Так ли должно быть?

Александр Бармаловский вошёл в комнату, похожую на застывший над землёй на уровне седьмого этажа бункер. Дверь её была толстой и металлической, кремового оттенка стены – плотны и звуконепроницаемы. Комната отличалась просторностью, но из-за раскиданных повсюду книг казалось, что места недостаёт. У маленького окна находились скромный шкафчик и стол, вполне обычный и неприметный, на котором лежали рукописи, чистые листы и несколько маленьких игрушек; то были причудливые фигурки дельфинов, насекомых и маленьких человечков, очень забавных, заставших в неестественных позах. На столе имелся и домашний телефон, переносная трубка, запылённая, что свидетельствовало о том, что им не пользуются, что он служит скорее атрибутом, нежели вещью, имеющей своё чёткое функциональное назначение. И в стороне покоился компактный ноутбук, который выдал и продолжать выдавать шедевры.
Эта комната была его замком. Здесь было всё и ничего одновременно. Хлам и важность, хаос и порядок, настоящее и будущее; всё имело связь и в то же время не имело её.
Он сел за стол, потянул на себя один из ящичков шкафа, достал оттуда книгу и принялся читать.
Александр Бармаловский был молод. Ему недавно исполнился тридцать один год. Выглядел он свежо, как сезонный фрукт. Все, кто его видел, утверждали, что выглядит он лет на двадцать пять, а некоторые давали и того меньше. Всё это было наградой за отказ от алкоголя, сигарет, кутежей и прочей суеты, которая невероятно раздражала Александра. Он любил тишину и покой. Благодаря им он и умел сочинять вычурные истории, которые и принесли ему успех. О нём знала вся страна. Его произведения стали переводить на другие языки. Его понемногу начали узнавать и в других странах. Он делался человеком культовым, способным на великие достижения в литературе. Его почитали и жали ему руки, выказывая небывалое уважение. А ещё несколько лет назад о нём никто и не знал и знать, кажется, не хотел. Никому не нужна была его, как он говорил, «писанина». Многие, встречаясь с его творчеством, утверждали, что он занимается ерундой, но они не понимали одного – для Александра литература была всем. Он засыпал с мыслью о ней и просыпался, не теряя её облика из виду. Он грезил о будущем с ней, и она долгое время его третировала, однако он не отчаивался. Им было усвоено одно правило: терпение и вероломство со временем оплачиваются. И он не прогадал. Отныне его слава была велика. Ему платили грандиозные деньги, и вся его жизнь была обеспечена до конца дней. Произведения его раскупались так, словно сошедший с небес пророк вновь заговорил на письме и раздал свои уста всем, кто пожелает его услышать. Люди, не читавшие до сего момента, увлеклись чтением. Читавшие, но не понимавшие многих смыслов и логических связей, прозрели, став более осознанными. Так влияло его творчество на людей. Мир начал меняться: один человек направлял целый мир. Но мало было тех, кто понимал истинный характер Александра Бармаловского, юного гения. Ему не нужны были роскошные богатства, не нужны были внимание и почёт, даже на изменение мира он не претендовал. Он мечтал лишь об одном – иметь возможность писать. То, что к нему пришло, слава и деньги, его не трогало. Они, точно неприглашённые гости, ворвались в его дом, из которого уходить не собирались. От лишнего внимания со стороны людей Бармаловский чувствовал себя скверно. У него болела голова, его тянуло в сон, он был вял и слаб. И апатия его была не физической. Нет, он был крепок телом. Но то была слабость психическая. Он хотел писать, и только, однако к этому мир всучивал, как настойчивый торговец на рынке, ещё кучу всего остального, что ему не требовалось. И всё же он был счастлив в глубине души. Он ведь писал. Своё основное желание он построил. Уже за это можно было ценить жизнь. Именно это и позволяло ему не тонуть в океане тягостных эмоций и чувств.
Он прочёл целую главу, и ему полегчало. Он хотел перейти к прочтению следующей, но металлическая дверь со скрипом отперлась, и в комнату вбежала его возлюбленная, Лина, палящая счастьем и радостью девушка. Она была на несколько лет младше Бармаловского, но разница в возрасте нисколько им не мешала понимать друг друга. Напротив, они дополняли друг друга.
Александр выделялся упорством и трудолюбием, а Лина умела закреплять его успехи. Оставаясь наедине с собой, Бармаловский часто думал: а смог бы он достичь всего своего успеха, не будь у него Лины?
Конечно, на такие вопросы ответить невозможно, ибо все люди в итоге выбирают один только путь, и как бы жизнь прошла, будь они на другом пути, – это остаётся загадкой.
Лина была девушкой элегантной, стройной и красивой. Она носила короткую стрижку, волосы её были белы, как эмаль посуды, безупречные черты её лица ворожили Бармаловского. Он мог глядеть на неё вечность. Для него она была скульптурой, картиной величайшего художника, проявившего милость и подарившего ему её. Раз её увидев, он влюбился, и теперь без неё не умел жить.
Влетев в комнату в голубом платье, украшенном изображениями цветов, сияя улыбкой и настроением, она побежала к столу, опёрлась на него нежными ладонями и воскликнула:
– Твой последний рассказ изумителен, Саш!
Бармаловский остался спокоен. Он закрыл книгу и положил её на стол.
– Правда? – равнодушно спросил он. Ему тяжело было оценивать свои произведения, и потому он взял себе за правило: никогда не увлекаться похвалами или порицаниями. – Для меня они все одинаковы.
– В какой-то степени ты прав, – отвечала ему Лина, – они все безупречны. Этот рассказ отлично замыкает сборник, который ты собираешься выпустить.
Немного подумав, Бармаловский подправил её:
– Это было не столько моё желание, сколько издателя. А я не был против. Всего лишь не был против.
– Это ничего не значит. – Лина достала из коричневой кожаной сумочки его рукопись, которую он дал ей почитать, провожая на работу. Вынув её, она затрясла ею перед его лицом. – Это шедевр, понятно? И не смей умалять свои достоинства. Я знаю, что тебе всё это не очень нравится, я про внимание и успех, но… то, что ты делаешь, прекрасно. Мне кажется, ты никак не можешь с этим смириться, не хочешь это принять, а надо бы это сделать, пора, мой дорогой.
Бармаловский потёр подбородок, делая вид, что размышляет над её предложением, однако внутри себя он был безучастен к её словам, не потому, что не ценил её или не любил. Напротив! Но внутреннее его ощущение отрешённости было настолько сильно, что ничьи слова не смогли бы изменить его убеждений. Он был холоден к своим литературным плодам. – Ладно, я рад, что тебе понравилось. – И он глубоко вздохнул.
Лина положила сумочку и рукопись на стол, обошла его и прыгнула Александру на колени, обвив руками его шею.
– Ты чего у меня? – нежным шёпотом спросила она.
– В последнее время я чувствую, что фальшивлю. Я счастлив, но что-то в моей жизни не так… Я словно сам себя обманываю, боюсь признаться себе, что излишне фантазирую, точно боюсь принять жизнь такой, какая она есть, я прячусь и закрываюсь.
Лина погладила его волосы и произнесла на ухо:
– Я с тобой, слышишь? Я всегда в тебя верила, даже тогда, когда тебя ещё никто не принимал, когда о тебе никто не знал. И я буду с тобой и в будущем.
Лёгкая слеза выбежала из глаза Бармаловского, но он тут же от неё избавился.
– Ты думаешь? – со скепсисом спросил он. На его лице изобразилась трагическая эмоция.
– Это будет зависеть от тебя. – Она поцеловала его в лоб, а после спустилась к его губам. – Погляди, какой чудесный солнечный день за окном, лето, птицы поют, дети играют. Все радуются дню. Порадуйся и ты. Не угнетай себя понапрасну. Тебе нечего бояться. Ведь я полное отражение тебя. Какой ты захочешь меня увидеть, такой я и буду.
Бармаловский закивал головой. Что на самом деле творилось в его голове сейчас – никто не мог бы утверждать. Он ждал, что она ещё что-нибудь скажет, но она молчала.
И вдруг она спрыгнула с его колен, схватила рукопись и заходила по комнате, обходя маленькие стопки книг. Активно жестикулируя, она заговорила:
– Но вот что меня заинтересовало!
Всё случилось так неожиданно и спонтанно, что Бармаловский позабыл о дурном настроении и недавнем разговоре. Он приковал себя к словам Лины.
– Твои произведения очень драматичны. Ну очень! Столько апатии, угрызений совести, упрёков, унижений, потерь и проигрышей… И всё это из рассказа в рассказ. А о твоих романах я и вовсе молчу, там сплошные ямы из человеческих душ.
Бармаловский не понимал, к чему она ведёт.
– И ты всем этим жонглируешь, жонглируешь, жонглируешь…
– Да, это так, – подтвердил Александр.
Лина остановилась, пристально поглядела на него и спросила:
– Неужели тебе не жаль своих детей, свои творения? Ты обрекаешь их на мучения и боль.
– Но они ведь не живые, – легко ответил Бармаловский.
– Мне подумалось, а что, если бы они были живы? Твой последний рассказ натолкнул меня на это… Главный герой вынужден страдать среди убогих людей, он, возвышенный, творческий человек, обязан ворочаться среди опустошённых и грубых людей… это ужасно. И эта любовь, которая не делает его счастливым, он вечно сомневается в чувствах… Всё это жестоко, Саш!
Бармаловский пожал плечами.
– Мне нечего на это ответить. Похоже, я скверный отец.
Лина приблизилась к нему, положила руки на плечи, не выпуская рукописи, и спросила:
– Будет ли счастливый человек писать о несчастьях?
– Да, такое может быть, очень даже может быть…
– Ты уверен?
– Более чем. Я ведь счастлив.
– Хорошо, милый, тогда продолжай. Надеюсь, твои дети не накажут тебя. – Она повторила свой сладкий поцелуй в губы. Влюблёнными, увлекающими и прелыми глазами она поглядела на него; их лица были в миге друг от друга. – Твои успехи сводят женщин с ума, я видела, как они глядят на тебя, но ты по-прежнему со мной, твои мысли, воображение и фантазии со мной одной. И как же тебя не любить после этого?

 
Он лежал в постели и дочитывал главу книги. Справившись с ней, он положил её на пол.
Ночь была приятной и тихой. В глаза попадали искры звёзд, и Бармаловский всё думал о том, каким был разговор с Линой. До чего же он получился нереальным, схематичным и надуманным. Ему тяжело жить реальной жизнью, соглашался он, и потому он воображает. Но что делать? Неужели она предлагает оставить всё и поселиться в новой действительности? Выдержит ли он?
Он повернулся к Лине, которая уже давно спала. Её лицо в ярких лучах луны было спокойным, безмятежным и таким прекрасным. Она точно младенец. Почему она с ним так жестоко сегодня обошлась? Почему поддержала его слова о том, как он живёт?!
Он склонился над ней, поцеловал её в щёку и отвернулся, глядя в окно, всё думая о своём будущем. Вскоре он уснул.

Александр проснулся от грубого звона и женского крика. Приподнявшись в постели, он с трудом открыл глаза. Всё его тело ломило, повсюду засела неприглядная слабость. Оглядевшись, он обнаружил, что находится не в своей квартире. В первые секунды после пробуждения он никак не мог сообразить, что с ним произошло, и всё думал, что на самом деле не проснулся. Но женский крик повторился; он донёсся из кухни. На сей раз он прислушался к нему. Что это была за женщина, кричавшая ему, он не знал. Похоже, что та была совершенной незнакомкой.
Бармаловский не откликался на женский призыв просыпаться. Он тупым и полным тошноты взглядом осматривал комнату. Та была небогато обставлена, но и назвать её обветшалой тоже было нельзя. Тут был прелестный пышный ковёр с интересной яркой рисовкой, старые, но отлично сохранившиеся шкафы, лишь местами с них слезала лакированная поверхность. Люстра, в форме ландыша, была слегка побита. Больше всего привлекли Александра стены. Они напоминали оттенком его собственные. Остановившись на них всё ещё сонным взглядом, он немного успокоился. Хоть что-то было ему более-менее знакомо.
– Я тебя сколько звать буду? – спросила его показавшаяся наполовину девушка. Ноги её были спрятаны за стеной, а через проход торчало её туловище и голова.
Первое, что захотел сделать Бармаловский, спросить: «Кто ты?» Однако не решился.
– Я уже встаю-встаю.
– Давай скорее. Завтрак стынет. И тебе на работу пора.
«На работу? – подумалось ему в ужасе. – Шутка ли?»
Он поднялся, надел свою привычную одежду и вошёл в кухню. Кухня была маленькой, но уютной. Сама квартира была довольно-таки опрятна.
Он всё разглядывал девушку, хлопотавшую по кухне. От Лины она разительно отличалась, по крайней мере он мог судить пока о её внешности. Эта была загробной брюнеткой с короткой стрижкой, приятной пышности и с гладкой кожей. Лицо её было своеобразно. Она показалась Бармаловскому менее привлекательной, чем Лина, но эта тоже была довольно сексуальной. Может, он так строго её судил, потому что любил Лину и так мало знал эту незнакомку? Немудрено, что любимые люди всегда лучше и краше всякой незнакомой привлекательности.
– А не подскажешь, где я работаю? – неуверенно спросил Бармаловский, когда ему подали яичницу с томатами и беконом.
– Ты так играешь со мной, да? – мило улыбнувшись, спросила незнакомка.
– Да нет… Я правда… – Язык его млел. Сказать ему было нечего.
– Может, ты и имя моё не помнишь? – садясь напротив него за стол и положив перед собой ту же еду, что подала ему, спросила она. – Я понимаю, мы не так давно знакомы, но это уж слишком.
– Было бы неплохо, если бы ты напомнила мне обо всём. – Увидев её истинное недовольство, выразившееся в том, что она яростнее протыкала яичницу вилкой и чуть злобно кривила лицо, Бармаловский поспешил придать своей просьбе мягкость. – Так лучше привыкну к жизни с тобой, да и к своей тоже. Ты бы мне всего лишь помогла…
Она себя назвала. Звали её Мартой.
– Значит, Марта… Хорошо. А работаю я?..
– Ты грузчик при экспедиторе в одной фирме, занимающейся развозкой воды и спиртных напитков.
Бармаловский с удивлением на неё поглядел.
– Ух ты. Вот надо же. Лучше работы не сыскать.
– Ты прости, но где работаешь ты на самом деле, я не знаю. Так сказал мне ты. – Она говорила раздражённо, словно считала, что её держат за подлинную дуру. – И я не знала, что ты умеешь так шутить.
– Да я вовсе и не шутил… Нисколько.
– Да? – Марта напыщенно кивнула. – Ну тогда ладно, ешь и иди. Вечером всё в силе, понимаю?
– Разумеется, – бездумно бросил он.
Последние их реплики показались ему знакомыми. Ему почудилось, что слышал их или видел, но где… Он ещё несколько минут молча толковал с самим собой на эту тему, и через несколько минут, когда всё понял, он вздрогнул, а глаза его сделались размером с куриное яйцо.
– Литературное происшествие, да я в своём произведении… в своём последнем рассказе. Всё точно так, как я и описал. – Он, всё ещё ошалевший, глядел на Марту, девушку, которую едва знал, и всё повторял: – Я в собственном творении. Проклятье!
Теперь он знал наизусть все свои и чужие реплики, знал события наперёд, владел каждым мигом, который ему суждено пережить.
– Ну и славно, теперь ты знаешь, куда тебе нужно идти, – безэмоционально подытожила Марта.
– Именно!
Он побежал в комнату забрать некоторые свои вещи, а затем выбежал из квартиры, бросив Марте, стоявшей в коридоре, на прощание:
– Всё остаётся в силе.
Она лукаво улыбнулась ему.
Теперь он вспомнил, о чём шла речь. Но пока он не знал, счастлив ли будет от рискованной затеи. Он поставил всё на судьбу. Пусть она и растолкует ему, как будет лучше.

 
Он доехал на автобусе до железнодорожного вокзала. От него спустился до склада. Откуда он знал об его расположении, почему он так уверенно шёл туда? Потому что он это написал, он это выдумал! Когда он дошёл до места, управляющий складом назвал имя и фамилию водителя, с которым ему предстояло сегодня работать и номер товара, прилежно рассортированного на поддонах. Бармаловский за час загрузил фуру с молодым парнем. Это был второй грузчик, худощавый и юркий. Его звали Русланом. Когда работа была выполнена, они сели в машину и отправились в путь за город. Путь был долгий, и Александр уже знал наперёд, что вся поездка затянется до восьми часов вечера.
Водитель был толст, упрям и, кажется, даже осторожен. Поначалу Бармаловский молчал, такова была его роль. Он ведь скромный, загнанный жизнью в тяжёлые условия парень. Он был до ужаса зажат. Ни о какой вольности и прыти в характере речи быть не могло. Разговаривали лишь водитель и второй грузчик. Такого отборного мата, такой плотности его в предложениях Александр ещё никогда не встречал. Казалось, что вся их речь, все их обращения друг к другу были собраны из одних лишь бранных слов. Да и матерились они весьма дурно: все их фразы назойливо повторялись. Как они понимали друг друга – им самим это было неизвестно. Бармаловский же понял для себя, что они улавливают мысли друг друга лишь по интонации. В этом и был весь их секрет. Вдобавок они нещадно курили, без конца, сигарету за сигаретой, в кабине, почти не открывая окон. «Неужели они всю зарплату отдают на табак?» – думал он.
Позже настал момент, когда и он заговорил с ними. Его приняли в разговор, однако же его красивая, приятная и чёткая речь их отталкивала, обозначала его чужим. Они так думали, но не выказывали своего недовольства открыто. Чтобы заметить их неприятие, требовалось чутьё, которое, к сожалению или счастью – спорно, у Александра имелось. Невзирая на их глубинное отторжение, он не прекращал задавать им вопросы о работе, об их жизнях, о целях. Ему этого всего не хотелось, нисколько не хотелось. Он вынужден это был делать – таков был его рассказ. Он помнил каждый вопрос, каждую фразу, свою или их, каждую эмоцию и каждое чувство. Он знал, что на следующем повороте они чуть не собьют собаку, а ещё через полтора часа магазин окажется закрытым на обед, и товар не удастся отдать быстрее, чем того хотелось всем. Всё было известно. Одно успокаивало Бармаловского – никаких столкновений произойти не должно. День пройдёт мирно и спокойно. Он терпел своё положение, поскольку знал, что рассказ не длится вечность. У него есть свойство, как и у любой другой истории, заканчиваться. И сейчас он был рад этому.
Целый день в пути, далеко от родного города, он слушал блудливые и ужасные речи водителя и второго грузчика, и вся тяжесть мучительного положения усиливалась физической усталостью. Работа была не из приятных.
Бармаловский вспомнил слова Лины. Как же тяжело пришлось главному герою… И такая жизнь ему была дана в пользование, одна такая, и другой не было. Как можно было так жить? Можно было бы написать роман, чтобы рассказать о ней полностью, но Александр определил ей лишь краткий рассказ. В этом и была трагедия героя – чем он закончит? Прогнётся ли он под систему, под окружение, станет ли таким, как все, либо вырвется наружу, а может, и вовсе покончит с собой?! Автор оставлял выбор герою и читателю. Неизвестность губила героя, принуждая жить одним лишь днём, а читателя окрыляла.
Свобода и тяжесть выбора, пути и положения – вот, что так поразило Лину по прочтении рассказа. Сплетение этих частей в едином рисунке и делало историю главного героя чудовищно интересной.
Сам же Бармаловский не был в восторге от своего рассказа. Он считал своего героя бумажным, несуществующим, потому и проблемы его казались такими же, но сегодня Александр поглядел на всё иными глазами. Писать ужасы и их переживать – вещи разные. Вот основная мысль, которую он вынес за сегодня.
Он был потным, грязным, пыльным, голодным и почти умирающим. Но день его закончился. На бумаге всё проскочило, быстро и незаметно, однако в жизни минуты тянулись, как во сне медная проволока. Теперь он свободен. И он отправился домой. На этом его участие в рассказе завершилось. Он прожил жизнь своего героя. Так ему представлялось.

Войдя в квартиру, он принялся искать Лину. В их общей комнате её не было, в его комнате-бункере тоже. И нашёл он её в кухне. Она сидела в темноте за столом. Увидев её здесь, он испугался.
– Ты в порядке, дорогая?
– Я волновалась. Где ты пропадал целый день? – чуть плача, спросила она.
– Я… ты не поверишь… я прожил жизнь героя своего рассказа. Не представляю, как это возможно, но это так! – воодушевлённо рассказал он.
Она встала из-за стола и не спеша подошла к нему.
– Неужели тебе нравится такая жизнь? – спросила она.
Недоумённо глядя на неё, он ответил:
– Порой мне тяжело, но… я не могу иначе, ты же знаешь.
– Саш, мой милый, ты ведь знаешь, как я тебя люблю, но ты себя загоняешь. Ты выдумываешь реальности, живёшь в иллюзиях, теряешься в том, что правда, а что нет… всё приобретает в твоей жизни оттенки сюрреализма. В то время ты богат, ты можешь больше никогда не писать. Отдохни, приведи свою жизнь в порядок, – умоляла она.
– Разве сейчас плохо?
– Ты сказал, что целый день прожил в своём рассказе, но ты не понял, что уже на самом деле проживал этот день. Ты устроился на работу, чтобы написать рассказ о хорошем парне среди потерявшихся людей, и ты всего лишь описал его день, свой день. Не ты следовал за историей, а она за тобой. Где ты был сегодня, я не знаю. А ты сам знаешь? Где ты был весь день?
Бармаловский потупил голову. Он всё понимал. Через иллюзии и фантазии проскакивали кадры реальной жизни.
– Кажется, я просидел весь день в каком-то дворе…
– В каком-то дворе, – грустно повторила Лина. – А меня ты когда отпустишь?
– Как я могу тебя отпустить, ведь я люблю тебя!
– Дорогой, меня нет рядом с тобой уже полгода. Ты стал известен, и меня унесло из твоей жизни. Возможно, я замужем, у меня дети, или я вовсе мертва. То, что ты видишь перед собой, всего лишь твоё воображение, и я не виню тебя, ведь ты писатель, ты живёшь одними представлениями о жизни, но не самой жизнью. Но я вижу, как ты мучишься, какой ты в последнее время.
– Но я ведь люблю тебя! – настойчиво повторял свою мысль Бармаловский. – Люблю, понимаешь?! Мне не нужна другая женщина. Как я могу принять другую?
– Милый! – Лицо Лины сделалось печально-снисходительным. – И я тебя люблю, но неужели ты будешь счастлив со мной теперь? Нужна ли я тебе в таком виде? Когда-то я помогала тебе, я была преданным тебе другом, я верила в тебя, но теперь всё иначе, и ты один.
– Я не могу отпустить тебя. Это неправильно, – не соглашался Александр. – Не так поступают, когда любят. Не так!
Лина обняла Александра и шепнула ему на ухо, как всегда любила делать, от чего по его телу пробегала приятная щекочущая дрожь:
– Я тебя люблю и дорожу тобой. И я точно никогда от тебя не уйду. Я буду с тобой, и если ты захочешь, я в любой момент вернусь, обещаю, но попробуй начать всё сначала.
– Неужели ты этого хочешь? – прошептал он в ответ.
– Если не выйдет, я вновь буду с тобой, и мы до конца, если захочешь, останемся вместе, и вместе уйдём в небытие.
Бармаловский обнял Лину, заплакал и тихо сказал:
– Я согласен.
Лина погладила его по спине и растворилась. В кухне остался стоять один Александр.
В дверь постучали. Он медленно подошёл и отпер её. На пороге стояла Марта в изумительном чёрном платье, облегавшем её зазывающую фигуру, в туфлях на толстом каблуке, с уделанной причёской и наведённым опытной рукой макияжем.
– Ну что, всё же в силе, родной? – спросила Марта и перешагнула порог.
Так она вошла в жизнь Бармаловского, вознамерившись вытеснить всё, что связывало его с прошлым.

 
Дочитав рассказ, приземистый, толстый старичок с кривым и большим носом, испещрённым неприятными бороздами, владелец книжной лавки, посмотрел на высокого мужчину, стоявшего у двери; тот разглядывал улицы, промокшие от дождя. На нём был длинный кожаный плащ и шляпа. Маленькие капли всё ещё постепенно соскальзывали по коже к его грубым ботинкам.
До сих пор гремело где-то в небесах, и от очередного удара мужчина очнулся. Он обернулся, поглядел некоторое время на старика, после подошёл к нему и спросил:
– Теперь вы понимаете, почему я хочу избавиться от рассказа?
Старичок улыбнулся гнилой улыбкой и ответил хрипящим голосом:
– Вы появляетесь не в первый раз, мой дорогой, а между тем ваши произведения не так плохи, как вам кажется. Уж вы мне поверьте, я многое перевидал.
Мужчина недоверчиво глядел на старика. Не сдержав рвения, он ухмыльнулся.
– Ваша лесть не убедит меня. Я хочу избавиться от произведений, делающих меня потешным. Эти ранние творения губят мою репутацию, из-за них у людей есть повод меня тыкать носом в мои ошибки.
– Все мы их совершаем. Известная истина. Не проще ли смириться? Сейчас-то вы уникальный человек. Вам удалось сделаться литератором, успешным литератором. Но хочу заметить, что ваш герой и его достижения… это ваши собственные грёзы. Так чего же вы стыдитесь? Самого себя?
Мужчина поглядел на стеклянную дверь, через которую были видны спешившие укрыться от дождя люди. Невероятная тоска выжимала его сейчас. Повернувшись к старику вновь, он проговорил:
– Я идеалист. Я прихожу к вам, чтобы избавиться от всех своих неудачных произведений. Я знаю, что вы делаете так, чтобы люди напрочь забывали о том, что вам приносят. Стихи, повести, рассказы и романы… любая печатная информация… всё исчезает из нашего мира. – Мужчина молящим взглядом, всё же не терявшим самоуважения, глядел на старика. – Примите и этот рассказ.
Старик печально вздохнул.
– Когда мне приносят откровенную чушь, я с удовольствием избавляю наш мир от неё, но вы тащите за собой вполне приличные вещи. Ваши зарисовки неплохи. Вы зря сетуете, зря рушите свои творения. Тот мир, куда я отправлю ваш очередной рассказ из прошлого, жесток, и вам будет приятно, что его изобьют тамошние жители?
Мужчина недоверчиво взглянул на старика.
– Настолько уж там плохо, как вы говорите?
– О, поверьте. Тот мир – самая натуральная информационная свалка. Вы даже и представить себе не можете, насколько там шумно. Пустой, искусственный мир, лишённый надежды. Ваше творение изобьют, как и те, что были отправлены ранее. – Прождав мгновение, старик попросил: – Не убивайте своих «детей». Они недостойны этого. Пусть они кривы и косы, на ваш взгляд, пусть они разочаровали вас, но они остаются вашими «детьми». Не будьте так жестоки. Все ваши творения заслуживают того, чтобы жить в нашем мире, чистом и покойном. Здесь им самое место.
Мужчина какое-то время стоял в нерешительности. Его уверенность в том, что поступает верно, разваливалась.
– Вы ведь не остановитесь, – продолжал старик, чувствуя, что близок к тому, чтобы переубедить видного писателя. – И придёт день, когда вы принесёте мне всё! До последней строчки всё, что вы создали, будет вычеркнуто из нашего мира. Неужели вы готовы на это пойти?
Колеблясь, мужчина бурно водил глазами: вправо-влево, вверх-вниз!
Но вдруг его глаза успокоились. Они налились холодом и бездушием.
– У меня нет иного выхода. Сотрите этот рассказ с уст нашего мира, с его глаз, с его памяти… сделайте это, лишь бы никто и никогда его не видел, не слышал, не знал!
– Так тому и быть, – горестно заключил старик. Его разочарование было велико. – Чувствую, вы ещё загляните. Вы у меня сделаетесь несчастным человеком.
Мужчина, не попрощавшись, выбежал из лавки. Под безутешным дождём он быстро скрылся.
Старик взял распечатанный рассказ, перелистал, перечитал некоторые фрагменты и с сожалением поднёс его к маленькому чёрному сейфу с рубиновой ручкой. Открыв его, он положил в него рассказ. Затем запер дверцу. Он знал, что через несколько минут рассказ исчезнет, и все, кто что-либо знал о нём, кроме создателя и того, кто отправил произведение на поругание, позабудут о его существовании. «И чей мир рухнет раньше и основательнее – чистый, целомудренный или же пошлый и грязный? – размышлял старик, усаживаясь у окна и разглядывая широкое дыхание природы. – Ответа нет. Но одно ясно точно: все рады. Грязный – от того, что принимает в себя новый шум. Чистый – от того, что сбрасывает с себя безобидную пыль. Может, – приходя каждый раз к одному и тому же выводу, мыслил старик, – в этом и есть весь замысел – балансировать и гадать? Как же это уныло…»
Он не отнимал взгляда от движения за окном, пока его не отвлёк новый гость. Старик знал, о чём его попросят. Поднявшись, он криво улыбнулся и спросил:
– Много ли у вас сегодня?