тогда зачем ты ищешь Будду, если всё, что есть, уже движется само?
Элияр улыбнулся. Он понял: перед ним человек, в котором нет стремления быть учителем. В его глазах не было ни ожидания, ни желания объяснить. Всё в нём было так же просто, как дыхание. Они сидели вместе до вечера, наблюдая, как небо темнеет, как вода отражает луну, и это молчание было мудрее тысячи книг.
На следующее утро Лин показал ему тропу, ведущую к реке, и сказал:
— Там, где нет имени, нет пути. Когда идёшь без цели, приходишь туда, где был всегда.
Элияр задумался:
— Но если всё так, зачем мы вообще ищем?
Лин ответил:
— Потому что поиск — тоже часть Дао.
Они шли вместе несколько дней. Мудрец почти не говорил, но каждый его жест, каждый взгляд был учением. Когда он ставил чашу с водой, это было не действие, а присутствие. Когда он спал, его покой был живее, чем движение. И тогда Элияр понял: истинное недеяние — это не лень и не отказ, а совершенное участие без усилий.
В один из дней, сидя на берегу реки, Лин сказал:
— Люди думают, что мудрость — это знание. Но знание — это тень мудрости. Истинная мудрость — это когда не нужно знать, чтобы быть.
— А как быть, не зная? — спросил Элияр.
— Как цветок, который не знает, что цветёт.
Эти слова легли в его сознание, как капля воды в землю. Он понял, что всё его странствие — лишь игра противоположностей. Он стремился понять — и упускал простоту. Искал смысл — и проходил мимо присутствия. Хотел пробуждения — и тем самым спал. Всё это время истина была рядом, но ум всё пытался схватить её. А истину нельзя схватить — только отпустить.
Когда они расставались, Лин сказал:
— Не неси мои слова дальше. Пусть они растворятся, как след на воде. Пусть твоя речь станет ветром, который ничего не хранит.
Элияр поклонился и произнёс:
— Я понял, учитель.
Лин рассмеялся:
— Тогда ты не понял.
И ушёл в туман, словно исчез, не сделав ни шага. Элияр стоял на берегу и смотрел, как облака спускаются к земле. В его сердце не было ни радости, ни печали, ни удивления. Только чувство лёгкости, будто кто-то снял последнюю маску. Он больше не называл путь — Путём, не искал смысла в смысле. Всё стало просто дыханием, без имени, без формы.
В ту ночь он записал в свой дневник: “Дао не требует доказательств. Оно есть. Кто ищет его, проходит мимо, кто отпускает — становится им. То, что без имени, — истинно, потому что ничто не может исказить то, у чего нет имени.”
Он шёл дальше, не чувствуя, что идёт. Каждый шаг был как волна, возвращающаяся в океан. И впервые он понял: Восток и Запад — не противоположности. Это два берега одной реки, по которой течёт вечное сознание.


Глава X. Крест и Лотос


Десятая глава — “Крест и Лотос”, где Элияр встречает христианского монаха и через диалог осознаёт единство любви и освобождения, веры и видения?

На перекрёстке дорог, где пески встречались с горами, стоял старый монастырь, выстроенный из серого камня. Его купола не блестели, стены были потрескавшимися, но вокруг царила такая тишина, что казалось — сам воздух молится. Элияр пришёл туда не как странник, а как человек, уставший от вопросов. Он не искал учения. Он просто искал место, где сердце сможет дышать. У ворот его встретил монах с седыми бровями и взглядом, в котором не было ни строгого, ни мягкого — только свет.
— Ты пришёл к Богу? — спросил он.
— Я не знаю, — ответил Элияр. — Я просто шёл.
Монах улыбнулся:
— Тогда, возможно, ты уже пришёл.
В монастыре пахло ладаном и воском. Внутри капеллы стоял крест, простой, деревянный, без украшений. Элияр долго смотрел на него. Лицо Христа было вырезано грубо, но в этих чертах чувствовалось не страдание, а бесконечное принятие. И вдруг он понял: этот крест — не символ смерти, а дыхание любви. Это не казнь, а отдача. Всё, что рождается, должно быть распято — не гвоздями, а светом.
Позже они сидели с монахом во дворе, где росли лилии, похожие на белые языки пламени.
— Я слышал, — сказал Элияр, — что Христос учил любви, а Будда — освобождению. Но мне кажется, что это одно и то же.
Монах кивнул:
— Любовь — это освобождение, когда нет “я”. А освобождение — это любовь, в которой нет выбора.
— Тогда почему люди спорят? Почему разделяют крест и лотос?
— Потому что хотят, чтобы Бог говорил их языком. Но Бог — это тишина между словами.
Они долго молчали. Над ними шёл лёгкий дождь, и капли падали на камни, как благословение. Элияр понял, что все различия между религиями — как разные стороны одной чаши. Вода, налитая в неё, остаётся одной. Просто каждый пьёт со своего края.
Монах встал, подошёл к нему и положил руку на плечо:
— Ты ищешь Будду, но, может быть, встретишь Христа. И это будет одно и то же.
Элияр улыбнулся:
— Я больше не ищу.
— Тогда ты ближе, чем думаешь, — сказал монах.
В ту ночь он не спал. Сидел в келье у свечи и писал: “Будда показал, как выйти из страдания. Христос показал, как остаться в страдании и любить. Один научил видеть пустоту, другой — наполнять её светом. Но свет и пустота — одно. Без света пустота была бы мраком, без пустоты свет не имел бы места, чтобы быть.”
Утром он вышел к реке, где монахи стирали одежду. Вода струилась между их руками, и в этом простом движении было больше молитвы, чем в любом песнопении. Один из них сказал:
— Всё, что делает человек с любовью, становится молитвой. Даже если он молчит.
Элияр ответил:
— Тогда, может быть, вся жизнь — это одна большая молитва, просто одни произносят её словами, а другие — дыханием.
Он покинул монастырь, не попрощавшись. Монах только смотрел ему вслед и тихо перекрестился. Элияр шёл вдоль дороги, чувствуя, как в его сердце переплетаются крест и лотос — боль и покой, любовь и свобода, Бог и Пустота. Он понял, что Бог — это не личность и не сила. Бог — это пространство между вздохом и выдохом, между рождением и смертью, где всё соединяется без границ.
Он посмотрел на небо, где солнце пряталось за облаками, и тихо сказал:
— Христос и Будда — две руки одной истины. Одной рукой она берёт, другой отпускает.
Так он пошёл дальше — не как ученик и не как учитель, а как человек, в сердце которого крест стал лотосом, а лотос — крестом.


Глава XI. Мир как отражение


Одиннадцатая глава — “Мир как отражение”, где Элияр постигает науку, сознание и реальность как части одной игры восприятия, открывая, что всё сущее — это отражение единого ума?

Элияр шёл через долину, где стояли города, полные людей, машин, света и шума. После долгих дней в тишине гор всё это казалось ему сном, но не сном обманчивым — сном живым, в котором тоже есть истина. Он смотрел на людей, которые спешили, говорили в телефоны, покупали, продавали, смеялись и плакали, и вдруг понял: это тоже медитация, просто неосознанная. Всё человечество дышит одним ритмом, только не слышит его.
Он вошёл в университет, где студенты спорили о теории сознания, о материи, о происхождении мира. Один из них, услышав, что Элияр странствовал и жил среди монахов, спросил:
— Вы верите в Бога или в энергию?
Элияр ответил:
— Я не верю — я вижу.
— Что вы видите?
— Что Бог и энергия — это одно и то же слово, только произнесённое на разных языках.
Они засмеялись, но один профессор пригласил его поговорить. Они долго сидели в лаборатории, где стояли зеркала, лазеры и прозрачные кристаллы. Профессор объяснял, как сознание может быть формой информации, как материя и энергия взаимосвязаны, как наблюдатель влияет на явление. Элияр слушал и улыбался.
— Вы говорите языком физики, — сказал он, — а я слышу язык духа. Мы видим одно и то же, только через разные окна. Мир — не то, что есть, а то, что мы видим.
Профессор задумался:
— Вы хотите сказать, что реальность зависит от взгляда?
— Нет, — ответил Элияр. — Реальность — это сам взгляд.
Он вышел на улицу. В зеркале витрины отражались лица прохожих, и он увидел, что никто не видит отражения как себя. Каждый смотрит на себя глазами других. И тогда он понял: человечество страдает не от зла, а от разобщённости. Каждый живёт, как отдельный луч, забыв, что все лучи исходят из одного солнца.
Он вспомнил слова древних мудрецов: “Всё — ум”. Но теперь это не было философией. Он видел, как реальность складывается из восприятия: если человек живёт в страхе, мир становится страшным; если в любви — мир расцветает. Никаких “вещей” не существует вне видения. Даже звезда не светит, пока кто-то не смотрит на неё.
Ночью он сидел у окна, глядя на городские огни. Они мерцали, как звёзды, и он думал: “Может быть, и звёзды — это огни, которые кто-то когда-то зажёг внутри себя, и теперь они светят всем?” В этот момент он ощутил, что граница между сном и реальностью исчезает. Сон, во сне, во сне — всё отражение одного сознания, которое играет в забвение, чтобы узнать себя.
В те дни он стал писать — не книги, не проповеди, а короткие строки, похожие на дыхание:
“Мир — зеркало. Смотри с добротой, и он улыбнётся. Смотри с подозрением, и он потемнеет. Смотри без себя — и он исчезнет.”
Эти слова разошлись среди людей. Одни принимали их как поэзию, другие — как философию. Но для Элияра они были просто констатацией: ничто не существует отдельно. Всё — отражение всего. И пока ты делишь, ты живёшь в искажённом зеркале.
Однажды он встретил учёного, который спросил:
— Ты говоришь о сознании, как о Боге. Но где доказательство?
Элияр ответил:
— Доказательство — тот, кто спрашивает. Без сознания не существует ни вопроса, ни доказательства.
Учёный замолчал, а потом сказал:
— Тогда всё — иллюзия?
— Нет, — улыбнулся Элияр. — Иллюзия — это думать, что есть что-то, кроме иллюзии.
С тех пор он больше не спорил. Он понимал: спорить — значит доказывать зеркало зеркалу, что оно отражает. Он просто жил, как отражение, которое знает, что отражает свет. И где бы он ни проходил, в людях оставалось чувство, будто они посмотрели в неведомое зеркало — и впервые увидели себя.
Однажды ночью, глядя в небо, он прошептал:
— Всё, что есть, — это взгляд, обращённый внутрь. Мир — это глаз, который видит сам себя.
Он понял, что просветление — не конец пути, а начало видения. Всё живое — отражение бесконечного зеркала, и даже страдание — лишь свет, преломлённый под другим углом.
Так Элияр стал прозрачным для мира. И мир стал прозрачным для него.


Глава XII. Возвращение без возвращения


Двенадцатая, последняя глава — “Возвращение без возвращения”, где Элияр завершает свой путь, понимая, что идти было некуда, потому что Будда всегда был внутри него?

Когда Элияр вернулся в долину, где когда-то начинался его путь, всё казалось таким же, как прежде: те же деревья, та же дорога, та же пыль. Только он сам был другим — не тем, кто искал, не тем, кто задавал вопросы, не тем, кто верил, что есть где-то ответ. Он шёл спокойно, как человек, который вернулся домой, но дом его не имел стен. Всё, что встречалось на пути — лица, камни, ветер, звуки, — было его собственным дыханием, и он чувствовал: мир больше не вне его, мир — это он.
На площади города дети играли в мяч, женщины торговали фруктами, старики сидели у ворот, и никто не узнал его. Он прошёл среди них, как ветер, как прохожий, которого никто не запомнит. Но в каждом взгляде, что скользил по нему, было отражение. Он улыбался, и люди улыбались в ответ, не понимая почему.
Он пришёл к дому, где когда-то жил. На месте старых стен теперь стоял новый дом, и другие люди обитали там. Элияр не постучал. Он просто посмотрел на окно, в котором отражалось солнце, и сказал тихо:
— Всё возвращается, но ничто не повторяется.
Он сел под деревом, у которого когда-то проходила его дорога, и закрыл глаза. Ветер касался его лица, и каждый порыв был как слово, которое произносит сама Земля. Внутри не было ни мыслей, ни желаний, ни памяти — только ясность, в которой всё соединено. Он понял, что Будда — не учитель, не бог и не цель. Будда — это то, что всегда было в каждом дыхании, в каждом движении, во всём, что живёт и умирает.
И тогда он произнёс беззвучно:
— Я шёл к Будде. Но, когда дошёл, никого не оказалось — ни меня, ни его, ни дороги. Только путь, который идёт сам собой.
Он вспомнил женщину с мёртвым ребёнком, старика у храма, монаха с крестом, мудреца Лина, мальчика с козами. Все они были в нём, как грани одного зеркала. Он понял: никто из них не исчез. Все они — один и тот же свет, просто отражённый под разными углами.
Солнце клонилось к закату, и на землю ложилась мягкая тень. Элияр смотрел, как она растёт, и подумал: “Вот она, жизнь — бесконечное дыхание между светом и тенью, где всё рождается, чтобы исчезнуть, и исчезает, чтобы родиться.” Он понял, что идти — значит быть живым, а быть живым — значит возвращаться в каждый миг, как будто впервые.
Вечером он поднялся и пошёл вдоль дороги, не выбирая направления. Небо было глубоким, звёзды горели спокойно, как глаза, которые видят всё и ничего не спрашивают. Элияр шёл, и шаги его растворялись в пыли, как звук в тишине. Он чувствовал: нет начала и конца, нет пути и цели. Есть только движение, вечное и лёгкое, как дыхание Вселенной.
И где-то в этой тишине, в самой сердцевине присутствия, прозвучал беззвучный голос, похожий на шёпот мира:
— Ты не дошёл до Будды. Ты просто перестал идти мимо него.
Элияр улыбнулся. Он понял, что странствие закончено не потому, что он пришёл, а потому, что некому больше идти. Всё растворилось в свете, в котором нет имени.
И тогда, в последнем луче заката, он тихо произнёс:
— Всё — Будда. Всё — Путь. Всё — Я. И нет ни того, ни другого.
И ветер унес эти слова, как дыхание, которое никогда не кончается.
Так завершился его путь — возвращением без возвращения. Путь, в котором не осталось путешественника, а осталась только дорога, идущая сама собой.


Авторецензия к повести «Как я шёл к Будде»

Эта повесть родилась не как литературное произведение, а как внутренний путь — тихое, постепенное прозрение, растущее из личного опыта, боли, сомнений и наблюдений за жизнью. Я не писал её, чтобы поучать или излагать философию. Я писал, чтобы понять, что со мной происходит, когда я ищу смысл в мире, который кажется потерявшим его.
Главный герой — Элияр Тураний — это не вымышленный персонаж, а зеркало, через которое я смотрю на себя и на каждого, кто когда-либо ощущал разрыв между знанием и бытием. В нём нет пророка, нет святого, нет просветлённого. В нём есть человек, уставший от понятий, от громких слов и идеологий, который решает просто увидеть — без предвзятости, без защиты, без надежды.
Я хотел показать, что путь к Будде — это не путь к кому-то или куда-то. Это путь от себя — от накопленного, от навязанного, от страха и суеты. Это возвращение в то, что было всегда — в простоту дыхания, в тишину между мыслями, в то место, где всё живое соединено невидимой нитью сострадания.
Повесть не о религии, а о видении. Не о духовности, а о присутствии. Здесь нет учений, есть наблюдения. Нет откровений, есть тишина. Я писал не умом, а тем состоянием, в котором слова перестают быть словами и становятся дыханием.
Эта книга — как дорога, идущая через страдание к покою, через отчаяние к ясности, через тьму к прозрачности. Она не даёт ответов, но отучает от вопросов. И если после прочтения в человеке останется хоть капля тишины — значит, путь состоялся.
Я верю, что «Как я шёл к Будде» — это не история о просветлении, а о человечности. О том, как важно не стать Буддой, а перестать забывать, что ты им всегда был.