Астерий

  ПРОБУЖДЕНИЕ

 Возвращение сознания совершалось медленно и тягостно. Оно проступало сквозь слои глубокого, беспросветного забытья, подобно тому как слабый луч пробивается сквозь густой, почти осязаемый туман. Он, бедолага с бычьей головой, лежал ничком на каменном полу, и первым к нему вернулось ощущение привычного, шершавого холода, который просачивался сквозь плотную шкуру на боку и бедре, впитывая в себя последние остатки тепла тела. Тьма, его вечная спутница, была абсолютной, густой и тяжелой, и, казалось, давила на глазные яблоки. Воздух в подземелье стоял спертый и неподвижный, насыщенный запахами влажного камня, старой, ядовитой плесени, медленно, но неотвратимо пожиравшей стены, и сладковатым, едва уловимым, но оттого еще более противным душком тлеющих где-то в глубине костей. Он сделал глубокий, медленный вдох, и его широкие ноздри трепетно расширились, впитывая знакомую, многогранную палитру: запах собственной, давно немытой шерсти, едкий дух старого пота, въедливую, железную вонь высохшей крови, въевшейся в швы между плитами, и этот вездесущий, въевшийся в самую каменную плоть Лабиринта, терпкий запах страха.
 С невероятным усилием, как бы приподнимая на себе незримую тяжесть, он оторвал свое тело от пола, опираясь на загрубелые ладони и колени. Спина его одеревенела от долгой неподвижности и была пронзена тупой, ноющей ломотой. Мускулы на ногах заныли, протестуя против непривычной нагрузки. Тогда он медленно, с глухим, животным наслаждением потянулся, подобно гигантскому коту. Спина его выгнулась крутой дугой, и позвонки один за другим издали глухое, сухое потрескивание. Он поднял голову, и тяжелые, закрученные в плотные спирали рога с сухим, скрежещущим звуком провели по низкому, шершавому каменному своду, нависавшему над ним. С потолка, нарушая вековую пыль, посыпалась мелкая каменная крошка, зашелестевшая при падении подобно мертвому дождю.
 Он двинулся вперед и его копыта, твердые и рассеченные, застучали по неровному, неотесанному полу. Звук был отрывистым, гулким, одиноким. Он отскакивал от гладких, отполированных временем стен, бежал вперед по длинному, темному коридору и возвращался к нему искаженным, многоголосым, насмешливым эхом. Его тело, казалось, помнило и знало каждый сантиметр этого места. Он провел мозолистыми, почти нечувствительными пальцами по стене; шершавая, холодная поверхность отпечаталась на огрубевшей коже. Пальцы его сами нащупали знакомую, глубокую царапину, длинный шрам на камне, оставленный им самим в незапамятные времена, в приступе слепой, бессмысленной ярости.
 Из темноты впереди, нарушая гнетущее молчание, донесся тихий, шуршащий звук. Он замер на месте, повернув массивную, тяжелую голову на своей могучей шее. Его большие, круглые глаза, созданные для вечных сумерек, уставились в направлении шороха, без труда пронзая непроглядный мрак. Из-за угла, пугливо семеня лапками, выскочила крупная крыса с влажным, розовым, как червяк, хвостом и замерла на мгновение, почуяв его грозное присутствие. Он не шевелился, затаив дыхание, весь превратившись в слух и внимание. Крыса, решаясь на отчаянный пробег, проскочила стремительной тенью через центр коридора и скрылась в темной щели на противоположной стене.
 И тогда, с внезапной и страшной силой, он почувствовал голод. Острое, сосущее, неумолимое чувство пустоты в самой глубине его живота. Он провел широкой, волосатой ладонью по своей груди, по жесткой, свалявшейся шерсти, и почувствовал под ней отчетливый, выступающий рельеф собственных ребер. Пришло время.
            
                ОБХОД ВЛАДЕНИЙ

 Но прежде чем двинуться к центру, он, повинуясь давно установленному ритуалу, совершил свой привычный, неспешный обход. Он прошел по узкому, сырому боковому туннелю, ведущему к подземному ручью. Вода сочилась по стене тонкими, блестящими в темноте струйками и собиралась в небольшой каменной чаше, выдолбленной веками падающими каплями. Он наклонился, зачерпнул горсть воды своими ладонями и поднес ее к морде. Вода была ледяной, безвкусной, мертвой. Он сделал несколько медленных глотков, заглушив на время нестерпимую жажду. Рядом с ручьем лежала в беспорядке груда белесых костей. Он ткнул копытом в ребристое ребро, перевернув его с сухим щелчком. Мяса на нем уже не было, лишь тонкие волокна высохших сухожилий.
 Он вернулся в основной коридор и пошел дальше, к небольшому залу с чуть более высоким потолком. Здесь, в глубоких трещинах, он иногда находил бледные, живучие грибы. Сегодня их не было. Он провел рукой по холодной стене, сдирая пальцами тонкий, колкий соляной налет. Он лизнул его. Соленый, знакомый вкус на языке был слабым, но на мгновение разжег в нем воспоминание о чем-то ином.

                ЦИКЛ

 Наконец, он стоял в своем центральном зале, в самом сердце Лабиринта. Здесь потолок был высоким, и он мог наконец выпрямиться во весь свой исполинский рост, с наслаждением расправить свои могучие, усталые плечи. Воздух здесь был чуть менее спертым, в нем угадывалась слабая, едва заметная тяга, дуновение из невидимых, таинственных щелей где-то далеко наверху, в другом мире. Он поднял голову и замер, вслушиваясь в тишину. Сначала в ней был слышен только низкий, гулкий, мерный стук его собственного сердца, отдававшийся в висках глухими ударами. Потом, издалека, словно сквозь толщу земли, донесся знакомый, роковой набор звуков. Громкий, ржавый, предсмертный скрежет массивного металлического засова. Глухой, окончательный, как приговор, удар тяжелой каменной двери, захлопнувшейся за новыми жертвами, затем и голоса, сначала громкие, перекрывающие друг друга, полные смятения, ужаса и недоумения. Потом они стихали, переходя в прерывистый, безнадежный шепот, полный последнего отчаяния.
 Низкий, грудной рык, не зависящий от его воли, вырвался из его глотки. Звук этот зарождался где-то глубоко внутри, в самых потаенных недрах его существа, и вырывался наружу, заставляя вибрировать спертый воздух вокруг и содрогаться мелкие, легкие камешки на полу.
 Он двинулся на звук, его шаги, поначалу размеренные и тяжелые, стали быстрее, увереннее, неумолимее. Копыта забили по камню отрывистую, зловещую дробь. Он бежал по запутанным, извилистым коридорам, не замедляясь на крутых поворотах, его тело, казалось, помнило каждую выступающую глыбу, каждое сужение прохода. Запахи в воздухе менялись, наполняясь новыми, волнующими нотами. Теперь в нем витал кисловатый, чуждый дух чужого пота, пыль с дорожных плащей, терпкий запах человеческой кожи и этот свежий, пьянящий, как вино, аромат незнакомого, живого, только что рожденного страха.
 Он свернул за последний, острый угол и увидел их – четыре человеческих фигуры. Трое мужчин, один почти мальчик, с пухом на щеках, и женщина с растрепанными, темными волосами. Они прижались друг к другу спинами, образуя маленький, дрожащий, беспомощный круг. Их глаза, неестественно широко раскрытые от ужаса, белели в полумраке, как у пойманных в силок птиц. Они увидели его, и их рты разом разошлись в беззвучном, застывшем крике, который через секунду вырвался наружу пронзительным, раздирающим уши, безумным визгом.
 Он бросился вперед.
 Один из мужчин, самый молодой, с тенью усов над бледной губой, с истеричным, раздирающим горло воплем выхватил из-за пояса короткий, жалкий, похожий на шило кинжал. Рука, державшая его, отчаянно, предательски дрожала, выдавая весь его ужас. Минотавр не стал уворачиваться или менять траекторию. Он двинулся прямо на него, как каменный таран. Юноша совершил неловкий, судорожный замах, и лезвие блеснуло в слабом свете тусклым отсветом. Минотавр левой рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи, отбил его руку в сторону. Кость предплечья хрустнула с отчетливым, сухим, как щепка, звуком. Кинжал, выскользнув из ослабевших пальцев, с высоким, жалобным звоном отскочил от стены и упал на пол. Юноша вскрикнул, больше от ужаса, чем от боли. Минотавр схватил его за волосы и плечо, развернул всем телом и с чудовищной, нечеловеческой силой ударил головой о выступающий каменный выступ стены. Череп издал глухой, влажный, окончательный щелчок. Тело потеряло всякое напряжение и рухнуло на пол бесформенным, безжизненным мешком.
 Остальные трое, парализованные страхом на мгновение, бросились бежать в разные стороны, их движения были паническими, нескоординированными, бессмысленными. Он выбрал того, кто был ближе и казался медленнее – мужчину постарше, с проседью в темных, спутанных волосах. Тот бежал, тяжело и хрипло дыша, его ступни спотыкались о неровности каменного пола, будто он бежал по краю пропасти. Минотавр нагнал его за два огромных, размашистых шага. Он вонзил длинные, грязные, острые когти в грубую ткань его плаща и в мягкие мышцы плеча, почувствовав с странным удовлетворением, как они рвут материю и плоть. Человек закричал, высоко и жалобно, по-детски. Минотавр рывком, легко, как перышко, перевернул его, повалив на холодные каменные плиты. Он наклонился над ним, его горячее, влажное, звериное дыхание окутало бледное, искаженное гримасой лицо человека. Он впился зубами в мягкое основание шеи. Хрящ трахеи хрустнул у него во рту с тихим хрустом. Теплая, соленая, живительная кровь хлынула ему в глотку густым потоком. Он делал глубокие, медленные, жадно содрогающиеся глотки, пока судорожные, последние подергивания тела под ним не прекратились, и оно не обмякло окончательно, отдав ему свою жизнь.
 Потом он поднял голову. Его морда была мокрой и липкой от темной крови. Он провел по ней тыльной стороной своей волосатой ладони и облизал губы, ощущая знакомый металлический привкус. Острый, мучительный голод утих, сменившись привычной, тяжкой сытостью в желудке. Он медленно, лениво оглядел зал. Кроме него и двух распростертых тел, здесь никого не было. Двое других убежали вглубь Лабиринта, в его каменные объятия. Они будут бежать и блуждать, пока страх, жажда и одиночество не сведут их с ума. Он найдет их позже. Он всегда находил. Так было вечно.
 Он наклонился, схватил окровавленное, еще теплое тело за тонкую лодыжку и потащил его обратно в свой зал, в свое логово. За ним на сером, безразличном камне оставался широкий, темный, влажный след, уходивший в темноту.

            ПОГРЕБЕНИЕ КОСТЕЙ

 Позже, насытившись до отвала, он собрал остатки своей трапезы с торжественной медлительностью. Он отнес белые, обглоданные кости в дальний, глухой, безмолвный тупик, который служил ему склепом, его личным царством смерти. Воздух там был совершенно неподвижным, густым и тяжелым от тления. Он сложил новые кости поверх старой, выросшей за годы груды. Некоторые были почти чистыми, белыми, как известняк, другие еще несли на себе темные остатки плоти и сухожилий. Он разровнял их своим мощным, тяжелым копытом, чтобы куча не рассыпалась и лежала аккуратно. Потом он вернулся в свой основной зал, лег на привычное, истоптанное место у стены и закрыл глаза. Цикл был завершен до следующего раза.

РАЗГОВОР С  ОБРЕЧЕННЫМ
 
 Он сидел на корточках в своем логове, разрывая крепкими, желтыми зубами большой, сочный кусок мяса с бедра предыдущей жертвы. Сочные волокна с глухим хрустом отделялись от кости, доставляя ему простое, физическое удовольствие. Вдруг он замер, и кусок застыл у него в пасти. Его уши, чуткие, как у зверя, ко всем звукам Лабиринта, уловили не просто беспорядочный, панический бег. Это были медленные, размеренные, осторожные шаги. Они не были порождены слепым ужасом, в них была странная, необъяснимая выверенность и решимость.
 Он бросил мясо, сгреб кость в общую кучу к другим и тяжело, нехотя поднялся во весь свой рост.
 В одном из узких, низких, давящих коридоров он увидел очередного человека.
 Это был мужчина, не молодой, но и не старый, лет сорока, не более. Его одежда была простой, домотканой, но чистой, без дыр и заплат. В руках он ничего не держал — ни оружия, ни факела, ни амулета. Он просто стоял, чуть прислонившись плечом к холодной, шершавой стене, и смотрел на Минотавра. Его глаза не были полны того животного, всепоглощающего страха, к которому привыкло чудовище. В них читалось что-то иное, более сложное, а именно глубокая, копившаяся годами, изнурительная усталость. И странное, почти мирное, безнадежное принятие.
 Минотавр остановился в нескольких шагах, перекрыв собой своим телом весь коридор, как живая стена. Он почуял запах этого человека. Запах морского ветра, оливкового масла, дорожной пыли и чего-то горького, травяного, лекарственного. Но не страха. Ни капли страха.
– Ты, – произнес человек. Его голос был хриплым, как бы от долгого молчания или долгой дороги, но абсолютно спокойным, ровным. – Значит, ты и есть то чудовище. Тот, ради кого нас сюда, в эту яму, швыряют, как кости в кости.
 Минотавр наклонил голову набок, его рога отбросили на стену причудливую, рогатую тень. Он понимал слова, ведь они были частью того шума, который всегда приносили с собой люди – криков, молитв, проклятий, лепета.
– Ты говоришь? – спросил человек, и в его голосе прозвучал оттенок не праздного любопытства, а чего-то более важного, глубокого. – Можешь ли ты ответить? Или ты лишь рычишь?
 Минотавр молчал. Он только смотрел, его темные, огромные зрачки расширились в полумраке, впитывая этот необычный образ.
– Меня зовут Фалес, – сказал человек, делая крошечный, но твердый шаг вперед. – Я из Афин. У меня там… там была семья. Жена. Двое детей. Малые еще. Мальчик и девочка.
 Он снова шагнул, сокращая дистанцию, отделявшую его от смерти. Минотавр инстинктивно напрягся, мускулы на его плечах и спине вздулись, как канаты, готовые к действию.
– Ты не нападешь сразу? – спросил Филон, и его губы тронула странная, печальная, безрадостная улыбка. – Я не буду бежать...Я устал...Я шел сюда семь дней через горы...И я знал, что будет в конце пути. Я знал с самого начала, с той минуты, как жребий был брошен...
 Минотавр издал низкий, гортанный звук, нечто среднее между рычанием и вопросом, выражением смутного интереса.
– В городе говорят, ты – сын быка и женщины, – продолжил Филон, его голос стал тише, доверительнее, почти задушевным. – Живое проклятие...Нас же, нас посылают тебе в пищу. Как скот на заклание. Чтобы утолить гнев твоего отца, великого царя Миноса. Чтобы Крит не послал на нас свои быстрые, грозные корабли.
 Он сделал еще один шаг, и теперь его отделяли от чудовища не больше двух метров. Он видел каждую щетину на его морде, чувствовал исходящее от него тепло.
– Я не хочу, чтобы мои кости белели здесь, среди этих бездушных камней, – прошептал он, и его глаза, эти спокойные глаза, вдруг блеснули влагой, выдавившейся из глубины души. — Моя жена, Лисиппа, умоляла меня… она дала мне черный камушек. Говорила, пусть судьба решит. Я положил его в урну для жребия. Но я видел, видел своими глазами, как мой сосед, рыбак Диомед, у которого пятеро малых, голодных детей, опустил в урну белый. Белый – жизнь. Черный – смерть. И я… когда жрец отвернулся, я поменял их местами. Я опустил свою смерть, а ему отдал жизнь.
 Минотавр слушал эти слова из интереса, потому что они были длиннее, сложнее, и они несли в себе какую-то иную, непонятную ему, но ощутимую тяжесть. Они были не похожи на отрывистые крики, бессвязные молитвы или последние, полные ненависти проклятия.
– Так что сделай это, – тихо, но четко, почти приказывая, сказал Филон. Он выпрямил спину, расправил плечи и закрыл глаза, подставив свое лицо судьбе. – Убей меня. Но знай. Ты – не просто зверь в западне. Ты , это сделка. Ты , это цена, которую мой город платит твоему острову за какую-то старую, всеми забытую войну. Мы плачем и хороним своих сыновей, а твой отец-царь, там, в своем солнечном, прекрасном дворце, считает кости и улыбается. Ты , это орудие. Орудие его власти.
 Минотавр смотрел на него несколько долгих, тягучих мгновений, будто стараясь понять последние, самые важные слова. Потом он медленно, почти нехотя, протянул свою огромную, покрытую грубой шерстью руку. Его пальцы, могучие и цепкие, обхватили голову человека с странной, почти бережной осторожностью. Шея под ними казалась тонкой и хрупкой, как сухой тростник. Один резкий, точный, милосердный поворот кисти. Короткий, сухой, щелкающий хруст. Тело Филона вздрогнуло, обмякло и бесшумно, как подкошенное, осело на холодный пол.
 Минотавр стоял над ним, глядя в пустоту темного, безразличного коридора. Потом он развернулся и тяжело, задумчиво зашагал прочь, оставив тело лежать там, где оно упало, не тронув его более. Он впервые за множество лет не был голоден.
 
               НАРУШЕННЫЙ РИТУАЛ

 В следующий раз все пошло по-другому с самого начала, нарушив установленный веками порядок.
 Он услышал привычную, роковую последовательность звуков: скрежет засова, оглушительный удар двери, беспорядочный топот ног, взволнованные, сливающиеся в гул голоса, переходящие в отчаянные крики. Он уже приготовился к вылазке, собравшись с силами, но затем уловил нечто новое, чужеродное. Среди общего хаоса и паники отчетливо выделялись легкие, быстрые, почти бесшумные, крадущиеся шаги. Одинокие. И вместе с ними в спертый, затхлый воздух его владений ворвался новый, незнакомый, тревожный запах. Цветочный, сладкий, приторный аромат, смешанный с тонким запахом дорогого, благовонного масла для тела. И – что было всего страннее – абсолютно никакого страха.
 Он пошел на этот запах, игнорируя остальные, привычные звуки, как будто они его более не касались.
 В одном из дальних, редко посещаемых, почти забытых залов, куда из какой-то верхней, невидимой расщелины пробивался одинокий, тусклый, пыльный луч света, он нашел юную девушку, которая была одета в легкое, струящееся, тонкое платье, перехваченное у талии узким золотым поясом. Ее волосы, цвета спелой, солнечной пшеницы, были убраны в сложную, изящную прическу. В руках она держала небольшой, туго свернутый сверток из простой ткани и длинный, узкий, таинственный предмет, обернутый в мягкую кожу. Увидев его, она не вскрикнула и не бросилась бежать, как все прочие. Ее глаза, большие и светлые, широко раскрылись, но в них читался не ужас, а нечто иное, невиданное им прежде. Острое, почти болезненное любопытство, или же, что было еще страннее и непонятнее, глубокая, безмолвная, всепонимающая жалость?
 Она быстро, почти торопливо, но без суеты, положила сверток на пол, на самое видное место. Рядом она положила и тот блестящий предмет, теперь он разглядел, что это был длинный меч в изящных, украшенных чеканкой ножнах. Она посмотрела прямо на него, потом перевела свой ясный взгляд на оставленные вещи, как бы показывая их, объясняя что-то без слов, развернулась и быстро, легко побежала прочь, ее легкие, почти неслышные шаги почти мгновенно затихли, растворились в лабиринте переходов.
 Минотавр медленно, с некоторой нерешительностью, подошел к оставленным предметам. Он осторожно, с подозрением ткнул копытом в мягкий сверток. Тот был упругим и податливым. Он наклонился, сгреб его своей большой лапой. Это был клубок, сплетенный из толстых, прочных, холодных и гладких на ощупь нитей. Астерий поднес его к своему носу и глубоко вдохнул. Пахло овечьей шерстью, краской и чем-то чужим, незнакомым, тревожащим – запахом солнечного света и открытого, безграничного пространства, от которого у него невольно свело желудок тоской. Он швырнул клубок на пол с внезапным раздражением. Тот с глухим, мягким стуком откатился на несколько шагов, и он заметил, что за ним тянется тонкая, почти невидимая в полумраке, но блестящая, как паутина, нить.
 Затем он наклонился над мечом и  понюхал рукоять, обтянутую кожей ската. Пахло чужой, соленой кожей, потом, и еще чем-то металлическим и холодным – это был запах решимости, твердой и несгибаемой. Он взял меч в руку. Он был удивительно тяжелым для своих размеров, и холод его проникал сквозь шерсть ладони прямо в кость. Он сжал рукоять и вытащил клинок из ножен коротким, резким движением. Сталь блеснула, слепяще отразив тусклый луч света, и на стене заплясал, заиграл яркий, живой зайчик. Он провел подушечкой своего большого пальца по острому, как бритва, лезвию. Резкая, точечная боль пронзила его. На толстой, ороговевшей коже выступила яркая, алая капля его собственной крови. Он поднес палец ко рту и облизал маленькую рану. Знакомый, металлический вкус наполнил его.
 Он не понимал предназначения этих вещей. Они не были едой, они не издавали звуков, они были молчаливыми, загадочными, несущими в себе отголоски другого, враждебного мира. Он оставил и меч, и клубок лежать на полу, брошенные и одинокие, и ушел обратно в глубины своего царства, в привычный мрак. Но он запомнил запах девушки. И тот сильный, соленый, властный запах, что исходил от рукояти меча — запах того, кто им владел. Это был запах силы. Абсолютной и безжалостной решимости.
               
                ЗАПАХ ЧУЖАКА

 Следующие несколько циклов прошли для него впустую, как в тяжком, беспросветном сне. Жертвы были обычными, их страх – знакомым и пресным, как протухшая вода. Он убивал их по привычке, почти не ощущая вкуса, движимый одним лишь инстинктом. Его мысли, темные и неясные, постоянно возвращались к тому мечу и тому, чужому запаху. Он часто приходил в тот зал, где лежали оставленные, никем не востребованные вещи. Он снова и снова нюхал холодную рукоять меча, вдыхая этот чужой, соленый, навязчивый запах решимости. Он трогал клубок, ощущая странную гладкость его нитей. Он не трогал их больше, не разрушал, только наблюдал, стоя в тени, и ожидал, чувствуя, что ритуал нарушен навсегда.

                ПРИБЫТИЕ ТЕСЕЯ,
                ЧАСТЬ ОДИН

 Новая партия жертв прибыла слишком скоро, не дав ему времени обдумать свои смутные предчувствия. Он еще не был голоден по-настоящему, сытость от прошлой трапезы еще лежала в нем тяжелым камнем, но ритуал, пусть и нарушенный, должен был быть соблюден. Он вышел на охоту, движимый древним инстинктом, а не настоящей нуждой.
 И он сразу, с первой же секунды, почуял его. Тот самый, уже знакомый, врезавшийся в память запах с рукояти меча – сильный, соленый, пахнущий морем, сталью и горячим песком. И не было в нем, как и тогда, ни капли страха. Только холодный металл, человеческий пот и несгибаемая, как гранит, решимость.
 Он пошел прямо на этот запах, не обращая внимания на остальные, отсекая их, как ненужный шум. Панические крики, беспорядочный топот и жалобный плач других афинян остались где-то позади, стали просто глухим, неинтересным фоном.
 Он нашел его в центральном зале, как раз там, где лежали забытые меч и клубок. Но теперь меч, сверкая голым, смертоносным клинком, был в сильной, уверенной руке незнакомца, а конец той самой блестящей нити был привязан к его металлическому поясу и уходил в темноту коридора, по которому он пришел, петляя по пути к выходу, как путеводная звезда.
 Этот человек был высоким и широкоплечим, его мускулы играли под бронзовыми, отполированными до блеска доспехами. Он держал длинный меч уверенно, обеими руками, его стойка была собранной, готовой к бою и прекрасной в своей отточенности. Его лицо, обрамленное темными, короткими волосами, было серьезным, жестким и неотвратимым, как судьба. Глаза, светлые и холодные, как зимнее, безоблачное небо, смотрели прямо на Минотавра без тени сомнения, без тени страха.
 Минотавр остановился на краю зала, и они замерли, молча, с величавой торжественностью измеряя друг друга взглядами через разделяющее их пространство, подобно двум богам перед битвой.
– Я Тесей, сын Эгея, царь Афин, – раздался громкий, хорошо поставленный, звенящий голос. Он заполнил собой весь зал, ударился о стены и вернулся к ним многократным, грозным эхом. – Я пришел сюда, чтобы положить конец этой кровавой, бесчеловечной дани. Навсегда!
 Минотавр молчал. Он слышал слова  "Царь", "Афины","Конец". Эти понятия ничего не значили для него, они были пустыми звуками. Но он прекрасно, с первого взгляда, понимал позу вызова – открытую и ясную угрозу.
 Он издал свой рык. На этот раз это был не рефлекс, не проявление голода, а осознанное, полное ненависти и гнева предупреждение. Ответ на брошенный вызов.
 Тесей не дрогнул, а лишь чуть согнул колени, перенеся вес тела на переднюю ногу, и его меч занял позицию для атаки, превратившись в продолжение его воли.
–Твое царство – для тебя каменный гроб, чудовище, – провозгласил Тесей, и его голос зазвучал холоднее льда и острее его собственного меча. – А мое, это воля моего народа. И сегодня его воля будет исполнена. Я освобожу его от тебя! Грязное ты животное!
 Минотавр низко, по-бычачьи, опустил свою тяжелую голову, его мощные, острые рога нацелились прямо в грудь противника, в самое сердце. Его копыта, нервно перебирая, прорыли две глубокие, четкие борозды в вековой, нетронутой каменной пыли, покрывавшей пол, готовясь к последнему броску.
  ПРИБЫТИЕ ТЕСЕЯ,
                ЧАСТЬ ДВА
 И он ринулся вперед. Это был не слепой, яростный наскок на добычу, а мощный, сконцентрированный, направленный удар живой, разъяренной машины разрушения. Он целился в центр груди Тесея, желая пронзить его насквозь.
 Но Тесей был быстр, ловок и опытен. Он не побежал, а отскочил в сторону с легкостью акробата, и острые, как кинжалы, рога Минотавра со свистом рассекли воздух в сантиметрах от его блестящего нагрудника. Почти в то же самое время его меч взметнулся в ответном, молниеносном движении и блеснул, описывая в воздухе дугу. Острая, жгучая, как огонь, боль пронзила плечо Минотавра. Стальное лезвие разрезало толстую, как щит, шкуру, мышцы и достигло кости с глухим скрежетом.
 Минотавр с ревом, полным боли и ярости, крутанулся на месте, почти не обращая внимания на рану. Его тяжелый, мускулистый хвост, словно бич, со свистом ударил Тесея по ногам, ниже щитов. Тот пошатнулся, едва удержав равновесие, лицо его на мгновение исказилось от боли, но он не упал. Минотавр, пользуясь моментом, атаковал снова, на этот раз нанося размашистый удар раскрытой лапой с длинными, острыми когтями. Удар пришелся по деревянному, обитому медью щиту Тесея. Раздался громкий, сухой хруст, щит раскололся пополам, как орех, и Тесей отлетел назад, ударившись спиной о выступающую стену. Воздух с шипящим, свистящим звуком вырвался из его сжатых легких.
 Оба противника замерли на мгновение, тяжело и хрипло дыша, с ненавистью оценивая нанесенный друг другу урон. Алая, темная кровь сочилась из глубокой раны на плече Минотавра, капая на пол с равномерным, как часы, стуком. Тесей, скривившись от боли и ярости, отстегнул ремни разбитого щита и швырнул его обломки в сторону с презрением. Теперь в его сильной руке был только длинный, верный меч.
–Силен, – прошипел Тесей, вытирая тыльной стороной руки кровь, выступившую на его разбитой губе от удара о стену. – Я слышал о твоей силе. Но неукротимая ярость – еще не победа. Победа это тактика и разум, чудовище. Уродливая тварь!
 Минотавр, не слушая его речей, снова пошел в атаку. Он пытался накрыть Тесея своей тушей, прижать его к стене, задавить своей массой, использовать свою грубую, необузданную силу. Но Тесей был вертким и неуловимым, как тень. Он уворачивался, отскакивал, приседал, и его смертоносный, точный меч оставлял на теле Минотавра все новые и новые, пусть и неглубокие, но болезненные, жгучие порезы. Они горели, как раскаленные угли, впиваясь в плоть.
 Одна из атак Тесея оказалась особенно удачной. Он поднырнул под очередной размашистый, яростный удар рогами и, присев почти до самого пола, нанес короткий, точный, как удар змеи, удар мечом по задней, мощной ноге Минотавра. Острое лезвие вонзилось глубоко в упругую мышцу бедра, достигнув кости.
 Минотавр взревел от невыносимой, дикой боли и ярости, от которой потемнело в глазах. Он схватился за ногу, но Тесей уже вытащил окровавленный клинок и отпрыгнул на безопасное расстояние, как боец, знающий свое дело. Минотавр попытался сделать шаг, и его раненная нога, пронзенная болью, вдруг подкосилась, отказавшись служить. Он тяжело, почти падая, с грохотом рухнул на одно колено, опершись ладонью о пол, чтобы не упасть совсем.
 Тесей не упустил своего шанса. Он сделал стремительный, неудержимый выпад, его меч был нацелен в незащищенное, уязвимое горло чудовища.
 Но даже раненый, истекающий кровью, Минотавр был все еще невероятно, страшно силен. Он встретил атаку коротким, хлестким, как удар хлыста, ударом своего кулака, словно молотом. Удар пришелся по запястью Тесея, меч вылетел из его онемевших, ослабевших пальцев и, звеня, как пораженный, отскочил в дальний, темный угол зала.
 Теперь они были равны – оба без оружия, один на один, сила против силы.
 Тесей не отступил. С криком ярости и отчаяния он сам бросился на Минотавра, вскочил ему на спину, вцепился одной рукой в свалявшуюся шерсть на его загривке, а другой попытался дотянуться до его толстой шеи, чтобы задушить.
 Они с грохотом повалились на пол, покатились, сшибаясь со стенами, два могучих, сплетенных в смертельной, интимной схватке существа. Минотавр, хрипя и задыхаясь, пытался дотянуться зубами до лица или шеи человека, чувствуя на своей коже его горячее, прерывистое дыхание. Тесей изо всех сил, с мокрым чавканьем, бил его кулаками в морду, в висок, в твердое основание рогов.
 Они оба были измазаны кровью и пылью, их силы были на исходе, дыхание стало хриплым, свистящим и прерывистым.
 И вдруг Тесей, поймав момент, собрал последние силы и с страшной силой ударил лбом Минотавра в переносицу. В глазах чудовища помутнело, мир поплыл, закружился, его железная хватка на мгновение ослабла, выпустив добычу.
 Этой секунды хватило. Тесей откатился, с трудом, с стоном поднялся на одно колено и бросился, почти пополз, к тому месту, где в пыли лежал его меч, его последняя надежда.
 Минотавр, ослепленный болью, яростью и надвигающейся тьмой, попытался подняться, чтобы догнать его. Его раненная нога, пронзенная огнем, снова отказала ему. Он видел, как Тесей наклоняется и поднимает с пола блестящую, холодную сталь, видя в ней свое спасение.
 Он сделал последний, отчаянный, предсмертный бросок. Собрав все свои силы, все свое упрямство, он поднялся во весь свой гигантский, исполинский рост и ринулся на Тесея, надеясь пронзить его насмерть своими острыми, как копья, рогами, увлечь за собой в небытие.
 Но он был медленным. Слишком медленным из-за раны, из-за потери крови, из-за тяжести своего собственного тела.
 Тесей встретил его не рубящим ударом, а точным, выверенным, смертельным уколом. Он направил острие меча прямо вперед, вложив в этот удар всю тяжесть своего тела, всю свою ненависть, всю свою надежду.
 Острая, обжигающая холодом, невыносимая боль пронзила грудь Минотавра насквозь. Глубокая. Сокрушительная. Последняя. Он почувствовал, как холодная, чужая сталь проходит сквозь мышцы, сквозь ребра, разрывая что-то важное, жизненно необходимое, горячее и трепетное внутри.
 Он замер, и его движение остановилось на полпути, будто он наткнулся на невидимую стену. Он смотрел вниз, на рукоять меча, торчащую из его груди, на свою же, темную кровь, обильно, пульсирующими толчками хлеставшую из раны и заливавшую ему ноги и пол вокруг, образуя липкую, а лужу.
 Он медленно, с невероятным усилием, поднял свой взгляд на Тесея. Тот стоял перед ним, тяжело дыша, его лицо было искажено нечеловеческим усилием, яростью и закипающим торжеством.
 Минотавр попытался издать звук, свой последний, прощальный рык. Но из его перехваченного горла вырвался лишь хриплый, клокочущий, пузырящийся кровью звук, и густая, алая пена выступила на его посиневших губах. Он почувствовал вкус собственной крови, наполнявшей его рот, соленой и теплой.
 Его ноги окончательно, навсегда подкосились. Он тяжело, с глухим, оглушительным стуком, рухнул на каменный пол, как подрубленное дерево. Холод камня прижался к его щеке, и этот холод показался ему почти успокоением.
 Он лежал на боку, не в силах пошевелиться, не в силах даже дрогнуть веком. В его сузившемся, помутневшем поле зрения были только ноги Тесея, стоявшие рядом, победно и твердо. Человек приблизился, поставил ногу на его окровавленную, все еще дышащую грудь, чтобы создать упор, и с силой, с противным, скрипящим звуком выдернул меч из раны. Новая, ослепляющая, прощальная волна боли накатила на него, еще более острая и жгучая, чем первая. Темнота, клубящаяся на самых краях зрения, поползла к центру, неумолимо затягивая все, как вода воронка.
 Звуки стали приглушенными, доносясь как бы сквозь толстый, ватный слой воды. Он слышал, как Тесей тяжело и прерывисто, по-собачьи дышит. Слышал, как тот что-то говорит, возможно, кому-то другому, а может быть, самому себе или богам, но слова были неразборчивы, сливались в отдаленный, невнятный, убаюкивающий шум, похожий на шум далекого прибоя.
 Запахи тоже начали угасать, уходить один за другим, как гаснущие огни. Пропал едкий, соленый запах пота и крови Тесея. Пропал свежий, чужой, волнующий запах морского ветра, что он принес с собой на своих доспехах. Остался только один, вечный и неизменный, как сам Лабиринт, запах. Влажный, промозглый камень. Гнилостная, ядовитая плесень. Сухая, вековая, мертвая пыль. И запах его собственной крови, медленно, лениво растекающейся по холодному полу.
 Он перестал чувствовать холод камня под щекой. Перестал чувствовать разрывающую, всепоглощающую боль в груди и ноге. Его тело стало чужим, тяжелым, неощутимым и далеким, как тело другого существа.
 Он видел, как расплывчатая, колеблющаяся фигура Тесея поворачивается и, подняв с пола тот самый, злополучный клубок, начинает медленно, методично сматывать блестящую нить, уходя вдоль нее, в направлении к выходу. Шаги удалялись, становясь все тише, все глуше, пока не растворились в наступающей полной, безмолвной тишине.
 Потом и последние, тусклые проблески света в его глазах померкли, угасли. Темнота, которая всегда была его средой обитания, его домом и его покровом, теперь поглотила его и изнутри, став абсолютной, бездонной и вечной.
 Последнее, что он успел ощутить, прежде чем тишина и мрак поглотили его сознание навсегда, – это неподъемная, знакомая, родная тяжесть его собственных рогов, навеки прижатых к холодному, безразличному, каменному полу Лабиринта – его дома, его тюрьмы и его могилы.