Вятско-Пермский Волгоград ч. 1-12

  Вятско-Пермский Сталинград Ленинградского Петербурга


Кто имеет право писать свои воспоминания?
- Всякий.
Потому, что никто их не обязан читать.
Для того, чтоб написать свои воспоминания, вовсе не надобно быть ни великим мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным человеком, - для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказать.
А.И. Герцен.

На свет я появился в 1965 году 16 августа в городе Перми, на улице Самаркандская д. 22 кв. 2.
Мать – Анастасия Васильевна Бузмакова (Долгих) – из Вятской губернии (Кировской области), родилась в деревне Бармята в 1938 году. По достижению совершеннолетия уехала в Пермь учиться в торговом техникуме. Там, в столице края, они с отцом и познакомились.
Отец – Долгих Александр Федорович – из Пермской области, родился в деревне Вторая Елова в 1933 году. После службы в советской армии (под Ленинградом) работал в Перми на стройке каменщиком и плотником.
В 1961 году родилась моя сестра Вера.
А через четыре года – и я, грешный…
Жили мы в одноэтажном кирпичном доме на три семьи, в отдельной комнате со своим входом, крыльцом и палисадником. Дом этот отец сам и построил в составе артели.
Помню из начального периода я мало, какие-то фрагменты…
Вот я в лесу – кедры, тропинки лесные (лес был рядом – окраина города).
Вот «ключ» – ледяная чистейшая проточная вода в деревянном желобе – бурный поток – мама полощет белоснежное белье.
Вот, мне дали отнести домой из курятника яйцо, а я его уронил и разбил, отчего сильно расстроился.
Вот, я иду летом вместе с моей бабушкой Марией по улице, я - в черных трусах и белой майке… иду и молча плачу… и слезы текут по щекам не оттого, что мне больно или плохо, и не оттого, что мне радостно и приятно…
Я уже тогда удивился сам себе и запомнил этот вопрос: «А чего это я плачу?» …и впервые ощутил себя как Себя, как что-то отдельное ото всех… мир я осознал вокруг… пространство вверху огромное я воспринял… и мироздание восчувствовал…
Перед самым отъездом это было, хотя я о нем не знал еще…
Я думаю, что лягушка или насекомое какое-либо ощущает себя в этом мире абсолютно так же. Закончил ли ты университет или абсолютно безграмотный, ученый ты всемирный или сантехник – не важно, лягушка ты и есть инфузория. Три тебе года или девяносто пять – без разницы…

   Волгоград

Переезд я совершенно не помню…
Волгоград – город узкий и длинный. Ближе к Волге – микрорайоны и заводы, низины, чем дальше от реки, тем все выше и выше, затем холмы и за ними степь. Такой вот ландшафт.
Кировский район – предпоследний на юге города. Мы в него и заехали, заселились в частном секторе. Опять же и здесь – вся инфраструктура городская ближе к Волге, а «Крольчатник» (название обширного поселка частного типа, где мы стали жить) – километрами двумя выше, ближе к холмам.
Помню что-то на новом месте жительства - лет с пяти где-то…

До школы

В общем… не знаю даже, как сказать-то… внезапно как-то, и незаметно для себя, я – чокнулся… рехнулся слегка так…
Я стал петь…
Пел я с момента пробуждения и до момента засыпания.
Пел на правом берегу Волги, на левом, на островах, где пляжи, в транспорте, дома, у матушки на работе, идя по улице.
Пел тотально везде.
Пел все подряд, что нравилось мне и родителям.
«Последняя электричка» Ножкина была любимой песней моей.
Прекратила эту ненормальность одна знакомая тетушка (спасибо ей), которая посоветовала моей маме отдать меня куда-нибудь заниматься музыкой – способности и желание были очевидные, слух - прекрасный, пел я чисто.
Но в музыкальную школу было еще рано по возрасту, и меня отдали заниматься на аккордеоне частным образом.
Я и заткнулся… наконец-то.
Энергия моя была направлена родителями в правильное русло.
Куплен был новенький инструмент. Занятия проводил мужчина средних лет – Александр Андреевич, в небольшом помещении здания «Бытовые услуги». Плата в двадцать пять рублей для него была неплохой по тем временам прибавкой к зарплате в музыкальной школе. Поначалу и сестра тоже занималась – она же меня и водила, но затем бросила, когда я подрос.
Александр Андреевич учил меня четыре года. К семи годам я играл уже «Чардаш», к восьми – «Полонез» Огиньского. Русские народные песни и танцы, естественно. Мне нравилось, получалось все легко, само собой.
С той поры и до сегодняшнего дня у меня выработалась любовь не только к русской культуре, но и к европейской, особенно к венгерской и польской. Благодарен я Александру Андреевичу за это.
Он же меня и направил, когда мне исполнилось девять лет, в музыкальную школу. Но не в свою, где он преподавал, в центре, мне было бы далеко ездить, а в нашу, районную, в Бекетовке.
Но это позже уже было, «забежал» я немного вперед…

Приютила нас казачья семья, муж и жена. Люди - уже чуть за пятьдесят. Помимо большого дома у них во дворе был еще и маленький, где мы и обосновались вчетвером за довольно немаленькую плату.
У хозяев дети уже повырастали, и видимо им стало скучно – детей они любили – ну я их и веселил, а они меня.
Матушка моя работала товароведом по овощам и экспедитором в третьем тресте столовых, поэтому питались мы хорошо на совершенно законных основаниях. Просто при распределении мы находились в начале пищевой цепочки, наравне с простыми грузчиками. Воровали другие – и «сидели» впоследствии тоже они.
Отец, из-за квартиры - мы встали на очередь, трудился на стройке каменщиком в СМУ-5, тяжелая работа, ответственная – лучшим мастером был этого дела в управлении.

В детский сад я не ходил, поэтому абсолютно свободно шлялся по улицам с раннего утра и до позднего вечера, забегал только поесть домой, да и то не всегда. Занятий было много различных, родители позволяли и не препятствовали, так как знали, где я и с кем, все места обитания находились недалеко, всегда можно было меня найти, если что.
Дом находился на улице генерала Денисенко. Частный сектор. Фрукты и овощи измерялись и потреблялись ведрами и тазиками, росло все, что хочешь, и на улице, и во дворах. Так мы еще и на бахчах и дачах промышляли, когда подросли немного. Зеленые абрикосы по весне, к началу лета, служили нам патронами при играх в «войнушку», кидались мы ими, несколько больновато бывало… развились, как могли.

Постепенно появились и друзья, и враги. Враг, собственно, был один – «Сопливый» Игорек. Эта скотина изводила меня дразня «квартирантом». Он был единственным человеком, которого я ударил по лицу до шестого класса, после чего сильно мне было не по себе, не нравиться мне… Маленький мразеныш оставил комплекс неполноценности мне на память, от которого я еще долгое время не мог избавиться…
Волга, острова, пруды, поляны тюльпанов, подснежники, ландыши. А какой рельеф – степь, овраги. Жара летом как в Душанбе, из воды не вылезали, как только не развлекались при очень большой доле свободы, что не всегда хорошо… Ну и первый друг...


Иван Разливаев

Ванька – светловолосый симпатяга, был на два года старше меня и жил через несколько домов от моего, с глухонемыми родителями. Сам он с сестрой был абсолютно нормальный, а родители… оба – детдомовские, отсюда и фамилия такая. Шутников среди работников данных учреждений хватало.

Познакомились мы с Иваном при развлечении, которое присутствовало в нашей детской жизни почти ежедневно – детишки пяти-семи лет с одной части улицы увлеченно пулялись камнями с детишками с другой части, разделяла нас земляная дорога, перекресток. Народу было человека по три-пять с обеих сторон, особо усердствовали мы с «Сопливым».

А Ванька, как-то однажды, шел мимо, увидел это побоище и поинтересовался у меня: «Во имя чего, мол, битва?» Я рассказал. И тут выяснилось, что Ванькин дом находился как раз напротив дома данного «Сопливого», моего ровесника, кстати, и Иван мальчишечку этого хорошо знал. Пресловутый «Сопливый» иногда не вытирал свои субстанции из носа — забывал, поэтому его и прозвали так, а мне он за свое унижение таким образом мстил, обзывая меня, хотя я был совершенно не при чем, так как обзывать его начали еще до моего появления здесь.
Так вот, опять же, до моего появления, где-то за год, сей отвратительный «Сопливый Игорек» пробил голову молотком Ванькиной младшей сестре Ленке, тоже моего возраста. Не сильно, но медицинское вмешательство потребовалось. Ну, — неадекватный мальчик.

Ванька его, конечно, как-то наказал за содеянное — сестру тот больше не трогал. Но понятно, что Иван его ненавидел, как и я. На том поначалу и сошлись, не смотря на разницу в летах. Еще нас объединяло с ним то, что мы были особенные, не как все. Я — приезжий, у него родители глухонемые, не каждый будет общаться. Но, конечно, и не только это объединяло. Я думаю, Ваньке импонировали мои занятия музыкой. Да и умный я был уже весь из себя, не во всех, конечно, вещах — вообще.

Дом у Разливаевых был просторный, во дворе - кошки, собаки, кролики. В гости особо никто не ходил. Родители изъяснялись жестами, «мычаниями», но я всё понимал как-то. А нам с Ванькой – и хорошо, можешь материться, не стесняясь – всё равно не слышат, тем более постоянно находились они на работах.

Вот мы там и обитали – и ел я там, и спал иногда. Добрые были люди. Я не помню ни от них, ни от Ваньки ничего негативного – вообще… абсолютно. Мотались мы с ним по всем окрестностям целыми днями. Весной-летом-осенью в основном – с марта по ноябрь, зимой все же не особо – морозы – до сорока, ветра очень сильные, резко-континентальный климат. Разве что на лыжах ходили помногу и катались на них и на санях-фанерах с холмов.
Рыбацкие сетки пытались плести, велосипеды, грабеж дач, бахчей, по дереву какие-то поделки, ужей ловили, за цветами ходили по весне – подснежники, ландыши, тюльпаны.
На дачах – полный спектр фруктов – до отвала, прямо с дерева, хочешь белую черешню, хочешь какую, абрикосы, персики, виноград, клубника и т. д.
Пруды были далековато – «Плотина», особенно – «Барыня», как раз через дачи путь лежал к нему. Купим белого свежайшего хлеба, пару буханок, и, на велосипедах – на весь день, – купаемся, рыбу ловим – сазанчики, пескарь круглосуточно и беспрерывно клевал.
Многому я у Ивана научился, в том числе и покуривал, но не особо нравилось…

Пять лет я был под его защитой – конфликтов с кем-либо в округе не могу припомнить… эх, Ванька-Ванька…
               
Школа

По достижении семи лет пошел я в школу №107, в 1 «а» класс…

Двухэтажное здание белого кирпича, небольшое и уютное, всё в деревьях – ивы, вязы и клены, кусты какие-то. Самая раритетная школа в районе. Остальные уже были более современными, более масштабными и менее душевными.

Сто седьмая школа была самая ближайшая к моему месту жительства – километр примерно, но ходил я без сопровождения – дорогу переходить не надо было (движение на основной дороге было кошмарным). Сестра почему-то ходила в другую школу, гораздо дальше по расстоянию, и сопровождать меня не могла.

Читать буквы и ноты я научился одновременно, у Александра Андреевича, в шесть лет. Никаких проблем в течение первых школьных пяти лет у меня не было, за исключением чистописания (каракули до сих пор рисую). Учился я легко, без усилий, особенно нравилась математика-арифметика, дома я почти не занимался, запоминал все на лету, задачки щелкал как орешки. Был я круглым отличником с первого по четвертый класс.

А узнав, что я пою и музыкой занимаюсь, меня тут же стали эксплуатировать как сольного певца, певца вокального ансамбля. Все эти пять лет я на различных сценах (были и стадионы), практически жил, очень много концертов было. Фестивали какие-то, конкурсы – дипломов и грамот осталась толстая папка.

Странно, но за все время меня ни разу не попросили сыграть или выступить ни на аккордеоне, ни, впоследствии, на баяне, только вокал, не знаю почему.

Мне очень нравилось быть артистом – пел я отлично. Голос имел сильный и звонкий, эмоциональная подача была на уровне, то есть я понимал, о чем пою – успех всегда был…

В четвертом классе нас, уже октябрят, принимали в пионеры на Мамаевом кургане в торжественной обстановке – только лучших учеников школы. Я читал перед самим действием стихотворение о войне. Справа – скульптура Скорбящей Матери, за спиной – Мать-Родина... Сильнейшее впечатление произвела обстановка на нас… Меня выбрали председателем совета отряда.

Что я делал на этом посту? А что говорили, то и делал, не помню, покладистый я тогда был.


  Музыкальная школа

«Теперь я – чебурашка, мне каждая дворняжка при встрече сразу лапу подает», – спел я на вступительном прослушивании в музыкальную школу.

Это можно с натяжкой воспринимать как знак (не каждый, кто учится в музыкальной школе, избирает карьеру музыканта), но я стал полноправным элементом данной касты.

И каста эта очень серьезного культурно-интеллектуального уровня… и чрезвычайно высокомерная по отношению к другим (как и врачи, художники, айтишники, водители, чиновники и. т. д.)... и имеются для такого самоуважения абсолютно все основания… но тогда я, конечно, этого не понимал и никакой сверхзавышенной самооценкой не страдал.

Еще одно пророчество я себе «наколядовал» во втором классе общеобразовательной школы, когда проводили опрос «Кем ты хочешь стать?» я ответил – «Учителем музыки»… и ведь стал, так в трудовой и записано, не педагогом, не преподавателем, а именно «учителем»… не только учителем, естественно, я стал, – одна из квалификаций.

Музыкальная школа №4 находилась и находится в знаменитой Бекетовке.

Знаменит микрорайон прежде всего тем, что в нем допрашивали Паулюса.

Еще - Александра Пахмутова здесь родилась и жила, скорее всего, и училась в нашей музыкальной школе, но почему-то я не помню, чтобы об этом говорилось.

Переход с обычного аккордеона на кнопочный (баян) я осуществил быстро и без проблем. А это, ребятки, не шуточки, не так-то это просто.

Левая клавиатура у баяна и аккордеона идентичные – тут трудностей не возникло.

Правая, аккордеонная, – как на фортепиано, на баяне – три ряда клавиш-кнопок (на данном этапе, в консерватории я перешел на пять рядов).

На аккордеоне – система игры - пятипальцевая, на баяне – в то время в провинции обучали в основном на четырехпальцевой, то есть мне пришлось переучиваться – большой палец убирать за гриф инструмента (в училище перестраивался обратно на пятипальцевую, в консерватории еще раз – уже на ленинградскую систему).

Адаптировался я, на удивление, легко и быстро.

Мой педагог по специальности – Людмила Николаевна, молодая женщина лет тридцати, высокая спортивная блондинка, сделала ставку на виртуозность.

Элементарную теорию музыки я уже освоил у Александра Андреевича, слух, память, реакция – на высочайшем уровне, аппарат – кисти рук и пальцы – идеальные для данного инструмента. Только роста я был маленького, но не слабый (кормили меня очень качественно, что важно – сила была).

Родители мне купили сразу более крупный инструмент, чем мне подходил, полный (не три четверти)"Рубин", чтобы впоследствии не покупать еще один, когда я вырасту. Баян этот был гораздо тяжелее аккордеона, верхний край доставал мне почти до носа (до сих пор поражаюсь, как я его тягал, глядя на фото).

То есть, за счет моих ранних, с шести лет, музыкальных занятий я был не то что на голову, на десять голов «выше» остальных баянистов-учеников школы, впоследствии, и района, и области… (до страны не дотянул – устал).



...Загрузили меня в нашей отличной музыкальной школе №4 – неимоверно и разнообразно. Помимо специальности и всего комплекса предметов, всяких там – сольфеджио и муз. литератур, были еще: хор – первое сопрано, оркестр народных инструментов – первый баян (одна из двух репетиций учебной недели проводилась в воскресенье!!!), ансамбли какие-то периодически.

И в общеобразовательной школе - постоянные концерты, фестивали. Мне нравилось, поэтому я все делал как нужно, никогда не подводил, не срывал. Как я все это успевал – до сих пор не пойму, еще и на улице постоянно шлялся.

В одиннадцать лет на городском конкурсе я уже исполнял концерт Будашкина для домры с оркестром в переложении для баяна и фортепиано.

В двенадцать – виртуознейшую обработку песни «Ехал казак за Дунай» (их много известных, но не Гридина пока еще, эту тоже играл, но уже в Питере, так, лично для себя) плюс еще три сложнейших произведения – на областном конкурсе, где и занял первое место в своей возрастной группе, чему был несказанно удивлен.

Это были мои третий и четвёртый классы музыкальной школы. Чтобы как-то был понятен уровень сложности произведений – с «концертом» и этой «обработкой» некоторые люди заканчивали музыкальное училище, выпускались, то есть уже не школьный – следующий уровень…

Многое забылось…

Где-то, в четвёртом классе общеобразовательной школы я первый раз пел на районном стадионе под микрофон – интересные ощущения. Исполнял я песню «Сестренка-Наташка, теперь первоклашка».

Моя сестра старше меня была на четыре года, не первоклашка, но само слово «сестренка» очень теплое, сестра – это нежность невыносимая и любовь… именно такие чувства я испытывал, пока пел.

Успех был грандиозный.

…Во втором классе музыкальной школы (десять мне годков было) попал я в первый раз в прямой эфир телевидения местного, Волгоградского. Играть я должен был обработку русской народной песни «Как я выйду (или пойду) на быструю реченьку» …

Смотрю фотографию – посадка идеальная, спинка прямая, белая рубашечка, чёрные отглаженные брючки, туфельки блестящие, мех инструмента растянут, правая рука застыла в движении - восходящий пассаж, - мордашка пухленькая, красавчик!

Все - для мамы, для сестренки, для Людмилы Николаевны (моего преподавателя), старался я…

Баян «Рубин», верхний край – выше подбородка, так как роста для его габаритов не хватает, стоит на моих коленях – вертикально. Заглянуть, посмотреть на правую клавиатуру сложно, надо наклонять его на себя. А я и не заглядывал никогда почти. Хотя, произведение, исполняемое мною, было сложным, с вариациями…

Снимали в концертном зале нашей музыкальной школы. Поставили камеры. Меня посадили на сцену с инструментом. Зал полный – битком. И не сказали ничего, когда начинать. Гул какой-то стоял небольшой.

Я посидел-посидел, думаю: «Раз, вышел – надо играть», – по привычке… так обычно и происходило при моих многочисленных выступлениях прежде.

Начал бодро играть… И тут мне из глубины зала, в микрофон говорят: «Мальчик, подожди», – я не слышу, продолжаю наяривать – говорят еще раз, уже более громко: «Мальчик, подожди», – и уже – к зрителям обо мне, – «тренируется, наверное».

(- Ага, как же, тренируется, в прямом эфире, – так себе, попытка выкрутиться у тебя, тётенька, получилась, – злорадствовал впоследствии я...)

Сказала это все какая-то незнакомая для меня тётка, ведущая передачи (казус данный все потом обсуждали, конечно).

Оказалось, что ведущая с директором нашей школы сидела в самой середине переполненного зала. Дама брала интервью в то время, когда меня заранее посадили на сцену, и никто меня не предупредил, что играть надо после того, как она закончит диалог с директором.

Так как они сидели оба на значительном расстоянии от меня, я их и не рассмотрел. Говорили они негромко, и из-за гула зала я их не услышал.
Меня-то она остановила не с первого раза, а только когда соизволила напрячь свои связки посильнее.

Я прекратил играть.

Я покраснел от злости, от того, что выгляжу полным идиотом на всю область (я это уже понимал)… но – ничего, посидел, дождался команды и отыграл как обычно с блеском.

Выдержка у меня тогда была отличная, я практически никогда не волновался. Были цели, и я был настроен на их достижение, когда выходил играть. Серьёзно – был на сценах «как дома».

Злой я был очень, но стерпел, никому ничего не высказал, скромный был…

Мне сейчас почти шестьдесят, но я до сих пор злой на них, на всех… телевизионщиков.


   Концерт Будашкина

Концерт Будашкина для домры с оркестром – великолепное произведение.

В переложении для баяна и фортепиано оно звучит не менее эффектно и пользуется огромной популярностью.

Написан концерт на основе тем русских песен. Первая и третья части – виртуозные, средняя – совершенно роскошная, медленная, с каденцией (очень интересно мне было исполнять).

Шаталина Людмила Николаевна (мой педагог по специальности) готовила меня к выступлению с этим произведением на городском фестивале, лауреатом которого я впоследствии и стал.

Полгода я занимался как индивидуально, так и с пианисткой, что было непривычно, сыграться надо. Приезжал я практически каждое воскресенье на дополнительные уроки.

В одно из воскресений моя педагогиня сообщила мне, что нужно сделать аудиозапись моего исполнения.

Хорошая аппаратура и студия находились рядом с музыкальной школой, где я обучался, в Доме культуры. В нем наш завуч, Николай Боев, руководил еще и вокально-инструментальным ансамблем…

Когда мы втроем (с пианисткой) пришли в ДК - шла репетиция этого ансамбля и нам пришлось подождать. Репетировали они знаменитый тогда «Клен» («Там где клен шумит»). Исполняли ребята очень качественно, солист пел – потрясающе. Я был поражен, и до сих пор данная песня является одним из моих знаковых музыкальных впечатлений…

В общем, записали мое исполнение (первая моя звукозапись), послушали сами и отправили в жюри фестиваля, отбор, все дела, - и стал я лауреатом, и принял участие в гала-концерте на сцене Волгоградского драматического театра, и удивлялся я самому себе, так как не считал, что делаю что-то выдающееся, что такие восторги по моему поводу, которые высказывались, и награды были несколько излишни…

Подарили пластинки - двойник оперы «Руслан и Людмила»… увертюра тогда тоже очень понравилась… еще одно из важных для меня эстетических переживаний…


Отрада

Закончив пятый класс с четырьмя четверками, годовыми, в общеобразовательной школе, выдающимися успехами в музыке, пении и математике, продолжая оставаться председателем совета отряда, я переехал в через-соседний поселок под замечательным названием «Отрада», ну как переехал – перевезли, никто моего мнения не спрашивал.

Подошла наша очередь на получение квартиры. Давали в Ворошиловском районе, более престижном, чем Кировский, и более (впоследствии, после приватизации) дорогом, существенно более. Но мои родители отказались, так как квартира была не совсем новой, там два года после сдачи дома жили чехи, работавшие по контракту, последний этаж, еще и – угловая. Да и все работы и знакомые были у родителей в Кировском.

Они решили, что год еще подождут, но зато получат квартиру новую, в середине подъезда на третьем этаже, и менять ничего в устоявшейся уже жизни не придется. Им не придется. Наше с сестрой мнение не учитывалось.

Родители сняли отдельный небольшой дом с участком, так как мы с сестрой подросли, и места требовалось больше, чем у казачков наших.

Прожили мы в нем полтора года до получения нового жилья. Это были очень сложные, но чрезвычайно интересные для меня полтора года.

От предыдущего места моего жительства – «Крольчатника» (неофициальное название – кличка поселка), «Отрада» (официальное название) и «Хохлы» (тоже – кличка) находились в километрах пяти, примерно.

Данные три поселка представляли собой единый обширный жилой массив из частных домов, плотно застроенный – участки (по сколько не помню, соток) вплотную друг к другу находились.

«Отрада» раньше была станицей казачьей с церковью и администрацией, а «Хохлы» – они и есть хохлы – приезжие малороссы обосновались.

Границей служил глубокий широкий петляющий овраг. Молодежь дралась на нем, с основания второго поселения и до середины советских семидесятых.

Ко времени моего появления за многие десятилетия люди постепенно перемешались, переженились. Казачки и малороссы жили по обе стороны, и было уже непонятно, кто есть кто. Советский союз в миниатюре. Молодежные драки тогда уже поприжали – спокойно было.

Дом, который мы снимали, находился как раз на самой границе – три двора соседних до оврага, спуск через мост к магазинам в «Хохлах». В другую сторону – церковь, школа, предприятия какие-то, чуть дальше – пруд «Плотина», кишащий рыбой, база третьего треста столовых, где трудилась наша мамуля.

У «Плотины» поселок плавно переходил в дачный, чуть выше по трассе – санаторий, несколько лагерей отдыха детских, опять – дачи и пруд «Барыня». Дальше мы, детки, особо не совались.

Двор на нашем участке был лысый, без деревьев, за забором сразу – дорога асфальтовая. Пришлось завести собачку для охраны – гладкошерстная маленькая белая с черными пятнами (на «Рекса» из советского мультфильма похожая, не помню, как мы ее назвали), от хулиганов, чтобы не залезали.

Кошка приблудилась черно-серо-полосатая бездомная (отличалась тем, что после мяса спокойно ела хлеб, настрадалась, никогда в доме не гадила), мышей ловила хорошо.

Очень умные оба животных попались. Сестрица назвала кису «Хиппи», с юмором девушка была…


    Отрада

Мне 11–12 лет. Новая школа. Проблемы неминуемые предполагались.

Сестра стала ездить в свою «сотую» прежнюю школу с отцом, он там рядом работал, она уже взрослая была и менять школу не захотела. А меня засунули в местную, отрадинскую.

Весь прежний мир, налаженный, рухнул. Я был очень недоволен данными изменениями, но деваться некуда.

Я не то, что не боялся, неприятно было, но одновременно и интересно – как, что, кто, с кем?

Так получалось, что и в новом классе, и на старом месте я был самым младшим и одним из самых маленьких по росту, нормального телосложения, силенка кое-какая присутствовала, чтобы баян «Рубин» тягать – килограмм десять он весит, нужно быть весьма здоровым ребенком…

Итак, все – новое, все – незнакомое, потенциально опасное – само место, здание школы, помещения. Как хочешь, так и вертись – ни одного знакомого вообще не было. Стресс сильнейший, несколько очень напряженных дней я пережил.

Драться я никогда не любил, не люблю и сейчас, но ребятки, неформальный мужской актив нового «6-а» класса конечно же, меня заставили.

Мне было все это смешно, вот, – серьезно, смотреть, как они пытались меня спровоцировать, а я не поддавался, не отвечал на провокации, но я понимал, что придется… наконец, я сдался...

Вышли на перемене на стадион. Актив выбрал мне в противники мальчишку моего веса и размера, такого же маленького, что справедливо было с их стороны… В результате "поединка" я ему губку разбил, а он мне синяк поставил - неяркий, легкий такой...
Приняли, тест я прошел… они радостные такие были, сволочи… ну и подружились сразу.

Но, повторяю, вся эта дворовая философия мне очень не нравилась и тогда, и сейчас, ведь они меня заставили. «Зачем все это?» - искренне недоумевал я тогда, - «почему я должен подчиняться чужой коллективной воле», - не так конкретно думал, приблизительно.

Новая школа отличалась от предыдущей в самую худшую сторону, по учителям, прежде всего, по отношению ко мне педагогического состава во главе с директором. Да им было, по-моему, все равно вообще "ВСЕ".

Ванька был далеко, защиты никакой, приходилось приспосабливаться к новым условиям самому. Но адаптировался я быстро.

Подобралась компания - все из «Хохлов», хотя жил я в «Отраде». Было нас пять человек основных, люди к нам, то приходили, то уходили и, странно, по имени и фамилии я помню только двоих, оба самые рослые и сильные из нас.

Валерий Грыженец - черный, кудрявый, самый шебутной – западенец. Сергей   Аленькин – светлый, кудрявый – казачок.

Вне нашей банды помню Мызникова, Шевченко, Павлюченко, так все вперемешку - хохлы и казаки, прекрасно существовали.

В новой школе я ни в чем и нигде не участвовал – не пел, не выступал, не учился, и далось мне это отсутствие публичности совершенно легко и даже с некоторой радостью. Участие в показухе мне, в общем-то, поднадоело.

Новые учителя не верили, что я весь такой был ранее положительный, почти отличник, пионер-активист, артист-музыкант. Я просто перестал учиться по всем предметам, за исключением математики.

Никого педагогов не помню, только «Архимеда» - мужчину средних лет, преподавателя алгебры и то только из-за того, что он прямо на уроке бил по рукам длинной деревянной линейкой хулиганящих мальчиков, девочек не трогал. Это для меня было ново как-то, и непривычно.

И я его понимаю – контингент учащихся был совершенно кошмарный, в том смысле, что влияние уголовщины было сильнее общественно-культурного воспитания. А я уже привык к другим взаимоотношениям. Поэтому мне эта вся дворовая мораль претила, была неинтересной и неприятной. Но я вынужден был соответствовать. Стая она и есть стая, приходилось быть как все. А это меня уже тогда коробило.
Но у нас в кампании все были на равных, дружили по-доброму, никто никого не третировал.

Чем мы только не занимались! Некоторые основные увлечения: курение, ловля птичек, аквариумные рыбки, грабеж дач и бахчей, походы на копание боеприпасов, велосипеды, выпиливание из дерева оружия, стрельба из лука, купание и рыбалка, игры разные и в карты… и многое другое.

Ареал нашего обитания – это два поселка, три плюс два пруда. Поселки, как и на «Крольчатние» - в низине, затем подъемы – холмы, овраги, солончаки, лесопосадки сосновые. Живность всякая – ежи, змеи, лисы, зайцы.

А птиц-то, птиц, каких только не было – и мелочь, и куропатки, и орлы с канюками и прочими…  И – воздух, и – свобода!


«Известный всем я пти-ице-елов,
Я вечно весел – тра-ла-ла!»
/из «Волшебной флейты»/

Наша компания занималась ловлей птиц. Я ничего о данном деле не знал, а ребята уже были опытные – это целый мир, интереснейший и требующий специфических знаний и умений.

Термины - «клячи», «посада», «хлопушка» и. т. д.

Птички - юрки, чижи, щеглы, синьги, снегири и прочие… даже коты, которые «пели» очень похоже на то, как орут мартовские коты, чрезвычайно противно…

Очень много нюансов… Кого, где, когда ловить. Какие-то птицы зимуют, какие-то улетают-прилетают, каждая в свое время в данном регионе…

Посада – прямоугольник земли площадью в несколько квадратных метров ограниченный по периметру бордюром, из земли же сделанном, в несколько сантиметров высотой.

Строго по середине ширины прямоугольника вбиваются в землю по два деревянных колышка с каждой стороны, к ним привязываются клячи – деревянные палки, соответствующие по своей длине половине ширины посады.

Незакрепленные концы кляч присоединяются к углам прямоугольной сетки по ее длине, точно соответствующей размеру посады. Остальные два угла сетки крепятся по соотносящимися с ними углами посады, опять же, с помощью колышек вбитых в землю.

Сетка (из капрона или лески) с прикрепленными четырьмя концами укладывается на половине периметра по всей длине с одной стороны и половине ширины слева и справа.

К одной из кляч, к ее концу, какой присоединен к сетке, привязывается крепкая, длиной метров тридцать – пятьдесят, веревка. Она лежит на земле, чтобы не пугать ловимых птах, и ведет к какому-либо укрытию-засаде.

Посередине посады ставится клетка с птичкой, которая должна петь, насыпается корм. Птичка поет, стая ее сородичей летит, слышит и садится.

Дергаешь веревку, тянуть рывком надо очень сильно и с отскоком метра на два, так как веревка не натянута, - клячи поворачиваются на привязи, их колышки держат, -  падают, за счет веревки на сетке  межу одной и другой (она тянет), на вторую половину посады по ширине, а так как два конца сетки прибитых к земле ее держат, то прямоугольник сетки накрывает посаду.

Эти действия предварительно тренируются, опробываются, потому как при накрытии края сетки по всему периметру должны плотно прилегать к земле, иначе птахи выскользнут.

Сетка должна быть с мотней, то есть сплетена с запасом на высоту клетки, или она будет висеть на ее крыше. Размеры посады зависят от размеров сетки, разные бывают.

Таким, вот, образом, приблизительно.

Представляете какая это работа, усилия какие, знания и навыки надо иметь.

Стоимость птиц на базаре тоже надо знать, а она постоянно меняется, каждый год.

Мы их, птах-то, конечно продавали, покупали, обменивались.

В основном, я помню, что учил меня всей этой премудрости и не только ей, Валерий Грыженец, одноклассник. Он жил недалеко от меня (остальные дружочки жили подальше) в хорошем доме, - ярко выраженный сангвиник, подвижный донельзя, генератор идей. С западной Украины родом.

Из всех нас мне он был самый близкий друг в то время.

Вспоминаю его с теплотой, как и Ваньку, которого я не забывал, приезжал иногда к нему в гости на велосипеде «Спартак». Но интересы постепенно стали расходиться в силу разницы в возрасте.


Снегири

Зимой было дело…

Мысль пришла, конечно же, Валерке.

Снегирь стоил пятнадцать рублей на базаре.

Сосны уже подросли с момента их посадки, но еще не были сильно высокими. Снегиря в них и заметили знакомые ребята.

Лесопосадки – километрах в трех от поселка, на верху холмов, где ровная масштабная поверхность. На пути к ним – овраги, дачи, бахчи, кладбище, пара маленьких прудов, короче…

Собрались мы, человек пять одноклассников, нарубили сосен в глубине массива, построили избушку-барак 4х4 с одним окном для обзора и чтобы дергать за веревку, разбили посаду.

На дачах стырили буржуйку, диван. Я себе табуретку сделал – сам, первый раз – чудная такая получилась – крепкая и устойчивая.

И каждый день, с утра с портфелями-сумками мы направлялись не в школу, а в нашу избушечку. И так неделю подряд. Расслабились по максимуму: карты, кури и ругайся себе сколько хочешь.

Через неделю в школе обалдели от нашей наглости – вызвали родителей. Получили мы жестко. Стали нас контролировать, и мы какое-то время в «шалаш», как мы его называли, не показывались.

Появились через неделю где-то. Смотрим – кто-то был без нас, грязь, бутылки – пьянствовал кто-то. Видимо, старшие ребятки пронюхали и погуляли. Мы убрали все, построили планы на будущее и ушли.

Через неделю приходим – нет шалаша нашего, сгорел, – пепелище…

Снегиря мы так и не накрыли...

Позже узнали, что братья Лекоранты с компанией в нашей "резиденции" повеселились.

Лекоранты (видимо от «Ленкорани») были местные братья-близнецы-альбиносы, отморозки полные.

Эти два восемнадцатилетних красавца в трезвом виде или не под наркотиками – абсолютно нормальные с виду парни. Нас они гоняли, хоть и не злобно.

Но когда в два часа летней ночью ты видишь идущего по абсолютно пустой проезжей части асфальтовой дороги, шатающегося как моряк в шторм, верзилу в невменяемом состоянии, что-то рычащего, с ножом на медведя в руке, убежишь без оглядки, так как если ты попадешь в поле его зрения, ты будешь зарезан без всякого сомнения…

Через пару лет оба сели за убийство. Канули…

Был еще такой – Коля «бес» – Бессонов, их же возраста.

Он отличался ездой на мотоцикле «Восход» без глушителя: на первой скорости проезжал один переулок поселка, на второй – другой, – весело ездил, громко.

Одной бабуленьке лет семидесяти это надоело. И, как-то, когда Коленька проезжал мимо ее дома в очередной раз, она схватила большой кусок засохшей земли, килограмм этак в пять, находясь еще во дворе у себя, выскочила из калитки, метнула, как заправский дискобол, данный кусок в Коленьку. Орудие пролетело в миллиметрах от дурной головы гонщика, и он ездить без глушителя перестал впоследствии.

Коля посещал мотосекцию завода «Химпром», там «кроссовики», а на своем, личном «Восходе» – босиком! – накатал целую трассу для гонок среди оврагов и солончаков на окраине поселения. И он-то не падал. А приехавшие из Бекетовки на тренировку гонщики, машин пять кроссовых, кувыркались часто. Сложную трассу он им накатал. Хорошо ездил. Мы все это смотрели – интересно же. Николаем мы гордились и восхищались…

Ну что еще вспоминается… Идешь так себе в школу и видишь мину-«чушку» на обочине, думаешь: «Надо бы взять, но вдруг взорвется»…

Ездили в степь «копать» – патроны, мины, всякой дряни, да и недалеко - в балке те же Лекоранты откопали немецкий блиндаж с автоматами.
Мы участвовали очень редко в этих «копаниях», без фанатизма.

***

Музыкальная школа увлекала меня по-прежнему, хоть ездить было далековато. Играл и пел я как обычно везде, кроме «Отрады», даже дополнительно по воскресеньям приезжал.

Занял первое место на областном конкурсе исполнителей в возрастной категории до четвертого (музыкального) класса.
Еще и специальный приз получил за исполнение обязательного произведения «Хоровод» местного волгоградского композитора Юрия Петровича Баранова. Мелодия – прекрасная, на всю жизнь запомнилась.

Программа, которую я исполнил:
1. Полифония – «Менуэт» Баха
2. Обязательное произведение – «Хоровод»
3. Обработка русской народной песни «Ехал казак за Дунай»
Обработка – виртуозная даже для училища (впоследствии девушка с моего курса с ней выпускалась – четверокурсница).

Я тогда еще не осознавал, кто я такой как исполнитель, и себя выдающимся не чувствовал…

«Сыграл вроде нормально, но можно было бы и получше», – так думал я, спокойно сидя в зале среди всех многочисленных участников после последнего тура.

И когда объявили победителя, то есть меня, триумфа я не ощущал, даже скажу больше – я к нему и не стремился, для меня главная задача тогда стояла -  сыграть хорошо, не подвести педагога.

Я был очень удивлен, не потрясен, а именно удивлен, так как считал, что сыграл я средне.

«Наверное, все же – не дураки они, те, кто в жюри сидит», – думал я, когда шел под аплодисменты между рядов для поздравлений.

Но, конечно же, я сыграл все произведения – блестяще! Во всех отношениях. Объективно…

Награждение и концерт победителей должны были состояться через неделю в Драматическом театре. В том самом, знаменитом Сталинградском театре, где блистали Смоктуновский, Лапиков и многие другие, ставшие впоследствии знаменитыми, но в мое время он уже переживал период полной деградации…

После конкурса я приехал на электричке к себе в Кировский район из центра, шел, курил, в кармане - семечки, весь день не ел, ими и перебивался. Шел, и только-только начинал осознавать, какой же я великий музыкант, только-только начал гордиться собой – и тут же «получил»...

Дорожка, ведущая от станции к домам микрорайона, была одна, вокруг пустырь и хлам разнообразный, если свернуть – ноги можно переломать, деваться некуда.

А навстречу мне попалась компания – банда юношей и девушек чуть постарше меня. Три девчонки и два парня. Я в то время еще не вырос, не был атлетом, щупленький, небольшого роста.

Слово за слово, «дай закурить» (пачка сигарет у меня торчала из внешнего нагрудного кармана куртки – они увидели) – я не дал, так как было ясно, что это лишь предлог.

Своим отказом я как бы предложил им начинать уже.

Приступила к делу одна, крепенькая такая, деваха с того, что двумя руками вцепилась мне в волосы (я всегда, и тогда отрастил, и сейчас ношу – длинные) и стала их, как-то уж совсем профессионально, явно не в первый раз она этим занималась, выкручивать-драть, не отпуская.

Сделала она мне очень больно, и я такого не ожидал, если честно.

Одновременно с драньем волос один из юношей меня еще и ударил. Забрали сигареты, зачем-то семечки, обшарили все карманы, пока я с этой дурой боролся.

Денег не было - я все за день истратил.

Ворот белой рубашки порвали, губу разбили, но приемлемо…

Грязный местами (осень средняя)… побрел от них прочь... нерадостный…

Прошел метров двадцать – навстречу парнишка, постарше меня и моих обидчиков.

Ситуацию он видел, но спросил, что и как – я рассказал коротко.

А он и говорит: «Пойдем», – я удивился. «Ну, ладно», – думаю.

Эти стояли, на нас смотрели. Он, кстати, тоже – не особо-то «здоровый», с ними знаком явно был...

Мы подошли – эти, как мышки притихли, явно его опасались…

Девок я не тронул, а одному из юношей «засадил», хоть и без малейшего желания, но, блин, – надо!

Сигареты они вернули, получили ногой пару пинков от парня, и мы ушли.

Молодой человек привел меня к себе домой, квартира была в ближайшей девятиэтажке. Я умылся, почистил одежду. Мы с ним поговорили. Я ему про себя рассказал более подробно. Он проникся, что я такой величайший баянист и победитель, и советовал мне идти определённым путём, в обход, чтобы «эти» не перехватили, но я не пошёл.

Отправился напрямик, как обычно ходил.

Я их в принципе не боялся, потому что знал: ну, побьют они меня ещё раз, и что? Не убьют же? Я скажу своим (как я в общем-то и собирался, если бы не парень-заступник), мы человек десять придем сюда и этих обормотов-то и найдём, и возмездие будет неминуемо.
Нас – «отрадинских» и «хохловских» на районе боялись…

Губка моя подбитая была заметна только мне, родителям я ничего не сказал. Своим ребятам поведал, конечно, о своем приключении, но так как месть состоялась благодаря парнишке этому, на продолжении я не настаивал.

Спасибо тебе, благородный поборник справедливости, защитил музыканта.