Это было весной

Это было весной…
Скворцы, прилетевшие с благословенного французского Прованса,
уже по-хозяйски наводили порядок в скворечниках. Дизайн-проекты своих гнёзд
шумно обсуждали бомбейские грачи на высоченных белых тополях.
Мы с соседом Кокой мастерили у нашего дома из веток молодой ивы луки.
Идея сделать феодальное оружие пришла к нам после телевизионной сказки «Царевна-лягушка». Телевизор «Неман» необычайно расширял наш гекльберрифинновский кругозор и будоражил нашу авантюрную фантазию.
Фабула сказки в двух словах, для тех, кто забыл:
Старик-отец объявил своим сыновьям, что пришло время искать себе жён.
Дал им луки и стрелы. Они же должны были с закрытыми глазами стрелять, куда бог пошлёт. Куда стрела упадёт, там, выходит, и судьба, и счастье твоё будет.
Так и мы решили искать с моим соседом наше счастье.
С жёнами нужно как-то было подождать немного, а вот счастья в нашей жизни не хватало точно. Подсолнечная халва, сахарное печенье "Юбилейное" и лимонад «Дюшес», безусловно, были важными объектами в данной эстетической категории нашей жизни. Но они проявлялись на нашем столе только после зарплаты родителей раз в месяц. Но хотелось другого, чтобы тебя родители гладили по голове, когда ты спишь, или делаешь вид, что спишь, и тихо, нежно говорили, какой необыкновенный и
талантливый у них сын, или что-то в этом роде.
Или утром будит тебя, эдак, в пятницу отец и, улыбаясь, торжественно объявляет о том, что взял отгул за свой счёт, и хочет провести весь день с тобой. Потом он таинственно исчезает в прихожей и через мгновение к твоей кровати подкатывает новый блестящий велосипед с магическими буквами на рулевой раме «ПВЗ».
Ты от восхищения теряешь дар речи, и только с гримасой придурка, упавшего лицом
в кремовый торт, неуверенно выдавливаешь из себя – Это мне?!
Итак, мы продолжали с Кокой искать своё счастье. Ведь жизнь, рассуждали мы, убегает как песок сквозь наши, расцарапанные Кокином котёнком «Вермутом» пальцы, а нам уже четырнадцать лет на двоих.
Луки, наконец-то, были готовы!
Моя тростниковая стрела с наконечником от крышки консервной банки «Шпроты в масле» жаждала встречи с раем. Я закрыл глаза, три раза прокружился на одном месте и выпустил своё крылатое оружие в девять с половиной махов. Воспарив в необъятное апрельское небо чуть выше скворечников, что крепко лепились на берёзовых шестах, стрела неожиданно сбросила скорость и упала на обглоданный стог прошлогоднего сена.
Что бы это означало, мы, юные, начинающие авгуры не ведали. Но у Коки всё-таки родилось предположение - счастье моё связано как-то с лесной травой. По траве ходила босиком красоты неземной колдунья. Она и станет скоро моей женой. Я, вообще-то, был не против прекрасной колдуньи и облегчённо выдохнул.
Пришло испытание моего боевого товарища. Так же, как и я, он с закрытыми глазами
натянул лук, прокрутился волчком вокруг своей оси и запустил стрелу. Пролетев три шага по горизонту, она красиво вонзилась в мой правый глаз и стало темно,
и как-то грустно жить на белом свете.
На мой «глас вопиющего в пустыне» слетелись все любопытствующие тётушки местного околотка. Мать, как опытная военная медсестра, быстро увела с поля боя раненого бойца. Дома уже плакать и орать в голос не хотелось - зрителей было мало.
А ранним утром по весенней распутице меня повезли на двуколке в больницу
за пять километров в соседнее село. Мать с вожжами, я понуро сидел с закрытым глазом. Второй глаз был перевязан марлей. Орлик, отчаянно гнедой и строптивый жеребец, игриво перебирал тонкими ногами, унося нас всё дальше и дальше в туманную серую даль.
Надо сказать, что в то время у нас на двуколке раскатывал только управляющий
хозяйством Алексан Яковлевич, с дымящей чёрной трубкой во рту, в белой соломенной шляпе. Яковлич, как звали его в местном хозяйстве, был человек горячего нрава, матерные слова выговаривал складно и яростно, но при женщинах и детях старался держаться степенно.
- Что с сыном-то? – спросил он у матери, когда она обратилась к нему с просьбой дать ей двуколку поехать в больницу.
- Глаз ему зашибли, - отвечала мать.
- Ну, что, сопля мраморная, ранен значит! – обращался Яковлич ко мне.
Я кивнул виновато своей буйной головой и опустил глаза.
- Ничего! Это с нашим братом-мужиком на каждом шагу в жизни паскудной случается!
А эта чёртова коняга вас шементом до места прикатит, - озарился управляющий своей
щербатой улыбкой и потрепал, Орлика за чёрную густую гриву. Ну, ехайте, с Богом!
И, действительно, прикатили мы быстро, как на ласточкиных крыльях.
Долговязая врачиха в белом халате, накрытая пуховой шалью, осмотрела мой глаз,
покачала головой и сонно проговорила:
– Вам надо срочно к Усову в район. Он только может выходить. У нас и лекарств таких нету. К Усову вам надо!
На следующее утро мы поехали с матерью на проворном «ПАЗике» в районную больницу
к знаменитому в тех краях врачу-глазнику.
Кое-как добрались.
Доктор осмотрел внимательно мой глаз, потом отложил свои инструменты
и ласково подмигнул мне:
- Ну, что, Кутузов! Жить будешь!
Мать глубоко выдохнула, и со слезами на глазах залепетала:
- Камень с души, камень с души, Валер Николаич!
- А вы, мамаша, поезжайте домой и не беспокойтесь за сорванца. Через недели две будет как новенький!
Медсестра с красивыми колдовскими глазами обработала мой глаз каким-то
раствором, закапала капли и наложила повязку.
– Не жжёт? - спросила она.
Я соврал, что нет. Перед такой красивой девушкой как бы я посмел жаловаться
на мою жгучую боль.
Весь вечер в своей палате мне не давала покоя одна мысль - кто такой Кутузов?
Моему соседу по койке Толеко, студенту педучилища, с которым мы сразу
познакомились, я сходу задал этот сакраментальный вопрос. На лице у него просияла улыбка, как у нашего деревенского котёнка Вермута, и голос его мягкий и тёплый,
словно охапка высушенного сена, засеребрил:
- Ну, фельдмаршал Кутузов — это великий полководец, ученик легендарного Суворова.
В отечественной войне 1812 года он возглавлял русскую армию, - начал Толеко неторопливо.
- А почему же доктор назвал меня Кутузов?
- А, это! - загадочно произнёс Толеко. - У Кутузова был повреждён глаз в битве под Измаилом, а нашего доктора не было рядом с фельдмаршалом. Вот он и был вынужден всегда носить глазную повязку, почти как у тебя. Но тебе повезло больше - доктор Усов рядом!
- Это хорошо! - облегчённо выдохнул я
Вечером, когда дежурная медсестра с миндалевидными глазами выключала свет
в нашей палате и желала нам всем спокойной ночи, я ещё долго смотрел своим
одним глазом в проёмы окна на расцветающий куст черёмухи в лунном сияние,
и думал о своей будущей жене, красоты неземной колдунье, что ходила по траве босиком с моей тростниковой стрелой и пела грустную песню про несчастную любовь.
Я хотел, я так яростно и жарко хотел, чтобы её чарующие глаза были похожи на глаза нашей медсестры.
И виделась мне в весенней распутице дорога, а на двуколке катит Алексан Яковлич,
весь в орденах и медалях, с дымящейся чёрной трубкой во рту и соломенной шляпой на голове.
Остановился он будто напротив меня, и рукой, эдак, зовёт.
– Садись, дескать, сопля мраморная, я покажу тебе фельдмаршала нашего! Вон, там он смотрит
в подзорную трубу на нас, представить тебя велел Их Благородию!
А я тут встрепенулся, и бормочу со слезами в градины с перехваченным дыханием:
- Алексан Яковлич, миленький, кем хочешь буду для тебя, и соплёй мраморной,
и подмышкой потного индейца, только Христа ради, возьми доктора Усова с нами!
Я и дорогу знаю!
- Пошто нам твой доктор? - вопрошает недоумённо управляющий.
- Глаз надо ему залечить Кутузову, непременно надо, пожалуйста! – ору что есть сил.
- Эх, где наша не пропадала, едрит твою ангедрит! Но, пошёл, пошёл, Орлик! Ехай за доктором, дегенирадовская морда! Кутузову вызволять зренье будем!
Это было весной.