Близкие люди

                БЛИЗКИЕ ЛЮДИ


                1

Изгородь вокруг усадьбы Соловьихи на Текстильной улице после любого дождя зияла дырами. То штакетину оторвут, бросят в грязь, то выворотят целый пролёт. И всё из-за злополучной заболоченной низины, что тянулась от прудка за огородом.
Надо было кому-то первому проложить тропинку к проходной фабрики под забором Соловьихи. Другой дороги не нашли. И пошло…Грязь не грязь, все волокутся. Лишних двести метров вкруговую лень пройти.
Через самую топь были брошены кладки из почерневших брёвен, застланных досками, а подход к ним гатили забором Соловьихи.
Жила Соловьиха одна. Мужа схоронила, а перебраться к дочке всё не решалась, как Варвара ни звала мать. Пример Зычихи, соседки через три дома, больно нагляден. У той дочка тоже всё приставала: продай да продай дом, чего одной жить, здоровье гробить. Райскую жизнь обещала для матери. Зычиха и продала дом. Ну и что! Дочка выцыганила деньги на машину да шубу…Машину купили, и мать стала не нужна. Ругаются теперь. Зычиха плачет – а толку? Ни кола своего, ни двора. Перебивается на кухонке за занавеской. Дочка и знакомых к ней не пускает. Чего это старухи будут половики топтать. Уж как Зычиха локти теперь ни кусает, как дочку ни клянёт…Для себя Соловьиха такого не хотела.
Вот уж пять лет не в ладу она с дочкой. Ругаться не ругались. но и радости не приносили дочкины выкрутасы. С третьим мужиком спуталась Варвара. Ладно бы путёвых приваживала. Мало ли из-за чего люди расходятся, а Варвара всё князей родовитых ищет…Заморозила глаза баба. На всё одна отговорка: «На любовь запрета нет, из чужих постелей не вытаскиваю». А хотя бы и так! Соловьиха, вспоминая эти слова, сплёвывала, поджимала осуждающе сухие губы.
Первое время, как Варвара разошлась с мужем, пробовала она вмешиваться, распекала дочку, но путного ничего не вышло. Варвара нахратая выросла. Первая не поклонится. Месяц может к матери не заглядывать. Как-то Соловьиха нарочно не ходила к ней недели две. Кто кого переборет! Так дочь даже не забеспокоилась. Может, у кого и спрашивала, а сама ни ногой. Характер…
В сердцах Соловьиха жаловалась соседям на дочь. Да что толку. Те повздыхают, покачают головами, почувствуют…вроде оно и полегче, а изменений-то нет. Только разговоров лишних не оберёшься.
Варька ещё ладно, бог с ней. Соловьиха больше переживала за внучку. Девка на глазах меняется. Возраст шалопутный – пятнадцатый год. В таком возрасте если дать потачку – слёз не оберёшься. Сегодня одна кофта надета, завтра другая, гляди, так и золото скоро потребует. А на какие шиши? На одну зарплату не раскошелишься. Хоть и говорит Варвара, что Борис, бывший муж, присылает, только не больно этому верится.
На улице редко кто называл Соловьиху Полиной Васильевной. Всё Соловьиха да Соловьиха. Внучка так же кличет. Полина Васильевна не обижалась. Так уж повелось. Она – Соловьиха, соседка слева – Демьяниха, чуть дальше – Зычиха.
Проход к крыльцу делил участок Соловьихи на две части. С обеих сторон он был загорожен кольями. Подвязанными для крепости верёвочками, проволокой. На кольях сушились банки, болтались половики. В проходе росла липа, серела скамейка.
Под стеной сарая была сложена неказистая поленница. Межа вдоль забора заросла крапивой. Две корявые, побитые морозом яблони в позапрошлом году занимали угол огорода.
Второй день Соловьиха не находила себе места. Мучила бессонница. И днём почти не спала. Приткнётся минут пять на стуле у печки и снова таскает своё усохшее тело по двору.
Мысли всё об одном. Зычиха сказала, что видела их Аньку в компании хулиганов. Будто Анька курила. Сослепья чего не привидится, но ведёт себя Анька и правда нахально. Огрызается, кричит. Фыркает носом: «Ты, бабуль, всё равно не поймёшь…» Где уж их понять. Какое уважение спрашивать. И есть ли оно у нынешних…Занавесились волосами. Всё не так, все их не понимают. Одна музыка на уме.
Взять же опять варвару. Ну кто у неё роднее матери? Так и слушать надо, что тебе говорят. Плохого мать не посоветует. А она, видишь ли, жизнь себе устраивает. Захара нашла…То ли на себе его женит, то ли он её берёт. И всё на глазах у девки. Доустраивает жизнь, что Аньку потеряет. Сколь годов Варька огрызалась, что найдёт мужика лучше Бориса, думала Соловьиха про дочь, а псу под хвост выкинула почти десять лет.
Ну разве можно на всё это смотреть спокойно? Она, Соловьиха, ещё не чурбан с глазами, чтобы не реагировать. Может, и сердце оттого болит. Правильно, если закрыть на всё глаза да зажать уши – жить можно, но только какая это жизнь.
Ночью, может, к дождю, хоть криком кричи, разболелись руки. Уж куда Соловьиха их не мостила. В тёплую воду совала, к нагретым кирпичам печи – выворачивало суставы напрочь. Пожаловаться некому, дом пуст.
За полночь боль поутихла. Только уторкалась – приснился умерший муж. Будто чёрные змеи по нему ползают, а она всё палкой их сбрасывает. Примерещится чертовщина…
Соловьиха крутилась на постели. Свесила из-под стёганого лоскутного одеяла зябнущие ноги. Вздохнула.
Тускло поблёскивало запотевшее за ночь стекло. О чём только не передумаешь бессонными часами. От долгого лежания ноют все косточки. За окном шумит ветер. Стучат ходики. Потрескивают стены, вздыхает остывающая за ночь печь. Под полом кто-то возится, может, крыса, а может, заблудший кот влез через отдушину. Ночь копошливо медлительна, влажная, тяжёлая.
Соловьиха приложила руку к печному стояку. Тёплые кирпичи ласково прильнули к ладони. Кровать скрипнула.
Хорошо хоть темно на улице, а то, как ни посмотришь в окно, сердце кровью обливается. Прямо беда. Стыдобина. Огород травой зарастает. Улицей пройдёшь – у соседей в огородах согнутые спины, развороченная земля. Кто-то и картошку посадил, а у неё лебеда лезет, одуванчики желтеют, кажется, земля от стыда жмётся. Соловьиха покачала головой, пожевала сухими губами. Зябко повела плечами.
За окном немного развиднелось, выпятился забор, корявым силуэтом зачернели усохшие, побитые морозом яблони. Вспомнив вчерашний разговор с соседом, Соловьиха вздохнула, удручённо сникла. И спросила-то соседа, кто бы огород вскопал да сколько это может стать для неё. Рублей пять она бы положила. Пять рублей деньги немалые, иному день горбатиться на них надо, а её огородишко часа за четыре хорошему мужику можно перевернуть.
Соседу – ему всё хаханьки – за бока взялся, заржал. «Я,- говорит,- лопату от своего дома до вашего за пятёрку не понесу. Сейчас цены такой нет – «пятёрка». Литр ставь – приведу копальщика...»
Вчера вышла. Копнула пару раз – сдавило грудь. насилу отдышалась. Поясницу перехватило…Муж был живой, никого просить не надо было, сам всё видел. Теперешние ничего не видят. Пока за руку не приведёшь да носом не ткнёшь, всё будут чевокать да переспрашивать. Устанешь объяснять. Сама быстрее сделаешь…
Натруженные и намаенные за день суставы, словно чувствуя, что мысли текут о них, заныли. Старуха подумала, что и Аньку в огород не затащишь. Разве пообещать купить джинсы, от которых все свихнулись. Надо такое удумать: заявила, что если не дадут денег, то напишет отцу. Он, мол, пришлёт. А лучше Анька сама уедет к нему жить. Отец получает много. Упрекать рублём не станет…А что, возьмёт и уедет, думала Соловьиха. На поезд села – и поминай как звали. Ищи, мать, кусай локти. На шею Анька села, осталось только ноги свесить, и будет полный порядок. Вези, мать! И это в девятом классе, а что потом…
Соловьиха нащупала ногой тапки, подошла к окну. Согнутыми, выкрученными ревматизмом пальцами протерла запотевшее стекло. Фланелевая ночная рубашка сползла с плеча, оголила обтянутую иссохшей, землисто-серой кожей грудь.
На паутине, переброшенной от лестницы к окну, поблёскивали капельки росы. Небо было чистым. Шелестела, прихорашиваясь, липа. Над огородом белёсо таял туман.
- Ну чисто плачет земля,- прошептала Соловьиха.- Авой, авой,- сжала руки на груди.- Когда это было, чтобы огород, кормилец, неухоженным остался?
Набросила на плечи старую кофту, влезла ногами в подшитые валенки, вышла на двор, села на скамеечку, вкопанную под липой. Сложила на коленях руки.
Со стороны она, наверное, казалась маленьким серым комочком, забытым поспешно ушедшей ночью. Человек, как туман, сначала ласкает чей-то взор, а потом исчезает незаметно, без следов, без отметин, словно и не было. Следы памяти, они ведь без отметин, их не пощупаешь, не погладишь рукой. И прожитые годы, где их следы? Земля, что лежит у её ног, она ведь тоже память, а где след её памяти, куда всё деётся…Сколько ни копай, а всё одно лезут одуванчики, земля слёживается. Каждый год одно и то же…

                2

Дочка Соловьихи, Варвара Сутягина,- рослая, не в мать, полнеющая женщина с россыпью веснушек на округлом лице. Пышные соломенного цвета волосы немного вились. Глаза Варвары, какой-то размытой голубизны, широко распахнутые, казалось, существовали отдельно, так живо они реагировали на всё. Лицо несколько портил рот, сжатый упрямо и неприветливо, но, умело применяя губную помаду, Варвара научилась скрывать этот изъян.
Живя с Борисом, Варвара иной раз ленилась накрутить волосы, подвести глаза, зато, оставшись одна, начала блюсти себя. Появиться ненакрашенной – боже упаси. Знай цену сама, иначе никто потом ломаного гроша не даст.
Когда Варвара выходила замуж за Бориса Сутягина, все говорили, что мужик далеко пойдёт. Приехал молодым специалистом, сразу поставили прорабом. Горел на работе. Только вот этот огонь дома не грел.
Первые два года варвара доучивалась в техникуме. Потом родилась Анька, потом жалко было отдавать ей в ясли. В общем, пришлось сидеть дома, хотя Варвара не раз говорила, что замуж вышла не кастрюли на кухне мыть, а жить с мужем.
Если она начинала стирку, то развозила грязь на целый день. За что ни бралась – со всем ковырялась. Руки не тем местом вставлены, ругался Борис. Он, правда, и не лез в женские дела: было бы что поесть сготовлено, но другой раз надоедало запинаться за раскиданные вещи. Возьмётся Варвара что перешивать, распорет – и лежат тряпки месяцами. Хорошая вещь поваляется так, поваляется, потом, глядишь, стала помойной тряпкой.
Варвара жаловалась женщинам, что сломала себе жизнь. Просчиталась, выйдя за Бориса. На пятый год совместной жизни муж всё чаще и чаще стал напрашиваться в командировки. Варвара злилась, бегала к его начальству, ругалась. На её упрёки разводили руками – производственная необходимость. Невдомёк им было, почему от такой ухоженной, ядрёной женщины муж глядел на сторону. Посмеивались над Борисом: видать, заездила жена, раз отсыпаться едет на чужую квартиру.
- Как ты такую бабу одну оставляешь?- недоумевали мужики.- Да я,- взвивался обычно какой-нибудь тщедушный мужичок, у которого в воротник рубахи тридцать восьмого размера у шеи кулак пролезал.- Да я б!..- крутил он головой.
Борис лишь пожимал плечами, кривил рот в усмешке. Потом вообще подался в Сибирь, на какую-то стройку. Сначала на год, как он говорил, да только этот год, как резиновый, растягивался и растягивался. Он звал Варвару с собой.
- Не жила в вагончиках с маленьким ребёнком,- взбрындила та.- От мамы чего ехать, кто там приготовил для нас дворец. Поезжай! Давно врозь живём. Семья для тебя как хомут, всё норовишь сбросить. Поедешь – больше не приезжай. И не думай, что я без тебя пропаду. Посмотрим, кто последний смеяться будет…
Борис уехал. Перебесится, думала Варвара, вернётся. От дочки не уедет. Правда, пришлось устраиваться на работу, сначала табельщицей, потом нормировщицей.
Год муж не едет, второй…Редкие письма не приносили радости. Анька растёт. Она стареет. Что муж, как святоша, себя блюдёт, Варвара не верила. Не позвал через год, значит, нашёл ей там замену. Да и по письмам трудно было понять мужика. Всё на что-то жаловался, ныл. Будто это она, Варвара, отправила его. Ну не нравится – чего мучиться, возвращайся. Время подумать было. Она соскучилась, дочь ждёт. Чего еще надо?
Первое время Варвара очень ждала писем от Бориса. К почтовому ящику всегда шла с надеждой, перетряхивала газеты. Потом всё стало безразлично. Деньги, что Борис иногда присылал, расходились за несколько дней. Личной жизни не было.
Варвара на расспросы о муже отвечала шуткой, что она не жена декабриста, ехать в Сибирь не собирается.
Сколько женщина может терпеть одна,- год, два, всю жизнь, так это если она потеряла веру, махнула на себя рукой…А Варвара рукой не махала. По работе ей часто приходилось ездить в соседний посёлок, где их управление строило детский сад. Начальник участка, весёлый украинец, встречал, всегда расцветая улыбкой. Уважительно раскланивался, с готовностью приносил любую бумажку. Варваре это нравилось. Нравилось, что и в столовую он подвозил на своей машине и в кино приглашал. Понравился он и в постели… Варвара ждала этих встреч. Разговора о женитьбе не было, начальник участка ловко обходил этот вопрос, да и Варвара не настаивала. В душе она надеялась, что Борис вернётся. Разговора о разводе не было.
В мимолётных этих встречах Варвара забывалась. Но после них трудней было возвращаться в пустой дом. Дочка была укором. Не будь её, Варвара давно бы устроила свою жизнь. А так приходилось прятаться. Сначала подумаешь, только потом сделаешь, да и сделаешь не так, как хотела бы.
Встречи ни для кого тайны не представляли. Но шушуканье и сплетни Варвару мало трогали.
Анька многое, по малолетству не понимала. Ей даже нравилось, когда мать отводила её к бабе Соловьихе. Она любила из-за двери подглядывать, как бабка суетливо бегала от стола до печки, всплёскивала руками, ругаясь на мать.
Аньке нравилось, что мать молча смотрела в окно, поджав губы, морщилась, словно у неё болели зубы.
Бабушка кричала, чтобы Варька не сходила с ума. Раз не может себя сдерживать, так пусть и Аньку возит с собой. Пускай ребёнок видит, как она путается с мужиками. Бабушка грозилась написать Борису. Мать презрительно шипела: «Пиши, пиши… Хоть богу пиши…Какой он мне муж…Он давно мне не муж…Что хочу, то и делаю. Ты не указ…»
Мать уходила, хлопала дверью. Баба Соловьиха глядела вслед, губы её при этом что-то шептали. Аньке делалось страшно, она прижималась к бабе, просилась домой.
- Домой нельзя,- гладила Аньку по голове Соловьиха.- Мать в командировку поехала, скоро вернётся…
Это непонятное слово «командировка» связывалось у Аньки с чем-то плохим. Отец уезжал, мать с ним ругалась. Мать уезжает, бабушка с ней ругается.
Чтобы Анька не плакала, Соловьиха совала ей конфеты. Анька швыряла их на пол, топала ногами, размазывала на щеках слезинки, не забывая прищуренным глазом подглядывать, что делает бабушка.
Анька могла хныкать часами, просто сидеть и хныкать. Соловьиха ходила по избе, делала свои дела, при этом разговаривала сама с собой.
- Ругаются, дураки набитые, а ребёнок страдает. Вырастет девка нервной, с кого спросить…Нашла работу – ездить. Нет жизни – разойдись, а та нечего, как сучке, бегать. Может, кто и возьмёт по-хорошему. Ни стыда, ни совести…
Анька слушала, иногда приставала к бабе, кто такая сучка. Соловьиха плевалась. Переводила разговор на другое. Совала Аньке игрушку.
Приезжала мать, Анька жаловалась, что баба её ругала. Анька любила эти приезды. Можно было делать всё. Мать целовала её, совала привезённые лакомства. В такие дни Соловьиха ругалась меньше, лишь ворчала.
- Позволяй. Позволяй ей всё. На шею сядет, тогда помучаешься. Ну-ка,- топала она на внучку,- я тебе…
Варвара смеялась, рассказывала, как съездила, что видела.

                3

К двенадцати годам Анька вытянулась, стала длинноногой и нескладной. Она любила крутиться возле взрослых. Опустит хитрущие глаза, вроде ничего не слышит, а сама навострит уши. Её интересовало, что говорят взрослые.
Аньке особенно нравилось, когда к матери приходили подруги, когда они начинали кого-нибудь обсуждать. Здесь было всё: и деланный смех. И дрожащие от слёз голоса, умиление и гнев. Анька прислушивалась и ничего не могла понять. Только что женщины с грязью смешивали кого-нибудь, а потом вдруг начинали защищать. Мать всё время поддакивает, а стоит гостье переступить порог, как фыркнет, обзовёт «коровой», высмеет. Пойми их…Анька пыталась спрашивать обо всём у матери, та удивлённо смотрела, обрезала: «Мала за старшими замечать. Ты у меня смотри…»
Девчонки в классе обо всём на свете разговаривали. И там Анька слышала много из того, о чём говорили дома. В классе она пыталась рассуждать, как мать. С ней не соглашались. Анька не могла спокойно доказывать. Начинала говорить тихо, а потом, когда её переставали слушать, кричала, обзывалась. Из-за этого Аньку считали задавалой.
Дома она не откровенничала с матерью. Всё после того случая, когда по секрету рассказала ей, что Петька Смородин написал записку, смотрит на уроках, отчего делается страшно. Анька взяла с матери слово, что никому не расскажет. А потом…она сама слышала, как мать смеясь говорила об этом соседке. Анька готова была провалиться сквозь пол. И рассуждения соседки, что она ещё несмышлёныш, ребёнок, сейчас с ней просто вызывали ненависть. После этого Анька долго избегала встречаться с соседкой. Матери ничего больше о школьных делах не рассказывала.
Да и Варвара интересовалась школьными делами постольку поскольку. Дочка одета, накормлена, чего ещё надо. Учится неважно, так в кого отличницей быть, Варвара сама училась так себе. Для порядка ругала дочь. А что ругать, если программа в школе заумная. Другой раз голову поломаешь, прежде чем решишь задачку. Замечала только за собой Варвара, что, если накричит на дочь, ей вроде становится легче. Было жалко, но шевелилась мысль: «А кто пожалеет меня?» Да и будет ли лучше, думала Варвара, если Аньку всё время гладить по голове.
Виделись они утром перед школой да вечером. Уроки кончались. Дома никого нет. Анька шла гулять. Гулянье обычно заканчивалось на железнодорожной станции. Анька изучала расписание, смотрела на проходившие поезда. Мечтала встретить отца. Она редко спрашивала про него. Думала о нём часто, рассматривала фотографии, вспоминала. А спрашивать было стыдно. Ладно ещё баба Соловьиха на расспросы вздыхала, а мать смотрела косо, зло. Будто Анька во всём виновата.
Набегавшись за день, кое-как сделав уроки, Анька сразу засыпала, словно в яму проваливалась. Она не слышала, как ложилась мать. Варвара смеялась: «Тебя унести с кроватей можно. Не добудишься…»
Иногда Аньке казалось, что мать нарочно так долго возится вечером, убирает, варит, ждёт кого-то. Но утром всё оставалось по-старому.
Однажды Анька проснулась – ей показалось, мать зовёт. Глаза не открывались. На кухне горел ночник. Анька прошлёпала по коридору. Дверь в комнату матери была приоткрыта. На пороге её остановил стон матери и какая-то возня. Спросонья, в полумраке, Анька сначала ничего не разглядела. Потом прижалась лбом к двери. Показалось, что её услышали. Сердце застучало. Сон исчез. Постояв, Анька попятилась назад. В кровати долго сидела, укрывшись до подбородка одеялом, зажав уши.
Про это Анька слышала от девочек.
Скоро мать загремела на кухне. Анька лежала с открытыми глазами, слушала. Потом хлопнула дверь. Анька не заметила, как уснула.
Утром всё было как обычно. Ничего в поведении матери не изменилось. Всё тот же халат, наскоро заколотые волосы. Может, лицо было немного больше припухшим, так это могло и показаться.
Анька старалась не глядеть матери в глаза. Ей было стыдно, что узнала тайну. Проходя мимо спальни, заглянула туда. Смятая постель не застлана, на стульях разбросана одежда.
С того вечера Анька принялась сторожить мать, Долго не засыпала, ждала, когда придёт гость. Прислушивалась. Не высыпалась, утром зевала, поражаясь, что с матерью ничего не происходит.
А потом приехал отец. Когда он зашёл, мать мыла тарелки. Отец поставил чемодан, сбросил плащ. Мать растерянно прижала тарелку к груди, вода капала на пол. Глаза её испуганно округлились. Она улыбнулась, суетливо бросила полотенце, сделала шаг. Остановилась, подтолкнула Аньку.
- Сцена как в «Ревизоре»,- усмехнулся отец.- Не ждали…Теперь я надолго,- подошёл к Аньке, долго глядел на неё, положил руку на голову.- Большая стала. Сколько же тебе лет,- потёр лоб,- сколько я тебя не видел…
Мать поставила тарелку на полку, сняла фартук. Отец смотрел на неё, наклонив голову, будто ждал, что будет дальше. Чемодан так и стоял в прихожей. Мать делала всё медленно, словно старалась как-то оттянуть время, словно надеялась, что отец исчезнет так же. как появился.
- Так,- полоснул взглядом отец по матери. Прошёлся по кухне, зачем-то посмотрел в окно, постучал по стеклу. Анька любопытно глядела на него, бросала взгляды на мать. Она отвыкла от отца, отвыкла от его рук, голоса, никак не могла перебороть застенчивость.
- Подождите,- стукнул отец себя по лбу. Поднял чемодан. Поводил по сторонам глазами, куда бы его положить. Раскрыл.- Тебе, мать, шерстяное платье…Любимый твой цвет, на глазок мерил.- Он положил свёрток на стол, посмотрел жене в глаза. Что-то ему не понравилось, поморщился. Торопливо достал яркий свитер, приложил к Анькиным плечам.- В самый раз. Думал, велик будет…
Мать молча достала скатерть, накрыла стол. Отец выложил привезённые продукты, поставил бутылку. Сидели долго. Отец рассказывал. Мать слушала, водила вилкой по скатерти. Временами её лицо делалось задумчивым. Анька видела, как отец в такие мгновения усмехался, лицо его краснело. Он наливал себе из бутылки. Мать спохватывалась, улыбалась, говорила: « Надо же…Как интересно…»
Аньку скоро отослали спать. Она капризно надула губы, мать прикрикнула, рот её упрямо сжался.
Анька долго слышала глухой разговор на кухне. Там спорили, что-то доказывали, разобрать слова было трудно.
Утром. Прихлёбывая чай, Анька незаметно наблюдала за родителями. Они что-то скрывали. Анька долго дула в стакан. Чувствовала, что обоим им не терпится спровадить её в школу, и назло медленно прикусывала хлеб с колбасой. Мать с ожесточением тёрла тарелки, оставшиеся грязными после вчерашнего. Зло плескала водой.
- Ты чего копаешься?- бросив взгляд на часы. Повысила голос мать.- Допивай…и в школу…Сколько говорено, ложись раньше. Болтается сутками, пригляда нет, а потом не добудишься…
Анька оставила стакан, вздёрнула голову, вылезла из-за стола.
- Ну зачем ты так…- начал было отец.
- А как надо? – всхлипнула мать.- Мне её выкрутасы надоели. Сладить с девкой нельзя. В школу лучше не ходи – только и слышно про её выходки. Девочка, а будто конь, высидеть на уроках спокойно не может. Погоди,- погрозила мать пальцем.- В школу схожу, узнаю, как дела, я с тобой по-другому поговорю…Врать стала,- пожаловалась.- Уйдёт к подружкам, а говорит, что была у бабушки…
Вечером отец с матерью ругались. Мать стояла вполоборота, следила за отцом злым взглядом. Он, выпивший, ходил из конца в конец комнаты, кричал, что все присылаемые деньги мать тратит на тряпки. Понабила ими полные шкафы и носить не носит, а всё хапает, хапает. Ему много чего порассказали друзья. Имеет полное представление о её жизни.
- Выщипала брови, как курица, думает, красиво,- остановившись перед матерью, говорил отец, возмущенно подняв руки.- Перед кем рядишься? Ляжками сверкаешь…Думала, не узнаю?! Денег мало ей,- фыркал отец.- Надо же, а этого не хочешь?- протягивал он матери кукиш.
Мать поворачивала голову вслед вышагивающему отцу. Отчего отбрасываемая тень то чернила половину лица, придавая ему надменность, то делала его плачущим, жалким.
Перед этим мать, видно, плакала. Лицо покраснело. Она комкала в руках платок.
- А кто ты мне,- кричала мать,- чтобы я перед тобой отчитывалась?! Вижу раз в три года. Уколоть деньгами решил – да подавись ими. Ангел безгрешный, а штаны твои кто стирал? Стираные и глаженые в чемодане лежат. Сам, что ли?.. Друзья ему наговорили,- кривила мать лицо, передразнивая отца.- А может, твои друзья тут и были… Подаю на развод, хватит…Все нервы вымотал…
Анька тихонько постояла у дверей. Родители её не замечали. Вышла. На улице накрапывал дождь. Сбросившие листья деревья уныло тянули ветки вверх. Светлые пятна от окон делали сумерки ещё плотней. На небе ни звёздочки. Капли ползли по щекам. С куртки текло на колени. Колготки промокли. Анька вела пальцем по забору. Доски были скользкими. В канаве журчала вода, чмокали, застревая, проплывающие листья.
Анька шла, опустив голову. Хотелось плакать, хотелось есть. Получила двойку по математике. Чего они все ругаются, думала Анька.
- Я у тебя, бабуль, буду жить,- сказала она Соловьихе, раздеваясь и отворачивая глаза. Подошла к печке, потрогала ладонью кирпичи.- Папка приехал. Ругаются. Я, баб, наверное, никогда замуж не пойду. Буду с тобой жить…Чего они всё ругаются…
- А ты не слушай,- торопливо сказала Соловьиха, убирая мокрые сапоги на печь.- Чего их слушать, сегодня поругались, завтра помирились. Так всегда ведётся…- Вздохнула. Устало села на табуретку. Сложила руки на коленях. Задумчиво покачала головой. Потом пошевелила головёшку в печке.
- Только приехал – и сразу ругаться начали? – переспросила Соловьиха.- А о чём ругались-то? Что отец говорил?
- Что говорил, что говорил…- нехотя, не отойдя ещё от обиды, начала Анька.- О деньгах ругались. Матери всё мало. Ещё сказал, что знает всё о похождениях…
Анька замолчала, искоса посмотрела на Соловьиху. Она думала, что Соловьиха начнёт на это что-то говорить, но та отвернулась, словно не слышала.
Анька засыпала, когда пришла мать. Плакала на кухне, жаловалась, кричала. Анька слышала, как Соловьиха сказала:
- А что я тебе говорила? Я предупреждала. Допрыгалась…Может. помиритесь…Не лезь на рожон! Помолчи. Знаю я тебя, когда вожжа под хвост попадёт. Повинись…
- Никогда! – ответила мать.- Никогда,- повторила она ещё раз.- До каких пор…Развожусь. Мне мужик нужен…
- Ну как знаешь,- вздохнула Соловьиха.
« Мне мужик нужен»,- прошептала в темноте Анька, вспоминая смятую постель, обнажённые тела. На сердце стало горько-горько. Слёзы сами наползли, хотя она старалась их удержать. Анька почувствовала себя такой одинокой, никому не нужной. Ей показалось, что она осталась одна на целом свете. Уткнулась в подушку, заплакала, тихонько поскуливая от обиды.
Отношения выяснялись и на другой день, и на третий. Только теперь мать не плакала. Она кричала на отца, гримаса злости искажала лицо. Выкрашенные в соломенный цвет волосы были растрёпаны. Нос почему-то удлинялся, краснел. Щёки белели. Мать порой не могла найти нужного слова, хваталась за голову, повторяла: «Какая же я была дура…»
Два дня отец жил в комнате Аньки. Он подолгу лежал на раскладушке, ворочался, вставал, курил в форточку. Аньке было его жалко. Когда он спал, Анька с любопытством смотрела на него. Хотелось расспросить отца обо всём, но не знала, как это сделать. Иногда отец клал ладонь на Анькину голову. Рука у него была тяжёлая. В груди всё замирало.
Отец всё пытался выспросить у Аньки, кто к ним приходил, жаловался на мать. Уходил из дома. Анька знала, что придёт пьяным, будет ходить по комнатам в грязных туфлях, смотреть, как она делает уроки.
- Ко мне поедешь? – спрашивал отец, тянулся погладить Аньку по голове, едва не падая со стула.
От него несло перегаром. Анька морщилась, отворачивалась. Мать, приходя с работы, брезгливо обходила лежащего отца, громко стучала посудой, назло переставляла стулья, словно делала всё, чтобы вывести отца из себя. Откуда-то она узнала, что его сняли с работы. Мстительная злость распирала. Мать не могла держать её в себе, кричала:
- Явился! Я-то думала. приехал в отпуск, а он приполз, чтобы пожалели. Лахудры толстомясые разжалованного не принимают, с чемоданом добра выставили,- издевательски усмехалась она.- Расплакался, как приехал. Поверила. Знала бы, так дверь не открыла,- мать упиралась руками в бока, гордо поднимала голову, из разреза халата выпирала полная грудь.- Ишь ты, справки обо мне наводит по городу, с кем я тут…Наводи у себя…
Отец зло сопел. Он поднимался, втыкал руки в карманы брюк, растягивал штанины, переваливаясь с пяток на носки, кособоча голову, усмехался одним ртом. При этом глаза его круглели. Становились мутными. Мать, видя эту перемену, замолкала.
- Сука,- ревел отец, не замечая зажимавшей уши Аньки.- Думала, я твоим хахалям на содержание тысячи посылать буду…Сладко спать хочешь? Мне ж сказали, перед кем здесь стелешься. Кого нашла,- отец поднимал руки перед лицом, растопырив пальцы, согнув их, будто пытался кого-то задушить, тряс головой.
- Замолчи,- кричала мать. Ноздри её белели. Она сжимала кулаки.- Замолчи,- голос её дрожал.- Ненавижу…
Анька затыкала уши, видела раскрытые рты, красные от возбуждения лица. Тупо сидела, уставившись в стол. Зачем ругаются, думала она.
Отец уехал. Исчезли все его вещи. Вечерами, закрывшись в своей комнате, мать плакала. Она стала больше кричать на Аньку, попрекала отцом, стала задерживаться на работе.

                4

Аньке было всё равно. Ей совсем не хотелось ругаться с матерью. Подолгу гуляла на улице, было холодно – шла к бабе Соловьихе, пропадала у подруг. Стала хуже учиться. Так прошёл год.
У Светки Малышевой отец приехал в отпуске аж из самой Нигерии. Привёз настоящие джинсы, магнитофон, кучу записей. Светка ходила задрав нос. Приносила в школу разные открытки. Все девочки перебывали у неё дома. Светка хвасталась, что отец может привезти всё что угодно.
Слушая записи заграничных ансамблей, Анька думала, что помочь ей может только отец. Уезжая, он сказал: если что будет надо – пиши. Только чтобы не знала мать. «Мать всё тебе врёт»,- сказал отец.
Светкина болтовня вызывала зависть. Все мальчишки в классе говорили только о Светкином магнитофоне, со Светкой все хотели дружить. Было обидно. Анька часто думала, что бы такое придумать, чтобы и о ней говорили.
Как-то в разговоре сказала, что у отца скоро кончается договор и он тоже привезёт джинсы. Получает в Сибири тысячи.
Светка пожала плечами, усмехнулась.
- Ври,- протянула она.- Он же совсем от вас уехал. Я слышала…Тыщи получает, а у самой даже серёжек нет…Чего тебе не купит?
Анька проглотила комок обиды. Светке на словах ничего не докажешь. Просила же она как-то мать купить джинсы. Варвара молча вывернула перед ней кошелёк, вытащила три смятые трёхрублёвки, сгребла в кучу мелочь, сунула Аньке в руку.
- Иди покупай. Только посмотрю, на что жрать будешь. Джинсы ей захотелось,- возмущённо всплеснула руками мать.- Лучше двойки исправь…Я тебе покажу джинсы…
Светкина усмешка сильно задела Аньку. Слушая музыку, она соображала, как сделать. Чтобы с ней тоже считались, говорили, предлагали дружбу.
«Дядя Женя!» - внезапно вспомнила она. Мать говорила. что может приехать её знакомый дядя Женя. Возвращается из командировки. Так почему ему не приехать, как и Светкиному отцу, из-за границы…эта мысль сразу охватила Аньку. Она представила, как на вокзале встречает дядю Женю, как носильщики вытаскивают его чемоданы в заграничных наклейках. Он дарит ей при всех джинсы. Тогда Анька покажет этой задавале Светке. А то развесила по комнате японские календари, артистов везде навтыкала. «У меня будет лучше»,- решила Анька.
Она теперь часто сидела вечерами у Соловьихи. Дома одной не хотелось быть. Мать снова в командировке. Подружек звать – а что им покажешь? Был бы магнитофон, музыку можно послушать, а то один старый проигрыватель да десяток пластинок к нему. Даже когда подруги сами навязывались в гости, Анька искала любой предлог, чтобы не водить. Она поняла одно: рассказы в школе и обстановка в доме – это небо и земля. Любой сразу поймёт, что Анька всё врёт. А так, может, кто-то и верил, что она живёт богато.
С Соловьихой Аньке было проще. Можно говорить обо всём. Особенно Аньке нравилось слушать, как раньше одевались, что было модно. Под рассказы Соловьихи можно было фантазировать.
- Баб,- сказала как-то Анька.- А правда, хорошо, когда родители работают в магазине? Всё достать можно. У нас в классе девочка есть, так ей даже двойки не ставят. Мать заведующая магазином. Девочка говорит, что все учителя матери обязаны. Если захочет, так первыми здороваться будут. Она им свёртки носит…Хорошо так.
- А чего хорошего,- усмехалась Соловьиха.- Ума от записок не прибавится. Глупая. Разве оттого, что не поставят двойку, знать больше будешь? Ну и пусть ей не ставят, кому хуже…
- Ай, баб, ничего ты не понимаешь. Она ведь может и не учить…Мать ей джинсы достала…
- Помешались все на этих джинсах,- махнула рукой Соловьиха.- Только кругом и слышно, а что в них хорошего? Парень не парень, девка не девка. Не пойми что…Деньги-то какие за них выкладывают. Два приличных костюма купить можно…
- Ну и что! Зато модно. Ни стирать, ни гладить не надо. Пять лет носить можно,- пыталась убедить старуху Анька.
- Нуда, ну да. За пять лет они так заскорузнут, ломаться будут…
- А ну тебя, баба,- отмахнулась Анька.
- слушай,- вспомнив что-то, Соловьиха стукнула себя по лбу.- Я вчера копалась в комоде, нашла отрез вельвета. С каких времён лежал…Вот, шей себе брюки. Погоди-ка, сейчас достану…
Она полезла в комод, что-то перекладывала, наконец достала свёрток.
- Мы тебе такие брюки сошьём,- говорила Соловьиха, показывая Аньке материал.- Все ахнут…

                5

Дядя Женя приехал утром. Он был хорошим знакомым матери. Учились вместе в техникуме. Потом встретились где-то.
Анька собиралась в школу. Дядя Женя вошёл, поставил портфель, поднял кверху шапку. Круглое лицо его, красное от мороза, улыбалось. Он чопорно поднёс руку матери к губам, хитро блеснул глазами, подмигнул Аньке. Откуда-то сзади появился большой свёрток. От бумаги был освобождён новенький чёрный дипломат.
- Бери,- протянул Аньке дипломат дядя Женя.- Можешь в школу отправляться. Только не обнови двойками…
- Ещё чего,-  начала было мать, но дядя Женя растопырил руки впереди себя, успокоительно закивал головой.
- Не ругай, не ругай, все они такие. Мои плешь проели – требуют джинсы…А это недорого. Подвернулось – купил. Мы же свои. Чего мелочиться…Насилу вас нашёл,- дядя Женя вытер лоб.- Интуиция не подвела. Скажите-ка, гостиница в ваших краях есть приличная?
Анька стояла, прижавшись к косяку двери. Улыбаясь смотрела на почему-то сразу понравившегося человека.
- Вы у нас оставайтесь,- заторопилась она. Переложила учебники из старенького портфеля в дипломат.- Правда, мам?
Анька нарочно зашла в класс перед самым звонком. Сразу послышалось возбуждённое гудение. Кто-то дёрнул дипломат к себе. Анька небрежно его открыла, достала учебник. Светка шёпотом поинтересовалась, где такой оторвала. Услышала о приезде дяди Жени, скривила лицо: «Подумаешь!»
На перемене Анька рассказывала обступившим её девчонкам, что дядя Женя работает за границей, теперь часто будет приезжать. Может что угодно привезти.
Девчонки смотрели на Аньку восхищённо. Ещё бы, дядя за границей бывает. Анька между прочим сказала, но так, чтобы слышала Светка, что у неё скоро вельветовые брюки будут. Дядя Женя обещал.
Вечером мать с дядей Женей вспоминали техникум, о чём-то шептались. Анька не замечала, что дядя Женя дольше, чем надо, задерживал руку матери, когда та накладывала салат. Мать раскраснелась, игриво шлёпала ладонью руку дяди Жени, громко смеялась. Откидывалась на стуле, кофточка при этом туго обтягивала её. Анька ничего этого не видела, она была поглощена своим успехом в классе. Мать поставила себе раскладушку в комнате Аньки. Лёжа в постели, Анька долго слышала разговор за стенкой.
Разбудил её топот босых ног, шёпот за дверью, сдавленный смех, приглушённое: «пусти, разбудишь».
Зашла мать. Анька задышала ровнее.
- Спит,- тихонько прошептала мать. Прикрыла дверь.
Затихли шаги. Анька лежала с открытыми глазами. Сон прошёл. Учащённый стук сердца, казалось, заполнил всю комнату. Аньке хотелось криком остановить мать. Она перевернула подушку. Прижалась горячей щекой к холодной материи.
Мать всё врёт. Они и с дядей Женей сговорились, и разыгранное удивление при встрече – обман. Она к нему ездила, решила Анька. Какие-то новые, непонятные ощущения переполняли её. Хотелось кричать и плакать, хотелось, чтобы кому-то было больно, хотелось видеть чужие слёзы.
Анька перевернулась на кровати. прикусила кончик подушки. Недавно девочки рассказывали, как отлупили одноклассницу, маменькину дочку. Отлупили за то, что всегда учит уроки,- после уроков и отлупили. Вшестером одну. Анька сейчас бы пошла с этой шестёркой. Куда угодно.
Скоро пришла мать, легла на скрипучую раскладушку. Задышала ровно.
Анька до утра не могла заснуть. Она ненавидела мать, ненавидела мерно храпевшего за стеной дядю Женю. Разболелась голова. Сквозь замёрзшие стёкла виднелась луна, матовый отсвет расползся по комнате. Анька встала, вскипятила чайник. Умылась. Вытащила старый портфель. Мать, зевая, вышла на кухню.
- Я дежурная сегодня,- буркнула Анька, стараясь не встречаться глазами с матерью.
- Чего дипломат не берёшь?- спросила мать, кутаясь в халат. Добавила: - А и то правильно. Чего его по партам таскать. Вещь всё-таки…Когда вечером придёшь? Дома убраться надо, гость у нас…
- Я к бабе Соловьихе сегодня зайду,- сказала с порога Анька.- Мне надо…
В классе девочки опять спрашивали про дядю Женю. Анька сначала молчала. Не было настроения. Потом на неё нашло, стала говорить всё, что когда-то видела или слышала. Про себя усмехалась, когда девчонки рты от восхищения пооткрывали. Приплела и Эйфелеву башню. И корреспондента Потапова, с которым дядя Женя дружит. В конце и сама поверила, что так оно и есть на самом деле.
На последней перемене к Аньке подошёл Гришка Котин из десятого. Костлявый, светловолосый. Прищурил глаза. Анька торжествовала. Из всего класса Гришка отмечал лишь Катьку Смирнову. Школьную красавицу.
- Про дядю правда? – спросил Гришка.- Есть разговор. Дипломат продашь?
- Вот ещё,- фыркнула Анька. В душе всё ликовало.
- Джинсы дядя достать может? Фирмы «Монтано» или «Леви-Страусс»?- Котин оглядел Аньку, понизил голос до шёпота.- Доллары на бочку сразу выкладываю.
Анька краем глаза увидела промелькнувшую в стороне Светку, представила её лицо, когда та спросит о разговоре с Котиным. Усмехнулась. Всё складывалось хорошо. Главное, поставить на место задавалу Светку. Раз поверили, что дядя Женя из-за границы приехал, пусть верят.
В эти дни ей открылось: все притворяются, напускают на себя. Мать, дядя Женя, пижон Котин и задавала Светка с её золотом – все обманывают, стараются казаться лучше, чем есть.
Мать до сих пор считает Аньку глупой. Ездила встречаться с дядей Женей, а врёт про командировки. В глазах соседей хочет выглядеть хорошей. Любит, когда ругают отца, а сама виновата. Баба Соловьиха правильно ругает мать.
Вчера у Аньки не было дяди Жени, и в школе она была никто. Разве Петька Смородин толкнёт да опять пристанет сходить с ним в кино. Так у Петьки оттопыренные уши. А вот Котин…
Анька начала думать о Котине. Магнитофон у него есть, фирмовая майка. Все с ним считаются…А сколько он знает о зарубежных ансамблях, певцах! Котин красивый.
Анька решила, что никогда больше не будет откровенничать с матерью. Раз мать таит от неё свои дела, то чего Анька будет рассказывать. Пусть для матери она будет маленькой, это даже лучше. А в школе скоро все не смогут обходиться без Аньки. Все будут предлагать дружбу. Тогда посмотрим, кто чего стоит.
«Ничего,- думала Анька.- Все просить будете, чтобы я с вами дружила. Котин влюбится в меня. Тогда…»
Анька не считала себя красивой. Часто смотрелась в зеркало. Ненавидела веснушки, обильно появляющиеся весной. Из-за них её обзывали «рыжей». Анька плакала. Тайком тёрла лицо пемзой. Мать смеялась. Убеждала: веснушки придают привлекательность.
Пока матери не было дома, Анька красила губы, брови, примеривала украшения. Не нравился ей и нос. Острый какой-то. Зато все говорили, что у неё красивые глаза и фигура красивая. Анька часами могла сидеть у зеркала, строила гримасы, вырабатывала улыбку.
Но всё это было в прошлом. Вчера. А сегодня Анька не знала, как себя вести дома. Она не хотела идти домой.
Неужели мать не может без этого? Возникшее ночью чувство колотило её. Стало жарко. Интересно, думала Анька, как баба Соловьиха отнесётся к тому, что у них гостит дядя Женя. Анька давно научилась по отдельным словам, жестам определять мнение старших. Это осталось с детства, когда мать всюду таскала её за собой.

                6

Соловьиха собиралась топить плиту. Кряхтя, доставала с печи растопку. Анька отшвырнула портфель, не раздеваясь, села на стул. Повела носом. С мороза ей было жарко.
- Проголодалась? – спросила Соловьиха, с трудом спускаясь с приступка.- Дома-то чего делается? Давно не заглядывала.- В ватной душегрейке, длинной чёрной юбке, с поленом в руке, Соловьиха напоминала бабу-ягу. Согнутую, морщинистую.- Чего не приходите? Как мать?
Анька повесила на гвоздь пальто. Сквозь трещину в плите выбивался дым. В трубе скоро загудело. Анька пододвинула к дверце табуретку, села. Отвернулась, будто не слышала, что спросила старуха.
- Вот, нахратая,- покачала головой бабка Соловьиха.- Трудно ответить. Никакого уважения…
Анька пожала плечами.
- Дядя Женя в гости приехал. Ночевал сегодня. Подарил дипломат,- равнодушно перечисляла она. Почему-то её уже не трогало это. Словно всё осталось за порогом того дома.
- Что ещё за дядя Женя? – опустилась на скамейку у окна Соловьиха.- Родня какая? Откуль он…Да говори ты,- напустилась она на Аньку.- Вот девка уродилась. То порасскажет, чего и не надо, а спросишь – упрётся…
- Чего ты ко мне пристала,- огрызнулась Анька.- Я откуда знаю. В командировку приехал. С мамкой вместе учился…
- Ну да, ну да,- пробормотала Соловьиха. Пододвинула Аньке кружку с молоком. Лицо у неё было какое-то обиженное. Губы тряслись.
Анька нехотя выпила молоко. Есть расхотелось. И вообще стало всё безразлично. Анька тоскливо смотрела в окно.
Соловьиха протёрла клеёнку. Потопталась около Аньки, виновато заглядывая в глаза.
- Домой не пойдёшь? – спросила. Видя, как Анька начала доставать из портфеля тетрадки.
- Я матери сказала, что у тебя побуду,- буркнула Анька. Уставилась в стол, поелозила по клеёнке книжкой. Она ничего не хотела говорить. Всё вызывало раздражение. И вздохи Соловьихи, её топтание были невыносимы.
- Ты домой-то иди. Мать одна. Неудобно,- Соловьиха положила ладонь на Анькину голову. Внимательно посмотрела на внучку. Ладонь чуть подрагивала.- Ить и смерть меня не берёт,- пожаловалась Соловьиха.- На мать не дуйся. Она не со зла всё делает. Есть такие люди – чем больше бьются, тем толку от их трепыхания меньше. Мать-то твоя с батькой сначала хорошо жили. Чего потом делить стали, кто знает. Набитые дураки…Жизнь себе сломали…Варвара-то от любви за ним всюду бегала, а тот бог знает чего думал. Варька всё говорила, что переделает мужика в лучшую сторону. Всё Борис не мог ей угодить…Допеределывалась…Разве мужика переделаешь. Верёвки из них вить можно, но переделать…Дура,- заключила Соловьиха.- По молодости все мы дуры. Гонор выше шеи. Одни остаёмся – пальцы кусаем. А всё отчего? – спросила себя Соловьиха, облокотившись рукой на стол и подперев голову ладонью. Платок сполз на шею. Тощая косица, закрученная узлом, наполовину расплелась.- А всё отчего,- повторила Соловьиха, голова дёрнулась вниз. Она замолкла, словно забыла, о чём говорила.- Даве Варька сказывала, что жалеет отца твоего. Да и он приезжал мириться, я так соображаю. А вот не получилось…Ты иди домой,- попросила Соловьиха.
По дороге домой Анька решила молчать. Пусть говорят что угодно. Надо делать своё и молчать. Только бы скорее кончить школу. Сейчас все упрекают, что Анька лодырь, ей созданы все условия, есть даже комната, а она учится кое-как. Никто не хочет её понять. В книгах написано одно, а видит она другое. Мать кричит, срывает своё зло на ней…
Дома ужинали. Мать поморщилась, когда Анька зашла. Покосилась сердито, но с деланным участием спросила:
- как там бабушка себя чувствует? Ты ела? Садись поужинай.- Видя, что Анька молчит, постучала ладонью по столу, сердито насупила брови. Вздохнула. Повернулась к дяде Жене: - Ты со своими так же воюешь? Что из них дальше будет…
Сидя за столом, Анька катала хлебный мякиш. Она не могла понять, что мать нашла хорошего в дяде Жене. Он теперь нисколечко не нравился. Когда Анька смотрела, как он ест, почему-то ныло под ложечкой. Глаза у дяди Жени при виде еды округлялись, из них исчезало всякое выражение. Он всё пытался налить Аньке из бутылки, шутил, что она почти невеста, жаль, у него нет сына, а то бы посватал. Мать начала хвалить Аньку, что она помогает по дому, бережёт вещи. Было противно слушать.
По глазам Анька видела, что оба понимают цену этим словам, деланному восхищению, ахам. Ей порой казалось, что она улавливает равнодушную зевоту. В классе это называлось «вешать лапшу на уши», убеждать в том, чего нет.
Анька зевнула. Сказала, что была контрольная, болит после неё голова. Ушла к себе. Завтра надо было что-то врать Котину. Анька ещё не придумала что, но не сомневалась – выкрутится. Она всем докажет, что не хуже других.
Анька сразу заснула. Не слышала, как ложилась мать и ложилась ли вообще. Её больше не трогал дядя Женя. Он своё сделал. Аньке всё теперь было «до фени».
Дядя Женя уехал через день, провожала его мать. Потом вечером она начала было ругать Аньку, что та не может себя вести. Стыдно сидеть за одним столом. Норов при чужих людях нечего показывать…Мать ещё что-то говорила, но Анька не слушала. Когда мать схватила её за плечо и повернула к себе, Анька, не соображая, крикнула: «А чего ты оправдываешься, чего на меня кричишь…Не я к нему лазала…»
Мать хлестнула её по щеке. Осела на стул. Как-то сникла. Обхватив голову руками, долго молчала, уставившись в одну точку. Лицо матери набрякло, казалось плачущим.
Аньке сделалось страшно. Хотелось прижаться к матери, обнять, прервать пугающее молчание, но потом родилось какое-то злорадство. А чего она, думала Анька, я ничего такого не сказала. Подумаешь…На меня ругаться можно, а я сказала – сразу обиделась…
Анька понимала: такое матери говорить нельзя, но не могла и не хотела думать об этом.
С того дня в доме установилась напряжённая тишина. Молча ходили по своим комнатам. Анька налегла на учёбу, сообразила – не надо давать повода матери ругаться. Исправила все тройки. Мать всё больше вздыхала. Сразу после работы приходила домой. Убиралась, варила. Начала что-то вязать. Отдала шить Аньке брюки из бабкиного вельвета. Купила гипюровую блузку. Анька видела: мать старается загладить вину перед ней.
Ей нравились такие отношения. Не надо отчитываться, где была. Мать заворчит, можно повернуться и уйти в свою комнату.
Анька давно решила, что будет поступать в торгово-кулинарное училище. Не получится – пойдёт в ПТУ учиться на маляра, лишь бы уехать из дома.
Несколько раз мать пыталась наладить отношения. Предлагала поговорить серьёзно, даже плакала, чего Анька никак не ожидала.
- В кого ты такая бесчувственная растёшь? – спрашивала мать со слезами на глазах.- Ты же одна у меня. Все нервы вымотала. Думала, вырастет дочь, помощницей будет, а она…
Мать вздыхала, подходила сзади к Аньке, тыкала пальцем в голову.
- У, нахратая! Погоди, жизнь обломает…
Мать пыталась объяснить, что через некоторое время Анька будет жить своей жизнью. А она, Варвара, останется одна в этих стенах. Совсем одна. Как баба Соловьиха. Что в этом хорошего…
Анька молчала. Просыпаясь утром, загадывала: если мать заговорит первой, то к ней подойдёт Котин. Вельветовые брюки, гипюровая блузка, дипломат – Аньке жилось недурно. Дядя Женя всё достать может.

                7

В апреле мать привезли с работы с опухшей ногой. Анька испуганно глядела, как она доковыляла до кровати. Легла, морщась, тёрла ногу.
Приехавшая с матерью сослуживица внезапно присела, закрыла лицо руками, зашлась смехом.
- Ой, не могу! Как ты, варвара, в окно вылезала, это только со стороны посмотреть. Стекло разбили, Катька платье располосовала до задницы…Ой, не могу,- хохотала сослуживица.- Вот придумали. У Захара рожа разбойничья. В саже, белки сверкают, в ручищах кувалда…Я обмерла, как он к нам сунулся…
Варвара сердито отворачивалась. Ей было и больно, и давил смех. Она прыскала, отмахивалась, сводила брови, делая кислую мину.
Первого апреля Антона Ситника за пьянку и прогулы перевели грузчиком в отдел снабжения. С утра, пока согласовывали, что куда везти, Антон слонялся по конторе, заглядывал в кабинеты. Изнывал от безделья. Оно и выгнало его на крыльцо. Там увидел Захара, ковырявшегося около кузницы. Антон имел на Захара зуб. Вчера, например, Захар не помог подкатить бочку с олифой. Высмеял Антона за хилость. «Ему чего,- думал Антон,- бугай. Скоро пятьдесят, а кто даст. И разговаривает всё бу-бу да бу-бу, шипит, будто раскалённое железо в бочке с водой».
Время от времени у Захара случался запой. Захар жаловался: «Сам я понимаю, что пить нельзя. Я не хочу пить. Но пристанут ко мне: «Выпей да выпей» - можно разве отказаться…А выпью – во мне просыпается человек, с которым не могу сладить. Это всё гены меня сбивают, наследственность…»
Кончался запой, Захар виновато просил прощения. Обходил всех, кому причинил или мог причинить обиду. Клятвенно заверял, что это в последний раз, подставлял голову: делайте что хотите. Его прощали. Уволь – работать некому, а руки у мужика золотые. Не было такой работы, какую не мог сделать Захар, а срывался, так все знали, что ушла от него жена.
Пьяному Захару старались не попадаться на глаза. Как репей приставал. Рассказывал про сына, который зовёт его к себе и осуждает мать. Предлагал всем побороться. Звал к себе в гости. Рот у мужика не закрывался. Захар, казалось, выговаривал трёхмесячную норму слов. Потом клещами приходилось каждое слово из него вытаскивать. А физически здоров был Захар. Кразовский скат в сборе ворочал.
Антону, при виде Захара. Взбрело в голову разыграть его. Заглянул в комнату, где сидела Варвара, округлил свои рачьи глаза.
- Ничего не слыхали? – сказал Антон таким голосом, как говорят о начавшейся войне, пожаре. Все подняли головы от столов.- Захар в запой пошёл. Совсем свихнулся. Давно дурака в дурдом отправлять надо,- Антон опасливо выглянул в коридор.- Только что с кувалдой и костылём разогнал общежитие. Две двери выломал. Люди из окон выскакивали…Глядите, как бы сюда не припёрся. Слышал, ругался, что неправильно зарплату начислили…
- Не смеши, Ситник,- иронически тряхнула головой расчётчица, стол которой стоял у двери.- Чего Захару сюда приходить…Балаболка,- махнула она рукой.- Не мешай работать…
- Ну глядите,- усмехнулся Антон.- Моё дело предупредить…
Он вышел из конторы, свернул в кузницу. Захар грел в горне полосу. Курил.
- Слышь, Захар,- деловито подошёл к нему Антон.- Там картину привезли, звали тебя прибить. Возьми кувалду и костыль. Начальник сказал, срочно…
Захар равнодушно выслушал, даже не пошевелился. Перевернул в горне железку. Бросил туда недокуренную папиросу.
- Сами прибьют,- махнул он рукой.- Мне хомут ковать надо. А что картина, кто её глядеть будет…
- Ты давай, срочно,- повысил голос Антон.- Проверка ожидается, начальник велел срочно. Брось всё и иди. Гаси своё поддувало…А то я ему скажу… - Антон от нетерпения переступил ногами.
- Ну, если срочно,- протянул Захар. Он взял кувалду, пригасил пламя. Неторопливо пошёл в контору. Антон отстал.
- Где прибить? – открыв дверь, только успел прогудеть Захар, как расчётчица с визгом выскочила в полуоткрытое окно. За ней полезла Варвара.
Захар растерянно остановился у порога. Подняв руку с кувалдой, сделал три шага в сторону бухгалтера. Та попятилась на стуле, выставила перед собой руки.
- Уйди за-ради бога, Захар. В тюрьму сядешь. Напился – иди спать.
-Вы что, опупели? – вытаращил глаза Захар.- Сами звали.- Он тряхнул непонимающе головой. Огляделся по сторонам. Никакой картины в комнате не было.- Ну, косой, шею сверну,- прогудел Захар, припоминая хитрую ухмылку Антона.
На другой день Захар запил.
Варвара вначале думала, что у неё растяжение связок, но рентген показал трещину. Две недели вылежала дома.
После запоя Захар молчаливо возился в кузнице. Мужики, забегавшие перекурить, говорили, что у Варвары сломана нога, готовится бумага в суд. Контора возмущена. Захар не мог понять, правду говорят мужики или смеются, но что Варвары не было на работе, сам видел. Надо было что-то делать.
В очередной раз Захар пошёл просить прощения. Долго мялся, кряхтел, сопел, клятвенно заверял, что такого больше не будет. Завязал Если бы не косой дьявол Ситник, он никогда бы не пошёл в контору.
- Нам-то чего,- стрельнула на Захара злым взглядом расчётчица. Над ней подшучивали больше всех. Первая полезла в окно, располосовала платье.- Нам-то чего,- повторила она,- а Варвара Петровна до сих пор на больничном. Погоди, подаст на тебя в суд. года два за хулиганство дадут…
Захар, осунувшийся, с набрякшими мешками под глазами, виновато теребил в руках шапку, переминался с ноги на ногу.
- Сходи к ней,- продолжала расчётчица.- Женщина больная, может, чего дома сделать надо. Человек в годах, а так опустился,- оглядывая Захара, осуждающе покачала головой.- Ой, мужики, мужики!
После работы, переодевшись, Захар подался к Варваре Петровне. Он долго решал, что брать с собой. Бутылку – неудобно. Женщина как-никак. Цветы? Так ей не двадцать лет, и не тот случай, не день рождения. Шоколадку? Захар плюнул, поскрёб голову.
Он не мог понять, за что ему извиняться. Он пальцем никого не тронул. Если бабы-дуры в окно полезли, кто виноват! А вот надо идти, кланяться.
«Варвара Петровна,- рассуждал Захар,- подлянку сделать не должна. А вообще чёрт их знает, что у них в голове. Бабы – это загадка. Ужиться не могут, а ты страдай…Прав им дали…В каталажку засадить легче лёгкого. Одно заявление, а потом доказывай, что ты не верблюд…»
Захар медленно шёл по улице. Снег давно сошёл. В канаве блестела вода. Прошлогодние листья ржавели в грязной, забуревшей траве. На комолых макушках тополей, похожих на недостроенные птичьи гнёзда, проклюнулись почки.
Чем ближе подходил к дому Сутягиной, тем муторнее становилось на душе. С одной стороны, баба – холостячка. Такую можно уговорить. В кузнице чего не наслушаешься. На огонёк какого пустобрёха не принесёт. Про Варвару тоже всякое говорили, сколько раз Захару советовали подбить клинья. Только что-то никто не хвастался, что спознался с ней. Видно, Варвара, как та лисица, в своей местности петухов не потрошит.
- Баба справная,- чмокнул губами Захар.- Рябая маленько…Зато фигуриста. По коридору пройдёт, глаза так и прилипают…
Захар сравнивал свою бывшую жену с Варварой. Сплюнул. Своя была тоща, две доски, вместе связанные. В девках вроде посправнее была, а родила – совсем усохла. Зато злости на пятерых баб прибыло. Зудит, по избе шмыгает, как гусыня расшипится. Чуть не так, постель в другую комнату унесёт. А ты как хочешь, так и спи. Утром пожрать не сготовит. Слава богу, уехала. Теперь любо-дорого жить. Спокойно. Так опять же женщины услуги предлагают. Сколько их намекали замуж взять. И боязно  не боязно, а как-то…Захар повертел ладонью, неопределённо поднял плечи. Бабы сразу ставят условие – распишись. А зачем под старость смешить людей.
Захар шёл, рассуждал про женщин, про свою жизнь. Привык один. Не клятый, не мятый.
Дом у Варвары был справный. Второй от угла, Захар сразу нашёл. С первого взгляда – запущенный. Краска на окнах облупилась, труба на крыше растрескалась. Забор местами наклонился. На сараюшке задрался толь. Огород блестел водой.
- Нет рук канаву прокопать,- пробормотал Захар.- Спусти воду, просохнет быстрее, а так жди…
Калитка болталась на одной петле. Захар припомнил рассуждения расчётчицы. Сплюнул. Зады поотращивают, сидючи на стульях, а дома чёрт ногу сломит. Языком все горазды. Всё мужик у них виноват, а вот живёт одна – криком кричит. Рада, поди, самому завалящему, только хозяйство наладь.
Захар постоял, оглядывая дом. Поймал себя на мысли, будто примеривается ко всему этому. Усмехнулся. «Сейчас Варвара огреет дрыном по спине – забудешь трубы, огород. Раскатал губу…А, чтоб этих баб…»
Погромыхал на крыльце сапогами, сбил налипшую грязь, толкнул дверь. Из комнаты раздался голос.
- Ты, что ль, мам, топчешься?
Не успел Захар открыть дверь, как на пороге появилась Варвара. Белизна её полных плеч, тяжёлая округлость грудей под рубашкой да и вся просвечивающая под тонкой материей фигура заставили Захара крякнуть.
Варвара ойкнула от неожиданности, торопливо нащупала за перегородкой халат, набросила, лениво застегнула пуговицы. Чуть нагнув голову, вопросительно глядела на Захара.
- Чего уставился? – грубовато спросила она.- Опять прыгать в окно? И так ногу еле таскаю.- Посмотрела на Захара, скрутила в пучок волосы.- Пришёл – садись,- кивнула миролюбиво на табуретку.
Захар тряхнул головой, избавляясь от наваждения.
- Что молчишь? – варвара, припадая на перевязанную ногу, переставила стул. Села. Поставила локти на стол, опёрлась головой на ладони. Оттопырив губу, с интересом смотрела на Захара.- Боишься, что ль? Я не кусаюсь. Нога заживёт,- усмехнулась она.- Хоть на больничном отдохну. До тошноты работа надоела…И чего из тебя пугало делают? – внезапно спросила.- Мужик как мужик.- Варвара наклонила голову, прикусила большой палец, вздёрнутая губа оголила белизну зубов. Она словно пыталась рассмотреть что-то за спиной Захара.
- Я это…- начал Захар.- Это всё Антон-косой подстроил. Я что…Может, тебе дома что надо сделать, скажи, я подсоблю…
- А куда ты денешься,- засмеялась Варвара.- Если и вздумаешь исчезнуть – суд найдёт. Во,- выставила она ногу.- Пока не заживёт, что хошь с тобой сделаю,- в голосе её явно проскальзывала игривая нотка.
 В конторе чумазый Захар показался ей намного старше, страшнее. Да ещё поднятая в руке кувалда. А тут, видя смущение мужика, ощутила баба желание нравиться.
Если б Варвара заранее знала, что придёт Захар, конечно, встретила бы его по-другому. Накричала, может, заплакала. Завести себя сумела б. Ума на это много не надо…А тут сработало бог весть какое чувство. Этот телепень вызывал любопытство. В Захаре чувствовалась сила, та мужская сила, что заставляла сладостно сжиматься сердце.
- Так я могу сегодня калитку навесить,- слышала Варвара в каком-то отдалении, а сама видела большие, не отмытые толком ладони, мосластые клешни, торчащие из рукавов пиджака.
«Зажмёт ручищами – не вырвешься,- весело подумала она. Хоть бы уходил поскорее». Чёрт-те что в голову лезло, а сама между тем говорила:
- Конечно, одинокой женщине помочь надо. Всё сама и сама. Там не только калитка, всё скоро рушиться будет. Разве одна что сделаешь…Две бабы в доме, толку-то от них. Дочка сколь времени отнимает, с ней голову сломать можно…
Захар тихонько оглядывал кухню. Усмехнулся про себя. Не больно-то разбежалась. Вторые рамы ещё не выставлены, за печкой мусор в кучу сметён, тарелки немытые. Дочка не маленькая, что, вдвоём тарелки вымыть не могут, думал Захар. Моя «пила» насчёт чистоты сто очков дала бы этой. Вот уж вылизывала углы.
- Только сегодня вставать стала,- перехватила взгляд Захара Варвара, поднялась, припадая на ногу. Убрала грязные тарелки на плиту, задёрнула занавеску.- Нога проклятая болит, не согнуться. Дёргает её всю. А дочке лишь бы с подругами набегаться. Не сидит дома.
Захар вышел во двор, закурил. Заглянул в сарай. Там лежало всё кучей. Дрова, велосипед, валялись половики. Весь угол занимали пыльные, не один год собираемые банки. На стене висела рама от велосипеда, какая-то корзина. Захочешь что найти сразу – не отыщешь.
Захар прилаживал к калитке петлю, когда около него остановилась старушка. Потопталась.
- Ты, милок, всем делаешь аль только по молодым ходишь? Может, ко мне заглянёшь? Хозяйство по мужицким рукам давно плачет…Ты хоть кто будешь?
Захар взглянул на назойливую старуху. Остроносая, сгорбленная. Ишь, глазами зыркает, подумал Захар. Шла – и иди себе. Такой нос только и совать всюду. Чтобы отвязаться, буркнул:
- Жить сюда перехожу.
- Ну да, ну да,- закивала головой старуха.- Дак откуль ты взялся? Слыхом не слыхивали.
Старуха всё старалась заглянуть Захару в лицо. Крутилась перед ним, наступила на гвозди.
«Песок из ушей выбей»,- буркнул про себя Захар, а вслух сказал:
- Так это вчера было, что не слыхивали, а сегодня, видишь, уже работаю. Подворье ремонтирую. Ты-то чего прёшься? Постой, калитку налажу…
Старуха, не слушая его, сухой рукой толкнула калитку, мимо Захара прошмыгнула во двор. Торопливо засеменила к крыльцу.
Соловьиха, а это была она, от возмущения не могла сказать слова. Торопливо вползла в избу, отдуваясь. Пошарила глазами по сторонам, села на табуретку. Сдёрнула платок с головы.
- Да что это делается? – всхлипнула судорожно она.
- Ты о чём, мам? – Варвара стояла у окна комнаты, смотрела через стекло на работающего Захара.- Чего опять не так? – переспросила она, проковыляла в кухню, держась за стенку.
- Совести у тебя нет, девка,- напустилась Соловьиха на дочь.- Который это мужик по счёту, аль глаза совсем заморозила? Куда катишься? Аньки-то бы постеснялась…Всё на глазах девки делаешь. Плачешь, что она уросит, а сама что? В кого пошла? – Соловьиха от возмущения хватала воздух открытым ртом, норовила вскочить на ноги, но только смешно дёргалась
- В кого я такая,- не то переспросила, не то просто повторила Варвара.- А в тебя, наверное. Больно много потеряла лучших годов с Борисом. Их не вернуть. Не лезь ко мне. Сама знаю, что делаю. Я, мам,- потянулась Варвара так, что высветились коленки,- больно нервная стала. Не трави душу…Для кого беречь моё добро, если через десяток лет я никому не нужна буду…
- От твоей же дури жизнь с Борисом не сложилась…Давай, давай,- закивала осуждающе Соловьиха.- Может, этот тебя обворует. Рожа у мужика пропитая…И отыскивает-то,- развела руками Соловьиха.- Стыдно по улице пройти…
- А ты меньше слушай сплетни,- оборвала Варвара.- Зачем пришла? Жизнью попрекать или дочкой, так вырастила не хуже, чем у других. Ни рваная, ни голодная не ходит…Меньше бы пела ей, лучше была б…
- Так ить я дурному не учу,- встрепенулась Соловьиха. При упоминании о внучке защемило сердце. Уж который раз Варвара попрекает, что она, Соловьиха, потакает дочери, девка от рук отбивается.- Анька спрашивает, я как могу отвечаю. Неужели я против тебя её буду настраивать? Ты, право, не в своём уме…
Варвара поджала губы. Смотрела в окно, будто матери в комнате и не было. Постучала пальцами по подоконнику. Ни к кому не обращаясь, сказала:
- Аньку испортишь…Магнитофон требует, джинсы. На одни сапоги сколь денег этой весной ухлопала…Её испортишь, сама скорее в гроб ляжешь…Пластинки откуда-то носит. Девочки ей дают,- недовольно приподняла плечи Варвара.- Мне что-то никто не даёт. То одно несёт, то другое…
- Это кто? – показала Соловьиха пальцем на Захара, вся согнулась, вытянулась в ожидании ответа.- Сошлась бы с кем по-хорошему…
- С кем, с кем? – раздражённо повернулась к ней Варвара.- Анька и так на дыбы встала, который день толком не разговариваем. Не подверни я ногу, так до сих пор дулась бы. Всё надоело,- повторила тихо Варвара, опускаясь на стул рядом с матерью. Упёрлась руками в колени. Плечи обиженно поднялись. Варвара уставилась в пол.- Свою жизнь устроить не могу. Вечно подлаживаться под кого-то надо, спрашивать мнение. Таиться. А зачем, скажи? Человек одну жизнь живёт, какая получится, такая и его. Я же вторую жизнь не проживу, чтобы можно было сравнить. Так не мешайте жить…Я никого не обворовала, а как на воровку пальцем показывают…
- Так это кто? – не отставала Соловьиха, кивая на дверь.- На вид больно страшен. Здоров бугай, ручищи, что лопаты…
- Рассмотрела,- усмехнулась Варвара. Покосилась на мать.- Это тот чёрт, из-за которого я ногу сломала. Замаливает грех.
- Вот я и говорю, страхолюдный, что хошь сотворит. Зачем только пустила на порог…


                8

В школе Анькины рассказы о заграничном дядюшке мало-помалу перестали действовать. Удивлять больше было нечем. Тем более Светке Малышевой прокололи уши, и она стала носить золотые серёжки. В классе, правда, показываться в них пока остерегалась, но за порогом школы щеголяла вовсю.
Девчонки рассматривали торчащие в покрасневших мочках ушей белые бусинки в жёлтой оправе. Обсуждали, интересовались, не больно ли прокалывать. Завидовали. Анька один раз взглянула, сделала вид, что ей неинтересно. Сморщила свой веснушчатый носик.
- Подумаешь,- протянула она.- Они, может, и не золотые вовсе. Мне тоже купят…
- Дядя Женя привезёт,- засмеялась довольная Светка. Она радовалась, что ни у кого серёжек в классе нет. Утёрла нос задавале Аньке с её дядюшкой. Чуть что: «Мне дядя привезёт». Где Анька возьмёт денег, если вдвоём с матерью живут на одну зарплату. А всем бахвалится, что может достать, ей купят…
- Ты всё врёшь,- сказала Светка.- У тебя нет ни одной золотиночки. И джинсы у тебя из нашей материи сшиты. Нашивку пришила. Никто тебе ничего не привозил. «Мне тоже купят»,- передразнила она Аньку, поджала губы, выставила вперёд грудь.- Тебе купят, а у меня есть. Разницу видишь? Сколько ни гонись, всё равно не будет того, что у меня есть. У тебя и дяди Жени нет. Никого за границей у вас нет…
- Есть, есть! – крикнула Анька. Топнула ногой.- Завидуешь? И серьги есть…
- Принеси,- крикнула Светка. Глаза её зажглись ревнивым блеском.
Где тонко, та и рвётся. На следующей перемене Аньку поймал за рукав Котин. Оглядевшись по сторонам, отодвинул Аньку к окну.
- Сутяга, когда дядя приезжает? Светка сказала, что ты ждёшь…Уговор помнишь, не забыла? На выпускной мне джинсы нужны. Шайбочки есть. Сегодня приходи ко мне, обговорим всё, музыку послушаем…
Анька растерялась. Если она возьмёт деньги, надо будет доставать хоть из-под земли джинсы. А где их взять? Если Анька откажется – житья не будет. Изведут насмешками.
Она лихорадочно соображала, как поступить. Побледнела. Нагнула голову. Снизу косилась на Котина.
Котин нетерпеливо ждал ответ. Его давно звали, он лишь отмахивался локтем, крутил в руках мятый листок бумаги. Ворот белой рубашки был расстёгнут. Котин скривил в усмешке рот, прищурил один глаз, тряхнул длинными волосами.
- Не можешь достать?
- Почему, могу…
- Придёшь?
- Да,- с вызовом ответила Анька.
Дома она достала шкатулку с украшениями матери. Пересмотрела. Всё было не то. Серёжек мать не носила. В шкатулке лежали два золотых кольца, какая-то брошка да две нитки бус. Кольца спадали с Анькиного пальца. Кто поверит, если она принесёт их в школу, что они её.
Анька походила по комнате. Ногой отпихнула портфель. Дипломат мать давно спрятала. До конца учебного года осталось две недели. За лето Анька что-нибудь придумает, а сейчас надо было доказать Светке. За две недели доказать. Как…
Если бы были деньги, Анька купила бы серьги в магазине. Она видела за сто двенадцать рублей, с маленькой бусинкой. А где взять сто двенадцать рублей?
У матери на расходы лежит в сумочке тридцать рублей. Это до конца месяца.
Анька села перед зеркалом, взяла расчёску. Сначала зачесала волосы налево, потом завязала их лентой в узел. Долго рассматривала себя. Надела на пальцы кольца, подкрасила губы. Слегка подчернила брови. Нашла, что с крашеными губами выглядит старше. Переоделась в вельветовые брюки, накинула гипюровую блузку. Повесила бусы.
На Аньку из зеркала смотрела большими голубыми глазами симпатичная девушка. Анька немного покривлялась, вздохнула, стёрла помаду. Убрала в шкатулку украшения. Взглянула на часы. Скоро должен прийти Захар Васильевич. Анька повела плечами, скривила губы.
«Чего ходит? Нанялся, что ли, работать. Мать перед ним как цыпа. Смешно смотреть. Думают, Анька не видит. Этот Захар толчётся допоздна. В полдесятого Анька приходит – Захар  всё здесь. Чаи с матерью распивают. Влюблённые…»
Анька не могла представить, что Захар – так про себя она его звала – может стать отцом. Ей придётся говорить «папа». Дико! Анька, когда думала об этом, всегда передёргивала плечами.
Захар приходил в половине шестого. Анька к этому времени всегда уходила.
С матерью откровенного разговора не получалось. Да и о чём говорить? О музыке?.. Принесёшь от девочек послушать пластинки, мать с работы придёт – увёртывай громкость. Голова у неё болит. Начнёшь говорить, что надо купить магнитофон. Смотрит, будто Анька по-китайски разговаривает. Просишь джинсы купить – всё упирается в деньги. А то ещё мать начнёт объяснять, как трудно она жила, что у неё ничего не было. Донашивала после сестры. Часы купили только в десятом классе…
Анька не могла понять, чего добивается мать со своими воспоминаниями. Это когда было! Все тогда так жили. А сейчас живут по-другому. Если у Светки Малышевой есть золото, то почему его не должно быть у Аньки? Пусть мать объяснит почему! Не кивает, как жила раньше, а скажет, чем она, Анька, отличается от Светки. Почему у Котина есть «мани» на джинсы, а у Аньки нет. Аньке плевать, как жили раньше.
В книгах она читала и про голод, и про войну. В кино даже страшно бывает, но это было давно, и если бы Анька жила тогда, может, про неё сейчас бы писали.
Мать говорит: «Вот вырастишь, сама купишь. Заработаешь. А сейчас обходись тем, что есть». Мол, она, Анька, одета не хуже других.
Не хуже…Анька вздохнула. Ну и что хорошего-то? Быть как все – это быть ничем. Ничто – это серятинка…А Аньке надо, чтобы с ней считались, искали покровительства. Зависели от неё.
Как вначале хорошо всё складывалось! Принесла дипломат – все только о ней говорили. Надела первая в классе вельветовые брюки – опять разговоры. Даже Светка навязываться дружить стала. Сам Котин первым подошёл. И это всё может рухнуть из-за каких-то серёжек…Светка так просто не отстанет – будет напоминать каждый день. При всех уличит во лжи. Лучше тогда не жить.
Где достать денег?

                9

Котин жил в двухэтажном кирпичном доме. Из открытой двери, выходящей в лоджию, слышалась музыка. Анька поднялась по лестнице. Остановилась. Нерешительно постояла. Несколько раз подносила палец к кнопке звонка. Внизу хлопнула дверь подъезда. Анька нажала на звонок.
Котин открыл сразу, будто стоял за дверью. На нём была безрукавка с эмблемой «АББА». Он поднял руки вверх, словно собирался кого-то душить, скривил лицо в гримасе ужаса.
- А-а,- протянул Котин. Разглядел Аньку, согнулся в поклоне, несколько раз покачал рукой у пола.- Заходите, сударыня. Я думал, вы не придёте. Вы очаровательны в этом наряде. Фея,- видя, что Анька нерешительно мнётся у порога, взял её за руку.- Заходи, Сутяга, чего там. Предков нет дома. Один. Музыку покрутим. Хотел билеты поучить, открыл – в голову не лезут. Осточертели. А. учи не учи – в школе не оставят. На троечку, но все сдают. Пусть сегодня во мне погибнет гений. Аминь! – Котин демонстративно захлопнул лежавшую на табуретке книгу, сощурив глаз, плавно забросил её под диван.
В прихожей на большом трюмо стояли баночки с кремами. Пузырьки. Висел красивый календарь. У Аньки разбежались глаза. Из полуоткрытой двери комнаты виднелся полированный стол, ваза с цветами, торчал угол дивана. Анька шагнула туда.
- Ты чё,- остановил её Котин, в такт музыке пощелкивающий пальцами.- Там резиденция матери. Приглашаю к себе,- протянул руку по направлению своей двери.- Пахан в командировке, мать сегодня на работе. Я хозяин…Вам кофе в постель или как? – скривился Котин.
- Я уйду,- остановилась на пороге комнаты Анька.
- Да ладно, шуток не понимаешь…Сказал, сейчас кофе сварю, я ещё не ел. В животе дёргается…Посиди…
В комнате Котина было уютно. Стоял диван, стол. Вдоль стены до потолка тянулась самодельная стенка. На одной из полок играл магнитофон. На стене висела гитара. Слащаво улыбались участники всевозможных ансамблей. Позировала полуобнажённая негритянка.
Анька перебрала стопку дисков. Потрогала корешки книг.
- Эдгар По, Джек Лондон, Юлиан Семёнов.- Вздохнула. Села в кресло, откинулась, протянула ноги. В полуоткрытую дверь тянул ветерок. Анька закрыла глаза, наступило какое-то блаженство. Ничего не хотелось. Все её волнения, разговоры, досада уплыли вместе со словами песен. Пугачёва, «АББА», снова Пугачёва. Анька откинула назад голову, в такт музыки шевелила пальцами. Она всё бы отдала, чтобы иметь вот такую комнату, вот так сидеть каждый день, просто сидеть и слушать музыку. Ей казалось, что она одна. Из забывчивости её вывел голос Котина.
- Летом что делать будешь? Ах, ты ещё маленькая, за мамкин подол держишься,- усмехнулся Котин.- Чего в горсад не ходишь? Все наши там. Есть своя кучка, своя скамейка. Мужики интересные, девочки приходят. Говорим, музыку слушаем. Весело. Нам бы с твоим дядей скентоваться. Приедет – познакомь! Будь спок, лицом в грязь не ударим. Может, дядя ещё кроме джинсов что достать может, пусть привозит. Не пойдёт нам – толкнём другим. Оторвут с руками…Чудная ты какая-то, Сутяга, такие возможности, а ты как в скорлупе, всё одна. В жизни надо уметь брать, а то не достанется…Кофе хочешь?
Анька отрицательно замотала головой. Она много раз слыхзала, что парни наедине становятся наглыми, пристают, лезут щупать. Девчонки говорили, что парни в такие моменты обещают всё что угодно. Анька ждала.
 - Давай потанцуем,- сказал Котин, роясь в магнитофонных кассетах.
 Анька почему-то покраснела, поджала ноги. Котин словно угадал её мысли. Анька загадала: если он предложит танцевать, всё будет хорошо.
На школьные вечера Анька не любила ходить. Мальчишки всех высмеивали, подставляли ножки. Дежурный учитель сидит на стуле сычом. Особенно если дежурила завуч, считай, вечер испорчен. Та как прищурит под очками глаза, так и просидит весь вечер, не вставая. Если кто, по её мнению, танцевал слишком развязно, назавтра вызывали в учительскую. На вечера больше не пускали.
Котин танцевал легко. Казалось, он мог всё. Извивался. Наклонялся. Прищёлкивал в такт пальцами. Выражение лица его менялось, будто кто-то стирал тряпкой одно, возникало другое и так до бесконечности.
- У тебя глаза красивые и волосы,- услышала Анька. Она танцевала скованно. Стеснялась резких движений. Первый раз она была одна в комнате с мальчиком. Котин раскраснелся. Длинные волосы закрывали глаза, он встряхивал головой, отбрасывал их. Протянул руку, коснулся Анькиных волос. Анька замерла, сердце сладко заныло. Хотелось дурачиться, громко кричать.
Котин рассказывал, что отец должен скоро приехать из командировки. Обещал на окончание школы триста рублей.
- Мне бы только без троек экзамены сдать. Поеду поступать в университет. Стану переводчиком…Тогда заживём. У меня знакомый учится там. Порассказывал…
Послышался стук в пол. Анька остановилась, нерешительно посмотрела на Котина.
- Опять эти соседи,- скривил губы Котин.- «Опять у вас, Анна Семёновна, сын допоздна музыку крутит на полную мощность»,- передразнил он.- У, заразы,- Котин с силой топнул ногой по полу. Убавил громкость, с размаху сел на диван.- Как надоело всё. Уехать куда, что ли…Все зудят, фискальничают, лебезят друг перед другом…Надо жить: захотел – сделал, не захотел – не делай. И чтоб никто не лез в душу. Какое кому дело, как я живу…
Взгляд его остановился на Аньке. Котин пододвинулся, приглашая её сесть.
- На танцы пойдёшь? – спросил он. Анька почувствовала, как рука полуобняла плечи, легла на грудь. Котин пододвинулся ближе, провёл пальцами по волосам, притянул Аньку к себе.
- Не надо,- отстранилась Анька, косясь глазом на Котина. Почувствовала на щеке горячее дыхание. Сердце замерло. Котин что-то бормотал, Анька закрыла глаза. Было тревожно и хорошо. Котин целовал. Скоро заболели губы. Уходить не хотелось.
Дома мать напустилась на Аньку. Возмущённо трясла школьным дневником.
- Когда ни придёшь, её нет дома. Целыми днями где-то шастает. Пол подмести некогда. Лень грядки полить. Посуда немытая. Ты уже здоровая девка, неужели за руку водить и показывать, что делать…Да я в твои годы…Мне бы такая жизнь…- Варвара опустилась на стул, перелистала дневник.- Тройки, тройки, будто других отметок нет.- Бросила дневник на стол. Губы сжались, кончик носа побелел.- Как рыба бьюсь, а даже спасибо никто не скажет…
Анька молча смотрела в тёмное окно. Её не трогало причитание матери. Она всё ещё была там, у Котина. Танцевала, слушала музыку. Зудение матери, надоедливое, больше похожее на бормотание обиженного ребёнка, отгоняло воспоминания. Анька цеплялась за них. Пропало ощущение лёгкости, уверенности. Она почувствовала, как наползает раздражение.
Ей снова захотелось высказать всё, что она думает о дяде Жене, о Захаре Васильевиче и о многом другом. Анька не маленькая, всё видит. Ей хотелось сказать, что её уже давно не тянет домой, что она брезгует окурками в пепельнице и вообще через год уедет. Развяжет матери руки. Всё равно в доме лишняя. Повесь своего Захара Васильевича в угол, как икону, и молись, думала Анька.
Уже в постели она вспомнила слова Котина: «У тебя красивые глаза и волосы». Улыбнулась. Завтра увидит его снова…
Тут же привиделась Светка Малышева с её ехидной улыбкой, узкими губёнками и мышиной мордочкой. Мелкие белые зубы в полуоткрытом рту и огромные бусины серёжек в отвисших ушах. Светка показывала пальцами на серьги, ужавшись в плечах, взахлёб шипела: «Врунья, врунья».

                10

Варвара, после того, как Анька, хлопнув дверью, ушла спать, долго сидела одна на кухне за заставленным грязными тарелками столом. Ничего не хотелось делать. Очередной разговор с дочерью не получился. У Варвары было одно желание – провалиться куда-нибудь, чтобы побыть совершенно одной. Не видеть никого. Забыть о матери, которая всюду лезет, а потом оговаривает перед старухами. Забыть Аньку, которая вымотала последние нервы. Все эти знакомые, родственники участливы на словах, а сами шагу не сделают, не выговорив условие. Всё надоело, всё.
Идёшь домой, думаешь отдохнёшь, а здесь наваливаются новые и новые заботы.
Варвара не могла понять, что происходит с дочкой. С чего это девка как взбесилась. Скажешь слово – молчит или огрызается. За два месяца ни разу толком не поговорили. Если из-за Захара дуется, так она его выставит. Правда, появились надежды…Раз Захар ходит – значит, она ему небезразлична. Может, это последний шанс. Мужик Захар неплохой, больше наговаривают. На работе посмеиваются над Варварой, ну, а что хорошего можно ждать от завистников…Хочется ведь иметь мужа в доме. Не двадцать лет, что надеяться можно. Тут каждый год – за три, отметины накладывает. Ну, а кто пожалеет, если дочка понять не хочет.
Захар-то вон всё в доме наладил. Дом на дом походить стал…Не старый ещё. Алименты не платит. Слово дал, что пить бросит. Ну где лучше найдёшь. Сколько раз пыталась завести разговор с Анькой…
Варвара вздохнула. Поникли плечи. Краем глаза посмотрела в стоящее на подоконнике зеркало, усмехнулась. Уж больно старой себе показалась. Под глазами синяки, появились морщины. Красься не красься, а годы своё берут.
Кажется, скажи ей сейчас кто доброе слово – и она расплачется. Что за жизнь – слово некому молвить. Пустой дом, молчаливая тишина углов, холодная постель.
Варвара не раз задавала себе вопрос: неужели жизнь для неё остановилась? Городок мал, всё делается на виду. Женщины её возраста редко выходят замуж, а греться у чужого огня, урывками хватать крохи становилось неприятней и неприятней. Хотелось иметь своё.
Варвара кляла тот час, когда послушалась первый раз мать, пошла жаловаться на мужа в партком. Ей казалось, что Борис изменял.
В парткоме обещали разобраться. Разобрались. Вечером она тогда получила сполна. Борис долго курил, не говоря ни слова. Варвара снова стала упрекать. Он усмехнулся: «А ты в партком сбегай. Там с тобой поговорят.- Потом процедил сквозь зубы.- Дура, чего добилась…Уеду я…»
Теперь эти слова пришли на память. Почему-то вспомнились моменты, когда они поступали словно чужие люди. Нет бы кому уступить…
И последний приезд Бориса…Ну чего она тогда встала в позу, с чего она стала упрекать? Борис приехал к ней. Какой-никакой, а свой, от него ребёнок, сколько лет прожили…Уступи она, не артачься – может, и помирились бы. Кто знает, как бы всё обошлось. Нет, посчитала, что Борис должен первым на колени падать, просить прощения. Откуда взялась та непримиримость… Сейчас, в эту минуту, Варвара всё бы сделала по-другому. Только попробуй верни ту минуту…Не вернёшь…
- Какая же я была дура,- обхватила Варвара голову руками.- Сколько мужиков увивалось – и не могла выбрать…А теперь одна…Так тебе и надо…
Как за спасительную ниточку, Варвара хваталась за Захара. Сегодня он сказал прямо: «Выходи за меня замуж». Варвара обещала подумать, да что думать, она согласна, хоть за чёрта, лишь бы не быть одной.
Хотела поговорить об этом с Анькой – разговора не получилось. Всё опять свелось к грязной посуде, упрёкам в лени. Не хотела говорить, а будто чёрт за язык тащил.
Варвара понимала, что любви к Захару нет, да кто о любви сейчас говорит. Вон в больших городах и сватают уже через газету, какая тут может быть любовь. Мужик в доме – вот и вся любовь…Будет к кому прислонить голову, а ей больше ничего и не надо.
На работе Варвару отговаривают: Захар пьёт, пьяный – дурак. Но ведь слово дал, что бросит. Варвара вспомнила вдруг, как Захар взял её руку, будто клещами сдавил…
Живёт она меж двух огней. Себя жалко, годы уходят, и дочку жалко. Варвара часто думала: если подстраивать свою жизнь под Анькины запросы, то добра не жди. Что Анька разденет и разует – полбеды. Куда хуже то, что её фырканье сейчас потом перейдёт в открытую вражду. Всю жизнь будет попрекать, что счастья не дала.
Кабы знать, где и какое оно, счастье, подумала Варвара. Сколько об этом говорено, а кто нашёл…
В своё время Варвара пожалела мужа, отказалась от любой помощи. Даже на алименты не подала. Гордая была… А как бы пригодились сейчас эти деньги. До всего доходишь с опозданием. Подала б на алименты, так Борис и хвост прижал. Может, покладистее бы был, а чего сейчас говорить…До восемнадцати Анькиных лет время, правда, ещё есть. Может, хоть эти три года попользоваться. Но Варвара не хотела связываться. Всё отболело.
Может, ради Аньки и хочет Варвара связать свою жизнь с Захаром. Только у Аньки в голове ветер, разум детский, попробуй докажи, что для неё всё делается. Разве они верят чему…
Варвара не понимала, чего дочь встала на дыбы.
Другой раз возникало непреодолимое желание, ладонь чесалась хлестнуть Аньку по щеке так, чтобы след надолго остался. Но попробуй тронь. Сколько раз заикалась, что к отцу уедет. А что, попадёт шлея под хвост, выкинет такое…
Криком, руганью ничего не добьёшься. Пробовала Варвара. Только озлишь. Потакать всем Анькиным желаниям – возможности нет. Убеждать – всё равно не убедишь. Остаётся одно – бить. Да время ушло.
Вспоминая свою молодость, Варвара сравнивала Аньку с собой в пятнадцать лет. Они тоже были не ангелы, но не было этой озлобленности, не завидовали так, не гонялись за тряпками. Может, оттого, что трудно жили, но ведь и сейчас нелегко. А докажи это дочери. Ничего не понимает. Всё кивает, что другие всё имеют.
И не только с дочкой – с матерью, Соловьихой, не может Варвара найти общий язык. Жизнь прожила, а не может просто сказать, всё с подковыркой. Всё лезет поучать. Допоучала, теперь Варвара одна волком воет.
Через год. как уехал Борис, сватался к Варваре один инженер. С женой разошёлся. Варваре он нравился. Так Соловьиха поднялась, как только не склоняла. Позорит, видите ли, её Варвара. Совесть потеряла. Дошла, что глядеть стала, куда Варвара ходит. Аньку настрополила: как Варвара за порог, та рёвом заходится. Добилась, инженер к другой переметнулся.
Месяца три не разговаривала Варвара с матерью. Дулась. Потом Анька помирила. Свои люди…
А теперь придёт Соловьиха к Варваре, всё ревниво высматривает, ко всему принюхивается. Ищет, что не так лежит. Обопрётся на палку посреди двора и зыркает да сокрушённо качает головой. Хуже нет, когда над душой стоят.
Всё стонет, что замучилась одна жить, а скажешь, продавай дом – молчит. Не хочешь продавать, нравится одной жить – не ной. Чего нервы мотать себе и людям.
Варвара считала, что Соловьиха должна теперь жить для неё, для них с Анькой. Не могла понять, отчего та так цепляется за свой дом. Пока всё не развалилось, тысяч за пять продать можно. Хоть эти-то деньги взять. На чёрный день сгодятся. Анька школу скоро кончает. Раз Соловьиха любит внучку, отчего не сделать добро.
Варвара знала, что мать всегда ставит в пример Зычиху. Осталась та без дома и без денег. Ну и что, думала она, мать может и потерпеть. Старая.
За окном ночь. Ветер колыхал занавески. Пищали комары. Шелестел тополь у канавы. Варвара молча постояла. Нигде не видно светящихся окон. Улица спит. Захлопнула форточку. Посуда так и осталась до утра грязной. Два часа просидела…К чему села, от того и встала. В душе пустота. Молча швырнула на табуретку фартук.
- Господи, да когда это всё кончится,- горько прошептала Варвара.- Как проклятая в этих стенах…
Походила по комнате. Включила утюг. Погладила Анькино платье, повесила на спинку стула. Заглянула к дочери. Та спала, раскинувшись на кровати. Спит – и никаких забот, подумала Варвара. Долго смотрела на дочь. На глаза навернулись слёзы. Всю жизнь жила для неё, а дочка не может понять, что дороже матери никого нет. Мать поругает и тут же пожалеет. Чего дуться. Не со зла всё делается.
Варвара опять пожалела, что не сказала Аньке о предложении Захара. Понимала, что Анька встанет на дыбы, но думала убедить дочь, уговорить. Со временем утихнет неприязнь. Надо же и о матери подумать.
Варвара твёрдо решила устроить себе жизнь. Сколько удастся, а пожить для себя. Согласится дочь, не согласится – это волновало Варвару постольку поскольку. Вспомнила, как Анька зло сказала: «Не я в постель лезла». Тогда это было как гром. Привыкла считать дочь маленькой, а эта маленькая по самому больному месту прошлась.
Надо было тогда Варваре потерять голову…Стыдно. С того она стала осмотрительнее. И Анька с того раза открылась с новой стороны. Как-то в глаза сразу бросилось, что часами может крутиться у зеркала. Смех её стал громким, вызывающим. Варвару удивлял и взгляд дочери: томный не томный, а какой-то рассеянный. Поражало равнодушие Аньки ко всему, что её не касалось.
И ещё одно вдруг поразило: дочь никогда не рассказывала о подругах. Варвара совершенно не знала, с кем она дружит. Ни разу не видела дома школьных подруг Аньки. Сама Варвара в детстве была общительной, играли обычно у них. Читали книжки, возились с куклами. Она тоже никогда не запрещала Аньке водить подруг домой.
Варвара оглядела комнату дочери. Комната как комната. Стол, кровать. Книжная полка. Старенький проигрыватель. Всё вроде есть. Что ещё надо?
Сахар, масло, варенье есть. Пейте чай сколько угодно. Нет хрусталя – ну бог с ним. Прожили без него.
Стесняется дочь, что ли, водить подруг? Эта неожиданно пришедшая мысль заставила Варвару ещё раз оглядеть всё. Вспомнила, как Анька рассказывала, что видела в гостях, взахлёб перечисляла, какие у кого сервизы, стенки, магнитофоны. Очень любила рассказывать об одежде.
Интересно, думала Варвара, а что Анька рассказывает подругам о своём доме. Как обрисовывает свою комнату. Не будет же она хвастать проигрывателем…
Варвара потёрла виски. Голова разболелась, ломило затылок. День был суматошный, с работы пришла, не отдохнула. Ночь, а она всё толкается по комнате.
Может, кто со стороны и завидует её жизни. Как же, муж не приходит домой пьяным. Дома тихо, никто не ворчит…А как всё надоело…

                11

В среду в горсаду танцы. На заборе у входа висела серенькая афиша. Женщина с торчащими из-под косынки бигуди лениво расшвыривала окурки по аллее. Узловатые корни разросшихся лип торчали из земли. Цвела сирень.
Анька заскочила в горсад перед семичасовым кинофильмом. Котин сказал, что она идут сначала в кино, а потом на танцы. По аллеям прохаживались пенсионеры. Несколько пар резались в домино на сдвинутых скамейках. Двое пацанов висели на ограде танцплощадки, пытаясь перелезть внутрь. Даже павильон «Пиво – воды» был ещё закрыт.
Общий сбор был в девять. « С семи до девяти – время мелюзги и пенсионеров,- объяснил Котин.- Смехота. Пенсионеры трясут пузами, а старые девы кровь разбалтывают».
Кинотеатр «Спутник» находился на площади. Издали Анька увидела Котина в кучке ребят. Котин был в чёрных очках, светлых брюках. Завидев Аньку, помахал рукой, что-то сказал парням. Те обернулись, Анька всех знала. Чуть в стороне стояла Катька Смирнова. Анька замедлила шаг. Сейчас начнёт из себя ставить. Подумала она. Задавала… И Гаранин здесь – увидела она выдвинувшегося из-за плеча Котина парня. Игорь Гаранин учился в параллельном классе.
Больше всех Анька опасалась именно его. Языкат. Навесить кличку для него – пара пустяков, всё выдумывает заковыристое.
- Кто это к нам плывёт,- пропел Игорь, щуря глаза.- Поглядите, да это же наша Анька! Звезда вечера! Как это мамочка её отпустила, может, она где-то здесь? Мамочка, мамочка,- пропищал тонко Игорь, покрутил головой под довольный смешок Олега, больше известного в школе под кличкой Мымрик. У Олега было круглое лицо с бесцветными бровями. Он готов был смеяться чему угодно.
Все смотрели на Аньку. Даже Катька любопытно покосилась, пренебрежительно фыркнула. Олег согнулся в реверансе, потянулся к руке, чтобы поцеловать. Котин толкнул его локтём.
- Так ты о ней говорил, Анька может чего-то достать? Детский сад,- махнул Олег рукой.- На ней фирмовой вещи нет ни одной. Она же монашка, с мамочкой вечера коротает…
- Заткнись,- сквозь зубы процедил Котин. Посмотрел на часы.- Поплыли, что ли…
В зале было прохладно. В среду на семичасовой шла молодёжь скоротать время перед танцами. Летом в кино мало народу ходит. Надо поливать, полоть, окучивать – огород всё свободное время забирает. Какое тут кино.
 Зал был почти пуст. Контролёрша сначала заругалась, когда они пошли на последний ряд, потом махнула рукой. Анька видела происходящее на экране и не видела. Игорь рассказывал случай на уроке, Катька прыскала, Олег щелкал семечки. Котин разбросал руки на спинки, ногой раскачивал сиденье кресла. Анька села с ним рядом. Скоро почувствовала на плече чью-то ладонь. Пальцы скользнули по руке, задержались на талии. На экране куда-то ехали, кто-то плакал, слёзы вызывали смех.
Ещё не кончился сеанс, потянулись к выходу. Котин шёл сзади, дышал в волоса.
На улице прошёл небольшой дождь. Асфальт блестел. С танцплощадки неслась музыка. Пела Пугачёва. Котин повернул туда. Игорь закурил.
- В зверюшник полезем,- кивнул Игорь на загородку танцплощадки.- Может, сначала своих найдём? Зуб обещал принести том Пушкина. Без него здесь скукота…Ввалить бы кому,- сказал он и, шаркая подошвами, повернул к аллее, ведущей в заросший сиренью угол.
 В конце аллеи из кустов слышалась музыка, громкий разговор.
- Чего кудахчете? – подкравшись поближе, крикнул Игорь.- Опять про футбол…Ну забили, ну не забили – рубль в кармане прибавился? Ерунда это…
На скамейке сидели четверо. Сначала замолчали, разглядев Игоря, загалдели, пододвинулись, освобождая место.
- Хомяк, вон, ветровку достал, а ты футбол…Кроссовки наклёвываются…Анекдот новый слышал?
- Ладно тебе с анекдотами…Зуб где? Обещал принести, его очередь… - Игорь сплюнул, закинул руки за голову.- Денег бы где достать да махнуть после школы на юг…Купил бы «Шарп»…
- Раскатал губы,- засмеялся Котин.- Трояк каждый день иметь в кармане – и то бы…Зуб не придёт, ему зачёт сдавать надо. В кино шёл, заглянул к нему. Мать выгнала, её в милицию вызывали, предупредили, так она привязала Зуба. Кричит, что мы его с толку сбиваем…Пушкина не будет.
- Слушай,- выкатил глаза Олег.- Идея. Можно развеяться. Чего тут время терять, я знаю, где тюльпанов много…Пошли, мужики…
- Ты. Мымря, притихни с цветами,- одёрнул Олега Котин.- Зуб попал на заметку, гляди, и нас загребут. Хорошо, тогда удрали, мужичок под балдой был. А если б второй вывернулся?
Анька сначала многое не понимала. Особенно про томик Пушкина. Она даже усмехнулась про себя, представила Игоря, читающим «Онегина». Потом сообразила, Игорь говорил про бутылку.
Анька всё время посматривала на Катьку, которая, положив ногу на ногу, курила, привалившись к плечу Олега. Где-то в стороне затрещали кусты, послышались крики, топот ног. Игорь привстал, как сторожевая собака, повернул лицо в ту сторону, заводил носом.
- Кто-то напросился,- весело сказал он.- Успокоительные выписывают…Пошли, Котя. Скучно сегодня. Без балды чего в загородку идти, да и дружинники дежурят, припёрлись дни к отпуску зарабатывать…
- А я пойду танцевать,- капризно поднялась Катька.- Мне хочется. Котя, пошли,- потянула за рукав Котина.- Ну хоть два разика.- Катька положила руку на плечо Котина.
- Время сколько,- спросил тот, косясь глазом на нетерпеливо перебирающую ногами Катьку.- Десяти ещё нет?
- Олег долго присматривался к часам, наконец объявил: «Без десяти десять. Время детское…»
 - Мне пора,- сказал Котин. Повернул к выходу.- Ань, пошли. Доведу. Матери вчера соседи нажаловались. «Он и девочек водит»,- передразнил Котин. Мать кипешь подняла, грозит сказать отцу. Тогда мотоцикл не светит. Теперь притихнуть надо. К десяти домой. Соседи проверяют.
Катька обиженно отошла в сторону. Зашептала что-то на ухо Игорю.
Домой Анька шла со свёртком с деньгами. Котин пожаловался, что мать нашла  у него эти деньги. Еле отговорился. «Откуда, где взял?» Не всё ли равно. Где взял, там уж нет…Эти родичи суются всюду, говорил Котин. Он советовал отправить деньги дяде как можно скорее.
Дома Анька тихонько прошмыгнула в свою комнату, спрятала деньги в книгах. Мать смотрела телевизор. Анька переоделась. Чтобы избежать лишних расспросов, сделала вид, что сильно проголодалась, загремела на кухне сковородой.
- там картошка,- крикнула мать.- К тебе приходила Света Малышева, мы с ней чай пили,- добавила мать, появляясь на пороге.- Спрашивала про какого-то дядю Женю, который за границей работает…Перепутала, наверно…Говорит, ты ей сама сказала, это правда? – Анька видела, что матери неудобно, неловко за неё.- Зачем ты всё это придумываешь? Какие у нас родственники за границей, к чему это…зачем врать?
Анька водила по клеёнке вилкой, уставилась в стол. Значит, Светка была у них…Даже если мать ничего не сказала, и то всё рухнуло. Лучше бы она не ходила в горсад. Анька искоса посматривала на мать, отвернувшись к окну. Завтра лучше не ходить в школу.
В тёмном окне виднелся силуэт матери. «Чего стоит,- подумала Анька.- Какое ей дело. «Зачем врать»…А затем, чтобы считались в классе. Анька вспомнила, что где-то слышала фразу: «Прежде чем заводить детей, надо позаботиться об их обеспеченности». Не может ничего купить, а «зачем врать»…
- Ань. Что с тобой творится? Ты…
Анька резко повернулась на табуретке, лицо побледнело.
- Какое твоё дело…Выходишь замуж – и выходи! Я тебя ни о чём не спрашивала, делай как хочешь. И ко мне не лезь. Всё равно уеду…Всем всё покупают, а тут…Мне стыдно подруг звать к себе, понимаешь, стыдно!..
- Как ты разговариваешь с матерью? Нахалка! Врёт и ещё на других валит…Не тебе судить, что мать делает. Посмотрим, как сама жить будешь…Да что это творится,- всплеснула руками мать.- Никакого сладу нет…Завтра пойду в школу, всё расскажу. Пускай узнают, как ты ведёшь себя дома…Мать ни во что не ставит…
Варвара от возмущения не находила слов.
- Только попробуй пойди,- огрызнулась Анька.- Завтра же уеду к отцу…
- Нужна ты ему,- скривилась в усмешке Варвара.- Ждёт не дождётся, когда явишься…Гонца уже присылал, почему не едешь! Давно забыл он о тебе. Ломаного гроша не прислал, а знает, что одевать надо. «Поеду к отцу!» Бесчувственная ты, нахалка,- Варвара заплакала.
Аньке стало стыдно. Сколько раз давала себе слово молча выслушивать всё. Не получалось. А чего она лезет, думала Анька. Хоть бы скорее жить отдельно…
Анька уставилась в окно, чтобы не видеть лица матери. В стекле причудилась остренькая мордочка Малышевой. Анька задёрнула занавеску. Встала. Отнесла сковородку на плиту. Убрала хлеб. Но она не могла выйти с кухни. Мать стояла в дверях.
- Ну зачем ты меня мучаешь? – говорила мать.- Всё для тебя. Дом, обстановка, тряпки – всё твоё. Я же сейчас ничего себе лишнего не покупаю, всё тебе…
Анька слышала и не слышала мать, слова прорывались словно издалека. Хотелось зажать уши. Если бы я работала, думала Анька, если бы работала, собрала свои вещи и ушла…
 Ночью она слышала, как плакала мать. Анька лежала с открытыми глазами, представляла, что уехала из дома. Неужели у отца будет хуже? Не выгонит…Звал ведь. Решиться надо, и всё…
Утром она не пошла в школу. Универмаг на базаре открывался в девять. К открытию Анька уже была там. Походила, рассматривая витрины. Долго стояла около кожаных курток, которые продавались в обмен на сданную шерсть. Порылась на вешалках с готовыми платьями. Одно понравилось. С воланами, вышитое.
Часы пробили половину десятого. Анька вздохнула, нащупала деньги. Подошла к витрине с золотыми украшениями. Постояла. Продавщица равнодушно взглянула на неё. Зевнула, продолжая прерванный разговор с соседкой по секции.
- А мой-то вчера на рогах пришёл. Хоть бы глотки им позашивали…Чего тебе, девочка?- спросила она Аньку.
- Мы классом деньги собрали. Решили учительнице на день рождения серьги купить. Вот деньги…Мне вон те, беленькие, за сто двенадцать рублей,- показала она пальцем на серьги…
- Надо же,- покачала головой продавщица.- Вот подарки дарят…Слышь, Маш, вот, говорю, учителям благодать – золото ученики дарят. Родители только успевай раскошеливайся…По многу-то собирали?
- По пять рублей,- соврала Анька.
- Что там про школьников говорить,- вступила в разговор продавщица соседнего отдела.- В детсад воспитательнице по три рубля собирали…Выкручивайся, если не хочешь, чтобы твой ребёнок хуже всех был…
Анька молчала. Она мысленно торопила продавщицу. Боялась, что кто-нибудь зайдёт, начнутся расспросы. С облегчением заплатила деньги в кассу. Осталось чуть больше восьмидесяти рублей. Анька положила их в сумку.
Сейчас она не думала, что будет отдавать Котину. Потом как-нибудь выкрутится…
На школьном дворе была суматоха. Готовились к торжественной линейке. Последний звонок для десятиклассников.
Анька нашла своих.
- Где была? – шепотом спросила Танька, соседка по парте.- Тебя спрашивать хотели по физике. Проспала?
- Матери было плохо, на «скорую» бегала,- быстро сказала Анька.- Обо мне ничего не говорили?
- Кто?
- А чего Малышевой нет? – Анька покрутила головой по сторонам.- Заболела?
В классе она снова полюбовалась бусинками. Спрятала всё в сумку. Анька с весны перестала носить портфель. Ходила с сумкой, броско расписанной,- «Монтана».
Анька решила: если Малышева начнёт возникать, то сразу покажет серёжки. Если ничего не скажет, то сначала покажет серёжки девчонкам – пусть те сами говорят Светке.
Но Малышева только косилась на Аньку, усмехалась. Видно, припасла своё торжество к особому случаю.
Но тот случай так и не наступил. Когда девчонки. Склонив головы, рассматривали серёжки, а Анька тихонько рассказывала. Что вчера получила от дяди бандероль – прислал к окончанию занятий,- учительница. Перегнувшись через её плечо, забрала коробочку с серёжками.
Анька оторопела. Потом вскочила из-за парты, попыталась выхватить.
- Отдайте, это моё! Мне подарили. Отдайте…
Учительница отвела руку с коробочкой.
- Сутягина, сядь на место. Если это твоё, пусть придёт мать, я ей отдам. Таким вещам не место в классе. Ты как себя ведёшь! – повысила голос Марья Петровна.- Садись на своё место.
- Отдайте серёжки, они не ваши,- Анька покраснела, на глазах навернулись слёзы.
-Что такое, что случилось? – зашумели в классе.- Чего отняли?
- Марья Петровна серёжки отобрала. Золотые. Аньке дядя прислал в подарок. Лучше, чем у Светки…Мария Петровна, отдайте. Подарок же…
- Я сказала, что отдам только матери,- повысила голос Марья Петровна.- Всё, тихо! Пусть мать придёт завтра в школу. С тобой, Сутягина, надо серьёзно говорить. Учишься плохо, поведение вызывающее, грубишь…
- Отдайте серьги,- заплакала Анька. Внезапно она встала, схватила сумку и выбежала из класса.
Вдогонку что-то кричала Марья Петровна, но Анька слепо бежала к дверям школы.

                12

  Она долго бродила по улицам. Слёзы высохли, осталась злость и отчаяние. На всё. На себя, что не вовремя высунулась с серёжками, на Котина, которому надо отдавать деньги, на Малышеву – из-за неё всё вышло. Как сказать матери? Можно представить разговор: «Я отняла у вашей дочери золотые серьги. Купили – пусть лежат дома. В школе такие вещи нельзя носить». Мать удивится, как обычно, покраснеет. Расплачется, что никакого золота у них нет.
Пристанут – откуда взяла? Станут уговаривать сказать правду, взывать к совести. Будут выискивать всякие примеры, грозить характеристикой. А если спросят у девочек из класса и те скажут про дядю?.. Анька застонала…Где он, этот дядя? Узнают, что всё врала,- как после этого жить?..
Ноги сами привели к дому Соловьихи. Та возилась в огороде. Анька села на скамейку. Соловьиха увидела, вытирая руки о подол, подошла. Села, оглядела Аньку.
- Чего дутая? Двойку получила, аль на мать дуешься?.. Чего на неё дуться. Скоро сама замуж пойдёшь. Они тебя расписываться не звали? В шесть сегодня идут. Велено нам с тобой пораньше дома быть. Приготовить всё. Мать в обед забегала, просила, если тебя увижу, сказать.- Соловьиха пошоркала грязными галошами по траве, опустила голову.- Тебе, что ли, не говорили? – она подслеповато поморгала глазами, сжала губы, так, что нижняя отвисла.- Чего вас лад не берёт…Варька, как придёт, всё на тебя жалуется. Ты же уже большая…О матери тоже подумать надо…
Анька опешила. Сегодня мать выходит замуж, а ей ничего не сказала! Да как после этого жить с ними? Чтобы немного успокоиться, пошла в дом. Анька всё думала, как попросить Соловьиху забрать серьги.
Соловьиха посмотрела вслед внучке. Со спины глядеть, невеста выросла. В мать пошла. Голенастая да фигуристая. Не дай бог, чтобы, как мать, мыкалась. Носом крутить научилась. Наряды требует, а учится плохо. Без батьки…А мать и накричать толком не сумеет. Баба…
Соловьиха в раздумьях не заметила, как Анька снова подошла к ней, обняла за плечи.
- Баб, ты не сходишь в школу? Надо взять у учительницы одну мою вещь. Она сегодня забрала. Скажи, что дядя мне её подарил…
- Какой ещё дядя? – непонимающе переспросила Соловьиха.- У тебя нет дяди. Чего болтаешь…Дядю приплела. Матери скажи, ей по дороге, заберёт…Мне-то переться с больными ногами на другой конец…Чего отобрали?
Анька помялась, потеребила подол платья, по-матерински поджала губы. Повела плечами. Сузила глаза. На лицо набежала тень упрямства. Она замолчала, отвернулась.
- Раз молчишь, чего я пойду,- обиделась Соловьиха.
- Серёжки золотые отобрали,- проговорила на полувздохе Анька. Она поняла, что говорить всё равно придётся. Может, и обойдётся, мать не узнает. Если хорошо бабку попросить, та сходит заберёт. Шума и не будет.
- Откуль у тебя золото? Полно-то врать,- Соловьиха посмотрела на внучку с сомнением.- Мать, поди, купила, балует она тебя…
- Ты что, не хочешь мне помочь? – в голосе Аньки слышались слёзы.- Я не хочу, чтобы мать знала. Мне их дядя Женя дал, который зимой приезжал. Подарил, и всё…Мамка ругаться будет – узнает, что я их в школу носила…
- Полно-то врать,- усмехнулась Соловьиха.- Хорошо, что не обокрал вас тот дядя Женя. Нашла кого вспоминать. Проходимца. Не,- покачала головой она.- Не пойду в школу. Пусть мать идёт. Раз она деньги дала…
Из глаз Аньки полились слёзы. Она поняла: Соловьиха не пойдёт в школу. Скажет матери. Надо было связываться с этой Малышевой…Она что. сидит себе дома, а тут, как подумаешь…Хоть из дома беги.
Матери что, она замуж выходит, думала Анька, а я опять никому не нужна. Надо уехать к отцу…Уехать – и всё!
От этого решения стало легче на душе. Все обиды показались мелкими. Что ей теперь эти серёжки! Ну отдадут матери, а она вернёт деньги Котину. Котин обязательно спросит деньги. А может, Анька к тому времени достанет джинсы и вышлет. Отец всё поймёт, не то что эти бабы…Поймёт и поможет.
Анька лихорадочно соображала, что брать с собой. Собраться надо быстро. Гости придут к шести, и поезд уходит в шесть. Деньги остались от покупки серёжек. На первое время хватит, а потом отец даст.
- Ты это куда? – удивлённо посмотрела Соловьиха на внучку, когда та вышла из дома с сумкой.- Домой пошла?
- Поехала, бабуль,- усмехнувшись, сказала Анька.- Про серёжки я наврала. Матери не говори. Пока, не скучайте…
Соловьиха проводила внучку взглядом, покачала головой. Наговорила всего, а ты, старуха, думай. Врёт ведь, что наврала про серёжки. Случилось что-то…Надо Варваре сказать. Той застило глаза замужество, а эта, видать, от ревности бесится.
Соловьиха посидела. Глаза слипались, приятно обдувало ветерком. Сколь той жизни осталось. Теперешним хочешь кол на голове теши, хочешь говори – всё едино. Не переиначишь…
Дома Анька наскоро втиснула в сумку два платья. Долго думала, что написать. Махнула в досаде рукой, написала: «Уехала к отцу».

                13

Было начало пятого. На двери висел замок. Варвара вздохнула. Про себя отругала дочь. Аньки опять не было. Наскоро подмела комнату, прибрала разбросанные вещи. Стала чистить картошку, слазала в подпол.
Разносолов в мае нет, столу ломиться не с чего. Да и не звала Варвара много народу. Возраст не тот, да и кого удивлять. Женщины из отдела обещали прийти да мать с Анькой – стол полный. Знать бы. что всё будет хорошо, тогда куда ни шло, а так…
Пока варилась картошка, Варвара походила по дому, зашла в Анькину комнату. на столе. как всегда, гора бумаги. Покрывало смято. На спинке стула висела сумка. Анька заходила домой.
«Убежала к подругам,- раздражаясь всё сильней, думала Варвара.- Плевать на мать. Одно шлянье на уме…Ну придёт…»
Потом пришла Соловьиха, Захар принёс шесть бутылок.
- Куда столько,- заворчала на него Соловьиха.- Деньги бешеные выкинул, а на что…
В хлопотах об Аньке совсем забыли. Захар начал было спрашивать, да Варвара остановила. Не нравится дома. пусть бродит. Посидим без неё спокойно. Никуда не денется, придёт.
Тут ещё и Соловьиха влезла. Сказала, что Анька собиралась ночевать у неё. Где лежит ключ, знает.
 Гости разошлись далеко за полночь. Аньки так и не было. Варвара несколько раз выходила во двор, Захар предлагал сходить к Соловьихе, узнать, там ли она, но Варвара сердилась на дочь. Решила утром поговорить с Анькой в школе. Пусть учителя знают, какая она.
Утром Аньки в школе не было. Марья Петровна была не в духе. Когда Варвара растерянно села перед ней, учительница молча выложила коробочку с серьгами. Варвара непонимающе повертела её, посмотрела удивлённо. Положила назад.
- Забирайте и не давайте дочери в школу.- Школа не место для демонстрации мод. Купили, так держите дома.- Марья Петровна побарабанила пальцами по столу, раскрыла журнал, перелистала, удручённо качая головой.- Кстати,  почему Ани нет в школе? Конец года. Вы настолько редко ходите сюда, словно вас не интересуют успехи дочери. А поговорить есть о чём. Анна будоражит класс. Какой-то дядя у вас за границей…Ну можете достать вещи, носите, кто запрещает, но не поднимайте ажиотаж. Теперь вот это золото…
Учительница говорила, а Варвара лихорадочно соображала, куда могла деться Анька. Опять этот дядя, опять её обвиняют…Надо же такое выдумать…Вспомнила вчерашний вечер. Кляла себя. что не послушалась Захара. Надо бежать к Соловьихе, бежать прямо сейчас.
- Да что с вами? – услышала Варвара, почувствовала в руке стакан с водой.- Вам плохо?
- Аньки и дома не было,- глухо выдавила она.- И в классе не знают где, я спрашивала у девочек. А тут ещё эти серёжки, долго ли до беды…Где же она? Может, обиделась. Знаете, вчера я замуж вышла,- Варвара заглянула в глаза Марьи Петровны. Она чувствовала себя виноватой и потому оправдывалась.- Собрались друзья, знакомые. Сами понимаете нашу женскую долю. Годы уходят, страшно одной оставаться. Одиноко. А тут человека хорошего встретила…Может, я что и не так сделала. Тяжело говорить сейчас с детьми. Чёрствые они, обидчивые. Может, из-за этого Аня обиделась…Она, наверно, у бабушки…
Варвара поднялась, торопливо пошла к двери.
- Заберите серьги,- крикнула вдогонку Марья Петровна. Догнала Варвару, отдала коробочку.- Я вчера у Ани их забрала. На уроке рассматривали.
- Это не наши…У неё таких нет,- растерянно посмотрела на коробочку Варвара.- Откуда…
Дома она кинулась к Анькиному столу. В сдвинутых на подоконник книгах нашла записку. Схватила глазами написанное, осела на стул. Уехала…Варвара метнулась к двери, хотела бежать к Захару. Остановилась, села. Деньги, где она взяла деньги? Торопливо вытащила кошелёк, там всё было на месте. Как же она поехала? Куда бежать…
Перебрала Анькины вещи. Расплакалась. Решила, что с дочерью что-то случилось, заметалась по комнате. Может, Анька не уехала, может, сидит на вокзале…
На вокзале никто ничего не видел. Варвара побежала в милицию. Там выслушали, посоветовали послать телеграмму бывшему мужу. Пятнадцать лет не пять. Потеряться трудно. Раз поехала к отцу, надо связываться с ним. И вообще, не давали бы потачки, не баловали деньгами, глядишь, и в милицию не пришлось бы обращаться. Где дочь достала денег на дорогу? У Варвары хватило разума промолчать. Она сама не знала. откуда Анька взяла деньги.
Как за спасительную ниточку ухватилась за мысль о телеграмме. Дома перерыла все бумаги – адреса не было. Долго сидела, держась за голову, бестолково соображая. Куда засунула письмо. Пыталась вспомнить, но в голову лезла всякая ерунда…
Чтобы не оставаться одной, пошла к матери. Соловьиха собирала в баночку колорадских жуков.
- Анька уехала,- кривя рот, заплакала Варвара.- Вот записка…Вчера уехала…А если с ней что случится…
- Вот,- всплеснула руками Соловьиха.- Говорила…- но, поглядев на Варвару, кусавшую в растерянности губы, замолчала. Присела.- Чего делать-то? К Борису поехала? Довела девку. Вот нахратая! По-своему сделала. «Не дадите денег – уеду» Ничего, у батьки не заживётся. Явится. Деньги ты дала? – Соловьиха осуждающе посмотрела на дочь. Обтёрла руки о фартук. Подоткнула под платок волосы.- Деньги дала, а голосишь…
- Да не давала я ничего! – закричала Варвара, лицо пошло красными пятнами.- Погляди, что в школе отдали! Это откуда у неё? – Варвара совала Соловьихе под нос коробочку с серьгами.- С этими детьми чокнуться можно. Раньше времени в могилу загонят. Где вот взяла?
Соловьиха сглотнула, потянулась к коробочке. Попыталась вытащить серёжки.
- Поневоле пойдёшь воровать, как ты только о мужиках и думаешь. Анька-то мешает тебе…Довела девку…
- Конечно, я виновата, я, а кто ещё,- закричала Варвара, тряся руками перед лицом матери. Потом закрылась ладонями, зарыдала.
- Да не голоси ты! Учительница-то чего говорила?
Варвара теперь и не помнила, что говорила Марья Петровна. Единственное, что отложилось в памяти,- упоминание про дядюшку. И Света тогда говорила о нём же.
С кем это связалась Анька, думала Варвара. Не дай бог, с дурной компанией. Только бы найти её, живая ли, а там…Уж теперь Варвара возьмёт её в руки.
От сердца немного отлегло. Потеряться Анке не дадут, но серьги вызывали недоумение…
- Захару не говорила? – Соловьиха вопросительно посмотрела на Варвару. Будто Захар виноват, что Анька уехала из дома. Варвара покачала головой.- Ну и не говори про серьги. Ни к чему…
Варвара удивлённо посмотрела на мать.
- Чего это я таиться от него буду. Странная ты, мам. Мы ж теперь свои люди…
Чего тогда ко мне пришла,- забубнила Соловьиха.- Шла бы к своему Захару. Он присоветует – а не из-за него ли Анька уехала…Потеряла девку – кусать локти взялась…А может, вы этого и хотели…

                14

Последнее письмо отец прислал из Тюмени три года назад. Мать почему-то его хранила. Анька читала письмо не раз. Отец винил во всём мать. Упрекал в холодности, лени, в том, что любила копаться в сплетнях.
Анька давно списала адрес с конверта. Теперь, купив билет в кассе, она вертела в руках эту бумажку. Около часа сидела одна в скверике у вокзала. Аньке всё казалось, что прибежит мать, начнёт ругать, потащит домой. Втайне, может быть, она этого хотела. Ехать было боязно. Надо было хоть как-то предупредить отца, но она не знала. как теперь это сделать.
В вагоне Анька познакомилась с демобилизованными солдатами. Они сами подсели к Аньке, расспрашивали, рассказывали про службу. От них Анька узнала, что прослуживших полгода зовут «пряниками», год –«черпаками». « Машкой» натирают пол в казарме. Солдат было четверо. Трое ехали в Казахстан, четвёртый, усатенький Коля из Забайкалья, всё щурил глаза да норовил положить ладонь Аньке на талию.
Народу в вагоне было немного. Боковые места через одно свободны. Солдаты пригласили Аньку поужинать в вагон-ресторане. Анька чувствовала себя взрослой. Ей нравилось. Что за ней ухаживают. Коля предлагал ехать дальше, обещал любовь и златые горы. Долго сидел на Анькином месте, всё что-то рассказывал. Соседка по купе отругала его, выгнала. Анька обиделась на неё.
В Тюмень приехали рано утром. Вовсю светило солнце, Анька долго узнавала, как добраться до улицы, где живёт отец. Надо было ехать куда-то за речку. Ей долго объясняли, где сходить, пересаживаться на другой автобус. Всё равно Анька запуталась, пришлось тащиться пешком. Добралась только к обеду.
Отец жил в сером одноэтажном деревянном доме со ставнями. Серыми были и немного покосившиеся ворота. Дощатый забор огораживал участок.
Анька толкнула калитку. Женщина в халате, уперев одну руку в бок, грозила пальцем мальчишке, который, опустив голову, пинал ведро ногой.
- Я тебе пойду гулять, я тебе пойду…Выдеру как сидорову козу. Иди поливать, я кому сказала…
Заметив Аньку, женщина осеклась на полуслове, запахнула верх халата. Толстая короткая шея, когда женщина повернула её к Аньке, казалось, развернула всё туловище.
- Сутягин здесь живёт? – нерешительно спросила Анька, делая несколько шагов вперёд.
- Здесь…жил,- с придыхом ответила женщина, внимательно разглядывая Аньку.- Зачем он тебе?
- Я дочь…Вот приехала…Я – Аня…
Женщина склонила голову набок. Губа её оттопырилась. Рот приоткрылся.
- Я ж говорю. он не живёт здесь…
Анька оперлась рукой о забор. поставила сумку на землю. Только тут она почувствовала, как устала. Если б не мальчишка, корчивший рожи, Анька, наверное, заплакала бы. У неё затряслись губы. Женщина смотрела молча. Немного приплюснутое лицо её казалось сонным.
- Он, что ль, звал тебя? Раз приглашал, так и адрес новый свой должен был сообщить,- проговорила женщина с остановками, почесала за ухом.- Ты откуда мой адрес узнала? – прищурила она глаза.- Вот паразит. Без ведома гостей зовёт. Я ему, чёрту, как приедет…
Анька молчала. Она не знала, что делать.
- Что молчишь? – снова спросила женщина.- Твой отец третий год на Севере живёт, ты об этом не знаешь? А туда пропуск нужен, тебе его не дадут.- Женщина явно была недовольна приездом Аньки.- Ты чего от Бориса-то хочешь?
Анька не могла понять этого вопроса. Звал отец, не звал – какое это имеет значение. Она приехала к родному отцу, хочет его видеть. Что в этом плохого…
Мальчишка стоял в стороне, открыв рот. Женщина покосилась на него, велела таскать воду в бочку. Стукнула калитка. С пачкой телеграмм на двор зашёл мужчина.
- Ефимова, тебе срочная. Давай расписывайся…
Женщина торопливо потёрла ладони одну об другую, взяла телеграмму. Пробежала текст. Посмотрела на Аньку. Долго примерялась, где расписаться. Мужчина добродушно похлопал её по плечу.
- Всё толстеешь. Жизнь, гляжу, у тебя хорошая…Твой-то скоро заявится?
- Не знаю, не знаю,- торопливо сказала Ефимова. Сунула карандаш мужчине. Снова перечитала текст. Протянула телеграмму Аньке.
- Что, сбежала из дома? Читай…
Анька прочла: «Анна уехала тебе срочно сообщи приезд уговори вернуться волнуемся Варя».
- Варя – мать? – спросила, чему-то усмехаясь про себя, Ефимова.- Не живёт Сутягин здесь, третий год как не живёт. Хочешь, пошли в дом. Посидишь, отдохнёшь. И сегодня же поезжай назад. Мать беспокоится…Да и не делается так: захотела – поехала. Надо было списаться, предупредить…Ты же не маленькая. Есть хочешь?
- Я ела,- соврала Анька. Она растерялась, не думала, что сразу придётся уезжать. На худой конец, рассчитывала прожить неделю. Анька едва сдерживала слёзы.
- Пойми,- говорила женщина.- Ты мне никто. Как я могу тебе верить? Сколько сейчас пишут про авантюристов всяких…Называются по-всякому, а квартиры обворовывают…Да верю, верю, что ты его дочка, не плачь, но и меня пойми…
Анька медленно повернула к воротам. Сумка оттягивала плечо.
- Подожди,- крикнула женщина.
Анька закрыла калитку.
На вокзале она долго сидела на скамейке, смотрела в окно. Ближайший поезд проходил через три часа. Билеты на него продавали за час до прихода, у кассы стояла очередь. Было тоскливо и одиноко. Анька купила два пирожка. Торопливо съела. Есть захотелось ещё сильней. Мимо несколько раз прошёл парень с сумкой, постоял у расписания. Сел около Аньки. Достал книгу, полистал. Спросил, куда Аньке ехать, обрадовался, что в одну сторону. Стал рассказывать что-то смешное. Потом спросил, что Анька здесь делала, внимательно посмотрел, когда она сказала, что не застала отца, начал вслух думать, как помочь.
Про себя сказал, что был на практике. Теперь едет к родителям. Назвал ближайшие поезда телегами, останавливающимися у каждого столба, предложил ехать вечерним. Чем тут сидеть, можно потолкаться по городу. Билеты на поезд он достанет.
Анька сдала в камеру хранения сумку. Парня звали Саша. Он много рассказывал, как проходил практику. Подражал говору ненцев, копировал их походку. По его словам выходило, что морозы – это ерунда, бураны опасны только неврастеникам. Рассказывал про рыбалку, охоту. Слушать было интересно.
Сходили на базар. Потолкались в универмаге. Потом Саша предложил зайти в кафе. «Рассчитываюсь я,- предупредил он.- Ничего не думай, я после практики. Твои деньги пригодятся…»
Обида на отца, на отчитавшую её толстуху улетучилась. Анька рассказывала, как сюда ехала, приврала, что ей уже семнадцать. Кончает училище. Отец на Севере. Три года как уехал.
В кафе после уличной духоты было прохладно. Негромко играла музыка. Вентилятор колыхал шторы. Саша заказал бутылку сухого. Сидели, разговаривали, спорили о музыке, артистах. Вспоминали смешные случаи.
Сначала Анька говорила, чтобы он наливал чуть-чуть. Потом стало весело. Анька попросила сигарету. Закурила. Саша предложил ехать завтра, обещал познакомить со своей сестрой, которая учится в университете. Анька зачем-то стала рассказывать про Котина. Пожаловалась, что позарез нужны джинсы. Иначе лучше и не жить. Саша развёл руками – подумаешь. Что угодно можно достать. Для этого надо иметь своих ребят.
- А что,- привстал он из-за стола.- Эта идея. У меня есть знакомый…Я сейчас позвоню: если он дома – всё будет…
Саша скоро вернулся. Глаза поблёскивали. Он подмигнул Аньке.
- Удачно. Димка будет ждать. Через час кончаются занятия, он сразу домой едет…Считай, что джинсы у тебя в кармане. Димка – железный парень. У него связи. Сейчас в магазин заскочим…Поговоришь с Димкой сама. Я тебя потом к сестре отвезу. У неё переночуешь, завтра на вокзале увидимся, билет за мной…
С Сашей Анька согласна была ехать на край света. Единственный, кто не отказался помочь. Не жлоб, весёлый. Завтра вместе поедут…
- У тебя деньги есть? – спросил Саша, когда они выходили из кафе.
- Сорок рублей…возьми,- протянула Анька деньги.- Ты мне адрес свой дай, я пришлю. Отец даст. Диме не говори, что денег сейчас нет, а то не захочет джинсы доставать, а мне так надо.
- Деньги положи в карман. Пригодятся,- Саша постоял на крыльце. Огляделся по сторонам.
Время было около семи. Дневной зной спал. На автобусной остановке набухала толпа.
- Пёхом потопаем. Димка недалеко живёт.- Саша ухватил Аньку за рукав.- Отец где у тебя работает?
Анька пожала плечами. Голос Саши слышался словно издалека. Анька впервые столько выпила. Она улыбалась. В груди всё пекло. Скажи, что нужно крикнуть на всю улицу, она крикнет. Было хорошо.
- Отец не знает, что ты здесь? – спросил Саша.- Вот видишь, как в жизни устроено. Одно потеряла. другое нашла. Но всё не бесплатно. За всё надо платить. Не встретила отца, меня встретила, это тоже плата…
Они шли какими-то дворами. Обогнули строящийся дом. Саша заскочил в магазин. У Аньки мелькнула мысль – может, лучше ехать на вокзал. Но она отогнала её. Саша так заботлив. Вспомнила, как сидела на вокзале одна, благодарно прижалась к спутнику.
Наконец Саша остановился у двухэтажного дома. Велел Аньке подождать. Сам пошёл узнавать. Тут же вернулся, замахал рукой.
Димкина квартира была на первом этаже. Обшарпанная дверь обита дерматином, местами порванным. Кнопка звонка болталась. Саша открыл дверь, подтолкнул Аньку. В прихожей света не было. Играла музыка.
- А! – воскликнул выглянувший в прихожую чернявый парень. Анька с улицы сразу не рассмотрела его лицо.- Заходите. Мы ждём,- он окинул Аньку оценивающим. Липким взглядом. Аньке показалось, что парень удивился, рассмотрев её. Услышала приглушённый шепот: «Кого привёл? Детский сад…» Саша тоже шёпотом ответил: «Сказала, семнадцать…»
В комнате с дивана поднялась девушка немного постарше Аньки. В «бананах». Кивнула, назвалась: Наташа. Равнодушно окинула Аньку с головы до ног. Тень пренебрежения мелькнула на лице. Покачивая бёдрами, задев Аньку, прошла на кухню. Оттуда преувеличенно капризно крикнула:
- Мальчики, накрывайте на стол. Дима, ты же хозяин…
Саша подмигнул Аньке. Шепнул, что сейчас поговорит о джинсах. Анька походила по комнате. Она не знала, как себя вести. Впервые одна в гостях у незнакомых людей. Она старалась показать, что всё это ей не в новинку, но на сердце было тревожно. Опять наползла обида, что не застала отца. Вспомнила про долг Котину. Отгоняя эти надоедливые мысли, Анька сделала несколько движений в такт музыке. Мелькнула мысль, что мать переживает. Усмехнулась: чего там, матери теперь не до неё. Захар ходит хозяином в доме. Пусть, думала Анька, живут, как хотят.
В комнате была ещё одна дверь. Анька заглянула туда. Там стояла кровать. На стуле развешаны вещи. С матерью, видно, Дима живёт, подумала Анька. Она пошла на кухню. При её появлении все замолчали. Потом Дима дал ей нож – резать хлеб.
Застлали стол газетой. Это показалось Аньке странным. Решила, что сейчас так модно. выставили хлеб, две бутылки водки, открыли консервы. В холодильнике оказалась колбаса, бутылка сухого. На сковородке шкворчала яичница.
- За удачу пьём,- сказал Саша, наливая в стакан водку.- Вам. Девочки, что?
Наташа неопределённо пожала плечами. Анька торопливо отставила стакан.
- Я не буду. Я просто посижу.
Её стали уговаривать, убеждать, что ничего не будет. Выпьет всего одну рюмку, кому она повредит. Здесь все свои, стесняться некого. Пока Аньку уговаривали, Саша открыл бутылку вина, налил в стакан, незаметно добавил водки.
Выпили, танцевали. Аньке стало плохо. Танцуя, она ничего не видела кругом. Саша смеялся. Наташа капризно что-то просила. Димка самозабвенно дёргался под музыку, подыгрывая себе губами. Выпили ещё. Аньке хотелось плакать. Смеяться и плакать. Хотелось, чтобы кто-то гладил её по голове. Она начала рассказывать Саше про мать. Саша согласно кивал головой. Анька чувствовала на теле его руки. В голове всё куда-то плыло.
Утром Аньку разбудила какая-то старуха. Она обзывала её всякими словами, кричала, что пойдёт в милицию. Назвала воровкой и проходимкой. Зло швырнула одежду.
Анька ничего не понимала. Болела голова, тело будто кто ломал. Хотела позвать Сашу. Он наверняка успокоит эту старуху...И тут сообразила, что в доме больше никого нет. Лихорадочно вспоминала, как здесь оказалась, что с ней было. С трудом вспомнила всё…Застонала, сжалась на диване. Страх охватил её. Она закрыла лицо руками. Пыталась оправдаться, но старуха её не слушала.
- Разве Дима не здесь живёт? – спросила Анька, стуча зубами. Её трясло то ли от озноба, то ли от страха.- У Димы день рождения…
- Какой ещё Дима? Кого ты приплела…Я здесь живу. Сутки отработала, а в доме словно Мамай прошёл. Как ты попала сюда? Кто тебе ключ дал? – возмущалась старуха.- Одевайся и вымётывайся, а то я милицию позову. Только прежде чем уйти – заплати за всё,- старуха повела рукой по сторонам: всё было разбросано, стол сдвинут в угол. На полу валялась бумага, мусор, разбитая тарелка.- За всё плати! Деньги есть?
Анька пошарила в карманах. Пусто. Не было денег на билет. Нащупала в уголке какую-то бумажку – десять рублей. Протянула старухе.
- И-их,- сморщилась та брезгливо.- Лет шешнадцать, а такое творишь. Ноги бы повыдергать…и чего вам не хватает…Уходи. И чтобы я тебя больше не видела. Не вздумай никому говорить. Хуже будет…
Анька долго сидела в каком-то скверике. Болела голова. На руке выше локтя разглядела синяк. Анька смутно вспомнила, что Саша обещался отвезти её к сестре, купить билет на поезд. Не оставил даже записки…Лишь теперь, в скверике, Анька начала всё понимать. Попалась на наживку с джинсами. Больше этого Саши она не увидит. Никуда он и не собирался уезжать. Ловит на вокзале таких дурёх, а она всё ему рассказала, поверила… «За всё надо платить»,- вспомнила Анька. Денег нет, чужой город…Кому она здесь нужна.
Анька пригладила пальцами волосы . Потёрла лицо. Было стыдно и мерзко. Она ненавидела себя, ненавидела Сашу. Если бы встретить его, Анька, наверное, плюнула бы ему в лицо, исцарапала…
Анька подняла голову. По улице проносились машины, мимо шли люди, косились на неё.
Анька потёрла синяк, прикрыла его ладонью. Пожалела, что не захватила кофточку из сумки, что оставила на вокзале. Она не знала, куда идти. Сиди не сиди, а ничего не высидишь. Хотелось есть.
Ноги сами привели к дому, где жил отец. Вернее – не жил…Анька снова постояла у калитки. Идти было стыдно. Но, кроме этого дома, никто в городе не мог ей помочь. Анька с трудом сдерживала слёзы.
Во дворе, как и вчера, слышался крик. Анька прикусила губу, толкнула калитку. Ефимова стояла на крыльце. Повернула голову на скрип. Сначала равнодушно посмотрела, потом оторопело открыла рот, прихватила подбородок ладонью.
- Да кто это тебя? – спросила Ефимова.- Что стряслось?.. Я думала, ты уехала. Пока вчера за ворота вышла, тебя и след простыл…Что с тобой, девка?
Анька опустилась на нижнюю ступеньку, закрыла руками лицо. Плечи её тряслись.
- Ах, боже мой,- причитала Ефимова.- Лучше б я тебя не отпускала. Как чуяла…Неуж обокрали? У нас всё могут,- возмущённо покачала головой она.- Кого только нет. Бичей полно…Избил кто? А может…- она не договорила, прижала пальцами губы.- Пошли в дом,- торопливо тронула Аньку за плечо.- Вот, паразиты.- Наклонилась ниже, опёрлась на Анькино колено. И тут же откинулась,- Да ты никак выпивши! Ты Чо, девка! А ну-ка пошли…
Анька рассказала всё. Ефимова всплескивала руками,  качала головой.
- Да ты что, разве можно доверяться первому встречному! Что теперь делать, где их искать. И надо было тебе сюда ехать…Вот беда…
Слушая эти неподдельные причитания, Анька ещё острей почувствовала своё унижение. И дело вовсе не в Сашке, не в деньгах, что украли,- в глазах Ефимовой Анька читала непонятный ещё до конца ужас женского падения, боль за будущее. Вздохи толстухи. Её нерешительное топтание, покачивание головой заставляли Аньку сжиматься в комок.
Умываясь, Анька в зеркало разглядела на шее синяк с кровоподтёком. Она не знала. что с ним делать. Ладошкой не будешь закрывать всё время…Слёзы опять полились из глаз. Теперь стали вспоминаться подробности вчерашнего. Какая же она дура, что ничего не заметила. Все там сговорились. И старуха заодно.
За столом Ефимова горестно покачала головой.
- Девки, девки, хоть кол вам на голове теши. Не слушаетесь, а разве когда родители худого желают. О-хо-хо…Ты не больно-то расстраивайся. Чего в жизни не бывает. Авось обойдётся. Синяк мы изведём, не переживай, бодяга у меня есть…Ты вот что, давай-ка адрес матери, я ей телеграмму пошлю. Она с ума, наверное, сходит…Думаешь, не переживает? Погоди, сама до этого доживёшь…Билет я тебе куплю. Сиди дома и чтоб ни ногой за ворота…А про то, что стряслось, забудь. Думай, что тебе приснилось…Где не надо, вы бедовые,- вздохнула Ефимова.- Отца, Ань, пока тоже забудь, не ищи. Может, после когда он вспомнит тебя. а сейчас ты ему не нужна. Никто не нужен. Деньги уехал делать, доказать, что чего-то стоит. Машину покупать хочет…

                15

Домой Анька приехала вечером. Обогнула стороной освещённый перрон, постояла в скверике. Медленно брела, отворачиваясь от встречных прохожих.
В прихожей Анька поставила сумку у порога. Опустила голову. Не верилось, что она дома. Всю дорогу в поезде Анька пролежала, не вставая.
Завидя её, мать опустилась на стул, глаза налились слезами.
- Явилась,- только и сказала Варвара.
- Ты чего, Аня, стоишь, суетился Захар.- Проходи. Мы тебя ждали. Телеграмму получили. Устала в дороге?..
Анька подошла к столу, волоча за собой сумку. Села. Посмотрела на мать. У Варвары ёкнуло сердце. Под глазами дочери темнели круги. Похудела за эти дни, поникла.
- А это у тебя что? – прикоснулась она пальцем к залепленному пластырём синяку на шее.
Анька дёрнула плечом, отстранилась.
- Мошка укусила. Расчесала. Она и распухла…
- Похудела,- вздохнула мать.- Иди мойся. Воды я нагрела,- прикоснулась к Анькиным волосам.- Как отец живёт?
Анька промолчала, опустила голову. Она дала себе слово ничего никому не рассказывать. Анька ждала вопроса о серёжках, деньгах. Шла и боялась этого. Вернее, не боялась – будь что будет…Она устала врать. Все лжецы, и мать в том числе…
Умываясь, слышала. как Захар гулким шепотом уговаривал мать ничего не говорить сегодня. Потерпеть.
- Ну вот видишь. вернулась. Что я говорил,- гудел Захар.- Наговорили на девку…Девка как девка. Все такие. У нас вон на работе…
Анька не расслышала, что было у них на работе. она пошла в свою комнату, села на кровать, опустила голову. Дома было хорошо. Лучше бы она никуда не ездила. Лучше бы уж пусть Малышева торжествовала.
Она не слышала, как вошла мать, села рядом. В открытое окно доносился треск кузнечиков. Брехали собаки. Мать молчала. Аньке хотелось, чтобы мать погладила её по голове, как маленькую, приласкала.
- Я сегодня была в школе. Оценки тебе выставили. Тройки все. Начинается практика,- тихим голосом заговорила мать. От этого голоса сердце сжалось.- В школе я сказала, что отец телеграммой вызвал. Заболел. Поверили…- мать вздохнула.- Зачем ты это сделала?.. Что тебе не хватает…Я не знала, что думать. Ты мне жизнь укоротила за эти дни. Разве так можно? Если бы не Захар Васильевич, не знаю, что с собой бы сделала. Где хоть жила? Отца не видела?
Анька молчала. Видела она отца. не видела – какое это имеет значение. Завтра идти в школу, а там Котин. Где взять деньги? «За всё надо платить»,- вспомнила Анька.
- Ну. как она? – спросил Захар.
- Сидит,- дёрнула плечами Варвара.- Так бы и наподдавала ей…Уродилась деточка. Такое придумала. Стыдно в глаза людям глядеть. Что будем делать? Я этого парня опять видела…
При упоминании о парне Захар покосился на неплотно прикрытую дверь, поморщился.
- Ну, чего ты опять собираешь всё в кучу. Договорились же молчать…Отдал я деньги, ещё в тот раз отдал.
- Так она ничего не поняла, я по глазам вижу,- Варвара раздражённо отодвинула хлебницу.- Разговаривать не желает. Близкие люди, а как чужие…Душа болит…
Захар покосился на жену, выдохнул в форточку дым, задумался. Варвара подошла к нему сзади, прислонилась к плечу, потёрлась лбом.
- Ума не приложу, как жить дальше…Она же одна у меня

Надым. 1984 год.