Жил-был я. Кн 3. Беседы. гл. 14. 1

      - Ты давай, Дружок, - Отец похлопал меня по колену, - садись, поближе к огню. Ты рассказывал про службу. А знаешь? Есть еще одно. Важное. Жены военных.
Мне жаль их.
      Я внимательно посмотрел на Отца.
      - Не перебивай. Потом. Потом, сынок.
      Ох, и мучаются они с нами, с мазуриками, достается им по первое число. Без работы, без любимых, а за окном пурга и стужа, дождь и ветер.  – он посмотрел на посеревшее небо, поежился. – Хмарь.
      Сидят кружком жены - не жены, не вдовы, одни, среди недоброго и опасного мира, а вы где - то там, «быть может, под созвездьем Эридана, а может под Полярною звездой»*, в неизвестной точке на карте. Там, где, и Генштаб с трудом найдет.
      - Отец, ну, отчего ж «вдовы - не вдовы»?
      Он нехотя оторвал взгляд от огня и как-то странно посмотрел на меня.
      - Древние, кажется, греки, говАривали: «Есть живые и мертвые, и есть те, кто в море».
      Сказал он тихо, но уверенно, и как бы издалека, как будто он был не здесь, ну, не весь здесь, продолжил: «Неведение и неизвестность вот, что бьёт больнее всего. Но без тайны в военном деле - никуда. Как без тревог – никуда. И без походов и, к сожалению, без потерь тоже не обойтись. А они, жены ждут, ждут, ждут.
      Знаешь, как нас ждали, в шестьдесят втором, с Карибского кризиса? Эй - ей! И мы вернулись, когда уже никто и не ждал. Когда нас «списали». А мы дошли, криво, косо, с задранной обшивкой, загнутыми «выдвижными», разбитым носом. Вырвались! Всплыли! И дошли. С потерями, – Его глаза блеснули, - но дошли.
Никто не верил, никто не ждал. А они, жены, верили и ждали. Эх, - Отец горестно всплеснул руками. - Я бы им памятник поставил. Ей - Богу, знаешь такой, невысокий, лицом к морю. Одна рука прижата к груди, другая опущена. Ладонь в кулак, губы плотно сжаты, в глазах тревога, волнение, вера и надежда на скорую встречу. Пусть за спиной останется вся тоска и муть гарнизонная, пусть вся шушера, и сволочь, которая норовит под подол влезть, все эти сплетни, оговоры - наговоры, пусть все это уносит в тундру свежий ветер с моря. Пусть впереди будет только вера, вера и верность, любовь на пределе отчаянья. Взгляд ровный с надеждой. Без слез.
       Ибо эти ждущие женщины, здесь на границе стихий, на краю жизни и смерти, достойны высокого звания Жены и боевой Подруги настоящего мужчины. Стой женщина, стой твердо, стой и верь. Держи удары судьбы и невзгод.
       Высшее совершенство женщины – верная жена и надежная подруга тем, кто ушел в дальний и опасный путь. В море ли, в бой…. На войну
       Верная жена верна не только телом, но и духом. В мыслях, поступках, делах.
       Верная жена – твоё второе «я». Своей верностью она, жена, питает мужскую уверенность в себе, помогает сосредоточиться на цели и исполнить свое предназначение.
      Вот что такое верная жена.
      Любовь в награду вам. Жены военных. Ждущие и любящие.
                -------------------------------------------
      Я, от удивления, открыл рот. Таким я Отца не знал.
      - Надо было больше разговаривать, - отозвался Седой. - В свое время.
      - Что?
      - Рот закрой, Созерцатель - проявился Средний.
      - Закрыл, - ответил я.
      - Вот и славненько.
      Опустилась тягостная тишина.
      Отец как будто спохватился, вспомнив о чем-то, мотнул головой, провел пальцем по ладони. Посмотрел на меня и спросил:
      - Мама?
      - Мама. Первое время места не могла себе найти, потом вроде «отошла».
      В общем, такие дела. Сестра выросла.... Они с мамой, частенько, оставшись вдвоем, о тебе вспоминают и плачут. Плачут.
      Он как-то вяло махнул рукой, отвернулся:
      - Да, все я знаю. Я умею знать. А вот видеть не могу. Давно я их не видел.
     Скучаю я по ним.
     Отец вздохнул, глаза покраснели.
     Я понимающе кивнул и на вздохе - выдохе:
     - И вообще. Пусто без тебя. Очень пусто. Мне не хватает тебя. Ох, как не хватает.
     Отец пружинисто встал: «Я сейчас». Отошел к воде.

     Я видел его со спины. Я знал - сейчас он смотрит на воду, делает вид, что смотрит, а сам, украдкой, смахивает набежавшую слезу. Он не любил, когда кто-нибудь видел его слезы. Хотя кто любит это? Я подошел к Отцу, обнял за плечи, он как-то неловко захватил мою руку, крепко прижал к своей груди: «Ничего. Ничего, сын, сейчас пройдет».
       Мы стояли и смотрели: на воду, на рваные струи тумана, которые текли себе по тихой глади, на противоположный берег. С какой болью, с какой отчаянной безысходностью Отец смотрел на далекий берег! Как рвалась его душа - туда через лес и пустоши! Туда, туда, туда! Помочь, успокоить, защитить.
Не менее безысходный взгляд был и у меня. Поздно прозревший.
Будто не он, а я был прикован к этому острову. Будто не он, а я завис в пустоте этого безмолвного пространства. До нервной дрожи я прочувствовал душой и кожей, леденящий вакуум одиночества, которое испытывал мой Отец. Я, воочию, увидел неприступную стену вечного молчания.
Одиночество – жуткое состояние.
      Мне так стало жаль его: «Отец! А, может, бросим все! Рванем на тот берег! К черту условности!».
     В его глазах промелькнуло:
     - А что? - и тут же. – Нет. Так нельзя. Не положено.
     Он подошел к валежнику и, задумчиво, стал обламывать сухие ветви. Ты мать - то, сестренку, не забывай. Ты сейчас им за меня.
     - Я знаю, Отец.
     - Знаешь, - повторил он, как бы про себя. Выпрямился, отошел от валежника, повернулся ко мне и жестко взглянул в глаза – «Знаю, как ты знаешь».
      От тона сказанного и хлесткого взгляда я похолодел. А отец, как ни в чем не бывало, отвернулся и присел у костра, всматриваясь в танцующие языки пламени.

* Строка из стихотворения капитана 1 ранга Жураковского Владимира Николаевича, подводника КСФ.