Что говорить, когда нечего говорить

   Сила мысли.

   В переполненной аудитории царило возбужденное ожидание. Студенты, увлеченные паранормальным, ждали лекцию знаменитого «психолога-мозговеда». Все затихли, когда дверь открылась и вошел он — невзрачный, чуть лысеющий, в одежде неопределенного стиля.

   «Хотите узнать о своем мозге нечто новое?» — тихо спросил он.
   В наступившей тишине его шёпот прозвучал оглушительно.

   Аудитория взорвалась согласием: «Да-да!»

   «Тише, — попросил лектор. — А то неровен час, разбудите её…» Он сделал драматическую паузу. «Сегодня я открою вам страшную тайну. Настоящую бомбу. Но я сделаю это лишь при одном условии: никто… слышите, никто из вас не будет думать о той дохлой кошке, что я оставил за дверью, прежде чем сюда войти».

   По залу прокатилась волна хихиканья и брезгливого возмущения.

   Лектор тут же закрыл папку и направился к выходу.

   «Профессор! — крикнули ему вслед. — А секрет?!»

   Он обернулся уже в дверях. «Урок окончен».

   Не всем и не сразу стало ясно, что только что состоялся действительно главный урок. Секрет был продемонстрирован, а не озвучен. Мыслеформа о дохлой кошке, которую приказано было игнорировать, стала единственным, о чем смог думать каждый в этой аудитории. Такова природа токсичной мысли — единожды возникнув, она отравляет всё пространство разума.

   Такова природа всех мыслей вообще – чем больше их подавлять и пытаться остановить, тем сильнее они будут становиться. Остановить мысли невозможно.





   Белый шум

   Его звали Артём, и свою особенность он впервые ощутил в детстве, еще до того, как смог ее осознать и назвать. Это были невидимые качели: он смотрел на спящего кота — кот просыпался, шипел и удирал. Он концентрировался на собаке за забором — та внезапно взрывалась лаем, будто его взгляд был булыжником, брошенным в ее сторону. Сначала это казалось игрой, потом — странностью, а к подростковому возрасту превратилось в проблему.

   Артём начал замечать реакцию людей. Не чтение мыслей — нет, это было бы слишком просто. Это было нечто более тонкое и разрушительное: несознаваемая обратная связь. В школьной раздевалке, погруженный в решение математической задачи, он видел, как его одноклассник внезапно вздрагивал, озирался и нервно поправлял рюкзак. В автобусе, пока Артём мысленно репетировал сложный разговор, женщина напротив начинала ерзать на сиденье, хмуриться и в конце концов пересаживалась. Его мысли, казалось, излучались в пространство, как невыносимый для других ультразвук. Они не знали, что именно их беспокоит, но источником дискомфорта был несомненно он.

   Он чувствовал себя обнаженным. Ходячим нарушителем спокойствия, чей внутренний мир, сам факт его мыслительной работы, причинял окружающим физическое неудобство. Его разум был громкоговорителем, визжащим на частоте, слышимой подсознанием окружающих.

   Отчаяние заставило его искать выход. Он пытался «выключить» голову, сидя в позе лотоса и повторяя мантры. Но это было безнадежно. Любая попытка не думать тут же рождала мысль о самом запрете. Это была мысль о работе с мыслями. «Вот сейчас я очищу разум» — это уже была мысль. «Я не думаю о дыхании» — и он уже думал о нем. Это был замкнутый круг, клетка, стены которой сжимались от каждого его усилия вырваться.

   Решение проблемы пришло из неожиданного источника — из воспоминания о студенческом театре. Режиссер, объясняя, как создать шум толпы, дал им абсурдную скороговорку: «Что говорить, когда нечего говорить».

   «Каждый из вас, — говорил он, — должен негромко бубнить эту одну фразу, с разной скоростью, с разной интонацией. Каждый по-своему, но каждый именно эту фразу. Не синхронизируйтесь. Ваша задача — создать хаос, а не хор».

   И тогда Артёму в голову ударила новая мысль, похожая на вспышку: Что, если он загрузит эту хаотическую толпу себе в голову? Что, если он заменит хаос своих мыслей на контролируемый, однородный хаос одной-единственной фразы?

   Он попробовал. Сидя в метро, почувствовав, как по вагону от него пошла знакомая волна раздражения, он запустил в своем сознании эту пластинку:
   Он не просто «про себя» повторял слова. Он вкладывал в это все ресурсы своего образного мышления. Он представлял, как его язык шепчет это, как губы складываются в бессмысленные слоги. Он имитировал мышление, не мысля. Он создавал в своей голове идеальный белый шум.

   Эффект был ошеломляющим и мгновенным. Молодая женщина, сидевшая напротив и до этого нервно теребившая край пальто, вдруг расслабилась, ее взгляд стал пустым и рассеянным. Она потянулась к телефону, и ее лицо приняло обычное, сонное выражение потребителя контента.

   У Артёма перехватило дыхание. Это работало.

   С этого дня его жизнь разделилась на «до» и «после». Он больше не был пленником своих слишком громких мыслей, своего дара. Он стал его куратором. «Контролируемая игра» — так он относился к этому методу. В офисе, когда нужно было пройти незамеченным мимо вечно недовольного начальника, он включал внутренний гул. В очереди в банке, где обычно вспыхивали конфликты, он становился невидимкой. Его лицо при этом могло сохранять любое выражение — он мог даже механически улыбаться, — но внутри бушевал один и тот же бессмысленный вихрь.

   Это была победа, но пахла она поражением. Ценой его безопасности и комфорта окружающих стало его интеллектуальное самоубийство. Он добровольно заточил себя в камеру с бесконечно токсичной обстановкой, бесконечным эхом одной фразы, отравив свое ментальное пространство, чтобы не отравлять чужое. Он обрел покой ценою внутренней тишины.


   Иногда он ловил себя на ощущении, что тишина в его голове, похоже, была самым громким и пугающим звуком из всех, что он когда-либо производил.