Палочка

-   Петр хочет поговорить с тобой, - сказала мне жена, - Я ему рассказывала, что ты сочиняешь всякую белиберду. У него есть для тебя тема.
 
Петр, я о нем уже слышал от жены, ходит в тот же клуб, что и она.  Клуб по интересам для тех, кому за шестьдесят. Только Петру вот-вот девяносто и моя благоверная ему в дочки годится. И какие у них общие интересы?  Я на такие мероприятия не ходок. Так что, она там – свободная женщина.  И хотя в их клубе таких свободных женщин большинство, все равно для нее - развлечение.

За шестьдесят - там условная отметка. Помню были такие условные отметки в старые годы – «клуб для тех кому за тридцать». Ну у тех имелся определенный интерес. А у тех, кому за шестьдесят – интересы иные. Хотя кто их знает.  Интерес - штука разнообразная. Если известен интерес пиковый, то может быть и тупиковый. Клуб за шестьдесят – ближе к тупиковому.

Я такие объединения уже видел, как раз в Израиле. В России мне совсем не до клубов было. пахал в поте лица.  Тут в Израиле таким, как я, возрастным, как раз и занятие, что по клубам ходить. Возрастных немало.  И клубов немало. Но я не приучен.  Попробовал раз – не мое.

 Люди там собираются очень разные. Но если за шестьдесят, есть одна несомненно общая точка опоры, общая тема – это здоровье.  Недуги не то что подкрадываются, уже наваливаются. И вот тут разнообразие судеб, биографий и характеров уходит на второй план, проигрывая хворям.  Разнообразие хворей меньше, чем разнообразие судеб.  Но хвори побеждают своей схожестью: все они мешают жить.  Они ограничивают круг возможностей, а потом и интересов. Они фокусируют мозги на симптомах и рецептах. 

 Члены этого клуба, были бы мне интересны тем, что это все – репатрианты. Все переметнувшиеся, променявшие великую и могучую, благородную, благодатную, ласковую, заботливую, лелеявшую и взрастившую их родину – мать на черти что. И интересны именно тем, как это их надоумило, как это они решились. Тут у каждого своя история. Вот тут я постоянно обламывался. Предвкушая услышать захватывающие история, я обычно выслушивал стандартные суховатые ответы.  Чаще всего - приехали из-за детей. Все приехали из бывших республик СССР. И вот тут их и свела судьба. Совершенно разных.  В одном клубе.

Но ведь в этом и интрига. Как писал Киплинг: «И если ты способен все, что стало тебе привычным выложить на стол, все потерять и все начать сначала, не пожалев того, что приобрел…». А значит, эти самые хворые члены клуба были на такое способны.  Соломон говорил: «Время собирать камни».  Вот, Петр, что по-гречески камень, - один из таких камней.
 
Ну и что же они делают в клубе? Что вытворяют?  По Крылову?  «В мягких муравах у нас песни, резвость всякий час, так, что голову вскружило»?   Или как у Грибоедова «У нас… решительные люди, Горячих дюжина голов! Кричим — подумаешь, что сотни голосов!»  А какие извращения в Израиле?

От жены знаю, что у них там и танцы. В пределах их физических возможностей. Не рок-н-ролл. Некоторые застали еще борьбу с рок-н-роллом. Танцы для тех, кому за шестьдесят. Песни, и посильные занятия йогой. А больше настольные игры и просто общение. Вот и все их извращения.

 Моя жена уважает Петра. Хотя бы за то, что в его возрасте он еще не потерял вкус к жизни, к общению. Не заперся в четырех стенах. Еще танцует в меру сил. Но вот ноги плохо держат. Раз явился в группу –  лицо в синяках.  Объясняет зацепился за что-то, упал, не успел сгруппироваться и поцеловал физиономией тротуарную плитку.  Прошло время, вроде зажило. И надо же, рецидив, упал по новой. Это уже тревожный звоночек. 
 
Но и в печальном явлении таится польза. У Ньютона созрел закон тяготения после того, как ему на голову упало яблоко. А в ударенной голове Петра возник сюжет для рассказа. И сюжет просился наружу. О чем мне и доложила моя супруга.

Предварительно я в общих чертах узнал содержание от жены. После того, как Петр упал второй раз, Наташа, женщина, которая ведет в группе занятия йогой, дала ему палочку. Но недолго он с палочкой проходил. Выходя из автобуса, ее забыл.  Вспомнил только, когда автобус уехал.

Другой бы плюнул и купил бы новую. Немного шекелей стоит. Но недаром Петр, по-гречески камень. Будучи мужчиной, которому не безразлична судьба палочки. Он решил заняться поисками.  Из принципа. Не зная языка, он подключил сына. И сын через диспетчера автобусной фирмы выяснял судьбу потери.

 - А подробнее Петр тебе сам расскажет, - сказала мне жена, -  Он просит, чтобы ты ему позвонил.

Я ему позвонил. Петр сначала повторил то, что сказала мне жена, а потом рассказал и финал. Диспетчер сообщил его сыну, куда нужно обратиться. И там Петр, к своей радости, нашел потерю. А это уже достижение. Это окрыляет. И подвигает на то, что такое радостное событие, пусть даже простое воссоединение с палочкой, имеет право быть отмечено в литературе

Нужно сказать, что особой интриги в этом я не нашел. На рассказ не тянуло.  Я намекнул ему, что не замечаю во всем этом ничего необычного.

 - Ну как это? - удивился Петр, - Обратите внимание, как это произошло, когда я во второй раз упал. Я как раз из автобуса выходил. И грохнулся прямо на глазах у   женщин, которые собирались зайти в автобус. Так они меня подняли. На скамеечку пристроили.  В скорую позвонили. Сдали меня с рук на руки женщинам, что ждали других автобусов.  А автобус, из которого я вышел, он этих, поднявших меня все это время ждал. И двинулся только после того, как они, в автобус зашли. А те женщины, которым меня сдали, махали передо мной чем-то, как перед падишахом. Чтобы воздуху побольше.

- Вы думаете там, где вы прежде жили, - в России или на Украине, или где еще, - так бы не сделали?   - спросил я.

Он ответил не сразу. Видно прикидывал, сделали бы или нет.

-  Не знаю. Может быть, тоже так бы сделали. Да я что-то, столько там прожил, такого не припомню.

- А сколько лет вы тут? - задал я ему стандартный для этой страны вопрос

- Больше двадцати.

- Ну так понятно.  Двадцать лет назад вы были на двадцать лет моложе и не падали. Но заметьте, там, откуда вы приехали, жизнь тоже не стоит на месте. Нравы стали мягче.  К людям относятся внимательнее.

- Кто относится внимательнее?

-Люди к людям. Между собой.

- Мягче? -  сомнением произнес он -  Я от знакомых что-то про перемены в лучшую сторону слышал.

 - А вам там случалось падать? – спросил я.

- Нет не случалось, – произнес он после паузы. Видно, перебирал в памяти свою жизнь, по разделу падений, - Моложе был.  В шестьдесят с копейками уехал. В такие годы еще крепко стоишь на ногах.  Но я вообще не припомню такого. Не видел, чтобы так на улице кому-то помогали.

- Ну это вы зря, - сказал я, - Помогут. Лежать не оставят. Не сомневайтесь. Видели ли вы лежащих на улице, если не пьяный?

  Петр снова ответил не сразу. Что-то обдумывал.

- Тут, нужно сказать, есть один нюанс, – заметил он, -  Тут на улице вы можете увидеть полно всяких немощных и инвалидов. И с палочкой, и с костылем, и на коляске. А у нас, я имею в виду там, где я жил, в те годы, такие, каков я сейчас, на улицу вообще не выходили. Если ты живешь в доме без лифта, на каком-нибудь пятом этаже, ну-ка попробуй. А если на коляске, так только из комнаты в комнату можно. И то в своей же квартире в туалет не заехать. И порог мешает, и проем маленький. А тут и общественные туалеты для колясочников.

 - Сейчас и в России такие есть, - заверил я Петра,

Петр снова помолчал. Я думал, что разговор закончен.

-  Что-то у нас разговор свелся к общественным туалетам, – сказал он, словно забыл, что о туалетах именно он и заговорил, - А вам самому падать случалось, чтобы требовалась помощь?

-  Нет. – бодро и даже радостно отрапортовал я, -  Я пока на своих хожу слава богу, не падаю. Ну, когда уезжал, так я был того же возраста, что и вы, как когда уезжали. А тут живу я недолго.

-  Время не пришло, падать - констатировал Петр.

- Тьфу-тьфу. Уж лучше раз упасть и насовсем.

- Это вы сейчас так говорите. А можете припомнить, чтобы при вас кому-то помогали подняться?

 - Так чтобы прямо с тротуара отшкарябывали? Не припоминаю. Вы правы, тогда на улицах плохо-ходящих было мало. Но уверен, что помогли бы, если бы увидели, что человеку нужна помощь. Тем более у нас и скользко зимой. Помните даже тимуровское движение было. Бабушек через дорогу переводили.

- Помню-помню. Сам тимуровцем не был.  Но в газетах читал. А как вы смотрите на то, что мне палочку вернули? 

  - Очень спокойно. Думаете там на неисторической родине, вам бы не вернули? Вернули бы как миленькие. У нас были на вокзалах камеры забытых вещей. Не помните? Люди себя ведут, как нормальные люди. Везде, вне зависимости от того, на каких они живут параллелях и меридианах.

Петр снова немного помолчал, вероятно, был разочарован, что не пробудил во мне вдохновения.

- Нет, - сказал он решительно, -  Все-таки есть разница. Тут к пожилым людям внимательнее относятся.

- Это так, - согласился я, - Тут и живут дольше. В каждой стране свои порядки.

- Не порядки, а приоритеты, - поправил Петр, - От приоритетов и порядки происходят. Приоритеты должны быть человеческими. Тогда и порядки будут человеческими.

- А разве у нас там не были человеческими?  -  разговор уже перешел в такую плоскость, когда можно хоть, что-то полезное для будущего рассказа выдоить. И я, стал форсировать разговор, приняв на себя роль сторонника идеи, что человек человеку - друг, -  У нас человек человеку друг, товарищ и брат», - сказал я, -  Это на западе человек человеку волк.

 - Ну да, ну да, - усмехнулся Петр, - Приоритеты должны быть просто человеческими. Без лозунгов.

- А разве у нас не такими были?  Разве у вас друзей не было, которые выручат? – спросил я

- не в друзьях дело. Друзья – это отдельная тема. Дело в общих приоритетах.  У нас общие приоритеты были танковыми. Ковали и щит, и меч. Все остальное – по остаточному принципу.

- А как же лозунг: все во имя человека, все на благо человека? – спросил я.

- Если танки – благо человека, то такого блага у нас хватало. А на колбасу – извините.
 
- Ну тут уж про танки тоже не забывают, - парировал я.


 -Не забывают. Но и про все остальное не забывают, - сказал Петр, -  Все идет от приоритетов. Я вам так скажу, если бы приоритеты были нормальными, так никто бы и не уезжал, - он снова замок на минуту, я думал, что сейчас начнется песня про притеснения. Но нет, помолчав, он добавил, - Это сейчас я падаю, это сейчас я на пособии по бедности. А там я стоял на ногах твердо. Во всех отношениях. И зарабатывал хорошо. И пенсия нормальная.  Ко мне относились не хуже, чем ко всем. Тем более, я наполовину русский. Проблем особых не было.

-  Так что вас позвало в дорогу?  Колбаса? – приходилось тянуть из него.

  - Нет. Отношение. Отношение к людям. К людям вообще.  К своему же населению.

- А что вас так уж не устраивало?  Мы же привыкшие.  К тому же вы тогда не знали, какое оно, отношение, тут. Вы тут еще не жили.  Отношение на прилавке не лежит.  Его только на себе, на собственной шкуре попробуешь.

- Да, - сказал Петр, - Многие ехали в неизвестность. Но видели: едут и почти никто не возвращается. Это уже о чем-то говорит. А что касается лично меня, у меня был приятель. Тоже как я, смесь. Юра Андреев. Все было нормально. Был предпринимателем. Развернулся.  Не бедный. А тут его дочка заболела. Где-то ударилась и что-то с позвоночником.  Ноги отнимались. Сколько он с ней помаялся. И туда ее возил и сюда. Деньги просаживал.  А результат ноль.  И под конец получалось что деньги брали, а потом отшивали. Неизлечима. И вспомнил он, что есть ему запасной аэродром.  Что он напополам еврей. И сюда приехал. И дочку тут на ноги подняли

- Это не универсальный показатель, - снова возразил я, -  Медицина тут лучше. Это всем известно.

- Так в том то и дело, что, сравнивая, решая ехать или не ехать, мы взвешиваем сумму показателей.  Что-то лучше, что-то хуже. А что получается в сумме? Медицина – это немаловажно. Вот человек по этой сумме и выбирает. Вы же тоже, наверное, по такой сумме выбирали?

- Да, наверное, - согласился я.

- Вот и я определился окончательно именно таким образом. По сумме разных показателей.  Короче, если бы относились к простым людям так, как тут, так я бы не уезжал. Ну, ладно. Может быть, вам мой рассказ и пригодится. Вы обдумайте.

Я не думал, что это пригодится. Ну упал, ну помогли ему подняться. Ну автобус ждал, ну дали палочку, а потом он ее забыл и нашел уже среди потерянных вещей. Эка невидаль. Ничего необычного. Но разговор с Петром иногда вспоминался. И тогда я вспоминал общественный транспорт, которым ездил. А наездил немало. Да и общественные туалеты, не к столу будь сказано.
 

Я уезжал позже Петра. Между его отъездом и моим почти эпоха пролегла.  Я не могу, как эксперт, оценить, какой путь за время между нашими переездами прошли в этой маленькой стране. Даже мне, не следившему внимательно, видно, что путь тут был не простым. Войн хватало. А Россия в это время жила мирно. И менялась.  Материально в какое-то время резко прибавила.

  Настала эпоха, когда личный автомобиль у человека – не редкость.  Население на свои машины пересело. Общественный транспорт разгрузился. Хотя метро во многих больших городах и сейчас в час пик переполнено. Оно во всех мегаполисах переполнено в час пик.

А как это относится к тому, насколько к тебе внимательно отнесутся, если вдруг упадешь? Напрямую относится.  Поскольку, когда люди в транспорте как сельди в бочке, когда напирают со всех сторон, тут не до реверансов.

 Может быть наступит такое время, когда большинство населения будет работать на удаленке. И сейчас могут готовить документы, делать проектные работы, писать статьи на удаленке. А через полстолетия и анализ кала сделают удаленкой, аппендикс удалят, а то и процедуру зачатия выполнят.

Однако удаленка чревата. Она полезна в определенных пределах. Индивидуальная работа опасна для властной вертикали, она может сформировать индивидуалиста, и самостоятельно мылящего.  А нужно ли это? Идет ли это на пользу обществу, постиндустриальному обществу? Это когда-то коммунисты - утописты мечтали, что технически развитое общество даст человеку так много личного времени, что он станет баловать себя науками и искусством по своему предпочтению.

Однако мы слышим и другие мнения, что современному миру необходим контроль. Удаленка формирует эгоиста. А значит, свобода – это относительное благо. И поэтому нужно организовать общество так, чтобы, как бы ни чувствовал себя свободным член коллектива, он должен чувствовать себя членом коллектива. Понимать, что его свобода – просто раздвинутые границы дозволенного.

 А раз он в своей жизни все больше использует социальные сети, то контроль его контактов- необходимая мера для обеспечения стабильности государства.  Пусть человек думает, что он свободен, что все прекрасно. А на самом деле все прекрасно, когда он ограничен рамками.

Человек не ограниченный рамками становится себялюбивым, эгоистичным. А вот надзор ограда забор, цензура создает ощущение единства с коллективом. За мной следят, следовательно, мной руководят, значит я часть большого коллектива. Такого большого и сильного, у которого есть возможность следить даже за мной, винтиком.  это даже внушает уважение к коллективу. Как мне с гордостью говорили мои друзья, работавшие в почтовых ящиках, как их там проверяли-перепроверяли. А раз перепроверяли, значит и предприятие серьезное. А раз они приняты на работу – то значит достойные члены коллектива.  Анкета чиста.
В песне со словами «я люблю тебя Россия» пелось: «ты веками непонятна чужеземным мудрецам». И советский, а за ним и российский, человек допущенный за какие-то охраняемые двери, обретал двойное чувство, которое возможно просто «непонятно чужеземных мудрецам.» Он чувствовал груз ответственности перед коллективом, причем ответственности не всегда понятно, за что.  И одновременно он чувствовал себя на передовом рубеже той неясной линии фронта, которая пролегла между коллективом и плохо прорисованным врагам.  И от этого рождается чувство вовлеченности в большие дела. Как писал наш пролетарский поэт «я чувствую – я этой силы частица, что общие даже слезу из глаз»

Чувство, которое испытывает человек внутри переполненного автобуса похоже на вышеописанное чувство. Это двойное чувство локтя. Единение всех пассажиров в неудобствах дороги. И одновременно некоторая конкуренция, борьба за жизненное пространство.   Тесно, душно, но зато все вместе.  Но тесно и душно.  Зато не нужно думать ни о состоянии машины, ни о движении на дороге, ни о ямах, ни о остановках. Душно, неудобно? Особенно старикам и больным? Для них есть места впереди
Но вот какое дело, когда в автобусе давка, - а она бывает нередко, -  пассажирам не до стариков.  А шоферу и подавно. А давка, кстати, зависит не только от того, час пик, или нет. Можно обеспечить давку и без часа пик.  Если автобусов на линии мало.

Но будет ли инвалид испытывать неудобства, если он и не может подняться в автобус или троллейбус? Будет ли толпа, ломящаяся в дверь автобуса, учитывать, что кто-то рядом с палочкой или с костылем?  А если без палочки, но больное сердце?

Ответ такой: сиди дома! С больным сердцем ездят в такси.

Помню были такие таблички в магазинах: «Герои Советского Союза обслуживаются без очереди». А потом, когда ветеранов войны стало меньше была табличка: «Ветераны войны обслуживаются без очереди»

 Были в Советском Союзе специальные очереди: для ветеранов войны, для инвалидов войны.  Это когда заранее было видно, что товара на всех не хватит. А в Советском Союзе на всех хватало только ощущения, что мы верны заветам Ильича. 

Помню эпопею, как мой тесть покупал стенку в очереди для инвалидов войны.  Жена сказала, что тесть отдаст стенку нам.  ему она не нужная.  А поэтому мне нужно взять отгул и в таком-то магазине с тестем записаться в очередь. Я приехал с тестем и документами.  Его и своими, доказывающими, что я его зять. Тесть зарегистрировался в очереди.  Но ему здоровье не позволяло стоять в очередях. Я стоял вместо него. Вечером перед закрытием магазина нам сообщили, что мебель еще не подвезли. Возможно, подвезут завтра.  То есть, сегодня перед закрытием предстоит финальная вечерняя перекличка внутри магазина. Дождь накрапывал. Некоторые отчаянные ветераны требовали, что готовы ждать всю ночь. Наверное, из опасения, что желающих окажется больше, чем мебели. Тогда слабые духом за ночь отсеются естественным образом. И мебель получат самые стойкие. Но слава богу, на такие крайние меры, как ночное дежурство, не пошли. И договорились, что, поскольку погода дождливая, утренняя перекличка будет в девять утра, как откроется магазин. А мебель и утром не привезли. Ждали почти до вечера. С периодическими перекличками. При каждой перекличке мне приходилось показывать документы не только тестя, но и свое свидетельство о браке и доказывать, что мой тесть - это мой тесть.  Наконец перед закрытием магазина я получил выстраданную стенку. Но оказалось, что вот тут контроль на высоте. Когда тесть записывался в очередь. Записали его адрес. По адресу грузчики и повезли. И только после долгих уговоров и   обещаний отблагодарить они снизошли, и повезли стенку по тому адресу, где я тогда снимал жилплощадь.

  Сейчас в России очередей за мебелью нет. Как и за всем остальным. Приходи – покупай. И привоз мебели, и разгрузку можно оплатить заранее. А доплатить на руки грузчикам только за аккуратность. Может быть сейчас уже в России и автобусы другие? Но во время последнего своего приезда я в том городе где прежде жил, застал все тот же вариант автобуса - со ступеньками. Инвалиду на костылях трудно подняться. А на коляске невозможно. Ну да ладно инвалиды. А как зайти в автобус со ступеньками с детской коляской?


Но вот что удивительно: большинство жителей этого города надменно презирает Израиль и его жителей. Но в этой маленькой и презираемой стране автобусы без ступенек. И с кондиционерами. И с табло остановок.  И с розетками для подзарядки мобильников. И есть откидывающаяся платформа для въезда инвалидной коляски. И не только в Израиле такое. Во многих странах Европы.

Некоторые мои друзья - россияне мне говорят, что сравнивать Россию с сытой зажравшейся Европой - некорректно. Европейцы бывшие колонизаторы. Награбили, нахапали и потому погрязли в довольстве и комфорте. Но автобус, который я выше описал, изготовлен в Южной Корее. Вовсе не колонизаторской стране. 

 Когда-то у нас, россиян, чувство единства ощущалось повсюду.  На каждом шагу плакат: «Народ и партия едины». Сейчас не так.  И все равно, мы едины, мы часть общего. Автобус, поезд метро – это то, где ты ощущаешь себя частью общего. Толкнут ли тебя в транспорте, придавят ли, зависит даже не от тебя, а от нескольких слагаемых. Например, от расписания движения автобусов.

 Когда я учился в институте в Москве, меня поначалу приятно удивило, что городской транспорт придерживается расписания. Но транспорт, тем более метро, не поспевал за строительством. Одно время я жил в Бескудниково. Метро туда не провели. Ходило два автобуса: 167-й с Белорусского вокзала и 206-й от Новослободской. Я обычно ездил от Новослободской. Народу в ту сторону хватало. Даже не в час пик очередь закручивалась змеей. Пока автобус наполнится, пока водитель дух переведет, уходило минут пятнадцать. И наполнившийся, а точнее набитый автобус отправляется. И сразу за ним подъезжает пустой. Все налажено. Система! И несмотря на это, очередь не убавлялась.  У нас в городе такой четкости движения транспорта и близко не было. Я завидовал москвичам. Но московский автобус набивался так, что умельцам в автопарке пришлось усилить жесткость дверей задней площадки дополнительными уголками по длине. Потому что толпа так давила, что дверь выдувалась пузом. Дверь не выдерживала. А человек выдерживал.

И гордился своей выдержкой. Гвозди бы делать из этих людей. Жители провинциальных городов, завидуя москвичам, одновременно с чувством превосходства говорили, что столичные жители изнежены комфортом. 


Напомню, что, наверное, во всех городах необъятной страны кричали из салона водителю – «Эй, там, за рулем! Не дрова везешь.»   Так что бывало мебель или посуду, или пакеты с молоком, или ящики с водкой перевозили аккуратнее, чем людей.  Да разве только в автобусах? Иосиф Бродский писал
.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка.

Об этом писал и Высоцкий.

Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная

Так что, поднимут ли упавшего или переступят – зависит не от того, на каком материке это государство, не от того едут ли русские, немцы, греки или евреи. А зависит это от системы. Коридорная или какая другая.