Мирослава2

Глава 2
Семь зим прожила Мирослава под низкой закопчённой кровлей избы Малуши. Дом стоял на отшибе, ближе к лесу, чем к другим домам, и казалась частью пейзажа — брёвна, потемневшие от дождя и ветра, мохнатая крыша из дранки, придавленная для прочности жердями с вырезанным знаком солнца. В сенях пахло дымом, сушёным дудником и овчиной. А в самой горнице — царство Малуши и Мирославы — воздух был густой, настоянный на ароматах печёного хлеба, сушёных трав, свисавших пучками с матиц, и воска от единственной лучины, что трещала в ночи.

В этот день её семилетия, после тихого обряда у костра в Журавлиное Вече, Малуша подвела девочку к прялке. Это была старой, выструганная из яблони, тёмной от времени и прикосновений многих рук. Кудель — чесаная шерсть — лежала на зубьях гребня белым облачком.
— Пора, дитятко, — голос её был хриплым, как шелест сухих листьев. — Женская доля — в нити. Сегодня ты начнёшь вить свою первую.

Мирослава с серьёзностью не по годам взяла веретено. Она села на залавок у окна, за которым сумерки сгущались в синюю темень. Малуша, благословив её, ушла в сени. В горнице было тихо, лишь потрескивали полешки в печи, отбрасывая на стены пляшущие тени.

Девочка глубоко вздохнула и начала. Движения были неумелыми, нить получалась неровной. Она кусала губу, сосредоточенно хмурясь. И в этой тишине под монотонное жужжание веретена мир вокруг начал меняться.

Из-за печного завала из самой тьмы показалась небольшая фигурка. Это был не просто дух, а старый хозяин избы. Ростом с годовалого ребёнка, но ликом похожий на уважаемого дедушку. Борода его, свалявшаяся, казалось, из пыли, паутины и сухого мха, клочьями спускалась на грудь. Глаза горели, как две приглушённых углины, не ослепляя, но видя всё насквозь. Всё его существо было словно вылеплено из тепла очага, домовой сажи и памяти дерева, из которого был срублена эта изба. От него пахло печёной репой, сушёными грибами и старой доброй жизнью.
— Дед… Домовой? — прошептала Мирослава не испугавшись. Она всегда чувствовала его присутствие, но видела впервые.

Дух кивнул, и в воздухе прозвучал звук, похожий на скрип половиц.
— Я тутошний запечник, али хозяин дома, — просто произнес он. — А ты — правнучка моя по материнской линии. Любавина кровь. Потому и видишь.
Домовой подошёл ближе, его мохнатая ладонь, шершавая, как кора, легла поверх её пальцев. Рука была тёплой, как только что испечённый каравай. — Не тяни сильно. Веди мягко. Жизнь не терпит суеты да натуги.

Под его руководством нить вдруг стала ровной, упругой. В этот момент Мирослава вспомнила наказ Малуши: «Домового не только слушать, но и кормить надо, хозяин избы, просто так не показывается». Она потянулась к глиняной кринке на столе, отломила кусок ржаного хлеба, густо посыпанного солью, и робко протянула ему.
— Угощайся, дедушка... Хозяин.
Угольки-глаза домовика вспыхнули чуть ярче. Он взял хлеб, и тот словно растаял у него в ладони, оставив лишь лёгкий душистый парок.
— Спасибо дитятко, — голос его стал мягче. — Помнишь предка — род помнит тебя.
Почти сразу его взгляд снова посуровел. Он указал на её косу, выбившуюся из-под платочка.
— Твоя коса — это твои три нити судьбы. Одна — от отца, крепость тела. Другая — от матери, что в Навь ушла, связь с тайной. Третья — твоя, дарованная в ночь Журавлиного Веча. Заплети их воедино — и будешь сильна. Но знай: придёт день, когда тебе придётся расплести эту косу и выбрать одну-единственную нить, чтобы спасти обе свои семьи — живых и мёртвых. И этот выбор будет жечь тебя огнём и леденить стужей.

Домовой скрылся в тени за печью, его голос донёсся уже как бы из-под земли:
— Завтра положи этот моток под порог. На охрану дома. И помни: покуда твой род живёт здесь, я страж избы.
Малуша, войдя, увидела девочку, сидящую с мотком ниток в руках и смотрящую в пустой угол у печи. На лице Мирославы не было детской беззаботности. Было тяжёлое, взрослое понимание.