Анечка

Анечка
Кузьмич сидел на завалинке, прикрыв  глаза потягивал самокрутку и слушал вечер. В октябре вечера ранние, еще не зябкие.  Пахнут  жухлой листвой, сыростью, зацветшей водой и дымом костров, выжигающих  огородный мусор.  А главное - в октябре вечера тихие. Если прислушаться, можно услышать, как с глухим щелчком отрываются от ветвей крупные листья клена и отправляются в свой последний полет. И нарушало эту тишину сейчас только заунывное бабье пение.
- Поют? – больше даже не спросил, а констатировал факт подошедший Федор.
-Поют – согласился Кузьмич.
-  Уууу – Промычал Фёдор и протянул руку.
Кузьмич молча отсыпал соседу горсть табака, подал огрызок газеты и снова прикрыл глаза.
Завилась, заструилась куда-то за туманом голубая змейка крепкого дыма.
- Ну, что? Клавка сказала, опять от ворот поворот?
- Аааа. – отмахнулся от вопроса Фёдор.

…То не вечер ветку клонет,
не дубравушка шумит.
То моё, моё сердечко стонет,
как осенний лист, дрожит….

Когда бабы поют, вся деревня молчит.
Умный мужик понимает, бабам в деревне себя состарить – что пыль смахнуть.  Пяток другой лет, и нет девки. И у каждой  есть свое, так называемое,  бабье утро.  Живет себе, живет -  праздники, горести,  дети, муж,  скотина,  всё своим, вроде, чередом идет,  да вот только однажды  проснется утром, поглядит на себя в зеркало и всё увидит. 
Увидит, улыбнется горько   и пойдет по заботам  своим  и хлопотам. И с того момента с каждым днем коса ее легче, во;лос белее, глаза грустнее, и мягкие, нежные когда-то ладони сохнут и грубеют. Даром  что на платье по швам все шире полосы вшиваются. Вырастит детей, в город отправит на учебы да и стихнет. На иную смотришь  и не вспомнишь без карточки, какой  в жены брал.
Да только есть у них одно непререкаемое счастье. И счастье это простое, как сама бабья жизнь, то есть мужику никак не понятное.
Соберутся после рабочей страды ,бросят всё, что тянет к земле,  и затянут песню. И какой бы тоскливой песня та ни была,  ни при каких делах обрывать песню нельзя. Вот потому мужики редко за одним столом с бабами  остаются. Потихонечку расходятся, кто покурить, кто продышаться.  Сядут поодаль и молчат, слушают.
А голоса –то какие сильные! Консерваторий  никто не заканчивал, а поют так, что вся эта боль бабская, вся жизнь ее нелегкая через кожу в самую душу въедаются. И чтоб вытравить тоску эту странную,  чтобы отпустить ее на волю, тут без табака никак. Смешается горький вкус дыма во рту с невысказанными словами и выдохнется  к небу. И пока всё, что зашевелилось, заболело внутри, не выкурит мужик, так и  будет одну за одной смолить да от злости сапогом окурыши  в землю втирать.

- Скажи, вот что ей надо?- не выдержал Фёдор. – Второй год вокруг нее круги нарезаю. Не пацан, пади. Вчера в переулке сельповском  встретил, загородил дорогу, говорю: хватит. Извела ты меня. Надо мной, вон, вся деревня потешается.  Посмотри уж не молодуха, из-под платка седина светится. По хозяйству помощь от меня тебе будет, хату подлатаю, парники твои все под снос, а новые выстрою. В стекло! И, как мужик, лаской не обделю. Тоскуешь, пади,  одна.
- так прям и сказал?
-Так прям и сказал.
- ну, она что?
- А что она? Так глянула, что зубы заболели. Вот тут, Егор, все свернулось, как молоко кислое… -
 Федор схватил себя за ворот и накрутил на кулак . – Эх…, -  болезненно как-то вздохнул, резко встал, развел руки, потом  обнял крепко  себя за плечи и застонал. – Скажи мне кто десяток лет назад, что кроме Нюрки кого полюблю,  ни за что бы не поверил.  А  Катерину встретил -  как молнией промеж глаз. Живой я, Егор! Живой.  Жить хочу. По весне пахать хочу.  Вот так руками землю трогать – Федор потер ладонью, будто перетирая в ней что-то,  - и морду свою этой благодатью умывать. Эх, Кузьмич, ежели она идет мимо, меня жаром окатывает. ..
Кузьмич  виновато - тихо кашлянул, обрывая пламенную речь соседа и обращая на себя внимание.
-слышь, Федор, поди-ка присядь, спрошу. … А это, по мужской-то части заработало или как?
Федор  оглянулся, будто кто мог услышать великую тайну.
- Заработало, Кузьмич.  Не заработало б, не полез. Что делать-то прикажешь?
-Э,  друг ты мой товарищ, тут приказать –то разве можно? Я вот своему сколько не приказываю, не отзывается.
-Да, ну тебя. Я ж душу открыл. – махнул рукой Федор.

…Как бы мне рябине
К дубу перебраться…
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться….

-Ага! Перебраться – зло передразнил Федор.-  Перебирайся, предлагал уже..
А вечер все не торопился уходить. Звезды высыпали так часто и ярко, что в глазах зарябило.
-Погодь-ка тут. Щас ворочусь.
 Кузьмич по –мальчишески пригибаясь, как будто чужими огородами от мамки убегал, потрусил к дому. Вернулся с чекушкой  и двумя гранеными стопками.
- Давай-ка, пока моей нет.
Горло обожгло. Федор начал хватать воздух, вытаращил  глаза и замахнулся,  было, на Кузьмича, да увидел его лицо и засмеялся.
- Спирт! Со слепу ,спирт, твою ж мать! Клавка все носит, настойки мне химичит. Гиппократ деревенский! От спирта и смеха потекли слёзы, отчего всё происходящее вокруг стало чуть размытым и менее трагичным.
Отдышавшись,  вновь закурили. Федор прикрыл глаза. Вдруг как-то стало легче на душе, чуть сознание поплыло, зато и мысли дурные за ним следом.
-Хорошо.
-Хорошо, - согласился Кузьмич.
  В темноте показались две женские фигуры.
 - Вон, идёт. Ух, фашистка! – пригрозил кулаком в их сторону Егор.
 – Кого-то за собой прихватила. Гляди, Фёдор, не Катерина?

Клавдия – Егорова жена - была бабой боевой. Родители деревенские, сама всю жизнь в деревне прожила, никуда не выезжала дальше районного города.  С семнадцати лет дояркой в колхозе честно отслужила.  Работящая, хваткая и шустрая. Всё-то у нее всегда ладилось, обо всех она все знала, но, справедливости ради, никогда злых сплетен не распускала и по деревне грязь не растаскивала. Вот и шли к ней все деревенские со своими жалобами, разговорами и за  советами. Точно знали, что никто, кроме Клавдии секретов их не узнает. Егор ее уважал. По молодости как-то попутал бес, приглянулась ему одна солдатка из соседней деревни, начал было к ней захаживать вечерами. Как не прятался, а все Клавдии донесли. С той поры, когда прочувствовал на себе всю тяжесть жёнкиного  удара, никаких перебежек в его жизни не было.  С годами прикипел к ней всей кожей. И все знали, что бухтят они друг на друга не переставая, но без злобы, а так, для потехи.
 
-Сидите? – подперев  бока,  строго спросила Клавдия и, не дождавшись ответа, подошла к Егору, взяла из рук рюмку, понюхала и обратилась к спутнице.
- Погляди, Катерин, ну вот что мне делать с ним, пропойца ты хромой, чтоб  его… Опять настойку махнул…Да, как она тебе зашла-то,   на перце стояла пять дней… -Да, что ж тебе все неймётся ? Мало тебе самогонки? Вот, как дала б лопатой по хребту. Да жалко черенка -  переломится!
Кузьмич же спокойно  повернулся к Фёдору, вздохнул, состроив трагическую гримасу, и начал рассуждать вслух:
- Вот смотри, Федь. Живу я с этой Змеёй сорок неубиенных лет!  Ничего, кроме побоев и слов оскорбительных, от нее не видел. Сорок лет стажу! – поднял указательный палец Кузьмич, обозначая весомость аргумента.
- Вот жизнь прожил, ничего не нажил, токма мозоли, да коленки больные. Ничего я у нашего Председателя никогда не просил. А сейчас вот думаю, поеду я в Москву. К самому;! Зайду, стало быть,  к  Лёньке и скажу, так мол и так, прошу мне , как потерпевшему супругу, путёвку в санаторий дать. В самый лучший. В Гагру или в Ялту. Только с условием, чтобы эту змею ко мне не пускали.  И, что думаешь, не даст? Даст! Потому как у него дома своя грымза есть. Правительственная. Мужик мужика всегда поймет.  Подтверди, Федь?
А Фёдор смотрел на Катерину и не мог понять никак, отчего ж так голова кругом идет. То ли от растекающегося по венам спирта, то ли от ее робких нечастых взглядов в его сторону. 

Екатерина новая для здешних мест, приезжая. Два года назад приехала на похороны свекрови . Раньше Дмитрий один  к матери  приезжал, а тут такое дело, прихватил жену. Димку не любили в деревне. Дебошир. Выпить, подраться – вот и всё, что кровь заставляло бурлить.  Приезжал редко. То денег попросить, то за мясом, если мать кабанчика забьет. Весной картошку садить Димке было некогда. Но по осени исправно увозил на колхозном грузовике мешки, набитые кочанами капусты, морковью, луком , нехитрыми закрутками. На деревенских мужиков, когда-то бывших своих одноклассников и товарищей по приключениям, смотрел свысока, дескать ничего вы добиться не смогли. А сам то что добился? Девчонке городской -  сироте вскружил голову, замуж позвал и жить в городе остался. От жизни гулящей не отказался. И вскоре проигрался вчистую.  За долги квартирку жены продали.  После похорон матери остались жить  в деревне.  Начал пить, жену поколачивать, за старое взялся. Так и нарвался на нож.
Екатерина, как тень, по деревне ходила, стыдилась будто голову поднять.  Детишек не нажили. Жила одна-одинёшенька.   Из городской жительницы на каблучках, с прическою превратилась в незаметную тихую обузонку. По началу самые ушлые мужики –то почву прощупывали, разведку боем  проводили, так эта хрупкая женщина таких отворотов-поворотов давала, что пыл поутих. А потом и вовсе приняли ее деревенские, как свою. Родную. От работы не бежала, а кого и обогнать могла. Строгая. На всех гуляньях вела себя сдержано, чинно, на показ не лезла и   чужим мужикам надежды не давала.

- Федь, говорю, подтверди, - повторил Егор.
- Пойду я ,- вместо подтверждения ответил Федор и встал.
Клавдия, наблюдавшая за ним весь разговор , встрепенулась.
-Погодь, Фёдор. Мне Катерине нужно кое-что отдать. Проводи потом до дома, соседи ж. Донести поможешь.
Екатерина удивленно посмотрела на Клавдию, та кивнула, как бы говоря: так надо, доверься.

- Не нужно меня провожать . Сама дойду. Мне тут бояться некого .
Клавдия взмахнула руками, мол «дура ты дура», вздохнула и открыла калитку.
-Пошел я – повторил Федор.
-Стой. пусть отойдут, чего скажу.
Егор быстро добежал до колодца, снял с цепочки медный ковшик,  зачерпнул воды .
- Давай, пока ушли, домучим родимую.
разбавленный пошел легче. Утерев губы, отфыркиваясь довольно, Егор заговорил:
- Вот что придумал. Нужно Катьке песню посвятить. Да, погоди ты. Вон она какая голосистая. Поет награ;дно, а значит что?
-Что? – не уловил Федор.
-Слушать умеет. Вот и спой ей о любви.
Федор недоверчево посмотрел на Кузьмича, не издевается ли сосед. Но по увлеченному лицу было понятно, что в идею свою Кузьмич уверовал железно. И Федор вдруг осознал, что сосед-то прав, и  ничего странного в этой идее нет. Всё ж так просто получается! Как он раньше-то не додумался до такого сам? Предвкушение счастья окатило Фёдора вместе с новой волной опьянения.
-Какую?
-Любую. Слова сами придут.
- ну… а мелодия? Мотивчик-то какой?
Кузьмич нахмурил лоб.  Принимал решение.
- а вот ихний  этот… что стоишь качаясь!!! – с озаренным лицом радостно озвучил он свой выбор.
- и что ж петь?
- Всё! Ну, к примеру..
И запьяневший вконец  Егор затянул под обозначенный мотив:
Катя, Катерина,
Что ж ты, Катя, злая?
Я же не со злобой,
я со всей душою…
То ли что-то не то было с голосом Кузьмича, то ли напавшая на него икота,  мешавшая ему  петь песню в мотив,  портила всё впечатление, но вскоре на смену окрылившей  Федора   волне нахлынуло разочарование.
- Не складно получается.  Всё,  я пошел.

Федора качало из стороны в сторону, гудела голова и жало где-то в груди. Он делал глубокие вдохи, пытаясь напиться сырым туманным воздухом.
-Давай, давай же, трезвей, дурак.   – приговаривая стучал он себе по лбу кулаком .
В груди уже не жало, там жгло. В виски стучала кровь, начинало мутить.

Фёдор жил один уже больше десяти лет.  Высокий, молодой еще,  крепкий мужик, хозяин добрый, муж хороший, и сватали ему бабы своих засидевшихся в девках дочерей с завидным постоянством. Кто посмелее, те сами всячески пытались захомутать. Вздыхала  по нему, считай, каждая, у кого не было своего мужика. Всё удивлялись, что так долго горюет он по своей семье. А семья когда-то была. Невеликая, но крепкая. Федор, Анна и сын пяти лет -  Гришка.
Вот с того момента, как похоронил сначала сына, а потом и от горя слегшую жену, Федор жил бабылем. Мысли не было, что сможет в дом привести другую хозяйку. Принял для себя решение, что один не пропадет, а там , как Господь решит. В деревне и жалели его, и шутили над ним, и судьбу его устроить пытались, только Федор оставался ко всему равнодушен.
А когда впервые увидел Екатерину, как будто обожгло его изнутри. Маленькая хрупкая, с грустными глазами, вся какая-то жалкая, будто перед всем миром виноватая. И понял он, что вот же она – родственная душа. Почему-то сравнил ее с воробышком в клетке, смирившимся с тем, что никогда больше не будет летать.  Когда Екатерина похоронила мужа, Федор понял, что Господь подал- таки ему знак, и нужно действовать. Вот уже два года прошло с той поры, а действия, предпринимаемые им, результата не принесли.

Зайдя в дом, скинул на пол телогрейку. В глазах темно, он зажег свет.  Умылся холодной водой, но  не отпускало.  Резко пронзила голову боль, воздуха как будто не стало.  В груди колотилось, рвалось сердце и невыносимо жгло. Федор кинулся к окну, растворил ставни, впуская свежесть с улицы.
- Вот так и помру .  – смиренно проговорил он вслух.
И ничего не стало жаль Федору, кроме того, что не спел он Кате песню. Горло сжало, глотая спазмы, он затянул:

Катя, Катерина.
Душу ты мне выжгла.
Ну скажи, что нужно?
ну,  чем я не по нраву?
Я готов всех фрицев
затоптать ногами,
я готов  всем сердцем
любить тебя,  Катюша

Слёзы мешали петь, но Федор чувствовал, что нужно, обязательно нужно допеть эту Лебединую песню. И он продолжал :

Что ж ты рвешь мне сердце?
всю душу ты мне выжгла,
Приду завтра сам и вот этими руками…

Федор посмотрел на свои руки. Затряс ими, будто показывая , смотри -  вот этими руками….Но что именно он ими сделает, никак не шло на ум.  Бессилие выкручивало ему все нутро. Будто ложкой кто-то выскребал по живому  все внутренности. 

Он посмотрел на стену, где висела карточка жены,  и по привычке заговорил с ней.
-Анюта, милая, забери ты меня, прошу, ну не могу я здесь без вас, видишь, пропал совсем.
Будто ожидая ответа ,стал всматриваться в родное лицо. Свет от лампы отражался от глянцевой поверхности фото, и  показалось Федору, что вокруг головы жены  светится яркий нимб.

-Аня, -  вскрикнул Фёдор и, упав на колени, начал креститься .
-Аня, Анечка моя, милая, прости ты меня. Прости, полюбил другую. Ты умная, ты меня любишь, ты все понимаешь.  Аня, не могу. Дышать без нее не могу. Просыпаюсь, и перед глазами ее лицо. Засыпаю, о ней все мысли. И во снах меня изводит. Держит , как пса.  Не отпускает.  А подойти не могу, не примет ведь, гордячка бездушная. Ты ж для меня святая, Анечка моя, - продолжал сквозь слёзы Федор, - жизни без тебя не было, а здесь -  на вот тебе, зацвело. Чурбан я гнилой, чем я негож ей, Аня? Один бабылем жизнь жгу. Ни к чему не тянется душа. И она одна, ни детей, ни кошки. Как живет? Не пойму никак, в чем еще душа ее держится, жалость кишки скручивает. А поглядит так, что хоть топись иди. Забери ты меня, Анечка, спаси ты меня. Убьюсь я. Ее убью и сам за ней. Пожалей ты меня, Христом Богом прошу, пожалей. Забери отсюда. К вам с Гришкой хочу…

  Никогда не был слабаком Федор. Все в жизни стойко принимал. Глыба. Высокий, сильный. Всё в нем основательно, добротно. Человек хороший , мужик дельный. Скажи сейчас кому, что вот так, как юродивый,  скулит, никогда не поверят. И сам Федор не верил. Но факт есть факт, и Федор начал уговаривать себя:
- Ничего страшного. Иногда можно. Сейчас протрезвею, Анечка, сейчас - сейчас. Пройдет. Отпустит. Только б вот никто   не увидел.
Вспомнил про окно, поднялся с колен и направился закрывать. Протянул к створам руки и вздрогнул. С улицы смотрела на него Екатерина. Испуганные глаза ее, полные слез, показались ему огромными .  Катя зажала ладонями рот ,чтобы не  вскрикнуть, и застыла.
Весь дурман выветрился из головы в доли секунд. И такая нежность окатила его. Захотелось укрыть, защитить, прижать ее  к себе и никому не позволить отобрать.
Екатерина всхлипнула, вырвав его из оцепенения.
«Ведь просила ж Клавка проводить, - промелькнула мысль, и Федора накрыло волной страха: да не уж-то кто?
-Катюш, что стряслось? Обидел кто, Катя? Не молчи.
Но она только отрицательно покачала головой , но рук не отняла, продолжая ими сдерживать всхлипы.
-Катя, стой, я сейчас, стой, не уходи.
Федор выбежал на улицу, как был  - разутый, без телогрейки.
-Катя,  да что ж стряслось-то? Кто? Кто обидел? Ну, говори.
Он принялся трясти ее за худенькие плечи. И чем сильнее тряс, тем громче становились ее рыдания.

- Убью! – вдруг взревел Федор, - Убью! Кто? Говори!
-Нет! – испуганно рванулась к нему Катя. – Не надо. Никто не обидел, слышишь, никто. Сама. Федя, сама. Прости, что прокралась в сад без спросу. Увидала окно открыто ,  Дурная …
Она принялась своими теплыми тоненькими пальчиками утирать с его лица слезы. Робкие сначала прикосновения становились все более нежными, настойчивыми .
От неожиданного счастья Федор прикрыл глаза. Он чувствовал ,как она трясется, то ли от холода, то ли от волнения – не важно, он впитывал в себя ее запах, ее тепло, ее заботу . А руки уже гладили его плечи, как будто успокаивая. И вдруг она покачнулась, схватилась за него, как за спасательный круг, и прижалась к груди.
И время остановилось. Очнулся, когда услышал ее стон. Открыл глаза и спохватился. Простоволосая, со сбившимся платком, часто дыша, Катя льнула к нему, подставляя  лицо для ласки. А его руки   бесстыдно мяли женскую тайну.
-Пойдем в дом, – прошептал он ей и  подхватил на руки.

Клавдия затворила за собой калитку и зашагала в сторону коровника, торопясь к утренней дойке. Поравнявшись с домом Федора, остановилась и принялась ждать, всматриваясь в глубину двора. Чуть погодя послышались шаги. По тропинке, застегивая на ходу свою старенькую душегрейку, торопилась Катя.
-Да, не спеши так, успеваем, - вместо приветствия произнесла соседка. – Ну? – и не дождавшись ни слова в ответ, сама заключила, - Да, вижу-вижу, вон вся светишься.
Екатерина виновато улыбнулась, а  Клавдия продолжила поучать, - Ты давай-ка, девка, радость с лица чуток сотри. Наши бабы такое за версту чуют, сей же час потешаться начнут.
-И пускай. Мне все-равно. - с вызовом ответила Катя.
- Ишь ты, как заговорила! Ты, девка, погоди хорохориться, или баб наших не знаешь? Они Федьку десять лет обхаживали, что ж ты думаешь, сдадутся теперь, когда поймут, что он   мужик-то ещё рабочий. Да они тебя поедом сведут. 
И, подмигнув, чуть тише спросила:
- Ну, рассказывай, хоть смену-то отработал?
Катя покраснела, благодаря про себя ранее утро,  скрывающее в сумерках ее неловкость. Но все же ответила.
- Отработал, - и шепотом добавила, -  и не одну.
- Ишь ты, коняка ретивый! Не растоптал с застую-то, не  обидел?
- Нет, тёть Клав. Хороший он.
Клавдия  довольно подытожила:
-Вот, а ты все кобенилась. Уже давно бы ходила счастливая, заласканная. Уже б детёнок за юбку цеплялся, мамкой звал. Что ж мы бабы такие дурные…..
Екатерина как-то резко посмурнела и в ответ  покачала головой:
-Нет, тёть Клав, не цеплялся бы….. Пустая я.
Клавдия ахнула: - Как же так-то, девка?
- А вот так. Поначалу горевала, а как Дмитрий изводить стал, поняла, что и к лучшему оно всё.  Вот и Федора не принимала, потому как женщин, которые ребеночка ему подарить смогут, полна деревня.  А я что ему дать могу? Ничего не могу.
Клавдия внимательно послушала, и Когда Екатерина замолчала,  строго спросила :
- К доктору ходила? 
-  Ходила.  Говорили, ждите, надейтесь, всё будет.  Да вот врали, видимо. Правда, один попросил, чтобы муж сдал какие-то анализы. Так Дмитрий  меня после этого поколотил сильно.  О покойных не говорят плохо, но, тёть Клав, я ж потом еще долго вздрагивала, шаги за окном услышав.
-Ах, ты ж хорь провонявший! Кабан шелудивый,  - резко перебила Клавдия Катю.  – Ты подумай! Чтоб тебе в гробу перевернуться сто раз!
-Мать его ,покойница, царство ей небесное, - начала она объяснять удивленной Катерине, - рассказывала, что Димка-то ее в детстве переболел сильно какой-то заразой. Вся морда опухла, шеи не видно было. Старенький у нас тогда доктор был, вылечил. Но сказал, что сына –то я вам спас, а вот внуков, извините, сберечь не в моих силах. Вот мать тогда горевала долго.
- Это как? – не понимала Катя.
-А так. Не ты пустая, а он. Не могло быть детей у него. Бездетный. Поняла?
Осознание навалилось на Екатерину всей своей беспощадной тяжестью . В памяти цепочкой побежали все прожитые с мужем дни. Его унижения, побои,  издевательства .

Двинуться с места не было сил. Екатерина медленно осела на землю и уставилась в одну точку  невидящим взглядом.  Клавдия расценила это по-своему.  Она кинулась  помогать  подняться и запричитала, успокаивая:
-Ой, Катя,  да вы что ж с Федькой не хоронились что ли? Прям так ? Глянь-ка, дорвались, горемычные, ну, вставай, вставай, юбку изгваздаешь! Да, что ж ты так разнервничалась? Глядишь, мимо пуза пронесёт, а коли и не пронесет, Федька мужик крепкий, ребетёнка еще подымит… Да, вставай ты….
До Кати,  наконец- то,   стало доходить  всё услышанное.  Она может иметь детей? Неужели это все реально? Бог с ним, с мужем . Ни чего в ней к нему не осталось. Даже сил ненавидеть. Она может быть матерью. Вот даже в этот самый момент, она может уже …. Катя боялась даже подумать, но верить очень хотелось. Она поднялась, отряхнула юбку, задержала руки на животе.
-Девочку рожу. – произнесла она твердо.
- Ишь, ты. Раз пульнули, и сразу – рожу, - засмеялась Клавдия. – над этим вопросом и подольше поработать не грех. А вам-то подавно.  Девочку захотела она.  А-ну,  как  малый?
Екатерина покачала головой. 
-Нет. Девочка.- и подумав,  произнесла с улыбкой -  Анечка.