роман Офицер трилогии Благодарю... Гл. 6

Глава 6.
Прибалтика

Приближался отпуск, и я с нетерпением ждала его. Мы с мамой собирались поехать в Прибалтику, но на этот раз не отдыхать. Смешно сказать, но мы ехали к “бабушкам”, которые заговаривают от болезней. Как будто в ближайшем Подмосковье их нет! Были, конечно, но никакой информации. Живём, как в тёмном лесу.

Была у нас на примете такая золотая бабушка, и жила она совсем рядом, на 2-й Владимирской улице. Ходили к ней с мамой, когда мне было 10 лет. Бабулю тогда пришлось уговаривать, потому что она была старенькая и уже никого не принимала. Мама очень попросила и бабушка, наконец, смилостивилась и дала согласие. В назначенный день мы пришли… В квартире сумрачно, тихо и почему-то запах, как в лесу, может, потому что везде лежат и висят на верёвках пучки трав. Комната заставлена какими-то тюками. Бабуля страшная, глазки-щёлочки и голос недовольный, командует:
– Иди за мной…

Мама остаётся в прихожей. Мне страшно, но я иду. Подходим к окну, на подоконнике лежит десятилетний слой пыли. Бабуля зажигает свечки, что-то долго нашёптывает над стаканом с водицей и неожиданно прыскает мне воду в лицо…
У меня была грыжа, и врачи назначили операцию.
Мама спрашивает у бабули:
– Бабушка, а через сколько идти к врачам?
– Зачем?
– Узнать. Если хорошо, то хорошо, а вдруг надо на операцию?
– Ничего не надо никуда ходить, ей уже не нужна операция.
Я и то поразилась её тихой уверенности. Пошептала, покрестила, помахала руками и уверена на 100% – болезни уже нет. Чудеса, да и только! Вскоре я была здорова… Бабуле тогда было около 100 лет, и она сама болела и года три уже никого не принимала. К восьмидесятому году, наверное, тем более не принимала, если вообще жива. Побольше бы таких ценных бабуль.

О прибалтийских коллегах-кудесницах мама знала от рижских знакомых. Ей дали два адреса, к ним-то мы и собирались… Меня всё ещё мучила щитовидка, и вопрос об операции постоянно висел в воздухе. Я боялась, и умоляла маму узнать о бабушках. Тем более, болезнь произошла от испуга в 9 лет, началось удушье, и от первого приступа отговорила меня именно бабка. Только ликвидировав причину, можно было говорить о выздоровлении.
    
Любимая Прибалтика встретила нас весенней непогодицей с нудными дождями, грязью на дорогах и в связи с грустной целью визита – унылым настроением. Остановились, как и прежде, у Александры Фёдоровны, она наша палочка-выручалочка. Всё надеялись, что когда-нибудь она приедет в Москву и отблагодарим её за гостеприимство, но она так и не приехала… Александра Фёдоровна, как всегда, была в наилучшей форме, хотя на этот раз жаловалась на здоровье. Красивые белокурые волосы густыми прядями обрамляют её нежные скуластые щёки.

Лицо – это картина, написанная Богом, а причёска – рамка. Причёска у маминой знакомой всегда великолепна. Хотя она и крашеная блондинка, но волосы густые и изящно уложены волнами. Тёмные подкрашенные брови и ресницы оттеняют красивые голубые глаза. Несмотря на цивильную внешность, разговор у женщины простой. Удивительно, ведь она так долго живёт в Прибалтике и всё равно проскальзывает что-то рязанское. И вот что значит запад: во всём её облике, в манере общения, в жестах, буквально во всём чувствуется высшее воспитание и нет русской бесшабашности. Так что обстановка накладывает неизгладимый отпечаток на личность человека. Если она приедет в Москву, то сразу почувствует себя человеком более высшей ступени развития. Рада за неё…
В этот раз муж знакомой уже не казался мне таким приветливым, как раньше. Да и сама Саша втихаря от него жаловалась маме, что живут они теперь не очень дружно и стали ругаться. Вскоре хорошее мнение о нём пошатнулось.
    
Однажды мы приехали к друзьям на так называемую дачу, в Юрмалу, и приехали на два часа раньше. Час поболтались на улице и по магазинам, скрываясь от моросящего дождя. Наконец, продрогли и пошли на дачу. “Дача”– это комнатка в двухэтажном домике. В разных плоскостях (такое я видела только в Прибалтике) расположены маленькие коморки, обладателей коморок человек шесть. Мы постучали в дверь, но нам никто не открыл. Я говорила маме, что заявляться раньше срока неприлично, но она шла напролом. Наверное, не зря говорится, что человек, не видя глазами, может чувствовать. Мы тогда ни о чём таком не знали, но чувствовали совершенно определённо – в комнате кто-то есть. Тем более, Cаша говорила, что они приболели и будут сидеть дома. Второй раз мы зашли через полчаса и на этот раз нам открыли дверь.
    
Эрнест сидел с какой-то сеткой на голове, надо полагать – для причёски. Краску с бровей супруги смыли плохо, мы помешали… Странно было видеть активно прихорашивающегося мужчину.  Вроде не к лицу. И я вспомнила, как понравился Эрнест в первый раз – красивый, мужественный, элегантный, как будто сошедший с экрана зарубежного фильма. То очарование куда-то исчезло, и осталась голая правда жизни с сеткой на голове. Красота его оказалась неестественной. Мужчина должен оставаться мужчиной, он же не актёр, которому надо перевоплощаться. Да и вообще, Эрнест женатый человек, к чему всё это? Привлекательность и её искусственная поддержка – привилегия женщин. И то – иногда они вынужденно занимаются этим, опять же из-за мужчин, чтобы выглядеть более желанной для мужа. Можно сказать, что это необходимость, пусть и приятная. А у мужчины на первом месте должен быть ум и сила. Трепетно относиться к своей внешности может лишь некрасивый мужчина, к каковым Эрнеста, безусловно, отнести нельзя, у него всё в порядке.
    
Двусмысленность положения вредила его репутации. Забавно наблюдать недоделанное прихорашивание. Понятно, почему нам не открыли вначале – они оба намазались и не захотели смывать краску, да и не успели бы. Мы приехали раньше и нарушили размеренный семейный быт. Бяки!.. Теперь муж сидел потерянный, а жена старалась поддерживать беседу. Да, незваный гость хуже татарина! 

Обе бабушки, ради которых мы преодолели 922 километра, оказались очень разные. Они жили далеко от Риги, нам пришлось вставать чуть свет. На электричках добирались до места и ждали по полдня в очереди. К первой бабушке стояло 30 человек, и вся прихожая была забита людьми. Остальные шатались по моросящему дождю, потому что укрыться им негде… Я не красилась, не накручивалась, а заплела косичку. Ходила в курточке и джинсах. Цель визита накладывала отпечаток на моё мироощущение.
    
Бабушке помогала родня: две дочери и зятья. Муж и сын пьянствовали. Я удивилась – она не может отговорить их от этой гадости, это ведь тоже болезнь. Родные устанавливали очередь и вели регистрацию – кто первично, кто нет. Записывали на повторные приёмы. Первично принимали иногда сразу. Маме пришлось долго уговаривать, нас могли записать только на два месяца вперёд. Помощницы говорили, что сейчас и в ближайшее время всё занято, работы много, а мать – живой человек, она просто не в состоянии лечить столько людей одновременно… Надежды не было никакой, но мы, несмотря на это, остались.
    
Зашли погреться в прихожую, увидели большую толстую тетрадь для записей благодарных клиентов. Полистала её. Удивительно! Хотя отзывы хорошие, но мешала какая-то нездоровая суета вокруг, и в воздухе витал дух наживы (опять же на интуитивном уровне). Я стала читать записи людей и поразилась: много воскресённых больных, тех, кому врачи подписали смертельные приговоры, пожизненное страдание и расписались в собственном бессилии. Здесь человека возвращали к жизни, и после двух-трёх сеансов он вставал на ноги.
    
Приносили несчастных на носилках. Без очереди проходили и те, кто с детьми. Наконец, зашли и мы, в наглую. Давно сказали, что всё, приёма больше не будет, а люди всё ехали и ехали – на машинах, на автобусах…               
В комнате было чисто и красиво. Свободно. “Бабушкой” оказалась женщина лет 50, толстая, с неприятным взглядом, хотя и с ласковым голосом. Она проделала со мной все полагающиеся манипуляции и перед уходом я сказала:
– Сейчас зайдёт мама, она отдаст деньги.               
Мне было стыдно, но мама сказала, что так нужно.
– Бог с тобой, – сказала она так, как будто я не собиралась расплачиваться. Как я и предполагала.

Вторую бабушку нашли легче, потому что с электрички сошли две попутчицы и дорогу искали все вместе. Одна голова – хорошо, а четыре – лучше. Но мы и с четырьмя проплутали больше часа, а одни и вовсе не нашли бы. У этой бабушки оказался не приёмный день. Я подумала, что опять начнутся отнекивания, и точно: “…нет,  нет, не приму, только через неделю, я сама болею, да ещё и лечу… Сейчас только что тяжёлого приносили”… Два дня назад предыдущая бабушка говорила : “…ни дня покоя, и в воскресенья, и в праздники всё едут, несут, упрашивают… но мы же тоже люди, и тоже болеем… никого это не интересует”.
    
Может быть, они набивают себе цену? Или это спектакль, психологический приём шарлатанов. Тем самым я разуверялась в главном – в положительном воздействии. Хотя в бабушек в принципе верила, в отличие от основной массы советского народа, воспитанного на атеизме. Но когда нехорошие мысли прорывались, начинала сама себе возражать: “Они что, не люди? И отдохнуть хочется, и болеют тоже”. И вообще, теперь непонятно, какова эта миссия для человека – хорошая или тяжкая? Господь наградил даром, вроде бы это счастье, достаток в доме и среди близкой родни. А если задуматься, то на самом деле получается, что никакого покоя у этих людей действительно нет. Тут можно возненавидеть всё человечество, если постоянно будут дёргать… Это даже хуже, чем врач. Он ушёл с работы и свободен. Хоть и давал клятву Гиппократа. А бабули не давали клятвы, а должны и в жару и в стужу, в печали, в радости и в болезни помогать людям…

Наконец, мы уломали старушку, лет 60-ти, довольно крепкую, и она пригласила нас в комнату. Потом с одной из женщин ушла на кухню. Лечила долго. За это время мы разговорились с попутчицей, приятной женщиной лет сорока. Она сказала, что мы молодцы, что приехали вдвоём, а у неё сын лежачий, почти не встаёт. Ему 20 лет. И Зоя рассказала про свою беду…
    
Родился сын совершенно здоровым ребёнком, и до двух лет всё было хорошо. Потом один раз пришлось оставить малыша с младшей сестрой буквально на час, и после этого парень перестал спать, много плакал и кричал. Сестра ни в чём не признавалась. Врачи хоть и запоздало, но диагностировали сильный удар головы и вследствие этого испуг и сильные головные боли. Сестра уронила его или не уследила, он упал сам и сильно ушибся. Но она всё отрицала. К слову сказать, характер у сестры жуткий и от неё можно было ожидать всего чего угодно…
   
Через пять лет ребёнок совсем слёг. А ещё через пару лет начались психические отклонения… Мать говорит, что временами сын вполне нормальный и с ним можно разговаривать. Она не к первой бабушке приезжает и иногда лечение помогает – парень по стеночке, но ходит. Это для неё самые счастливые дни!               
    
С мужем у них всё было очень хорошо, но через 10 лет он не выдержал и сказал, что больше не может смотреть на страдания. Теперь у него другая семья, он женился, но на все дни рождения и праздники присылает добрые и хорошие открытки и просит прощения… Зоя на мужа не в обиде, раз уж так сложилась судьба.
    
Смотрю на неё и удивляюсь – Зоя красивая крепкая женщина, интеллигентная. Страдания совершенно не отразились на её внешности, вид бодрый. Какую же нужно иметь силу воли, чтобы не согнуться под тяжестью обстоятельств? Она так хороша, что вполне может устроить свою личную жизнь. Но у Зои сейчас другие проблемы… Рассказала, с каким трудом закончила институт, как её ценили на работе, светило продвижение по службе. Но когда болен ребёнок, женщину ничего не интересует. Вскоре работа перестала быть для неё столь значимой, тем более с её проблемами и на работе начали выказывать недовольство, ведь она постоянно в бегах: то по врачам, то по аптекам, то домой, когда сыну внезапно становилось плохо…

У людей страдающих, болеющих – сердце открыто для сострадания. Незнакомка вся излучала добро и готова была помочь нам хоть в чём-то. А у людей пресыщенных, купающихся в богатстве и довольстве, душа как под колпаком – закрыта, и никого чужого не впускает. Не дай Бог поделиться с кем-то… О сострадании и говорить нечего, такого понятия для некоторых людей вообще не существует.               
    
Слушала рассказ, некоторые подробности из жизни её сына, и еле сдерживала слёзы. Несчастный! Возникло сильное желание переписыватьcя с ним, стать его другом, стать его радостью в жизни… Но я не могла осуществить свой замечательный план. Слишком поздно узнала о больном парнишке. Месяца три переписываться, или полгода, привязаться самой к нему и привязать его, а потом написать: “Пока, больше писать не могу, потому что выхожу замуж”. Для него это будет потрясением… Если я всё же буду продолжать переписку, какому мужу это понравится? Он хоть инвалид, но парень же. Вот такой заколдованный круг. И сердце рвалось на части: ну почему мы не встретились с этой женщиной года три назад? И моя и его жизнь наполнилась бы содержанием…

Я совершенно искренне полагаю,  что общение с таким человеком, сознание  ч е м   я для него являюсь, давало бы мне даже значительно больше, чем ему. У меня вообще развито чувство милосердия и я готова всем помогать. Иногда случаются промахи, не без этого… В 16 лет за мной стал ухаживать страшненький мальчик и я решила, что буду с ним встречаться, каким бы противным он мне ни казался. И я сделала его счастливым раза три, дабы он не чувствовал себя ущербным. Хотя каждый раз меня тошнило. А потом парень отплатил мне нехорошей монетой. Он не оценил жертвы.
    
…Наша новая знакомая – русская, но живёт в Прибалтике. Жизнью здесь довольна – хорошее питание, достойная одежда. Зоя душевно открыта, узнав кое-какие мои молодёжные проблемы, была рада возможности помочь. Я поделилась с ней мечтой купить джинсы и пиджак, но в Москве таких нет. Она сама предложила посмотреть их в магазинах Риги, и выслать, если увидит в продаже. Впоследствии  мы переписывались, она пыталась, и я чувствовала – искренне, – что-то сделать для меня. Результат не в счёт. Для меня более важным является душевный посыл.
    
…Тем временем одна из посетительниц вышла от бабушки и к ней пошла наша страдалица. Я сидела и разглядывала комнату – всё неплохо устроено, чисто и есть особенность – много рюшечек и гипюровых накидушек. Особенно понравились две подушечки на диване, правда, они смотрелись немного легкомысленно, но так мило и красиво. Одна – из полосатого переливающегося бардовыми тонами материала, другая – из изумительной голубой парчи с серебряным отливом. После Прибалтики подушечки стали моей навязчивой мечтой – в чём-то откажу себе, но такую прелесть буду обязательно иметь у себя в доме.
    
Манипуляции бабулечки не особо внушили мне доверия. То ли делала нехотя, то ли спешила… Но сказала, что у меня застарелый испуг, его трудно убрать, надо было раньше ездить по бабушкам. Возможно, что и операцию избежать не удастся. Если сейчас поможет – дай Бог, а если нет – придётся ложиться под нож хирурга. 
    
До отъезда оставалось меньше недели, а мы изначально предполагали, что можем не уложиться в сроки. Отдохнув денька три, решили съездить ещё в одно место, но пришли к закрытым  дверям. Это был большой частный дом, выкрашенный как на Украине побелкой. В общем, чистенькая мазанка, аккуратно покрашенные дверь и окна. Двор идеально подметён. Дом не подавал признаков жизни, хотя нам и говорили, что в нём живёт большая семья. Мы стучались, звали, мама даже осмелилась постучать в окошко с противоположной стороны, но всё без толку… Говорили – очень сильная бабушка. А точнее, женщина лет 35-ти.  Но берёт дорого. К ней знают дорожку академики и профессора, игнорируют свои звания и приезжают сюда. Даже профессора медицины у неё лечатся. И выздоравливают.
    
С сознанием выполненного долга поехали домой. Единственное, что тяготило – маловато денег и нельзя ничего купить. А в Прибалтике в магазинах есть всё! Но на мелочь всё равно потратились. Мама не удержалась и купила себе два набора, состоящих из броши и серёг. Один комплект с коричневым камнем и металлическими изящными кружевами вокруг, а второй с голубыми маленькими камушками под мамины голубые глаза. Оба ювелирных комплекта оригинальные и красивые.

В Москве нас заждался Саша, говорит: “А я три дня уже сижу у вас дома! Стало неудобно, на четвёртый не пошёл, вот вы и приехали”. Хорошо, что не пошёл, я успела привести себя в порядок и разобралась с дорожными сумками.
Встретил он меня бурно, не то что я после его отпуска. Я тогда обиделась на дружеское письмо и всячески давала понять, что между нами дистанция, как и прежде. Я помню, молча сидела на кровати, а он изощрялся в красноречии. Потом встал, подошёл, сел на мою кровать (!) и сказал:
– А почему ты не спрашиваешь о моих “Этапах большого пути Александра Володина"?               
– Ну, рассказывай…
    
Я взяла манеру общения Маши, когда всё из меня надо тащить клещами. Тогда Александр медленно и с торжественным видом достал из внутреннего кармана пиджака пачку рисунков на плотной бумаге форматом чуть больше игральных карт, листов 10.
– Это я некоторые взял, самые лучшие, – пояснил он.
    
Оказывается, Саша неплохо рисует; я делаю комплимент, и он расцветает на моих глазах. Потом начинает себя нахваливать:
– Я вообще хотел стать художником. С меня и в школе, и в училище не слезали – всё оформлял. И серьёзно решил сделать это своей профессией. И сделал бы. В принципе, неплохо написал на вступительных, чуть подкачали незнания правил архитектуры, нам же этого не давали. А как другие, с репетиторами я не занимался. Но я бы всё равно выплыл, заболтал бы профессора. Просто сам не захотел выпадать из общего потока; все знают, а я чего-то не знаю… Ну, и тут же забрал документы. Решил: если серьёзно, то поступлю на следующий год. Так бы и сделал, если бы не прошёл в училище… А я сразу наметил: если не поступлю в художественное, сразу иду в лётное. Но художником я больше хотел быть. А сейчас ни о чём не жалею. Мне моя работа очень нравится.
    
Он долго рассказывал о картинках, пояснял все нюансы изображаемых объектов и ситуаций вокруг них. Он много и громко говорит, я его даже прошу иногда помолчать. Хотя говорит интересные вещи. Бывает, он так воодушевлён, жестикулирует и такая горячность мне не по душе. Люблю более сдержанных мужчин, даже молчаливых. С другими ребятами я просто блаженствовала в этом отношении. Мы иногда здорово молчали. Так, как будто вели внутренний диалог…
После Прибалтики Саша громогласно радовался нашему приезду, неожиданно стал обнимать и целовать. Ему удалось с трудом признаться, что соскучился. “Ого, – думаю, – что это с ним случилось?”.
   
Вскоре от института мы пошли на концерт в ДК “Прожектор”. На концерте присутствовали институтские коллеги. В фойе знакомые имели возможность как следует разглядеть моего поклонника. В этот вечер Саня был гордый как никогда – наконец-то я воспринимаю его настолько серьёзно, что решила представить коллегам по работе и подругам. Эту честь надо заслужить и он добросовестно её достиг. Но волновался и робел, как мальчишка, хотя и всячески старался это скрыть. Ведь всё зависело от того, что назавтра скажут о нём мои сослуживцы: какое произвёл впечатление, понравился или нет?..

Мы прошли в зал и уселись в кресла. Саша снял фуражку, и я застеснялась того, что он лысеет. Мне не нравилось, что у папы лысина. Он хоть и симпатичный, приятный в общении и далеко неглупый мужчина, но лысина портила всё впечатление. Саша не понравился мне при первом знакомстве сначала своей беспардонностью, а внешние минусы автоматически приложились к первому впечатлению… Но сейчас я ни о чём не жалела. Он сумел завоевать моё доверие и оказался неплохим парнем. Просто у меня завышенные требования, вот и всё.
    
Конечно, никакого сравнения с Мишей он не выдерживал. Когда Саня встречал меня из института, он производил благоприятное впечатление военной формой. Особенно красила его фуражка, а голубые нашивки на погонах и лацканах сочетались с голубым цветом глаз…   
На следующий день я ждала приговора и морально приготовилась защищать друга и его намечающуюся лысинку – он умный, много знает, работает в обалденной отрасли, хорошо рисует и у него есть масса других достоинств…
    
Но мнение коллег превзошло все мои ожидания:
– Какой хорошенький! А глазки какие красивые. Форма лётная! Ну, ты даёшь, один лучше другого!
Заведующая и Людка восклицали хором. Лысинки никто не заметил. И роста.               
– А губки, Светлана Васильевна, щёчки нежненькие, с румянцем, как у девушки.
Тут я не выдержала:
– Ну, захвалили совсем! Что же хорошего, что он нежный, как девушка? Никакой мужественности…
– А форма? А профессия? Ты не права. И вообще, ты ещё глупая, мы уже женщины в возрасте и у нас глаз намётанный: Миша у тебя был хороший мальчик, неизвестно, что у вас там случилось, но Саша ещё лучше.
    
Не пойму, чем он их так очаровал? Представляю, что сказала бы Люда, если бы пообщалась с ним и поняла, какой он интеллектуал. Пищала бы от восторга, не иначе. Я же трезво смотрела на происходящее. И вообще сначала думала, что они меня по-злому разыгрывают. От таких пакостных людей можно ожидать всё, что угодно.    
    
Но они оказались неодинокими в своём мнении о Саше. Налетели девчонки с комплиментами и расспросами:
– Какая ты скрытная, ничего не рассказываешь, что с таким орлом любовь крутишь!
Говорю, что никакой любви нет, мы просто близкие друзья – никто не верит: “рассказывай сказки”! Им не понять, что после бурной любви и потрясения с Мишей, вряд ли вообще кого-нибудь полюблю. А о Мише рассказывать не собираюсь. Девчонки подумали, что я деру нос. 

– Ну да, ничего нет, а зачем тогда встречаешься?
– Да он сам ходит и ходит. Нет, парень он неплохой, конечно.
– Вот и познакомь тогда, раз на то пошло! – говорит Ира.
– О! С удовольствием!
– Нет, я серьёзно.
– И я серьёзно.
– Да Кирка шутит. Кира, ты ненормальная, такими ребятами не разбрасываются.
– Нет, я серьёзно, Лариса. Если Ирине нравится, я ничего не имею против. 
– Ну ладно, с ним всё-таки неудобно после тебя, ты тогда ему скажи, чтоб друзей привёл. Таких же лётчиков, – опять говорит  Ирина.
– Раз Ирке, то и мне.

– И мне…
– И мне…
– Девчонки, вы что, где он столько свободных ребят возьмёт? Одного ещё можно, или двух, а о других он рассказывал – они женатые или уже с девчонками.
– Вот всегда так, как хорошие парни, так с девчонками… Отобьём! – говорит Лариска, наша красавица.
– Это нехорошо, – говорю я строго.
– Да брось ты интеллигентничать, жизнь такая; не она, так я. И наоборот. Кто кого… А мне замуж хочется!

Ира, уходя, даже унижается:
– Ну, Ки-и-ира, не забудь! Ты когда его увидишь?
– Мы почти каждый день видимся.
– И она скрывает!
– Да не скрываю я! Чего говорить-то, он просто друг.
– Каждый день ходит – и “просто друг”!.. Не забудь, Кирочка! Надоело одной.
– А вдруг плохой попадётся? И я буду виновата.
– Но твой-то…
– Но мой-то исключение. У него даже перегиб – чересчур заумный, а таких мало.
Ирина завистливо блестит глазами и выдаёт полушёпотом, хотя девчонки уже ушли:
– Ну ладно! Главное – лётчик… А не найдёт, так ты уж своего, ты же говоришь, что у вас ничего.
– Аб-со-лют-но!    
Ирина ушла, а другие девчонки, похоже, обиделись на меня. Ну не могу же я сказать Саше: “У нас полинститута по лётчикам сохнет и вот тебе приказ…”.

Орла нашли! Вот так вот – нежданно-негаданно понравился всем без исключения. Может, я чего-то в жизни не понимаю? Согласна, что лысина не столь важна. Наверное, я разбаловалась на красивых мужчинах и поэтому так воспринимаю Сашу. Неправильно воспринимаю… Но это же не на пустом месте, ведь все ребята нравились до дрожи, а с Сашей я совершенно спокойна. Мне он нравится как положительная личность, только и всего. А любви нет. Да и у него, наверное, – тоже, ведь до сих пор не признаётся, хотя я позволила ему даже больше, чем нужно.
    
А с другой стороны, без него стало бы скучно. Посидела бы ещё месяца три одна, а потом всё равно потянуло бы к ребятам. Поэтому в последнее время всё чаще задумываюсь о замужестве… Но как я могу с кем-то встречаться, если всё моё время занято Сашей? Получается, он заполняет вакуум, но в то же время стоит на моём пути, ведь я хочу встретить свою любовь и выйти замуж…

*     *    *

Cтенку “Нойцер” папа и Саша собирали вместе. Сначала пришёл Женя, сосед этажом выше, и они с папой кумекали, что к чему. Разобрались, смонтировали одну секцию и отметили это дело. Дальше всё шло по накатанной: приходил Саша, снимал пиджак, засучивал рукава и мужчины принимались за дело. Всё не верилось, что мы обладаем такой роскошью. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Если бы отец тогда не ушёл из дома, не видать нам этой стенки, как своих ушей… Мою узкую детскую кровать увезли на другую квартиру, потому что я стала спать на родительском диване в бабушкиной комнате. А родители переместились в зал на широкую и роскошную софу. Из кресел сначала вообще не вылезала – они как пуховые, погружаешься в них, и они обнимают тебя со всех сторон. Впоследствии кресла стали самым любимым местом приземления, стулья уже не признавала. Квартира приобретала благопристойный вид.