***

### «Последний колосок»


В глухой среднерусской деревне, где дороги размывало осенними дождями, а зимой заметало по самые крыши, жил старик Архип Семёнович. Дом его, покосившийся от времени, стоял на отшибе — там, где поле переходило в лес. В окнах по вечерам горел керосиновый свет, и соседи, проходя мимо, невольно замедляли шаг: казалось, в этом свете таилась память о чём;то давно утраченном.

Архип Семёнович был из тех, кого в деревне называли «упрямыми». В колхозе он проработал сорок лет, но так и не смирился с тем, что землю, которую его предки пахали веками, превратили в «общую». Он помнил, как в юности отец показывал ему, где лучше сеять овёс, как слушать землю, как чувствовать, когда она готова принять зерно. Теперь же всё решали планы, цифры, указания сверху.

Осенью 1972;го года, когда колхозники уже закончили уборку, Архип Семёнович тайком вышел в поле. У него оставалось несколько горстей семян — старых, отборных, тех, что хранили в семье из поколения в поколение. Он рассыпал их по клочку земли, который ещё не успели перепахать под зябь. Делал он это не для урожая — знал, что весной всходы выполоют тракторами. Делал для себя, для памяти.

На следующий день к нему пришёл бригадир.

— Ты что, дед, совсем разум потерял? — хрипло спросил он, стоя в дверях. — Это же саботаж!

Архип Семёнович молча поставил на стол чашку чаю.

— Садись. Пей.

Бригадир сел, но чай не тронул.

— Тебя же в тюрьму упрячут.

— А ты донеси, — тихо сказал старик. — Тебе за это премию дадут.

Бригадир замолчал. Он помнил Архипа ещё с детства — тот учил его отличать здоровые колосья от больных, показывал, как вязать снопы. И сейчас, глядя на сгорбленную фигуру старика, он вдруг почувствовал стыд.

— Ладно, — пробормотал он, вставая. — Только больше так не делай.

Но Архип Семёнович уже не слушал. Он смотрел в окно, где за деревьями догорал багряный закат.

Через месяц его вызвали в сельсовет. Председатель, молодой и резкий, стукнул ладонью по столу:

— Ты понимаешь, что нарушил закон?

— Закон — он разный бывает, — ответил старик. — Один — на бумаге, другой — в душе.

Его не посадили. Может, пожалели, может, не захотели шума. Но с тех пор Архип Семёнович стал чужим для всех. Даже соседи перестали заходить.

Зимой он умер. В доме нашли несколько связок сухих колосьев — тех самых, что он собирал в последние годы. На столе лежала записка: *«Кто найдёт — пусть посадит. Земля помнит».*

Весной поле распахали. Но где;то среди тысяч одинаковых стеблей пшеницы, возможно, пробился один колосок — тот, что посеял упрямый старик. И если бы кто;то присмотрелся, он заметил бы: этот колосок чуть выше, чуть крепче, будто хранит в себе память о земле, которую когда;то любили.