Не пастораль

Такого холодного дождя Етоловецкий давно не видел в июне. Он сидел в машине на переднем сиденье подле водителя и дрожал. Они ехали ночью по пустой дороге.
– Вы куда так поздно собрались, если не секрет? – спросил водитель, улыбаясь всеми зубами.
Етоловецкий, ещё не до конца согревшись и просушившись, ответил с трудом:
– В одну деревню. Автобус заглох, и мне стало понятным, что я не доберусь вовремя. Мне не хотелось растягивать время. Вот я и пошёл в дождь вдоль дороги, надеясь поймать попутку.
– Ну вы и попали в ситуацию, – отвечал водитель. – В такое время тут не встретить машину. Хорошо, что я проезжал. Вам повезло. – Он чуть помолчал, потом сказал: – Надо же, пошли вдоль дороги под таким дождём, в такой холод! Кто бы знал, что в наших краях июнь так предаст с погодой? – Водитель возмущённо качнул головой. – Ну и дела!
Етоловецкий хотел было что-то ответить, но передумал. Водитель же был словоохотлив.
– Похоже, в этой деревне дорогие вам люди, раз спешили, подставляя себя под воспаление лёгких.
– В этой деревне ни единого родного для меня, – тихо отвечал Етоловецкий, – но я договорился с одной семьёй по поводу съёма комнаты. Конечный же пункт другая деревня, та, что рядом. Она вымерла, говорят.
И тут водитель всё понял и стал серьёзен.
– Вы к горящему дому направляетесь? Кто вам рассказал о нём?
– Как-то мне посчастливилось зайти в один бар. Там я услышал слепую лабуду нескольких пьяниц. И они проговорились. Я подсел, поспрашивал, угостил их выпивкой. И кое-что узнал.
Водитель держался за руль, плавно кивал головой и всё смотрел перед собой без всякого намёка на былую улыбку.
– Да, тот дом вправду странный. Вечно горит, и ничто его не может потушить. Мистика, правда? И ещё более жутко это выглядит в месте, где ни души. Лишь некто…
– Тарбов… – закончил Етоловецкий.
– Степан Данилович, да. Он самый. И многое вам рассказали те пьянчуги из бара?
– Да нет. Они были, конечно, буйны, энергичны, но вечно отвлекались. Всё обрывками. – Етоловецкий уже согрелся, ему полегчало. Он повернул голову к водителю и спросил: – А вы откуда знаете про тот дом?
– Мои бабка и дед жили в той деревне. Там жил и мой отец. Та деревня умирала уже тогда, но всё же там ещё жили люди. А сейчас никого, кроме Тарбова. К тому же после известных событий оставшиеся быстро померли. Кто своей смертью, кто пропал. Но пропавших заочно считают преставившимися.
Етоловецкий посмотрел на дорогу, освещаемую желтоватым светом фар, и вдруг спросил:
– Почему нельзя потушить дом?
Водитель тряхнул плечами.
– Говорю, мистика какая-то. Как-то сгорели его супруга и две маленькие дочери в этом доме. Тарбова в доме не было. Но это вы, наверное, сами знаете. Как загорелся дом – неизвестно. Собралась толпа. Люди кричали, тушили вёдрами. Ничего не выходило. Пожарной станции рядом нет. Место гиблое, всё заброшенное. Люди были оставлены там жить на свой произвол. Когда поняли, что потушить не удаётся, люди оставили попытки. Дожидались, когда всё само стихнет, но ничего не стихло. Сам Тарбов с тех пор стал зол и нелюдим, хотя до этого был радушным человеком. Одичал от горя, как говорят. Тот горящий дом он сам построил. И вот он всё горит. Он выстроил маленькую хибарку рядом, вот в ней и живёт с тех пор.
– Вы сказали, что некоторые сами умерли, а других…
– Да, – поспешил ответить водитель, поняв, о чём хочет спросить Етоловецкий. – Считают, что некоторых сожителей уже после трагедии в этом доме скоптил Тарбов. То ли от бессильной злобы, то ли ещё от чего… Он как-то бывал после случившегося в соседней деревне, в которую, кажется, вы направляетесь, и там он в пьяном горе произнёс кому-то в бездумной беседе, что ему жаль загубленных им душ. Все и посчитали, что это было неким признанием в убийстве. Но было ли это так – тоже неизвестно. Никто ни в чём не разбирался. Никому не было дела. А теперь и подавно. – Водитель помолчал, а после договорил: – Вы же знаете, люди любят болтать всякое. Мне отец это сказал, но он сам любит наврать, так что… Мне бы самому хотелось узнать всю правду.
Етоловецкий кое-что знал от пьянствовавших в баре, что некоторые журналисты и туристы заезжали к Тарбову, расспрашивали о доме. И после этих посещений они исчезали. Их искали, но до сих пор не нашли. Он решился спросить водителя и об этом.
– Слышал о таком, – тут же ответил водитель. – Но достоверно не известно, что он их угробил, то есть Тарбов. Тут места забытые, думаю, всё могло случиться. Но вы же будьте осторожны с Тарбовым. Он мужик хоть и пятидесятилетний, однако ж всегда был крепким. – Он поглядел на Етоловецкого взглядом, предвещающим несчастье. – Держитесь аккуратнее с ним. Контролируйте каждый шаг. А лучше поверните обратно, не нужен вам этот горящий дом. К чёрту! Ничего особенного в нём. Горит дом, ну и пусть горит, хоть до скончания веков.
Етоловецкий выразил вежливость за заботу о себе, оставшись при этом непреклонным. Он считал, что должен увидеть дом, должен записать эту историю.
Они больше не разговаривали о горящем доме, о Тарбове. Водитель начал повествование о своей семье, о том, откуда едет и куда, и Етоловецкий заключил, что ему действительно повезло этой ночью с подхватившим его человеком. Тот был учтивым, отзывчивым и до ребячества безобидным. На вид ему можно было дать лет сорок.
Когда они доехали до нужного деревенского дома, ещё лил дождь, и не думая испускать дух.
– Берегите себя, – кинул на прощание водитель. – Помните о том, что сказал вам.
Етоловецкий пожал руку своему спасителю, и тут только он осознал, что они до сих пор не представились. Он исправил это. Водитель ему ответил:
– Моя фамилия Эфоров. Вспоминайте меня добром.
И он уехал.

 
 
У людей, приютивших его в своём доме, Етоловецкий не узнал ничего нового про Тарбова и горящий дом. Не думая откладывать с новой историей, ради которой проделал немалый путь и успел настрадаться непогодой, он решил поспать и ранним утром же отправиться к Степану Даниловичу. Етоловецкий не знал, что скажет ему. Он и вовсе не понимал, зачем ему идти к горящему дому, ведь всю историю он знал. Была надежда на мелочи и подробности от самого Тарбова про дом, его семью, однако интуитивное чувство говорило, что ему рады не будут. Или для него было важно увидеть сам дом, несколько лет горящий необузданным пламенем? С этой мыслью Етоловецкий уснул.
Утро выдалось пасмурным, чуть потеплело, а от дождя ни капли не осталось. Етоловецкий поел, расплатился с благодушными людьми за приём и отправился к горящему дому. Ему указали путь, пожелав удачи. Он не собирался более возвращаться. После Тарбова он сразу же отправится к захудалому автобусному вокзалу, а там и домой.
Дорога была недолгой. Ему никто не повстречался. Уже издалека показалось пламя, и сердце молодого человека взорвалось радостью. Елисей достал из кармана пакет с орешками миндаля, вскрыл его и начал есть по одному зёрнышку. От рождённого воодушевления он зашагал быстрее.
Етоловецкий рассчитывал увидеть здесь высокую траву и дряблое здание, пристроенное к горящему дому, но ошибся. Тарбов тут хорошо обустроился. Дом, пристроенный к нескончаемому пламени, был небольшим, аккуратным, на вид достаточно прочным, с широким крыльцом. Напротив раскинулся просторный дворик для отдыха, где были короткий деревянный стол, несколько стульев и бочек с водой. Под столом был брошен металлический чемодан с инструментами. На самом столе тоже кое-что лежало: молоток, пассатижи и гвозди. Тут были оставлены и какие-то крупные доски. За домом раскинулись огород и местность с животинкой из кур и пары свинюшек. Даже имелся уютный сад с цветами.
Етоловецкий никак не ожидал увидеть здесь такое раздолье.
Но это всё не интересовало его так, как горящий дом. Тот виделся крупным, как маяк; пламя его отчётливо жило и высилось в небо. Оно и вправду представлялось чем-то бодрым и пылким, не смиряющимся с тем, чего хотели от него когда-то люди и сама природа; оно как бы уверяло своей убеждённостью горения, настырностью жара, что не сдастся ни за что. Вокруг дома земля была обожжена, она как бы ослабла под натиском огня и теперь казалась мёртвой. Территория никак не огораживалась, потому Етоловецкий легко подошёл к дому, но не близко. Бурный огонь внушал трепет. «Горящий дом, вот ты какой, – думал про себя Етоловецкий. – Ты существуешь, ты есть, и вот ты передо мной. И как же ты горишь?!» Елисей, как увидел дом издалека, засомневался в его подлинной силе. Ему подумалось, что Тарбов мог как-то искусственно поддерживать это пламя, но сейчас, когда приблизился ещё плотнее к дому, насколько было возможно, он подметил, как горит каждая дощечка, каждый уголок, и словно это было их собственным желанием. Никакого принуждения. Удивительное чудо!
И вот он увидел дом, он получил то, что хотел. Он размышлял: «Может, пора уйти отсюда? Остальную историю ты уже знаешь. К чему рисковать? К тому же Эфоров настоятельно рекомендовал не появляться здесь. Вероятно, стоит действительно уйти?»
Он колебался, но затраченные время и труд на путь к этому месту убедили его в необходимости поговорить с Тарбовым, хотя бы увидеть и его. Он должен подтвердить свои догадки, хотел на уровне чувств убедиться во всём, что он уже знал. Он понял, что именно этого ему хотелось на самом деле!
С этим открытием, бодрый и уверенный, он двинулся к свежему дому, в котором должен был жить Тарбов. Подойдя, он несколько раз постучал кулаком в дверь. Сразу ему не отперли, но через минуту дверь распахнулась, и показался Тарбов, хмурый, увесистый мужик, в рубашке с закатанными рукавами, с прямой спиной и голой головой, не считая висков; там волосы росли пушисто. Он производил одновременное впечатление ужаса и комедии. Дума пронеслась в голове Елисея, что такой человек, как Тарбов, запросто мог бы удушить не одну деревню.
– Вы кто и чего вам? – спросил Тарбов грубо, направив на Етоловецкого грузные глаза.
– Я Елисей! – возвышенно и эмоционально произнёс молодой человек, протянув руку для знакомства. Он приветливо улыбался.
Тарбов никак не отреагировал.
– Я жду ответа на второй вопрос, – просто ответил Степан Данилович.
Етоловецкий отнял руку и избавился от улыбки.
– Не буду лгать вам, но я наслышан о вечно горящем доме. Мне до сих пор невдомёк, почему эта история ходит по рукам, но известности нет. И что важнее: все боятся этого места. Шепчутся о нём, словно тут живёт сам дьявол. – Елисей издал нервический смешок. – Неужели история у этого дома настолько страшная?
Тарбов некоторое время безмолвно изучал гостя, а потом сошёл на крыльцо.
– Пойдём, присядем. – И Тарбов пошёл дальше, к столу, что стоял неподалёку от горящего дома.
Етоловецкий пошёл за ним, держась на видимом расстоянии от Степана Даниловича.
– Вы что-то строите? – спросил Елисей, глядя на стол.
Тарбов взял со стола несколько досок, подошёл к дому и швырнул их в него. Етоловецкий недоумевал.
– Раскрыта тайна вечно горящего дома, – иронически заметил он.
Тарбова позабавила реплика молодого человека. Он зловеще ухмыльнулся.
– Нравится?
– Очень.
– Не врёшь?
– Ни капли.
– Тогда чего ты боишься? Встал так далеко, точно тебе кто-то рассказал, что я людей убиваю, – бросил Тарбов.
Сердце Етоловецкого вздрогнуло.
– С чего мне так думать? – пошатнувшимся голосом спросил Елисей.
Тарбов вернулся к столу, поправил к нему шаткий стул и сказал:
– Присядь, раз не боишься.
Етоловецкий не решался приблизиться и сесть.
– Или ты всё же меня боишься? – давил Тарбов.
Мгновение Елисей раздумывал и ответил:
– Не боюсь.
Он подошёл и сел за стол. Тарбов придвинул второй стул и сел рядом.
– И что про меня говорят? Что я злодей? Убил свою семью, сельчан? – спрашивал Степан Данилович, упорно и тяжело глядя на Елисея. Молодой человек едва сдерживал такой натиск.
– По правде, говорят, что вы убили лишь сельчан. Но что до вашей семьи… нет, тут считают, что вы ни при чём.
Тарбов взял гвоздь и остриём приложил к столу. Другой рукой схватил молоток и стукнул им по гвоздю. Гвоздь вмиг заселился в древесину.
От неожиданности Етоловецкий подпрыгнул и замер, держась рукой о спинку стула. Он не сидел и не стоял; глаза его сделались оторопелыми.
Тарбов выпустил молоток и закачал ладонью, как бы наказывая сесть обратно.
– Будь они все прокляты. Все, кто тут жил, подозревали меня в убийстве семьи. Как они смели так думать? Я бы никогда не притронулся к ним, никогда бы не погубил их. Я до сих пор не знаю, что случилось тогда, почему они сгорели. – Его глаза расчувствовались, став чуть влажными. Он глядел на дом. – И только он всё горит и напоминает о том зле, которое совершилось с моими любимыми. Я старался потушить его сам, смотрел, как природа рвалась сделать то же самое, но ничего не выходило. Он всё продолжал гореть…
– Вы сказали, что сельчане винили вас в смерти семьи? – удивился Етоловецкий. Об этом никто не говорил. Эта новая деталь возбудила его воображение. Теперь стало понятно, почему Тарбов мог расправиться с каждым из здесь живших людей.
– Они всегда завидовали нашему счастью. Никто не жил так, как мы здесь.
– Ваше страдание велико?
Тарбов отвёл взгляд от дома и обратил его на Елисея. Он плакал.
– Оно необъятно и глубоко. Я живу только ради одного – я мечтаю потушить этот дом. Но справедливо!
Етоловецкий задумался, и что-то его начало пугать в желании Тарбова. Он пока не мог сказать точно что, но волнение стало оживать в нём благодаря дурному предчувствию.
– Как вы собираетесь это делать?
– Есть один способ, и каждый раз я его испытывал, да всё не до конца. Меня должны прибить, и тогда, возможно, он будет потушен. Как горе сходит на нет, когда исчезают его носители, так и я должен уйти последним. Ты мне поможешь ведь, да?
Сказав это, Тарбов вновь схватился за молоток и со всего крепкого размаха треснул Етоловецкого. Удар должен был прийтись на голову, но Елисею удалось откликнуться. В тот момент он приподнялся, и удар молотком упал на плечо. Елисей вскричал от злобной боли. Она была невероятна. Тарбов не помедлил тут же нанести ещё один размашистый удар; он пришёлся по рёбрам. Етоловецкий снова вскрикнул и теперь свалился на землю. Степан Данилович подошёл к мучившемуся Елисею, нависнув над ним. Молоток грозно украшал руку горевавшего.
– Ну ты чего, парень? Неужели и ты такой вялый? Никто не может мне дать отпор, никто не может мне помочь честно отправиться вслед за семьёй и потушить этот проклятый дом! Я разочарован. – Тарбов не стал более наносить удары. Он откинул молоток в сторону. Схватил Етоловецкого за ворот куртки и потащил к горящему дому. – Не кряхти, сейчас всё закончится. Ты увидишь, что подпитывает этот дом, что не даёт ему погаснуть. Если увидишь и останешься ещё жив, крикни, хочется узнать. Хоть в этом ты поможешь?
Тарбов взял Елисея под мышки и готов был его рывком протащить в горящий дом, но тут послышались чьи-то уверенные шаги за спиной. Степан Данилович опасливо обернулся. Он только успел увидеть, как перед ним появился мужчина, уже поднявший с земли молоток и замахнувшийся им прямо ему в голову. Удар выбил часть сознания Тарбова. Он выронил Елисея из рук, покачнулся, и мужчина, чтобы покончить с начатым, пнул Тарбова. Тот провалился в горящий дом. Мужчина бросил молоток в дом вслед за Степаном Даниловичем и оттащил от палящего пламени Етоловецкого.
– Ну как ты, мой сердешный? – спросил мужчина.
Етоловецкий всмотрелся в лицо человека и тяжело произнёс:
– Ефоров.
– Я всё же решил за тобой присмотреть. Рано тебе умирать.
Ефоров оставил Елисея, чтобы пригнать машину. Вернувшись, он хотел уложить Етоловецкого на задние сиденья, так, чтобы тот лёг, но Елисей воспротивился и попросился на переднее, как прежде.
Они мчались к главной дороге. Напоследок обратив взгляды на горящий дом, они заметили, что его пламя угасает, становясь тонким и непрочным. Ефоров удивился, а Етоловецкий понял, что Тарбов был прав в догадках. Отныне они последние, кто видел горящий дом. На них эта история закончилась.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Ефоров.
Криво улыбаясь и держась за бок, Елисей ответил:
– Отлично, уже мчусь к следующему приключению в своей жизни.