Незатейливые утешения для средней полосы

Состояние романа на 27.10.2025

1. ЯНВАРЬ

На Рождество
выходя из запоя,
лечиться снегом,
будто бы аспирином,
из своего
садика в комарином
углу мироздания:
ладонью-ковчегом
ко рту поднести и - ох!
Миг ожидания...
Сегодня в «Сельпо» я
ни ногой!
Постою нагой,
досчитаю до 144.

Впереди целый год
для правок
в тетрадках малявок,
в жизни, а небосвод
будто бы крона сада,
облака
в проблесках солнца,
как линзы, выпуклы,
с волнением и в азарте
марафонца
голым стою на старте,
но ведь пока
в школу не надо -
каникулы!


2. ТРЯСОГУЗКИ

Их и правда здесь много...
И вовсе мы не село!
Город - мэрия,  дорога,
валяльный завод,
достопримечательность -
девушка и весло,
местный народ
отличает мечтательность.

Мечтаем о газификации,
о новом федеральном законе
об индексации дотаций, и
об айфоне,
нередко еще звучащи
мечты про жратву,
но чаще -
уехать отсюда в Москву.

А я из Москвы сбежал,
прихватив капитал,
прибился к тихому бережку,
где домик, садик и прудик,
и местных учу ребят
лит-ре и русскому языку,
меня здесь любят и чтят -
я чудик.


3. НОВЕНЬКАЯ

Перед первым в четверти уроком
в коридоре мигрант-ровесник,
хромая, подходит боком:
«Вы ведь словесник?»

Выговорил и как будто сам
удивлен, что запомнил слово.
Улыбаюсь ему: «Салам!»
Улыбается мне: «Здорово!»

Виделись до этого много раз,
но лично с ним не знакомы,
он тут такой один у нас -
лесоруб, переломы...

Строит ферму и дом,
недалеко от меня, в Cлободке,
и судится с превеликим трудом
с городом за четыре сотки.

«Я перевез сюда свою дочь,
будет учиться здесь постоянно,
только с русским бы ей помочь.
Подойди, Равшана!»

И вдруг настоящее божество,
без гиперболы совершенная,
появляется из ничего,
словно Вселенная.

Сердце в груди фасолькой
в жестянке пустой - клацать!
Спрашиваю: «Ей сколько?»
«Двенадцать...»


4. ПЕРВОЕ ПРИЧАСТИЕ

Идем, как всегда,
впереди программы,
мне нравится некоторая чехарда,
урок мой окрошка,
гремучее зелье, смесь -
синтаксис, орфограммы,
фольклора немножко,
этимологии самообман:
язык ведь дан
нам в полноте своей сразу весь.

Вот и сейчас зашел разговор
про причастия,
их разновидности, падежи -
сыплю примерами, как жонглёр,
требую от класса участия,
и вдруг подхожу к Равшане,
говорю на грани
шепота: «Встань. Скажи,
понимаешь мой рассказ?»
«Понимать!» – и впокатуху класс.

«Сделай причастие из «понимать»
и получишь пять».
Смотрит с виноватой мольбой,
стоит, как в чаду,
нелепая кукарача:
«Понимающий...» – чуть не плача.
«Молодец! Усваиваешь науку!
У нас все получится с тобой!» -
и преспокойно руку
ей на плечо кладу.


5. OPIUM TEA

В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.

Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.

Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.

Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.

Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»


6. ЛЫЖНЯ

Зовут «айда! айда!»
тетрадные линии -
лыжня, провода
над головой, полынные
чертики на полях,
солнечной слюдой
ослепление:
здоровый и молодой
летишь
сквозь тишь,
умещая стремление
в двух колеях.
И – ах, ха-хах,
вдруг понять, как сон,
ловко и четко
с горки несясь,
что все круче уклон
и все теснее связь -
Слободка!
Торможу с поворотом,
как перед табу,
стою идиотом,
приложена ко лбу
заиндевелая рукавица -
что-то случится.


7. ДИКТАНТ

«Мимо смотришь, как будто
и не зависишь, видишь ли, от того,
кто уже не дышит почти, а сам
ненавидит,  что стелется по следам
за тобой...» – вершу баловство
из исключений, не зная маршрута.

Поглядываю на Равшану:
«Держишь, вертишь...» – уже в канкан
глагольный вошел
и вдруг – линейкой об стол:
«...но полюбишь!» – захлопнул капкан
и завершил осанну.

А у зазнобы моей ни йоты
движений в лице - как рысь,
к парте прильнула в последнем ряду,
ловлю момент, разглядываю ее, жду:
«Юдин, ко мне повернись,
Лукин, собери работы!»
 
Линейку-хлыстик
согнул:
«Три-два-один...» - звонок!
Взлетают, чуть не снося меня с ног,
уносят из класса гул,
а я отыскиваю заветный листик.

Черт! Какому это отправить филфаку?
Протянулась в каждой строке
ветка вьюна...
Вижу лишь письмена
на абракадабрском языке,
каляку-маляку.


8. ДОРОГА В СЛОБОДКУ

Скачет «козлик», мой УАЗ,
по колдобинам и ямам
в жизнелюбии упрямом,
звякнул под капотом хламом -
расхохочется сейчас.

Поле, мост над речкой, лес,
снег на елках синий-синий
(а в салоне пахнет дыней),
в небе крест авиалиний -
край обыденных чудес!

Шьет сердечко втихаря
из дорожного суконца,
из искрящегося солнца
страх веселый, страх до донца
мочевого пузыря.


9. НА ФЕРМЕ

Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»

Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины:
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.

За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»

«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!

«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.


10. ПРОКУРОР ТРЯСОГУЗОК

«Филатов, оп-ля! -
кричу с порога, -
лови кроля!
И через плечо!
И боковыми!»
«Хватит кидаться ими!
Откуда так много?»
«Еще!»

«Ух!
Чуть не убил,
дебил!»
«Звери!»
И вдруг притух:
«Че-как? Принес?» -
как тогда в универе.
«Не вопрос!»

Бандеролька -
из рук в руки.
«Тут сколько?»
«На неделю
хватит тебе от скуки!»
«Как пойдет!» -
потянулся к портфелю.
«К судье же есть ход?..»


11. ВИНОГРАДНЫЕ УЛИТКИ

Улитки спят
по ящикам навалом
в подвальчике без счета,
втянув до пят
почти инопланетные, чужие,
как в Голливуде, лица
в свои скафандры, - за забралом
чуть живы.
Неужто им там что-то
снится?

Беру на ужин
двенадцать дюжин -
крольчатина в печи,
а на гарнир рагу
из вяленой бескостной алычи,
кореньев и улиток.
Скорее  к очагу,
и – в кипяток их поголовно,
чтоб все раскрылись, словно
свиток.

За лето в парнике
откормлены на дерти,
они негаданно среди зимы
в бурлящем кипятке
разбужены в гарнир...
Не так ли мы
из  грез о райском саде
вдруг - в мир
на миг один всего лишь ради
смерти?


12. СОПЕРНИК

Большая перемена,
в учительской окно,
внизу же неизменно
учеников полно:
там ледяная горка,
там снежный бастион-
отдернутая шторка
и мой полунаклон.

А вот же и Равшана
в ушанке и пальто,
стоит одна, незвана,
не подойдет никто,
но вдруг без предпосылок
крученый и тугой
летит в ее затылок
снежок – один, другой!

Кто?! Юдин. И с разбегу,
обняв ее, в сугроб
ныряет с ней, по снегу
плывут... Рукой подгреб!
Пылаю от "дельфинов" -
ну что ж, держись, балбес,
мой маленький Мартынов,
мой маленький Дантес!


13. ФЕВРАЛЬ

Навьюжило снегу-то, намело-то!
Люто мне нравится эта работа -
махать лопатой
в телогреечке мешковатой.

Тридцать метров на девяносто.
Ясно и просто -
въезд, "аллея" в саду и тропки
от дома до бани и до подсобки.

Руки и плечи чувствуют силу,
словно копают врагу могилу,
гнется спина, как будто ничейна,
а в кухоньке ждет самовар глинтвейна.

«Шире, размашистей, резче, чаще!» -
хлестко командует настоящий
этого мира колонизатор -
сердце, мой маленький император.


14. РОЖДЕНИЕ ИЗГОЯ

Разбираем диктант:
«Молодцы, ребята!
Небольших помарочек многовато,
но в целом неплохо, Лукин, Петров,
и, конечно, Юдищев имеют талант
реда;кторов – или, кстати,
редакторо;в?..
Юдин расстроил меня один.
Встань-ка!" Ну что, дельфин,
готов к расплате?

«Это курица лапой скребла
или твоя работа?
Не пойму я что-то -
ты у бабки своей подглядывал это,
которая стены с упорством вола
измазывает, выйдя из туалета?»
И как шпагой в сердце укол:
«Матери показать бы твои письмена,
да она все время в стельку пьяна,
садись, кол!»

У Юдина полные слез глаза,
сдерживается из последних сил,
чувствую, что слезная железа
и меня готова предать,
но сохраняю лицо Фантомаса,
а он губу прикусил и как взвыл!
Выбежал вон из класса.
Да уж, это было жестоко...
«Равшана – пять!
Останься после урока.»


15. АЗБУКА

«А», как будто бы мой дом,
«Б», как чайник в нем,
«В», как крендель из печи,
«Г», как кочерга,
«Д» – окошко, две свечи,
«Е» – метель, пурга.
Ё-моё, а на полу
Жук-жучок поет хвалу
Зною, зимнему теплу,
И упав на спинку
Йогом бьет лезгинку.

«К» – крючок с твоим пальто,
«Л» – твой шарф; гнездо
«М» – ушанка, талый снег
На ее шнурках,
Обувь, словно оберег,
При печи впотьмах.
«Р» – Равшана, это ты,
Свет Луны из черноты
Тщетной жизни, маеты
Умника в России -
Фея амнезии.

«Х» – песочные часы,
Циферблат осы.
Чаша с дырочкой к чертям,
Шансов нет, крадет
Щедрость наших тел по дням
(Ъ) эта, эта вот.
«Ы-ы-ы» – повою на Луну.
(Ь) встань-ка на; голову. Ну!
Эва! Дай же запахну
Юбку, юбку... Боже!
Я могу так тоже!


16. WHITE WIDOW

Колдовское печенье,
приворотное зелье,
теченье
времени - в омут.
С той бы на новоселье
в этот мой домик,
который спеленут
стужей,
въехать - на подоконник
посадил бы и целовал,
неуклюжий.
К окну, к окну!
Скорей
за ручку, впуская шквал
всех февралей
без нее - и ко дну
от этого колдовства.
Как вздохнуть?
Нет, нимало
она не ждала, ничуть -
сразу стала
белая вдова.


17. ПИСТОЛЕТ

В одиночестве или на склоне лет
хорошо иметь пистолет,
чтобы он тянул карман у халата,
как последний довод,
и просился овод
до адресата.

Мой ТТ приложен к виску плашмя.
Холодком все мысли ошеломя,
он дает свободу -
нет желанья ломиться в двери
на минуту по крайней мере
всякому сброду.

«Растянуть бы до вечности этот миг!» -
все испортил болтливый и злой двойник.
«Ах, обманщик! -
хохочу, как ужаленный. – Право,
кто же из нас для кого оправа?"
А пушку в карманчик.


18. ДОМОВОЙ

В гроу-руме вентилятор,
старый мощный агрегат,
там над нами,
сам не свой
как захлопал вдруг дверями,
загудел своей трубой,
словно римский триумфатор,
всех зовущий на парад,
и топочет бегемотом,
будто пьяный в знак протеста.
Шепчет мне Равшана: «Ой!
Страшно! Кто там?»
«Гений места.
А по-русски домовой».

«Это джинн! Уйду! Он злится!» -
словно бы в немом кино
заметалась, как синица,
залетевшая в окно,
между стен
и входов между,
между мебели, схватив
с вешалки свою одежду
«Он блажен,
хоть и ретив,
ты с ним можешь подружиться.»
«Как?!» – с пальто в руках стоит
несравненная тупица.
«Ты ведь знаешь алфавит!»

«Вот листок, садись - заданье!
Ты напишешь заклинанье,
заговор его души,
мы листок -
да за косяк!
Шесть волшебных строк...
Итак,
ясно всё пиши:
«Я люблю Вас, хоть и строги
Вы со мной,
упаду под Ваши ноги
пеленой
с Ваших глаз, с Ваших глаз -
я для Вас!»

«Подпиши внизу, сердечко
нарисуй,
к двери подойди, где печка,
отыщи письму местечко,
в щелку суй!»
Сразу встала, сразу к двери,
к косяку!
Что же, каждому по вере!
Я к щитку
руку протянул с улыбкой
у Равшаны за спиной,
щелкнул гроу-румной пипкой:
«Он не злой -
ты его заворожила, ангел мой!»


19. РАННИЙ ГОСТЬ

Спозаранку
занялся бегом,
сделал по саду круг,
три раза поднял болванку,
как штангу болваны, -
подтянул осанку,
растираю снегом
розовое мясцо,
охлопываю барабаны -
ягодицу, плечо, берцо...
И тут в ворота
начинает вдруг
ломиться кто-то.
Через щелку в калитке,
подобно улитке,
высовываю лицо,
прикрывая срам, -
отец Равшаны!
Говорю: «Салам...»

Не так уж и строг,
наоборот – влетел:
«Видит пророк -
вы бог!»
(...переплетенье тел...)
«Суд постановил... -
зачитывает все по складам,
не замечая, что я нагой. -
Сколько я должен вам?»
Так мил!
«Кролика за урок,
договор же такой.»
«Дайте лишь срок,
я за все воздам!»
Тут и заметил: «Ой!..»
И, пятясь отсюда,
повторяет без перерыва:
«Чудо! Чудо!»
А пуська-то не болтлива.


20. СНЕГОВИК

Был бездонный, вьюжный,
зыбкий,
колкий, крупяной,
проводил смычком по скрипке
ледяной,
но повеял ветер южный,
накатил волной,
стал он талый, ноздреватый,
зимней стужи провожатый,
рыхлый, липкий
и земной,
стал он плотный, желтоватый,
стал он выморочен, пег,
словно мертвый человек -
снег, снег.
Оживим его, Равшана,
жизнерадостным обрядом
будто мрамор грек?
Пусть он Лазарем нежданно
встанет рядом
ком за комом
для себя же в незнакомом,
в непонятном, в неискомом
с прежним имярек -
погляди-ка, запустили
мы сердечный бег.
Сердцу места нет в могиле -
как в каком-то водевиле,
ритм его и в нас.
Крутим, кружимся мы в танце,
ты зарделась, ты в румянце -
погоди, сейчас!
Голова готова, ручки
будут вон из той колючки,
глазки – палочки. О да!
Все на свете человечно
даже мерзлая вода.
Как его еще облечь нам?
Вот и кепочка из льда...
Ах!... Чтоб было безупречно,
на морковку... – ну куда.


21. ЛЮБИМЧИК

Выходной,
с пакетом продуктов иду
к уазику от магазина – стоит
Юдищев, мой фаворит,
улыбается, пританцовывая на льду,
расшаркивается со мной,
очочечками блестит.

«Знаете, что Фомин
последнюю неделю
часами гуляет у заброшек один?..
А симоновскому спаниелю
сделали операцию – очень он плох,
как бы не сдох...
А у Иваова-то дедушка армянин...»

«Слушай, у Юдина по русскому швах,
задействуй  обманно
Петрова-болвана,
пусть отмутузит его посильней...»
Достаю из кармана
две сладких монетки в глазках:
«Держи печенье - балдей!»

Юдищев одну печенюжку – в рот,
как обол,
вторую припас
и блокнот мне передает
«А это вот
у Маши Магдолиной нашел,
здесь про вас».


22. ИЗ ЛИРИКИ М. М.

Перелистываю странички увесистого блокнота.
Автор М. М. Стихи вперемешку с моими фото.

«...ах, если бы я могла бы
прийти к тебе на ночлег,
чтоб с легкостью взрослой бабы
стать нижней твоей навек...»

Уйма пикантных подробностей, вот, к примеру,
здесь уже почти теряет рассудок и меру:

«...согнула в коленях ноги,
раздвинув со всхлипом их,
и сладость от этой йоги
пошла до ступней босых...»

И всё без исключений в таком же духе -
местами забористо, вплоть до порнухи.

«...ласкала себя, стонала,
как будто бы ты со мной,
и в ватное одеяло
шептала – родной, родной...»

Десятки стихов без внутреннего движенья -
желание подстелиться, желание униженья.

«...и только хотела ниже
твоей в перерывах стать
и делать внизу бесстыже
всё так, чтобы брал опять...»

Читаю, а сердечко-то бьет в там-тамы
и под ложечкой тянет неотвратимость драмы.


23. ОХОТА НА КАБАНА

Для загона уже не сезон,
но мне, например,
плевать на закон
пока впотьмах
со мной на номерах
справа епископ,  а слева мэр.

Там впереди,
в поречье,
прямо передо мной,
лай собак совсем не далече -
приклад у груди,
палец на спуске, как жестяной.

Подняли! По тростникам
ведут,
вбок ушел чертов плут -
матерый!
И тут - на меня, как скорый,
ствол к плечу, кровь к вискам!

Вот он! Вот же! Будет моим!
«Словесник!.. -
Вываливается мэр бухим
под выстрел мне сквозь березник. -
Твоя фляга полна, я уверен!»
«Ё!.. Товарищ Тиберин!..»

«Давай-ка ее сюда и не плачь!» -
забирает флягу, выдохнул-приник,
пьет, будто квас,
а через миг
прямо на нас
уже без дураков секач!

Скрутились узлы из жил
от эдакой передряги,
и тут же, не отрываясь от фляги,
мэр с руки его уложил,
стоит на над ним, как над кручей:
«Я везучий!»


24. ВНЕЗАПНЫЙ ГЕРОЙ

И снова, за разом раз,
всё то же, как и сейчас.
Странное дело - дело:
нет для него предела,
муторна поля вспашка
давит на шею ярмо -
в гору с поклажей тяжко,
а под откос само.

Утро. В пылинках луч.
Трудится класс, скрипуч,
и только один придурок,
трутень, алкаш и мудак,
сын потомственных урок,
врывается вдруг вот так
прямо в урок из окна:
«Война!»

Пьяный в хламину, ржет
с сигареткой в зубах:
«Россия, вперед!»
Лица детей - страх.
«Михалыч, ты чо?» -
выглядываю в окно.
«Шкворень тебе в очо!
Пью вино...»


 25. МАРТ

Где-то война... Война!
Где-то сирены вой.
А у меня весна,
солнце над головой.

Славно на бережку
с фляжечкой три звезды -
дыбятся на боку
и наползают льды.

Жарко на языке,
воздух бы весь вдохнуть!
В тихой лесной реке
лед пробивает путь.

Странная благодать -
счастье следить за льдом,
счастье не понимать, 
что там потом... Потом?

Прелью пахнет с земли
с хохотом воронья -
знаю, что там вдали
черная полынья.


26. РАЗОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК

Клаац по стеклу
железным прутом
с остервененьем больным
и юркнул во мглу,
обогнул заброшенный дом,
вынырнул на углу -
следую издали за Фоминым.

А он притулился к избе
и что есть сил
по водосточной трубе -
ногой, ногой
пока не сбил
и сразу к другой,
вывернул и ее, хоть и хил.

Вдребезги парничок,
решетку забора в снег,
по шиферу будки щелчок,
чтоб молнией трещин бег
и по стеклу опять...
Я с места втопил разбег
и парня за шкирку хвать!

«Эй, набиватель баклуш,
что произошло?»
«Ничего! Пусти-
те (да, «те»!), но это чушь,
всё чушь и зло...»
«Жизнь...», «...не стоит пути,
ад лишь для душ!»

«Серьезно? Не баловство?
Я ведь мелкого, как врага,
давно мечтаю поистязать, ага,
вскрыть, выпотрошить, ну и т.д."
Обрушил на колени его,
достаю из сапога
финку НКВД.

«Тебе ведь и так мир ад...»
«Пожалуйста, нет!..
Про... прошу!..»
«Чего же ты, труп, не рад?
Обрадуешься гуляшу!
Приказывает реввоенсовет
ухо ампутировать плохишу!»

Кровь по шее, моча
по штанине на лед:
«Это чушь!.. Это я сгоряча!..» -
трясясь, орет.
«Ладно, пока прощу -
крольчатина завтра к борщу.»
Таю в сумерках, как свеча.


27. МАСЛЕНИЦА

Площадь пышет от жаровен
дымом, запахом стряпни
и  бурлит в ней, многословен,
гул веселой болтовни,
раскудахтались трещотки -
кто-то взял их сразу пять,
нанизал, как будто четки,
на веревку – и трещать;
нарядившись в шлем и латы,
мэр, как водится, поддатый
раздает блины с лопаты,
а Михалыч, в стельку пьян,
рвет обшарпанный баян:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»

Прокурор с судьей под локти
в сцепке ну наперебой
в грязи черной, словно в дегте,
топотать, кружить юлой
и, выпячивая грудки,
ниоткуда в никуда
мимо них проходят утки
с диким шумом, как орда.
«Чье добро?!» «А вот жаркое
к нам само пришло!» «Какое!»
«Да оставьте их в покое!»
«Мэр выносит каравай!»
«По полста еще давай!»
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!..»

Лишь один серьезен дядя
в длинном сереньком плаще -
в толчее он ходит, глядя,
будто мышь нашел в борще,
и, убрав от глаз бутыли,
каждый следом за другим,
повинуясь тайной силе,
замолкает рядом с ним.
А епископу до фени,
с блинчиками в жирной жмене,
с факелом к бетонной сцене,
прямо к чучелу Зимы,
прет он, прет из кутерьмы:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»


28. КАК ОПУСКАЮТ ДЕВОЧЕК

«Маша, после всех
останься, для остальных звонок...» -
и за последними дверь на замок,
чтобы не было мне помех.
Хлоп об пол пощечиной блокнота:
«Вот так сюрприз!»
Девочка рефлекторно вниз,
а я ногой прижал: «Твоя работа?»

Тянет, выцарапывает, скребет,
пытается сдвинуть ногу,
хочет достать блокнот,
но быстро теряет прыть,
задыхается, молясь педагогу, как богу:
«Ну верните...» А я в ответ:
«Прощение попросить
не хочешь? Нет?»

«Простите меня, что к вам
он попал... Я не знала...»
«Этого мало!»
«Но как еще?..» – закралась к словам
жалобливая слезинка,
а взгляд метнулся туда,  где ширинка.
Намотал ее косу себе на кулак:
«Ты знаешь как!»

Расстегнула сама ремень,
взялась за дело,
шмыгала, всхлипывала и сопела,
шею вытянув набекрень,
сплюнула на пол - и отпускает жила.
«Теперь вернете?»
«Ты все о своем блокноте?..
Нет, пока еще не заслужила.»


29. УРОК ПАТРИОТИЗМА

«...русский мир! -
закончил урок. – Вопросы?»
Встает Андреев,
спорщик русоволосый,
разводить дискуссии ювелир,
очаровательнейший хитрец:
«Не делайте из нас злодеев!
Война ведь зло! Билет
в один конец!
Конец...»

«Тогда отдайся злу,
ведь сердце – людоед...
Не отрицай,
как соевый слюнтяй!
Сквозь миллионы лет
взгляни во мглу
пещер,
мой лицемер!
Смотри,
смотри туда,
откуда ты пришел -
там пьяная орда,
безумные цари,
вельможный произвол
и шаек босоногих главари
льют кровь на алтари,
там бронепоезда,
там казней череда,
там декабри, там октябри!
Ты от рожденья зол,
но мы стоим,
как Иерусалим.
Захочешь - навсегда!»

И напоследок, словно оплеуху:
«А помнишь муху,
которую украдкой
ты расчленил
с улыбочкою гадкой,
достойной всех
на свете чикатил?
Был грех?..»
Парнишка даже взмок.
Звонок.


30. ПУШИНКИ БОЛИ

Вяловата,
глядит невесело,
над заданьем без результата
носик повесила,
бестолковый имеет вид:
«Голова болит!»

«Минералкой
попотчевать тебя надо бы!»
Дружен я со смекалкой,
сварганил снадобье -
вышел в кухню один,
бросил в воду ей аспирин.

«Не поможет, - вода же...»
«...а в ней пузырики,
спазмы, будто бы в саквояже
(как сказали бы лирики)
из головушки понесут,
я же тут как тут!»

Интереса
в глазах у Равшаны лучики,
пьет, а я посреди процесса
как неразлучники,
накурлыкиваю ей шепотком:
«Дело за пустяком!»

И сразу же, без заминки,
цепкими щепотками,
будто пушинки,
с круговыми подводками
воздух начинаю обирать над ней,
ну или му;ку ее точней.

«Забираю
боль, чтобы снова она
не вернулась, по краю
пройдусь...» Зачарованно
ловит Равшана движения рук,
не понимая трюк.

От автономной
сенсорной меридиональной реакции
смотрит совушкой сонной,
как я выщипываю воздуха фракции,
плывет.
«Та-а-ак. Еще немножечко. Вот.»

«Вы волшебник?» -
на лице улыбка недоумения.
«Садись за учебник,
повторим определения..."
Взял за плечи, как за штурвал,
и в макушку поцеловал.


31. SALVIA DIVINORUM

Раздеться догола,
лечь на шерстяной ковер,
который украсил узор,
будто восточные купола,
медный поднос
и полную трубку из глины -
под нос.
Три затяжки,
как три лавины -
трубка, выпав из рук,
издает колокольный звук
на медяшке.

Из куполов карусель -
капли цветных овалов,
закручивающихся фракталов
втягивают в туннель
и каждую шерстинку ковра
ощущает всецело
голое тело
будто павлиньего пера
щекотку,
протискиваюсь: «ой, не сдюжу» -
бьет сердечко чечетку,
но выбираюсь наружу.

Ха-ха! А вовне «Кузнецы» -
богородская игрушка,
хлопушка,
еще одна, третья, во все концы
без конца, повсюду, и там и тут
Мария с Равшаной
пульс мой куют
в вечности неустанной...
Внезапное пробужденье,
благоговейный страх,
ощущенье,
что потерялся в мирах.


32. ФОТОСЕССИЯ НИМФЕТКИ

В гости меня позвал,
приказал раздеться,
и сердца,
внезапно нахлынув, девятый вал
рухнул вниз,
утащил на дно:
«Хотите стриптиз?
Мне все равно.»

Танцевала.
Танцевала без платья.
Танцевала и без трусов
(кто бы знал про мои занятья!)
не замыкая себя на засов.
А он достал фотоаппарат:
«Как попало
ножки раскинь невпопад!»

"Что смотришь хмуро?"
Читал наизусть Гарсию Лорку
«Sonetos del amor oscuro».
«Улови звуковую игру
сквозь всю мишуру...» -
лучше сразу бы дал касторку.
И все снимал
компрометирующий материал.

Тысячи вспышек!
«Таких малышек
еще поискать эстетам!
Шире ножки
и взгляд глупее...»
Смеется в конце эпопеи,
отдав мне мои одежки:
«Маша, с тебя стихи об этом!»


33. ТРИ СОНЕТА В ФОТОАЛЬБОМ

Ты девчонка,
             я мужчина:
на мгновенье
             для меня,
для подонка,
             как малина,
наслажденье -
             ребятня.

Хлестко, звонко,
             беспричинно
озаренье
             век храня
у ребенка,
             сладость сплина
от паденья, -
             грозен я!

Я охотник,
             я искатель,
ты добыча,
             ты трофей,
вот исходник,
             знаменатель,
словно притча,
             всех вещей -
сердца вспышка,
             солнца блик,
ты, Маришка,
             вечный миг.


34. ВИЗИТ ЕПИСКОПА

«Ох, вы батюшки мои ро;дные,
ох, вы ноженьки мои бедные! -
ставит ноги  через порог:
туфли модные,
буйволиные, пряжки медные. -
Помоги мне, Бог!»

«Снова вены пошли?
Нет тут странного!
От молитв с поклонами до земли,
да от служб оно...» -
внес почти епископа Каифанова
в дом, как будто бы он бревно.

«Врут врачи-палачи, вот оказия,
перепробовал все их мази я:
«Антистакс»,  «Венорутон»,
«Лиотон», «Троксевазин»...
И опять к тебе на земной поклон,
знаешь в мазях толк ты один!»

«Я же трав и, главное, слов ведун!
Даже мэру, бывает, лечу бодун...»
И на кухню. Так-с!
«Венорутон», «Антистакс»,
«Троксевазин», «Лиотон»...
Всю аптеку ему надавил в бидон!

Возвращаюсь: «Дар от родных полей!
Густо мажьте на ноженьки мой елей...»
«Ох, спаситель мой! – тянет арию. -
И еще беда... Для олейника,
может, странная... Нет келейника,
поступил пацан в семинарию...»

«Есть один... Травят мальчика,
не дают ему всей своей ордой
даже высунуться из «подвальчика»,
а мальчонка-то золотой!»
«Вот бы к нам его в наш Эдем!»
«Я пришлю его. Нет проблем!»


35. КРОКУС

Славный выдался март -
солнечный, с ветром играющий,
раздвигающий
границы видимости и ощущения,
весь пылающий, как азарт,
и тающий,
весь на «-ающий»,
будто причастия ожидающий
от стихотворения.

Отложили тетрадь
и учебники в сторону,
вышли полной грудью набрать
вихри, колкие, воющие, -
треплют черную прядь,
как крыло ворону,
за Равшаной они и с газона в чоботы
прошлогодней кидают листвою еще,
словно хоботы.

Забралась на гранитные валуны
альпинария -
волосы вверх взметены,
раскачивается, будто звонарь, и я
наблюдаю ее со спины
(любовался бы век тихонями):
«Ой, и первый цветок весны!» -
вниз сошла, коснулась его белизны
и согревает ладонями.


36. АНАЛЬНАЯ ПРОБКА

Почти уже вне закона -
ведь попка дана во грех! -
из нежного силикона
распорочка для утех.

Изящна и соразмерна,
чтоб в Машу войти легко -
ее рисовал наверно
дизайнер «Вдовы Клико».

Я знаю, валюта наша
китайскому торгашу
уходит не зря, ведь Маша
все сделает, что прошу.

Поймал ее в гардеробе,
продравшись в рядах пальтец,
как будто в глухой чащобе
пушного зверька ловец.

И объяснив в чем дело,
смущенный совсем чуть-чуть,
подарок ей обалдело
вручаю: «Всегда с ней будь!»


37. АПРЕЛЬ

Странный странник
не отсюда,
а откуда-то извне
жизни, мира, даже чуда
по промерзшей целине
сквозь ольшаник,
сквозь тростник
пробирался напрямик.

А за ним по перелескам,
где-то всплеском,
где-то взблеском,
первоцветы, как следы,
оставались и бурлеском
возле каменной гряды
разгуделся толстый шмель,
будто бы виолончель.

Я раскинул напрочь руки,
шею выгнув до небес,
закружил, как в центрифуге
и исчез,
утратив вес,
лишь один остался стойкий
апельсиновой настойки
сладкий запах на весь лес.


38. 3D-ШАХМАТЫ

Логика шахмат неумолима -
всё, что не логика сразу мимо:
болен, подпил, от жены устал?
Будет вполне предсказуем финал.

Болен Тиберин алкоголизмом,
басням подвалстным и афоризмам,
а как поссорится он с женой -
в шахматы ходит играть со мной.

Любит Тиберин многоходовки,
но простоваты его уловки,
значит подставиться надо так,
будто и ты не вконец дурак.

Нынче Тиберин совсем в хламину:
«Ща раскатаю, как Украину!»
«О! Будапештский у нас гамбит?»
"Ишь ты! Все вызубрил, паразит!"

Пьет, прихватившись за подреберье,
я же тем временем тихо двери
здесь и вот здесь открываю, чтоб
вдарил по мне он внезапно в лоб.

Шепчет: "Господь, надоумь страдальца!» -
слишком уж пьян. Это ж проще пальца!
Ладно. Подгоним его ладьей:
«Ферзь ваш под боем. Под боем!» «Ой!»

«Так мы!» «И снова под боем!» «Снова?
Вот же засранец! Сюда!" – готово.
Смотрит на доску, яснеет взгляд:
"Знаешь, Словесник, тебе ведь мат!"


39. БУЧА

Черт! На улицах трупы... Трупы!
Труп у каждой лежит халупы,
и внутри, и в подвалах... Черт!
Дети, женщины вперемешку -
труп зашел закусить в кафешку,
труп в песочнице распростерт.

Это вымысел? Небылица?
Как такое могло случиться?
Чье безумие? Чей приказ?
Разум плавится от нагрузки -
если б выбрал не Трясогузки,
я б мог выбрать жить там сейчас.

Телеграм, новостные ленты,
генералы и диссиденты -
у кого мне искать ответ?
Кто я?! Где я?! Спокойней! Тише!
Ведь рассудок всего превыше...
Фейк. Подстава. Какой-то бред.


40. ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ

Ела мармелад из кизила,
писала, старалась, изобразила,
еле-еле смог разобрать:
«Не сочинение, а прямо байка -
возвращаю Равшане тетрадь. -
Вслух прочитай-ка!»

«В Трясогузки пришла весна
и птицы
на деревьях запели люди
ходят по улицам допоздна
парники и теплицы
в первых ростков изумруде
старичок на завалинке
рассказывает небылицы
и улетает гогоча маленький
плотный косяк
закуривает полицейский
и выдыхает дьяк
Мир гиперборейский...»

Хохочем, будто над клоунадой:
«Вот так словесный джем!
Это исправить бы надо!»
Задорно и горячо
всхлипывает: «Но зачем?» -
уткнувшись в мое плечо.


41. ПОСЛУШНИК

На перемене
нашел от всех в сторонке
Юдина у окна:
«Весна!...
Девчонки,
как звезды на сцене -
о боже ж!
И только ты
не можешь
вылезти из нищеты.»

С ухмылкой
на сменку его смотрю:
«Кеды наследство деда?»
В пылкой,
свойственной лишь
бунтарю,
нарочитости задник кеда
выставил напоказ,
того, что с дыркой как раз.
Смешной кибальчиш!

«Это всё не беда,
если веришь в бога -
бог поможет всегда!
А вот тебе и подмога,
уши развесь, -
епископ у нас приболел,
ножки болят,
а в быту у каждого уйма дел,
то там, то здесь,
и он ведь чертовски богат!»

В глазах вниманье.
Очень серьезен на вид.
Молчит.
«Я сказал ему про тебя -
он примет службу твою, любя.
Готов к нему в послушанье?»
Сомненье мелькнуло в глазах,
не согласится же - ах!..
А он без лишних слов:
«Готов.»


42. AYAWASKA

Я знаю, как подглядеть,
разведать любимой сны,
проникнуть в них, как медведь
к Татьяне из глубины
сугроба, в ночной покой
с протянутой к ней рукой.

Я пью «вино мертвецов»,
иду я в полночный сад -
раздвинул ветки кустов,
вошел в них и вот изъят
из мира простых вещей,
как будто бы я Кощей.

Как странно! Экранов свет
среди прошлогодних трав.
Транслируют телебред -
гламур и военный снафф
и в каждый любой момент
то тут, то там президент.

Иду и тревога вдруг,
как речка из берегов
нахлынула  – ясен звук
крадущихся вслед шагов,
я, ужас едва тая,
крутнулся, а это – я!

И слышу я голос свой:
«Не бойся, Равшана! Ах!
Быть вместе нам не впервой
в реальности и во снах.»
И нет для побега сил...
Он ближе - и кисть схватил.


43. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПЬЯНКА

Парламент Трясогузок!
А я в нем депутат.
Наш круг чертовски узок
и каждый всем тут брат.
По пятницам собранье,
где мы творим закон -
индюшка на закланье
и вражеский бурбон.

Наш спикер – это тетка
по кличке Похмела,
она решает четко
текущие дела:
что надо сразу примем
без лишних якорей
не в буйстве подхалимьем,
а лишь бы поскорей.

И вот – за стол! «Работа
такая уж у нас!» -
супруге скажет кто-то
придя под первый час,
поставили в предбанник
мы мойку и плиту,
а стряпает охранник -
что делать на посту?

Накинув пару рюмок,
я говорю: «Фигня!
Среди всех прочих думок
одна грызет меня -
едим мы то индейку,
а то вообще харам,
но вброшу я идейку –
крольчатины бы нам!»

«О да! – гудит застолье -
Кролы! Етит их мать!
Вот я на Ставрополье!..
А я!.. Но где же взять?...»
И чтоб унять бесчинство,
я поднимаю тост:
«За Родину, Единство!
Кролов найду я. Prost!»


44. ВОЛЯ УДУ

Воля уду -
удовольствие!
Взял зануду
на спокойствие -
снял трусишки
с желтой кляксою
я с малышки:
«Будешь плаксою,
верь мне, сразу
дам пощечину!
Вмиг заразу
обесточу – ну?
Ясно?» Робко
давит неканье,
только попка
по коленкам мне
ездит, трется,
а на щупанье
там болотца
слышно хлюпанье.
Я со страстью
обнял, выел ей
губы пастью -
манна и елей!
И – на спинку,
ножки в стороны,
вниз ширинку,
словно бороны
брюки через
поле платьица...
Птенчик перист -
не спохватится!
Ждет! И снова
поцелуями
без полслова,
будто сбруями
в упряжь тройку,
впряг, примятую,
жестко в койку,
уд свой радую...
Хороша же!
Сладко стелется,
стонет даже,
как умелица,
мастерица,
не монашенка,
и сочится
Маша, Машенька.


45. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗИМЫ

Под утро, как из снежной пушки,
откуда-то свыше
шквал ударил по крыше,
так, что в шкафу зазвенели кружки,
вскочил с постели,
за окном
белым-бело от метели в апреле-
ломит зима вероломно и напролом.

Одинокий фонарь над въездом
кажется в пурге, как маяк, миль за; сто -
вывернут под тяжестью наста
норд-вестом,
и удар за ударом
снежная канонада!
Раз проснулся, займусь самоваром,
баню вытопить бы надо.

А во дворе поджидает расчет расстрельный -
ветер, дождь изо льда и вьюга:
«Пли!» – вот же подлюга,
огонь прицельный!
Оскользнулся, глотнул снежочку
и в ледяную кашу
падаю на пятую точку,
исполнив танец, подобный чардашу.


46. СЧАСТЛИВАЯ АВАРИЯ

«Я провалилась в люк.
Папа меня убьет», -
сыпется с черных рук
крошками черный лед.

«К вам по тропинке шла...
Вьюга в глаза... И - хлоп!»
«Как ты сама? Цела?»
«Вроде бы... Только лоб...»

«Дай-ка сюда, взгляну -
это простой синяк...
Что ж, раздевайся! Ну!»
«Голенькой?» «Ну а как?»

Тянет Равшана: «Нет...»
«Так и пойдешь домой?
В бане котел нагрет,
жар от печи стеной.»

«Я тогда там сама...»
«В баню одна? Вот чушь!
Ты ведь сошла с ума?
Баня тебе не душ!»

«Может я в душ?» – опять.
«Знаешь. Холодный он.
Сопли потом гонять
будешь, как Агафон.»

Снял с нее куртку: «Здесь
все хорошо, лишь грязь...»
Льда и помоев смесь
вытряс из бот, смеясь.

Всю догола раздел
и завернул в халат:
«Тряпки мы между дел
в стирку на автомат.»

Смурзанное белье
я в центрифугу - плюх!
И - на плечо ее,
словно матросы шлюх.

Так, через снежный двор,
выбежав на мороз,
ловко ее, как вор,
в баню к себе занес.

Сбросил шмотье - семь раз
тикнули лишь часы,
плавки одни припас,
ноет: «И вы трусы!...»

«Ладно, раз просишь. Вот!»
И, как пружина, вмиг
шмякнул о мой живот
жилистый озорник.

«Ух ты!» Халат на пол
скинул с нее и в зной
за руку с ней вошел,
будто бы муж с женой.


47. В БАНЕ

Липнут листья -
из березок
хлесток веник мой,
маю кисть я!
Мята, досок
запах смоляной;
и укропа,
и шафрана
я добавил в пар, -
из сиропа
вся Равшана,
пот ее – нектар.

Жалко, жалко
мыть ребенка -
на полке; лежит.
Вот мочалка,
а душонка
жмотится, как жид;
я от шторки,
въевшись с краю,
будто бы терьер,
сгрыз оборки,
пот вбираю -
новый Парфюмер.

Вот и в мыле,
для потехи
сам его варил,
как варили
в древнем цехе
маги от бацилл.
Здесь был строже:
«Да! И точка» -
несмотря на гам:
втиснул в ложе,
как щеночка,
всю помыл. И там.

Полотенце,
гребень, шлепки:
«Ты без сил, поди!» -
вздел коленце
ей по попке:
«В раздевалке жди!»
Вывел пуську,
выдал чашку,
села на порог:
«Я вприкуську» -
пьет вкусняшку,
липовый чаек.


48. ПАСХА

Из церкви едем к мэру разговляться -
всю городскую знать вместит палаццо
в барочном стиле с тьмой кариатид,
шедевр архитектурного эрзаца!
«Друзья, не разогреть ли аппетит? -
искрится мэр. – Словесник без фужера!»
Лишь Цербер, первый заместитель мэра,
стоит в углу и на меня глядит.

«Прошу к столу!» И расцветают лица,
здесь фауна любая – мясо, птица,
нашлось местечко сёмге и угрю,
а в центре кролик лакомо дымится,
как следует пирушки главарю.
Епископ льнет ко мне (такая душка!)
и шепчет заговорщицки на ушко:
«За мальчугана я благодарю...»

Тиберин страстно увлечен ногою
вчера добытой лани, а другою -
судья, цепляет вилкой ананас,
и цедит: «Запад не дает покою!»
Играют архаичные «На-на»
с Аллегровой, и прокурор, танцуя,
подхватывает: «Обращусь к отцу я.
Что ж эти черти вечно прут на нас?»

«Зажрались! Ведь у них идет гречиха
на корм скоту! Не знали в жизни лиха!
Не вскапывали в поте огород!
Но только голод подкрадется тихо
поймут они и наш тогда народ,
тогда и к нам проймутся милосердьем!» -
и выпивает рюмочку с усердьем,
котлетку золотистую берет.


49.  МАЙ

Ваше плодородие,
госпожа Кибела,
снова в огороде и
в садике есть дело -
посадил редиску,
зелень и фасоль,
дай им здесь прописку,
разрастись позволь!

Ваше плодородие,
госпожа Астарта,
не чревоугодие,
а запал азарта
этот виноградник
нянчить мне велит -
будет пусть хоть задник
густо им закрыт!

Ваше плодородие,
госпожа Деметра,
это полугодие
да одарит щедро!
«Арени» армянским
спрысну огород -
не живу мещанским,
но, бывает, прет.


50. ЦЕЛУЯ ГЕРПЕС

«Не смотрите!»
«А что такое?»
«Видите же! На губе болячка!»
«Пфф, Равшана, чудачка,
лечится это легко и
сплевывается потом,
как жвачка!
Один лишь древний заговор на иврите
ко рту ртом...»
«Лечите!»
«Ну тогда доверься врачу!»
Как заклинанья,
шепчу любовные признанья,
шепчу
почти в стихах:
«Ани; сару;ф ала;йих...
Ани; оэ;в ота;х...
Ани; холе; ала;йих...» – ближе к губам
и будто бы невзначай их
касаюсь – ам!
М-м-м... Склонила
голову чуть набок,
зябок
и обморочен ее ответ
с привкусом фентанила -
видимо, ее матушка уже применила
к больке какой-то свой марафет.
«Вы же просто
соврали? – глаза в глаза,
отпрянув, влажно глядит. -
Ничего не пройдет?»
Сработали тормоза
у прохвоста:
«Я не бандит
и всему свой черед.»


51. ЩЕНОК

Мэр-то шутник дебильный -
прямо с утра
у ворот посыльный
с корзиной: «Вам!»
Что еще там?
Щенок...
Месяца полтора...
Плотный, как шмель...
Бигль... Гончая порода...
Из псарни нашего феодала...
Посыльного как не бывало -
со всех ног
улепетывает отсель.
А пес и сейчас
уже сумасброд и шкода -
роет корзину, грызет.
И куда он мне? Ах!
У Симонова же на днях
подох спаниель!
Сажусь в УАЗ,
давлю на газ -
к симоновым! Вперед!
Благо, что выходной.
Подъехал, они как раз
во дворе -
встречают в хандре:
«Ричи был старше сына!» -
сетует отец.
Из рук в руки корзина
да и делу конец!
Клубок энергии шавка вся.
«Шебутной!» -
тянутся детские руки
к корзине с щенком,
а он велосипедным звонком
растявкался,
бело-черный с рыжиной
под цвет кирпича.
«С ним забудешь о скуке!» -
говорю по-деловому,
про себя хохоча:
подарил хозяина дому.


52. ПРОВЕРОЧНАЯ РАБОТА

Вынул пробку
проверить попку -
все ли правильно делаю я,
ушки рдели
и на постели
я в подушку сопела, юля,
в ней погрязла,
и каплю масла
он мизинцем на кончике взяв,
круг за кругом
в кольце упругом
за суставом вводил мне сустав.
От давленья
за три мгновенья
я раскрылась, как будто тюльпан,
в цепких лапах -
мой тайный запах
был постыдно-бессовестно прян.
«Все по плану!
Теперь достану...»
И уже по краям теребя,
пробку снова
вернул: «Готово.
И, как водится, стих от тебя!»


53. ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Маршируют в гимнастерках
первоклашки на Берлин...
«Пусть болтает как об орках
там какой-нибудь кретин
о моей Святой Отчизне, -
руки вздел Тиберин ввысь, -
нет на свете лучше жизни
чем в моей России жись!»

Крутит бешено зрачками,
восхищая бабий люд,
а Михалыч с мужиками
за его трибуной пьют 
и, пробравшись мэрским вздором,
кличут, в речи нетверды,
увидав меня, всем хором:
«Эй, Словесник, подь сюды!»

«Хряпни с нами, есть перцовка.»
«Пусть заценит мой абсент!»
«Мне сказать тебе неловко,
только это экскремент...»
«Что?!» «Да ладно вам, ребята...»
«Водка – лучшее бухло!»
«Верно! Без нее солдата
из траншеи б не несло!»

«Ну налейте водки что ли!» -
говорю я им, смеясь.
«Вот кто деток учит в школе...»
«Закуси, Словесник. Язь!»
И дождавшись окорота
легкой судороги моей,
говорит Михалыч: «Что-то
отхватили мы люлей...

Киев мимо, Харьков мимо,
до Одессы не дошли...
Поневоле тут Цусима
замерещится вдали! -
Вдруг притух в своем накале,
смотрит взглядом, пьяным в хлам. -
Неужели проиграли?
Всрали! И кому? Хохлам!»

«Эпизоды, эпизоды...
Ты, Михалыч, зри в века,
а не то из-за погоды
брать начнет тебя тоска.
Влезли мы не в ту игру – с кем
не бывал такой пустяк?
Но хохол быть может русским,
русский же хохлом - никак!»


54. ВЫСТАВКА ИКОН

 «Нет зрелища лучше войны,
война сытнее зерна!» -
Тиберин из-за спины
подкрался, как Сатана.

Кивает на мой смартфон
и шепчет: «Смотри, смотри,
тебе ведь среди икон
скучнее, чем там внутри...»

Безжизненных тел оскал,
глазницы - провалы нор,
как если бы здесь предстал
Валгаллы немой дозор.

Иду и за кликом клик
с иконами их родство
я вижу - на стенде лик,
в смартфоне - мощи его.

Душа откровеньем полна,
в ней эхом семь слов слышны:
"Война сытнее зерна,
нет зрелища лучше войны!"


55. МАССАЖНАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

У Равшаны заболели оба брата,
простудились где-то -
странная погода виновата,
ни весна,
ни лето.
Ночь ее прошла без сна.
Я с водой ей подаю стакан:
«Ты приляг
приляг на этот хоть диван,
я устрою полумрак,
спинку с шепотком тебе потру
и проснешься бодрой ввечеру!»

«Утром в поле ветерок
с горки до дубравы
ходит-бродит, как сурок,
пригибает травы -
мятлика метёлки
и осок иголки,
тимофеевки ерши,
как у трубочистов,
и ромашки для души,
их – особо истов.
А за горкой десять коз
портят мужику покос:
мнут и мнут копытца
клевера настил -
что же им не спится?
Кто их отпустил?
Топчут, топчут зеленцы,
щиплют, щиплют, как щипцы -
ах, какие хитрецы!
Но откуда-то из леса,
прилетел стрелою вдруг,
лаем оглашая луг,
с прытью озорного беса
легкий и проворный пёс -
и вокруг беспечных коз
семь больших кругов обнёс,
каждый круг всё туже,
ни одной снаружи!
И на горку их погнал,
и потом к дубраве,
рыком им подав сигнал,
что кусать он вправе,
он погнал их всех туда,
где цветут ромашки,
где в тенечке есть вода,
где щебечут пташки,
где не спал один зефир,
обдувая божий мир,
ласковый и нежный,
как твой сон кромешный...»

Как же невинно и беспрекословно
уснула!
Уснула, словно
принцесса, доверяющая верности караула.
Посапывает на животе,
приобняв подушку,
будто плюшевую зверушку.
Замолкаю, прикрываю ее одеялом,
дивлюсь ее красоте
и на цыпочках покидаю дом -
хлопот во дворе навалом,
урок потом.


57. ПЕРВЫЙ КОМАР

Чудный денек для безделья,
для шезлонга,
для книги.
Сделал себе коктейль я,
расстегнута рубашонка -
па;рит уже с утра,
в мареве облаков
уходят на запад МИГи,
рокота искореженное «уррра!»
касается висков.

И под шумок тут как тут,
за миг
взгляда проскочив радар, -
крохотный МИГ,
комар,
полупрозрачен, худ,
сел на живот.
Замахнулась рука,
но наблюдаю за ним пока
он живет.

Спокойно и делово
расставил пошире свои ходунки
вонзил иглу-хоботок
прямо в печёнку -
организовал себе кровосток
из меня в него.
Смотрю намереньям вопреки,
как его брюхо
становится подобным бочонку,
словно у Вини Пуха.

Только напился и носа
освободил насос,
как тут же,
видимо, понял всю суть вопроса,
замер и к животу прирос -
моя ладонь
в двух дюймах над ним.
И вдруг с покаяньем смешным
сложил передние лапки потуже:
«Молю, не тронь!»

«Ладно, чего уж теперь?
Тикай, назгул!
Я не зверь.» -
Утихает вдали самолетов гул:
птичьи трели,
цветения буйство и торжество,
полдня сила...
Неужели
и без него
всё вот так же бы было?


58. БОЖЬЯ РОСА

И вот опять пишу об извращеньи
учителя души моей - вчера
в саду поставил голой на колени,
сказал, что это новая игра.

Бухтела в шаге парочка старперов
и если б не забора профнастил,
урок пропал бы, но без разговоров
меня он для начала опустил.

Я расстаралась, как умела, дабы
не думал он про посторонних шлюх
и помнил – я не хуже взрослой бабы,
подстегивая лаской оплеух.

Я проглотила в первый раз, густея
стыдливой краской на щеках, и взгляд
поднять боялась вверх, как Галатея,
шептала что-то в землю невпопад.

Но тут светлы, искристы и пахучи,
как слезы счастья утренних цветов,
как летний дождь из набежавшей тучи,
меня залили капли ста медов.

Сама лицо подставила и млела,
и за забором слышала: «Окстись!
К добру не приведет такое дело!»
И улыбалась, и хотела ввысь.

Он вытер по моим губам остатки
и вдруг при зазаборных стариках
сказал спокойно, громко, без оглядки:
«Опишешь это для меня в стихах!»


59. ПРОБУЖДЕНИЕ УЛИТОК

Пора будить улиток,
я сохранил их
маленький избыток
и возродил их рай
в чертогах парничка -
блаженствуют пускай
в своих занятьях милых!
Пока.

Неспешно их явленье.
Что снилось им зимой?
Не это ли мгновенье?
И вдруг, как сон во сне,
реальный и земной,
май заставляет их раскрыться -
показывают лица
мне.

Вот это встреча!
Как в первый раз!
Всех их предтеча,
тот самый купленный калека
без усиков и одноглаз,
проснулся третий год,
как будто век от века, -
везет!


60. КАРАСИ


С удочкой у прудика сидел,
заглянул Филатов на часок:
   «И мне-ка снасть,
а не то сойду с ума от дел.»
   «Держи. Матчасть
не менялась с детских лет – бросок,
   клюёт, подсёк.»

Ширятся от выплесков круги.
«Ходит верхом. Вон он. У осок.
   Сейчас... Сейчас...» -
смотрит из-за кустика ирги,
   прищурив глаз,
поплавок нырнул наискосок.
   «Клюет! Подсёк!»

Изгибаясь вяло, хвост задрав,
плюхается «лапоть» на песок.
   «И для чего
я людей, как мразь, лишаю прав
   неправово,
если вот он самый жизни сок -
   клюет, подсёк?»

«Видно не для этого ты дюж -
в точности вставать к бруску брусок
   велит чертеж
мирозданья, дома наших душ.
   Теперь сечешь?»
Весь поник, щепоткою в висок
   клюет. Подсёк.


61. ИЮНЬ

Свежескошенной травы
терпкий аромат,
в небе плюшевые львы
по делам спешат,
лепестковый снегопад
кружится с айвы.

Перебился до тепла,
выжил, не пропал
там, где вьюга, как юла,
рвет из рук штурвал,
где грозит девятый вал
ужаса и зла.

И сижу теперь в тени
яблонек и груш,
в центре звонкой болтовни
насекомых душ,
попивая сладкий пунш -
хочешь, так вздремни!

Что там дальше – что гадать?
Я не одинок -
подлетел комар, как тать,
пробежал жучок,
я усвоил их урок:
бытность – благодать.


64, КОЛКА ДРОВ

Утренней росы стеклярус,
за кустами колка дров:
жил и мышц крученый гарус
мой акселерат Петров
натянул, как будто парус, -
хрясь с оттяжечкой, суров.

Загорел не по сезону,
не по возрасту здоров
катит чурку по газону
мой акселерат Петров,
взял колун, отдался звону
юный мастер топоров.

Мог бы в бой идти со Спартой,
мог бы княжеских дворов
мир хранить под алебардой
мой акселерат Петров -
для такого жить за партой
только перевод даров.


67. ГИТАРА

Острых струн
перебор,
рюмочка граненая -
сколько лун
в до минор
встретил так влюбленно я?

И опять
грудь щемит
вздорная безделица -
как унять
гром копыт,
что в висок мне целятся?

Черти вскачь
ломят в дом -
занавеска парусом
и первач
жжет огнем,
и даю я жару сам.

Табурет
от ноги
в стену вертолетиком -
смысла нет,
просто жги,
жги назло синодикам..