Город

1:

Тварь притаилась за тонкой картонной перепонкой, выжидая, когда глупые человечки вылезут из своего убежища. Она шумно сопела и иногда рычала, но не решалась выползти на широкую полосу битого стекла, за которой спряталась добыча. И не уходила искать другую, более доступную пищу, поскольку такой в Городе было мало. Сидела, припав плоской мордой к земле, внюхивалась в аромат пищи, пускала слюну и ждала.

Они укрылись в подвале одного из снесённых взрывом домов. На поверхности земли лишь кайма фундамента обозначала, каких размеров было здание, а вниз вёл узкий лаз. Часть стены лаза осыпалась, и неизвестные умельцы соорудили заслон из больших листов картона, исписанных граффити. На той стороне, что была обращена к людям, раскуривал трубку колоритный негр в разноцветной тюбетейке.
Эжени казалось, что за толстогубой усмешкой негра видит шевеление сидящей в засаде твари. Она ни разу не сталкивалась с тем, чтоб существо караулило их так долго, но эта сдаваться не собиралась и вот уже больше двенадцати часов не покидало своего поста.
Холод пробирал насквозь, проникал в самое нутро. Безумно хотелось развести огонь, но делать этого было нельзя: свет и тепло привлекали к себе тварей. Сейчас их караулила только одна, и оставался шанс, что если на рассвете ударит мороз, она уберётся в нору. Но если таких монстров соберётся несколько десятков, мороз уже не поможет.
Свет проникал лишь в отверстие лаза, такой тусклый, что едва получалось рассмотреть собственную вытянутую руку. И то благодаря тому, что сумерки ещё не успели превратиться в ночь. Не пройдёт и часа – и на подвал опустится кромешная тьма.
- Я хочу пить, – прошептал Эрил, едва шевеля губами.
Мальчик прижимался к матери, крепко обхватив её руками. Его лихорадило, зубы выбивали глухую дробь. Даже сквозь одежду Эжени чувствовала жар детского тела, ничуть не греющий, зато способный поселить в душу не проходящий страх. Едва ли в Городе остался хоть один человек, знающий толк в медицине, а Эрил болел больше недели, и с каждым днём становился всё более вялым. Он уже не ел, лишь пил, но воды было удручающе мало.
Если бы удалось отыскать нормальной укрытие, годное для проживания хоть на пару дней, защищённое от расплодившихся в последние месяцы мутантов! Тогда Эжени смогла бы – она в этом не сомневалась – вылечить сына. Однако сейчас они пересекали центральный район, уничтоженный отступающими военными, и никаких надёжных укрытий не осталось. Возможно, дальше, на западе, где располагались офисные здания, что-то уцелело – в ясные дни Эжени различала на самом горизонте иглы небоскрёбов, и боялась, что они лишь плод её воображения.
– Мам, я хочу пить, – настойчиво повторил Эрил.
– Сейчас, мой хороший.
Эжени оставила мальчика сидеть на плотном шерстяном одеяле, а сама отошла к тележке. Сколоченная из не струганных досок и поставленная на колёса от двух детских велосипедов, она содержала в себе всё имущество Эжени и её сына. Из-за того, что пары колёс имели разный размер, тележка всегда была наклонена немного вперёд, и чтоб вещи не вываливались, сверху крест-накрест натягивались два ремня.
Встряхнув бутылку, Эжени со страхом услышала, как вода булькнула на самом дне. И эта бутылка подходила к концу. Она плеснула в чашку столько, чтоб хватило на несколько глотков, и вернулась на одеяло. Подвал, в котором пришлось остановиться, оказался разрушенным, больше, чем наполовину засыпанным землёй, так что оставался небольшой пятачок у самого входа. Как раз хватило, чтоб разместить тележку с имуществом и расстелить одеяло, между ними осталась лишь узкий проход.
Эрил двумя глотками осушил кружку и привалился к матери. Закашлялся, согнулся пополам, сипло втягивая в себя воздух; руки он прижимал к разрывающейся груди. Эжени принялась гладить ему спину, почему-то считая, что это помогает против кашля, и каждую секунду казалось, что Эрил не сможет сделать вдох. Умрёт прямо сейчас, прямо на её руках… Закипали беспомощные слёзы, и она ещё сильнее тёрла мальчику спину, твердя про себя: Дыши же! Дыши! Дыши!»
Наконец, приступ миновал. Эрил, тяжело дыша, снова откинулся на спину. На пылающих щеках сохли оставленные слезами дорожки.
Последнюю капсулу жаропонижающего Эжени дала ему ещё утром, и теперь она просто не знала, как помочь. Она сидела рядом и прижимала сына к себе, крепко, но бережно. Она могла бы защитить его от любой опасности, об любого монстра – но только не того, что уже поселился в хрупком теле шестилетнего мальчика. Как драться с этим врагом, женщина не знала.
– Всё будет хорошо, родной, – поцеловала сына в горящий, сухой лоб. – Ты же веришь мне, правда? Всё будет хорошо. Ты поправишься, вот увидишь.
Он кивнул, но ничего не ответил, снова погружаясь в лихорадочное беспамятство. Ужасно хотелось схватить его за плечи и встряхнуть, заставить открыть глаза, но Эжени понимала, что сон – этот жуткий сон, из объятий которого так сложно было вырвать мальчика – его единственная защита от боли. Она завернула край одеяла, чтоб укутать ноги сына, и прислонилась спиной к стене. Закрыла глаза, хотя уснуть не смогла бы: слишком боялась хоть на миг выпустить Эрила из внимания.
– Всё будет хорошо, родной, – шептала Эжени, успокаивая скорее саму себя. – С нами всё будет хорошо. Мама обязательно найдёт выход.
Всего в пяти метрах сопела тварь. Теперь, когда тишину нарушали только дыхание Эрила, она казалась ещё ближе, хотя Эжени знала, что через стекло не переберётся: порежет своё ненасытной брюхо. За время пути пора было привыкнуть, что каждая ночёвка проходит под караулом одного или сразу нескольких монстров, но их присутствие, их бесконечный вой по ночам, их свары не давали расслабиться ни на минуту. Нередко, выбираясь на рассвете из очередного убежища, они натыкались на останки растерзанных тварей, сожранных собственными соплеменниками.
Эжени не сомневалась, что твари гораздо умнее, чем принято было считать, когда они только появились. Тогда многие принимали их за уродливых, тупых хищников – и где были все эти люди теперь? Кто-то бежал, пока была возможность, кто-то погиб, растерзанный на улицах «слизнями» или подстреленный во время зачисток. А монстра продолжали жить и плодиться, рвать на части покинутый Город. Выслеживать таких вот одиноких путников. Умные, хитрые уроды, превратившие мегаполис в огромную ловушку.
Единственное сходство тварей со слизнями было в шкуре, покрытой вязким желтоватым секретом. Более ничего. Высотой примерно с крупную овчарку, они передвигались на шести коротких, членистых конечностях, заканчивающихся раздвоенным когтем. Имели вытянутую, плоскую морду, разрезанную безъязыкой пастью. Клыки, загнутые назад, как нельзя лучше подходили для вырывания клоков мяса из добычи. Крупные фасетчатые глаза защищались кожистыми веками и были покрыты плотной прозрачной оболочкой. Однажды Эжени пыталась проткнуть такой глаз ножом, но лезвие соскользнуло, не оставив ни малейшей царапины.
Одну тварь убить было вполне реально, костяные пластины защищали только голову, шею и тянулись полосой вдоль позвоночника. Двух – уже сложнее. Если нападали стаей, спасало только бегство, да и то не всегда: твари, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, быстро бегали, прыгали и хорошо лазали по стенам. Эжени всегда следила, чтоб вход в убежище был низким, иначе тварь могла перепрыгнуть через стеклянную полосу.
– Мы с тобой доберёмся до Внешнего обода, – бормотала Эжени, пребывая на грани бодрствования и сна. – Мы выберемся из Города… Ты станешь здоров, и мы каждый день будем ходить в парк. Кататься на каруселях, есть сахарную вату… Ты помнишь вкус сахарной ваты? А я помню. Как таяли во рту сладкие комочки… Я вылечу тебя, мой хороший, обязательно вылечу, и мы поедем к морю. Ты помнишь море? Нет? Море огромное…
За картонной перегородкой караулила голодная тварь, холод ворошил внутренности, а Эжени видела бесконечный морской простор, расчерченный полосами барашков, с кораблём у самого горизонта. Чувствовала неугомонные ласки бриза, терпкие поцелуи солнца. Слышала рокот пробоя, разбивающегося о волнорезы. В этот вечер – как тогда, девять лет назад.
Эрил заворочался, снова начал кашлять, но так и не проснулся.
– Тише, родной, тише… – Женщина прижалась щекой в вязаной шапке, покрывавшей голову мальчика. – Я с тобой. Я никому тебя не отдам.
Она не хотела засыпать, боялась сна больше, чем монстра на улице. Прислушивалась в тишине к дыханию сына, чувствовала каждое, самое малейшее его движение. Ловила каждый звук, сорвавшийся с его губ.
Она не хотела засыпать – но усталость, напряжение тяжёлого дня оказались сильнее, и постепенно Эжени погрузилась в дрёму.

– Нам надо уходить! Сегодня! Со всеми! – Эжени не знала, какими словами объяснить, что компромисса нет. Невозможно цепляться за достигнутое и одновременно делать вид, что всё в порядке. – Ничто не станет, как прежде, как бы тебе этого не хотелось! У нас сын, ты хоть на секунду задумывался о его будущем?
– Эж, прекрати истерику, – поморщился Кайн, едва поднимая взгляд от бумаг. – Паника напускная, санкционированная правительством, недовольным, что Город приобрёл слишком большую власть и в скором времени может потеснить Столицу. Всё само прекратится, вот увидишь, и только те, кто сохранит хладнокровие, останутся на плаву. Ты видела новостные сводки? Сколько разорившихся предприятий, сколько дельцов, потерявших все капиталы. Хочешь стать голодранкой? Я думаю о будущем нашего сына, и именно поэтому мы не бросимся в бега.
Эжени едва не закричала, но сдержалась, понимая, что никакие вопли не пробьют ледяную корку супруга. Сжала кулаки так, что побелели пальцы. Стиснула зубы до боли в челюсти. Этот разговор она поднимала каждый день и не по одному разу. Часами наблюдала в окно, как мимо дома двигаются бесконечные колонны беженцев, как автомобили один за другим пропадают из вида. Они и сейчас двигались, шуршали шинами по асфальту.
Уже несколько дней как перестали отвечать телефонные номера знакомых. Несколько дней как семья Эжени осталась единственными жильцами огромного здания. Люди покидали заражённый Город. На ночь женщине приходилось баррикадировать входную дверь и накрепко запирать окна, под аккомпанемент насмешек мужа. Кайн не верил в опасность, искренне считая все сообщения о мутантах – «слизнях» чистой воды политикой.
– Все твои деловые партнёры запирают офисы и пакуют чемоданы, – проговорила Эжени через пару минут, когда поняла, что не сорвётся на крик. – Тебе не с кем сотрудничать. В офисе никого не осталось. На что ты рассчитываешь? Что в одиночку выпустишь журнал? И кто его будет покупать, если все уедут?
Она старалась давить на деловую жилку мужа – единственную точку, доступную к прикосновению. Правда, попытки были и прежде, но казалось, что именно сейчас её услышат.
Кайн усмехнулся и наконец-то отложил бумаги. Поглядел на жену с удивлённым весельем, словно она выдала неожиданную хохму.
– С каких пор ты начала интересоваться делами издательства? Солнышко, ты же ни черта в них не понимаешь!
– Но хочу понять. Кайн, объясни, как общий кризис не пустит наш корабль ко дну, если ты останешься на его борту?
Эжени опустилась в кресло напротив супруга и сделала заинтересованный вид. Впрочем, она не сомневалась, что Кайн подберёт удобное объяснение.
– Эж, не надо забивать голову пустяками. Ты понимаешь, что не разбираешься в издательском бизнесе, я знаю, что ты не разбираешься. К чему все эти вопросы? Хотя если тебе станет проще, я объясню: дело в рынке. Все основные конкуренты нашего издания уже прикрылись, по крайней мере, один выпуск они пропустят. А мы – нет. Я увеличил заработные платы сотрудникам, активировал резервы, и номер выйдет вовремя, дополненный материалами об этой проклятой эпидемии. И все они уйдут за пределы Города, туда, где спрос наверняка превысит любое наше предложение. Это золотое дно, Эж, и мы наконец-то его достигли.
Эжени покачала головой. Господи, как же он твердолоб! Как ослеплён воображаемым золотом!
– Это не золотое дно. Оно самое обычное, усыпанное обломками прошлой жизни. Город безнадёжен, мы должны его покинуть до того, как сомкнут Внешний обод. Иначе застрянем навсегда!
– Ерунда, – отрезал Кайн. – Мы живём в современном обществе. Никто не станет запирать огромный Город из-за надуманной эпидемии.
– Надуманной? – Женщина вскочила на ноги. – Это надуманными больными полны больницы? Надуманные трупы ежедневно сжигают в крематориях? Я видела изуродованных язвами людей! Пока ты в этом кабинете строишь свою иллюзорную империю, там, за окном, гибнут сотни и сотни… Политика здесь не при чём, Кайн – это жизнь! Моя, твоя и нашего сына! Нам надо уехать!
– Попей капель и успокойся, – поморщился Кайн и снова вернулся к бумагам: как только разговор отошёл от проблем издательства, он мгновенно потерял интерес. – Мы никуда не поедем. И закончим на этом, мне надо работать…
Мимо окон пронёсся транспорт медслужбы, мигая алым маячком. Лавируя по встречной полосе между медленно ползущими автомобилями беженцев, он быстро скрылся из вида, но некоторое время можно было слышать удаляющийся вой сирены.
Эжени было доподлинно известно, что с таким красным маячком медики ездили только в одном случае: если их грузом были заражённые трупы, подлежащие немедленному сожжению. Она обхватила плечи руками, пытаясь унять нервную дрожь. Если бы могла, она схватила бы сына и пешком побежала прочь из этого проклятого дома. Но несколько причин удерживало её на месте, несмотря на жгучий страх: у Кайна была масса друзей среди военного гарнизона, которые в любом случае перехватили бы её с ребёнком, если не на первом же посту, то точно у обода. К тому же, несмотря ни на что, Эжени любила супруга и с трудом представляла, как бросит его в одиночестве бороться со своими внутренними демонами.
– Мне страшно здесь оставаться, – проговорила совсем тихо. Она устала кричать и спорить.
Но не могла выкинуть из головы ночи, когда просыпалась, вздрагивала от малейшего шороха. Как не могла забыть единственный раз, когда столкнулась лицом к лицу с заражённым: решила срезать путь до дома через проулок и в темноте споткнулась о распростёртое тело. Человек был ещё жив, Эжени поняла это, когда наклонилась и уловила булькающее дыхание. Вынула из сумочки фонарик – с момента, как начались перебои с уличным освещением, она всегда держала его при себе, – и направила луч на человека. Шарахнулась в сторону.
Невозможно было определить ни возраст мужчины, ни даже его внешность. Всё его лицо покрывали черные провалы язв, отёчные веки не давали глазам открыться, в уголках губ пузырился гной…
«Господи, только не заразиться! Только не заразиться!»
Эжени вырвала из сумки дезинфектор, брызнула перед лицом и несколько раз втянула в себя получившуюся смесь. Дезинфектор имел резкий химический запах и оставлял горечь на языке, но в этот момент женщина могла вдохнуть весь пузырёк, если бы это обеспечило защиту от болезни. И бросилась прочь, слыша только грохот собственного сердца и шум дыхания. Остановилась, когда за спиной захлопнулась автоматическая дверь подъезда; хрипя от непривычной нагрузки, сползла по стене…
Она несколько дней не подходила к сыну, пока не убедилась, что заражения не произошло…
– Понимаешь, Кайн? Я боюсь.
– Понимаю. И говорю тебе в тысячный раз: причин для страха нет. Ты постоянно пользуешься дезинфектором, прошла курс профилактических прививок и со всех сторон защищена от этой заразы. Я не утверждаю, что опасность не существует, но мы застрахованы от заражения. Прошу тебя, давай прекратим этот разговор, у меня много работы.
Разумеется, много работы! Как всегда...
Только почему так холодно? Эжени поёжилась, не сводя глаз с бумаг, за которыми скрылось лицо мужа. Надо бы проверить, как работает обогреватель, иначе Эрил ночью совсем замёрзнет…

1 (2):
Громкий вой заставил Эжени вздрогнуть и распахнуть глаза. Взгляд метался по кромешной тьме, паника сдавила горло: что с сыном?
– Эрил! – Она принялась тормошить мальчика. – Эрил, ответь мне! Ты слышишь?
– Мам… холодно… – Мальчик принялся ворочаться у неё под боком.
– Да, родной... – Эжени перевела дыхание и прижала сына покрепче. Поцеловала в лоб: кажется, жар немного спал. На губах остался привкус пота. – Я тебя обниму, а ты меня, и сразу станет тепло. Мы же умеем греть друг друга. А завтра мама обязательно найдёт хорошее место, где мы сможем пожить. Завтра мама всё сделает…
Тварь выла у входа в лаз, ей вторили другие, рассеянные по всему Городу. Их хоровое выступление наполняло воздух жуткими монотонными вибрациями; о сне не могло быть и речи. Эжени прислушивалась к уродливому охотнику, боясь даже предположить, что случится, если однажды тварь минует заградительную ленту. А в этот момент только лента лежала между ней с Эрилом и монстром на пороге…

На рассвете ударил мороз.
Хоть Эжени и надеялась на это, ей с сыном пришлось тяжело. Одеяло не грело, с улицы тянуло ледяным ветром. Тело затекло от неизменной позы, но женщина боялась пошевелиться, чтоб не разбудить ребёнка. Воздух посерел, разбавил молоком ночную тьму, и было видно, как дыхание клубится перед лицом плотными облачками ледяных кристаллов.
Тварь, дежурившая всю ночь, с морозом убралась прочь, уползла в глубокую нору, где ещё сохранялось тепло. Это было лучшее время, чтоб снова пуститься в путь, но Эрил так сладко спал, что будить его казалось преступлением.
Однако не пришлось. Мальчик закашлялся и проснулся, снова попросил пить.
На завтрак оставалась пачка сухарей и полбанки мясных консервов. Эжени надеялась, что за день они успеют добраться до не столь разрушенных районов, где пополнят запасы продуктов. Сын есть отказался, но она уговорила его проглотить сухарик, запивая водой. Сама прикончила консервы. Не наелась. На дне тележки оставались ещё две маленькие пачки печенья, но их она берегла на обед. В случае, если придётся заночевать в очередном подвале – Эжени боялась этого, но понимала, насколько такая возможность велика – еды не оставалось. И Эрила кормить будет нечем…
Проглотив последний кусочек консервов, она немедленно пожалела, что вообще к ним прикоснулась. Надо было потерпеть, оставить мясо для малыша. Ничего, пережила бы…
– Нам надо идти, – проговорила она, складывая одеяло.
– Я не хочу, – заныл сын.
– Надо.
– Я устал. Я не хочу никуда идти! Мам, давай останемся здесь.
– Тебе нравится этот подвал?
– Нет.
– Тогда надо идти.
Эрил несколько секунд думал над словами матери и мотнул головой:
– Я хочу вернуться домой. Почему мы ушли?
Эжени оставила сбор вещей и присела напротив сына, крепко взяла его за плечи. Очень хотелось соврать, сказать что-нибудь успокаивающее, чтоб мальчик поверил – дом совсем рядом, за следующим поворотом. Но… она помнила похожую ложь из уст собственной матери, и не хотела повторить ошибку. Шесть лет – тот возраст, когда острее чувствуешь любую фальшь.
– Милый, ты понимаешь…– Она прикусила губу, собираясь с мыслями.– Солнышко, домой мы вернуться не сможем. Просто нашего дома больше нет, и нам надо дойти до места, где мы сможем построить новый. И снова будем жить, как прежде, обещаю. Ты мне веришь? Сможем жить, как прежде.
Эрил кивнул, поджав губы, и стал так похож на своего отца, что Эжени передёрнуло. Нет, сын не повторит ошибок Кайна, она этого не допустит.
– Я люблю тебя, милый.
– Я тоже люблю тебя, мамочка.
Спустя пятнадцать минут, собрав в рулон полосу ткани с наклеенными на неё осколками стекла, они выбрались на улицу. Обложенное серой пеленой небо едва золотилось на востоке, но можно было сказать наверняка, что не один луч солнца до земли не дотянется. Вокруг расстилалась изрытая взрывами каменистая равнина – всё, что осталось от нескольких районов, более других охваченных эпидемией. Строения, оставленные на востоке, давно пропали из вида. Даже сейчас, когда линия горизонта виднелась особенно чётко, точно проведённая фломастером, не получалось рассмотреть последних из небоскрёбов. В одном из них Эжени когда-то жила…
Когда-то. Женщина усмехнулась собственным мыслям. Прошло всего десять дней с момента, когда умер Кайн, и они пустились в путь, но эти дни растянулись на целое десятилетие.
Эжени выволокла тележку, проверила надёжность ремней и посадила сверху мальчика. Сегодня она собиралась идти без остановок, пока хватит сил. К полудню у него зачастую возобновлялся жар, требовался покой, и к тому моменту следовало сократить расстояние до зданий.
– Держись, Эрил, сейчас прокатишься с ветерком! – Путница взялась за ручку и подмигнула сыну. – Ты же не боишься, правда?
– Не боюсь!
Эжени выдохнула и быстро пошла прочь от временного убежища, волоча за собой тележку. Колёса плохо крутились, то и дело проваливались в ямы и застревали между камнями. Стали попадаться широкие воронки, которые приходилось обходить по краю; в центре многих чернели провалы – в ходы в норы тварей. К счастью, мороз не спадал, и монстры на поверхности не показывались.
Не верилось, что именно в этих кварталах Эжени любила гулять. Зелёные, застроенные небольшими домиками, расчерченные тенистыми аллеями с притаившимися в скверах крошечными кафе, они были идеальны для проведения свободного времени. Прекрасный оазис в самом сердце каменных джунглей. Даже сейчас она то и дело натыкалась на развороченные пни, проплешины голой земли, присыпанные бурой листвой, фрагменты выложенных плиткой дорожек, обрывки и осколки чужих жилищ. Потом все удивлялись, почему эпидемия развернулась во всю ширь именно в этих уютных дворах, под черепичными крышами старинных особняков. Они не были ни самыми тесными, ни густонаселёнными, но именно здесь количество заболевших всего за несколько дней достигло ста процентов…
Уже через два часа Эжени вынуждена была сделать короткую передышку. Она, несмотря на все препятствия, шла быстрее, чем накануне, но и уставала значительно сильнее. Присела на камень. Горло саднило от холодного воздуха, которым она никак не могла надышаться.
– Мама, почему ты сидишь? Ты устала?
Эрил сполз с тележки и подошёл к ней, доверчиво прижался к плечу.
– Да, родной, я немного устала. Сейчас отдохну, и мы поедем дальше.
– Хочешь, я сам повезу? А ты посидишь сверху. Я смогу, честно-честно.
– Я в этом и не сомневаюсь, – рассмеялась Эжени. – Только давай уж я сама. А ты будешь смотреть по сторонам, вдруг появятся те страшные существа. Это очень важное дело. Хорошо?
– Хорошо. – Мальчик помолчал и добавил: – Зато завтра повезу я.
К обеду потеплело. Солнце не показывалось, но маячило светящимся пятном сквозь облачный полог. Растаявшая земля чавкала под ногами, и идти стало ещё сложнее. Эжени ещё несколько раз останавливалась на пару минут, чтоб дать отдых ноющим рукам.
Эрил почувствовал себя плохо. Пришлось сделать внеочередной перерыв, накормить мальчика, и он дремал, чудом не сваливаясь на землю. И заодно вооружиться: теперь на плече путницы болталось старое отцовское ружьё. Тот был заядлым охотником, а после его смерти оружие пылилось в кладовой – ровно до того момента, когда всем стало наплевать, есть ли у человека, нажимающего на спусковой крючок, разрешение. Тем более если жертвой становился один из «слизней».
Теперь, помимо того, что приходилось тащить тележку, Эжени внимательно осматривалась по сторонам. Наступало то время, когда твари выбирались из своих нор, а до западных шпилей оставалось ещё слишком далеко. Как минимум один дневной переход.
Значит, ещё одна ночь, проведённая в тесном подвале, более голодная, чем предыдущая.
Словно услышав мысль о голоде, желудок громко заурчал. Но Эжени планировала оставить печенье для Эрила, чтоб хоть так поддержать его силы, так что самой есть было нечего.
– Ну и переживу, – бормотала она себе под нос, огибая очередную воронку с норой на дне. Правое заднее колесо застряло, женщина рванула за ручку, потеряла равновесие и больно ударилась боком об кусок торчащей из земли арматуры. – Подумаешь, не поем пару дней. Зато стану стройнее…
Несколько камешков прокатились по склону воронки и пропали в чёрном провале норы. Эжени сорвала ружьё с плеча, направила на вход. В любой момент могла выскочить тварь, растревоженная камнями, и на этот случай Эжени не хотела поворачиваться к ней спиной. Так она стояла не меньше десяти минут, но на поверхность никто не торопился: толи эта тварь оказалась слишком теплолюбивой, толи нора пустовала – в любом случае можно было продолжить путь.

Час проходил за часом. Вдалеке выли твари, но ни одна не показывалась, и это давало надежду, что удастся пройти дальше задуманного. Здания стали заметно ближе, Эжени не сомневалась, что на следующий день она их достигнет. Но пока… казалось, в спину загоняли железные штыри. Горели натёртые даже сквозь ткань перчаток ладони. От постоянного ветра слезились глаза. Возникало ощущение, что они топчутся на одном месте, так медленно, несмотря на все усилия, продвигались к цели.
В этих местах бомбили менее интенсивно, и всё чаще возникали крупные препятствия. Земля была усеяна камнями, и хотя между обломками встречались участки дорог, они быстро сменялись остатками стен, что рваной каймой охватывали глубокие воронки.
Пошёл дождь, сначала едва ощутимой моросью, паутиной липнущей к лицу, но затем всё сильнее. Тугие струи били по плечам и спине, словно за что-то мстили, проникали под одежду мерзкими щупальцами. В выбоинах и щелях закипели мутные лужи, вода струилась, кружила сухие листочки и лёгкий сор, превращая проплешины земли с грязь, покрывая камни скользкой глазурью.
Эжени стала чаще спотыкаться и падать, раздирая колени. Она укутала Эрила одеялом, хотя понимала, что оно промокнет за несколько минут, и прибавила шаг, с криком пробираясь напрямик через непроходимые завалы. Не хотела пугать сына, но выбора не оставалось: в дождь – убедилась на собственном опыте – твари выползали из нор, словно по сигналу. Нужно было найти укрытие, немедленно!
Эрил кашлял без остановки, но не было даже секунды, чтоб обнять, успокоить мальчика. Он напуганным комочком съёжился в скачущей тележке, вцепившись заледеневшими пальцами в ремни, а грудь раздирала горячая боль. Сухой кашель не приносил облегчения, и минутами Эрила охватывал ужас, но даже тогда он не звал маму. Хотел – но не звал, переваривая страх внутри…
Тварь появилась внезапно, из-за развалин взорванного здания. Часть стены сохранилась, и именно за ней монстр поджидал людей, чтоб одним длинным прыжком выскочить им наперерез. Его бесшерстая шкура лоснилась под дождём, из раскрытой пасти на землю капала мутная слюна, оставляющая на коже долго не заживающие ожоги.
Эжени замерла, но хриплое дыхание так и рвалось из груди, раздирая горло. Ружьё она с началом дождя убрала, чтоб не промочить: не сомневалась, что если намокнет, стрелять уже не будет. И теперь стояла перед «слизнем», на расстоянии всего пары метров, так близко, что могла рассмотреть отдельные чешуйки на его бронированной морде – и понимала, что не успеет выхватить нож из-за пояса. Не успеет даже поднять руку.
Дождь бил в лицо, заливая глаза.
Тварь присела, изготовившись к прыжку.
Эрил! Женщина прикусила губу, зная, что не отступит. Умрёт, но не подпустит монстра к сыну. И воскреснет только ради того, чтоб проводить до обода невредимым.
– Мама! – отчаянно закричал Эрил.
Эжени дёрнулась и едва не повернулась спиной к твари, но… в груди защемило.
Тварь прыгнула как раз в тот момент, когда она выхватила нож…

2

– Мразь!
Удар в лицо – и мир вспыхнул перед глазами, чтоб немедленно погрузиться в черноту. Всего на секунду – второй удар, в живот, выдернул её из уютного небытия. Заставил скорчиться на полу. Боль связала внутренности узлом: Грай не жалел сил. Она закрыла голову руками. Прикусила солёную губу, сдерживая клокочущий в горле крик.
Как же он узнал?
– Ещё раз, сука, ты прикоснёшься к моему сыну – и я лично размажу твои кишки по всей Центральной.
Шена промолчала, понимая, как никакой ответ её не спасёт. Грай никогда не останавливаться после первого удара, как не умел слышать никого, кроме себя. Только сильнее сжала губы, запретив себе кричать, что бы ни происходило. Всё равно никто не придёт на помощь, а истязателя её крики только подстегнут.
Она подняла голову: мужчина нависал над ней громадной скалой, заслоняя тусклый свет свисающих с потолка ламп. Больше половины не горело, отчего зал всегда был погружён в зыбкую полутьму.
Удары следовали один за другим, по спине и животу, несколько попали по рёбрам, заперев дыхание в сжавшейся грудной клетке. Один пришёлся в лицо, и рот моментально наполнился кровью. Грай носил тяжёлые армейские ботинки, и ушибы после избиений долго не заживали, раскашивали женское тело багровыми разводами гематом.
Один раз Шена не выдержала и застонала сквозь стиснутые зубы. Этого никто не услышал, в зале было слишком шумно. За наказанием наблюдали все члены семьи: кто с интересом, кто лишь по необходимости. Грай строго следил за тем, чтоб никто не пропустил урока.
Она несколько раз пыталась найти глазами человека, из-за которого всё началось. Взгляд метался по знакомым лицам, но того единственного не находил, а уже в следующий момент новый удар заставлял её беззвучно корчиться на ледяном бетонном полу. Не хватало ни дыхания, ни сил даже для стона, и казалось, что вот именно сейчас, в следующий миг, Грай наступит ей на голову. Раздавит, как орех. И тогда придёт смерть…
Наконец, когда девушка обмякла на полу, не оказывая ни малейшего сопротивления, глава семьи наклонился и, намотав на кулак слипшиеся от крови волосы, повернул Шену лицом к себе. Та приоткрыла глаза, едва способная рассмотреть человека сквозь багровую пелену.
– Запомни хорошенько, сука, ещё раз – и тебе конец.
Она запомнила.
Грай отпустил волосы и брезгливо вытер кровь об одежду девушки.
– Утащите эту падаль, пока я её не добил.
Шена почувствовала, как её подхватили под руки и поволокли, а спустя пару минут кинули на тонкий матрац. От пола тянул щупальца застарелый холод, но в этот момент девушка его не ощущала. Понимала только, что она осталась одна, за плотно закрытой дверью, в крошечной коморке, которую привыкла считать своей комнатой. Едва ли это место можно было считать более безопасным, чем любое другое, но здесь, отгороженная от посторонних глаз толстой стеной, Шена могла позволить себе слабость: расплакаться, когда попытка выпрямиться привела к новой вспышке боли.
Тихо скрипнула дверь, и девушка моментально сжалась в комок. Она успела заметить только мелькнувший на фоне светлого дверного проёма силуэт – полумрак коморки казался ей полной темнотой. И знала, что нередко именно после таких экзекуций к ней являлись за порцией секса, получая удовольствие от обладания разодранным, кровоточащим телом.
Только не сейчас, Господи, только не сейчас!
Шена попыталась отодвинуться подальше к стене, но из этого ничего не вышло. Не помог даже инстинкт, требующий убраться подальше от опасности.
– Это я, – прошептал знакомый голос.
Видимо, Эвер хотел успокоить подругу, но вместо этого напугал ещё сильнее. Она всё же смогла отползти в угол, и поглядела на едва вырисовывающуюся фигуру с мольбой: не подходи!
– Вон… – прохрипела, едва шевеля разбитыми губами.
– Шен…
– Вон!..
Но Эвер не ушёл. Присел на корточки в паре метров от неё и поставил перед собой что-то белое. Чашку с водой.
Шена облизнула мгновенно пересохшие губы. Знала, что скорее умрёт, чем попросит пить, но не могла отвести глаз от белого пятна.
– Это я виноват, что так случилось, – произнёс Эвер после длинной паузы. – Извини. Я не думал, что отец узнает о… о нас. Клянусь, я ему ничего не рассказывал. Не представляю, кто мог это сделать. Шен, я на самом деле не знаю.
Девушка покачала головой. Какая теперь разница, кто и как узнал об их близости? Главное, теперь Грай не спустит глаз ни с сына, ни тем более с неё. И если сейчас узнает, что парень явился к ней в комнату… Нет, Эвера он не тронет – ведь тот его единственный отпрыск, должный унаследовать бразды правления. Что же станет с ней самой, Шена не хотела даже представлять.

2 (2):
Она осторожно вздохнула. Постепенно глаза привыкали к освещению, и получалось рассмотреть гостя: узкое лицо, обрамлённое светлыми волнистыми локонами, стрелы бровей к вискам, тонкие пальцы, скрещенные на коленях. Далеко не красавец, Шена хорошо это понимала. Как и то, что с таким гуттаперчевым характером невозможно стать главой большой семьи. Да что там – он даже свою любимую девушку защитить не в состоянии. Сидит, мнётся, а в зале наверняка стоял в сторонке, наблюдая за избиением. Ему не было всё равно, но…
Правильно сказал Грай, она сама виновата, что отношения зашли так далеко. Но и заплатит за них одна.
– Если твой отец узнает, что ты был здесь, меня убьют, – прошептала девушка.
– Не узнает, он занят.
– Даже стены доносят ему, что здесь происходит. Эвер, хватит!
Она старалась, чтоб голос звучал твёрдо. Пусть всё закончится, пусть он просто уйдёт и забудет обратную дорогу. Эта любовь не стоит такого риска. А потом у неё будет целая ночь, чтоб смыть кровь и прийти в себя – больше ей на лечение не дадут.
«На таких, как я, держится вся колония,- мрачно подумала Шена.- И нас же первыми выбрасывают, когда проходит срок годности».
Её срок годности, и девушка это хорошо понимала, близился к концу. А с началом эпидемии время словно ускорилось, отматывая месяц за неделю, с каждым днём прижимая всё крепче.
Почему они не ушли из Города, несмотря на заразу и уродов-«слизней»? Грай не захотел покидать обжитые территории? Некому было бросить ему вызов? Или он знал, что вместе с горсткой приближённых уберётся отсюда прежде, чем сомкнут обод, бросив таких, как Шена, подыхать? А до того её руками сколотив себе приличное состояние, мародёрствуя на развалинах…
– Тогда я всё брошу, – сказал Эвер. – И мы убежим.
Шена усмехнулась краем губ; от резкого выдоха грудь снова стиснуло обручем боли. Зараза, неужели сломал рёбра? Они только-только срослись.
– Я дважды пыталась бежать, помнишь? И что из этого вышло, тоже должен помнить. В другой раз меня возвращать не станут, освежуют на месте. А тебя посадят под замок, чтоб не засматривался на всяких шлюх.
– Ты не шлюха! – запальчиво выпалил наследник.
– А кто? Как ещё называются женщины, которые спят со всеми подряд?
Она специально старалась его уязвить, дать понять, что с таким ничтожеством его ничего не должно связывать. Он навсегда останется сыном своего отца, пусть сейчас, с ней, играет в ангела. Не такой сильный, как Грай, не такой уверенный, рано или поздно Эвер пойдёт по его стопам – в этот момент Шене не хотелось бы оказаться рядом. Слишком свежо было воспоминание о последнем дне его матери – и её смерти.
Эвер промолчал. Не возразил, только отвёл взгляд, признавая её правоту. Шена горько поморщилась.
А чего ждала? Что он обнимет, начнёт разубеждать, скажет, как ценит её внимание… Пусть не врёт, он знает место девушки куда лучше её самой! И принимает как должное.
– Я устала, – прошептала она. – Дай мне побыть одной.
Эвер подался вперёд, словно хотел поцеловать, но в последний момент передумал. Встал и отошёл к двери.
– Я пришлю кого-нибудь, чтоб помогли тебе вымыться, – пробормотал он. Показалось, что в голосе мелькнуло раскаяние. Или разочарование… Было слишком много боли и усталости, чтоб различать оттенки чужих слов.
– Не надо, я сама, – пробормотала Шена.
Снова скрипнула дверь, стихли шаги в коридоре, и наступила долгожданная тишина.
Едва шевелясь, девушка дотянулась до кружки. Первый глоток выплюнула, прополоскав горло, остальное выпила. В желудке родилась тупая боль, но голова чуть просветлела, словно вода смыла кровавую плёнку, обволакивающую мозг.

Сколько лежала неподвижно, Шена сказать не могла. Казалось, совсем недолго. Часов в коморке не было, окон – тем более, и о времени можно было судить только по биологическому хронометру. Наверное, провалилась в беспамятство, потому что когда открыла глаза, за дверью раздавались крики и удары множества подошв о камень. Мгновение назад их ещё не было…
Скрипнув зубами, она села. Пошевелила руками, ногами, повертела головой. Каждое движение отдавалось тянущей болью в напряжённых мышцах. Кожа на шее оказалась стянута сухой коркой, волосы на затылке превратились в каменный колтун. Один глаз едва приоткрылся, ресницы слиплись сукровицей. На ощупь определились подушки отёчных век.
Мысленно выругавшись, Шена медленно, по стеночке, поднялась на ноги, но едва смогла сделать пару шагов. Мир перевернулся, завертелся перед глазами серой каруселью, и она поняла, что упала, только когда колени стукнули о пол. Закрыв голову руками, несколько минут сидела неподвижно. В голове словно взрывались бомбы, и каждая разносила мозг в клочья. Во рту появился кислый привкус близкой рвоты, и девушка с трудом сглатывала застрявший в горле ком.
Из коридора, прямо из-за двери в коморку, послышалась автоматная очередь. Ей ответила вторая, со стороны лестницы. Крики слились в единый звуковой фон.
Хлопнула дверь, и тут же раздался голос Эвера:
– Ты почему не заперла дверь?
– А почему должна была запереть? – простонала девушка в ответ.
Не раз уже сталкивалась с тем, что запиралась – и дверь оказывалась вынесена вместе с «мясом». Хлипкие запоры едва ли способны были выдержать удар. Да и сил, чтоб пересечь комнату, пока не хватало.
– Сейчас я выйду, а ты запрёшься, затаишься, и что бы ни случилось, что бы ты ни услышала – не выйдешь. Откроешь только мне, и только после того, как убедишься, что это наверняка я. Поняла?
Шена кивнула. Поняла, всё хорошо поняла… Прекратите этот грохот! Сейчас голова взорвётся…
Сильные руки встряхнули её за плечи, заставив поднять голову. Лицо Эвера рывками то приближалось, то удалялось и становилось едва различимым.
– Шена, ты меня поняла?
– Да…
Он на миг прижал её к себе, тут же отпустил и выбежал в коридор. Шена успела заметить автомат, висящий на его плече, и это слегка её отрезвило. Подползла к двери, дрожащими руками нащупала запор: ржавый механизм поддался с трудом. И легла тут же, на полу, но не потому, что не хватило бы сил вернуться на матрац. Теперь ей хотелось понять, что происходит, и насколько всё серьёзно. Шена принадлежала семье и не представляла, что с ней будет, если их выгонят с насиженных мест – а в Западном районе, несмотря на эпидемию и нашествие монстров, осталось несколько крупных семей. И каждая стремилась отвоевать более удобную, безопасную территорию.

2 (3) - 3:
Мимо двери то и дело пробегали люди, раздавались выстрелы и крики, но понять, на чьей стороне перевес, было невозможно. Несколькими этажами выше, возможно, в центральном зале, прогремел взрыв: ощутимо тряхнуло, с потолка посыпался мелкий сор. Шена закрыла голову руками.
Последний раз на них нападали около года назад. Масштабно, объединением нескольких семей. И крови тогда пролилось – в коридорах ступить было некуда, чтоб не в лужу или на тело. Но в тот раз нам удалось отбить атаку, и все считали, что повтора в ближайшее время не последует. И вот вам…
Кто же это может быть? Пусть клан Грая не самый многочисленный, но людей в нём хватало, нападение чревато большими потерями. Атака похожа на жест отчаяния, когда победа или смерть, потому что иные пути уже отрезаны. И в этом случае у нападавших нет шансов одержать верх…
И тут из коридора, кажется, прямо из-за двери раздался пронзительный вой. Секунду спустя его подхватили ещё несколько голосов.
Нужно было сидеть на месте, затаиться, задержать дыхание, слиться с полом – всё, что угодно, только не выдавать своего присутствия. Шена хорошо это знала, но вспомнила лишь в тот момент, когда коснулась спиной каменной стены. Сжалась в самом углу, притянув ноги к животу. Сердце билось так громко, что казалось, тварь просто обязана его услышать. Учуять запах крови и тёплого, живого тела. И напасть – дверь для неё не преграда.
С оружием Шена бы одолела одну тварь, какой бы та ни оказалась: ползучим «слизнем» или летучей «гарпией», похожей на жирного ночного мотылька, только в пару сотен раз крупнее. Их крылья покрывала плотная кожа, почти не поддающаяся лезвию ножа, и летуны отличались устойчивостью к пониженным температурам. Селились в помещениях высоток, строя себе гнёзда. Пару раз во время вылазок Шена натыкалась на такие гнездовья, и всякий раз едва уносила ноги.
С одной тварью девушка могла бы справиться, но в её коморке оружия не было. Таким, как она, запрещалось носить его постоянно.
Ногти впились в ладони. Шена прикусила кулак, заталкивая крик обратно в глотку.
Между нижним краем двери и полом оставался узкий зазор. Прежде, лёжа у двери, она видела, как в этом зазоре мелькают чужие башмаки. Теперь же и шаги, и крики раздавались откуда-то издалека, словно из другого мира. Зато Шена хорошо слышала сопение твари и видела тень в том месте, где она находилась.
Прямо напротив двери.
Девушка задержала дыхание.
Секунды растянулись в целую вечность. Тварь принюхивалась к двери, размышляя, стоит ли преодолевать это препятствие.
Тишина сгустилась вокруг, накрыла Шену непроницаемым коконом. Возможно, звуки и были, но девушка их не слышала. Только сопение твари. И, кажется, шелест чешуек на хребте, когда монстр поводил головой…
Почему Эвер не оставил никакого оружия? Он же знал, что так может случиться, что свежая кровь привлечёт непрошеных гостей. Любой кинжал подарил бы уверенность, пусть иллюзорную.
Треск автоматной очереди разорвал тишину в клочья и заставил Шену подпрыгнуть. Чудом она умудрилась не вскрикнуть, но прокусила кулак, и на языке снова появился солёный привкус.
Тварь прыгнула на противника – видимо, выстрелы получились не слишком точными, – и полоска под дверью опустела. Сразу раздалась ещё одна очередь, визг твари и звук упавшего тела.
Шена едва смогла выдохнуть. Сплюнула кровавую слюну.
– Шен, открой, это я. Слышишь? Опасность миновала, этот урод был последним.
Девушка рванулась было к двери, но тут же остановилась. Как бы ни хотелось сейчас спрятаться за Эвером и решить, что все опасности миновали, но делать этого было нельзя. Хватит играть с судьбой, она достаточно внятно сообщила, что требует придерживаться правил.
Всё должно заканчиваться.
– Уходи.
– Шена, я прошу тебя…
– Эв…- Хотелось сказать так много, но в то же время, – какое значение имеют слова? Пустое сотрясание воздуха. – Просто уходи.
– Послушай, слова отца не имеют никакого значения. Мне на них плевать, и главенство над семьёй тоже не нужно. Ты же знаешь, что я тебя люблю. Давай сейчас просто побудем вместе, помнишь, как раньше? Я же знаю, что ты помнишь.
Помнила даже слишком хорошо.
Когда шаги стихли, она уткнулась лицом в колени. Глаза щипало, но, наверное, не от слёз…

3

Верег осторожно крался вдоль стены, прижавшись к ней спиной. Под толстыми подошвами сапогов хрустели осколки стекла, мусор и мелкие косточки. В огромные провалы оконных рам врывался сырой ветер, шуршал разбросанными по всему полу бумагами и тоненько дребезжал разбитыми люстрами.
Повсюду бурели пятна давно засохшей крови.
Однако ни шаги, ни ветер не могли заглушить копошение, доносящееся из пролома впереди. Пролом выводил в небольшое помещение, которое Верег мысленно назвал «холлом». Когда мародёр миновал около часа назад, направляясь вглубь здания, в «холле» было пусто, но уже тогда он заметил груду мусора в самом углу. И эта груда подозрительно напоминала гнездо.
Верег хотел спуститься по боковой лестнице, дверь на неё была чуть дальше по коридору. При этом благополучно обойти помещение с гнездовьем. Однако мимо пролома пройти всё же требовалось, все другие пути оказались разрушены: половину здания словно отрезало гигантским ножом.
Вольный достал пистолет и осторожно взвёл курок. Кто бы ни ждал его впереди: такой же охотник за сокровищами, заражённый или тварь, – он не собирался сдаваться без боя. Кроме того, такая встреча могла обернуться большими неприятностями, если человек в проломе принадлежал одной из Городских семей. А Верег вовсе не собирался вмешиваться в местные склоки, у него и без того хватало дел.
Под ногой хрустнуло – и шуршание на миг прекратилось. Затем возобновилось с новой силой, словно мелкие коготки драли бумагу на клочки. И, кажется, даже ветер стих, чтоб не заглушать тихого, зловещего звука.
Шаг, ещё шаг… Только проскользнуть незамеченным мимо пролома, а дальше всё будет значительно проще. Сколько нужно сделать шагов по опасному участку, три или четыре? Это не должно занять много времени.

3 (2):
У самого края пролома Верег замер, но лишь для того, чтоб перевести дыхание и убедиться: опасность никуда не делась. И только поднял ногу…
Из-за стены выскочила чёрная крыса, слепо метнулась в одну сторону, в другую. Первая же пуля перевернула грызуна в воздухе и отшвырнула к стене; голова разлетелась, но лапки ещё несколько секунд сучили по воздуху, словно продолжали бежать.
– Чёртова морда! – Вольный сплюнул сквозь зубы. Он был раздосадован. Мало того, что наделал шума, так ещё принялся палить по крысам, как зелёный. Прильнув к стене, он ждал реакции обитателей здания на выстрел.
Тишина. От гнезда ни шороха.
Выждав минуту, Верег позволил себе перевести дыхание. Оружие убирать не стал. Ещё одна непростительная ошибка – только сейчас он увидел глубокие борозды на подоконнике и паркете; верхние не успели потемнеть. Хозяин гнезда мог вернуться в любой момент, и знакомиться с ним парню не хотелось.
Верег одним движением подтянул ремень заплечной сумки. Сегодня он снял сливки, только за микросхемы можно было получить неплохой доход, не считая пары энергопластин и драгоценных побрякушек.
С другой стороны, крыса – это верный знак, что гнездо с сюрпризом.
Времени на раздумья не было, но и упустить шанс вольный не мог. Он выскользнул в «холл», пнул гнездо и отскочил. Дуло пистолета смотрело в лаз у основания мусорного кокона. Снова никакой реакции.
Больше ждать было нечего. Верег убрал пистолет в кобуру и присел возле лаза. Из темноты несло помойкой, края отверстия бахромились обрывками полиэтилена и лоскутками тканей. Просторный вход ближе к центру гнезда сужался. Луч фонарь, закреплённый у Верега на левом запястье, осветил короткий путь, заканчивающийся тупиком.
Однако достичь тупика оказалось не так просто, как показалось мародёру на первый взгляд. Пришлось распластаться по дну лаза и работать локтями, оскальзываясь на покрытых слизью отбросах. Он знал, что внутренний завал – это дополнительное утепление, и стоит надавить, как мусор рассыплется, открыв вход в сердце гнезда. Туда, где твари прятали свои кладки.
Справа зашуршало. Верег замер, но лишь на секунду. Едва ли летун стал бы пробираться в собственное гнездо через стену, значит, снова крыса. Парень дёрнулся, упершись ладонями в завал – то оказался далеко не так податлив, как считалось. Склеенные слизью ветки едва поддавались пальцам.
Раздвинув прутья, вольный посветил внутрь – в глубине, наполовину зарытые в гнильё, розовели яйца. Одно оказалось разбито, обломки скорлупы успели приобрести густо-бордовый оттенок, зато два других были целы.
– Вот ты где, мои драгоценные, – пробормотал Верег, с хрустом ломая неподатливую преграду.
Перчатка прорвалась, и щепа вонзилась в правую ладонь. Показалось, что под кожу вогнали раскалённый гвоздь. Верег выдернул занозу и стиснул кулак: между пальцами выступили первые капли крови.
– Зарраза!
Он рванул вперёд и упёрся в завал плечом. Голова вывернулась набок, но усилия оказалось достаточно, чтоб продавить препятствие и с треском провалился внутрь.
Раздался хлопок, словно под животом лопнул туго надутый воздушный шаг. Верег выругался и сел на четвереньки – на куртке расплывалось склизкое пятно. В нос ударила едкая, щиплющая вонь.
Задержав дыхание, чтоб не опалить лёгкие, Верег осторожно поднял последнее целиковое яйцо. Размером не меньше его собственной головы, оно было шероховатым и удобно легло на ладонь.
– Шевелись, шевелись, – бормотал парень себе под нос, выкарабкиваясь из центра гнезда.
Теперь фонарь не требовался, свет с улицы хорошо был виден через лаз. Однако Верег только успел просунуть голову через внутренний завал, когда круг дневного света пропал. Заслонился шелестящей чернотой.
Тварь торопилась на выручку своему потомству.
Вольный шарахнулся обратно в нору и ногой подцепил опрокинутую крышку завала. Та встала криво, не давая ни единого шанса на спасение. Сердце загонялось бешеным стуком, в груди нарастала боль, перед глазами прыгали цветные кляксы... Прижимая раненой рукой яйцо к груди, второй он выхватил пистолет и направил на лаз.
В ту же секунду летун врезался в перемычку. Удар прокатился по ноге парня волной боли и засел в бедре, а тварь немедля повторила попытку, на сей раз вложив куда больше силы.
Выстрелы, казалось, разорвали барабанные перепонки. Один, второй, третий... сухой щелчок...
Верег стиснул зубы. Тварь верещала за прутьями и билась, было понятно, что держать её долго не получится. Второго выхода из гнезда не было.

3 (3):
Вонь усиливалась. Содержимое раздавленного яйца испарялось, заполняя тесное пространство ядовитым смрадом. Начало жечь глаза, словно в них плеснули кислотой. Вольный закрыл лицо рукавом, хотя это и не помогало.
«Вот так ты и сдохнешь, брат, – подумал он мрачно. – Пойдёшь на корм птенцу».
Тварь за перегородкой затихла, потом раздался шелест, и через секунду в щели внутреннего завала проник свет – проход наружу был пуст.
«Что за?..»
Снаружи раздались приглушённые хлопки и тонкое, быстро смолкшее верещание.
– Эй, там! – Удар по гнезду отозвался хрустом мусора. – Живой?
Не веря своей удаче, вольный выполз наружу и жадно, до хрипа, вздохнул. Тут же зашёлся кашлем, и на рукаве куртки появилась пара капелек крови. В груди пекло. Красные, обожжённые глаза не желали различать ничего, кроме мутных теней на Аккуратно положив сумку и яйцо на пол, Верег стянул с себя куртку. Отбросил в сторону. К этому моменты слизь уже успела проесть ткань.
– И свитер, – В голосе спасителя сквозило ехидство. – Знала я, что ты жадный, но чтоб настолько! Поздравляю, ниже в моих глазах ты упасть не мог.
Вот теперь он узнал говорившего. Вернее, говорившую. Внутри всё перевернулось от бешенства. Уж лучше бы сдох в гнезде, чем терпеть насмешки этой...
Рядом что-то звякнуло.
– Промой глаза, – посоветовала старая знакомая. – Слепой ты станешь ещё более нелеп.
– Премного благодарен, госпожа, – прохрипел Верег, нашаривая флягу.
Холодная вода принесла облегчение. Парень промывал глаза, пока жжение не притупилось, а предметы вокруг не обрели контуры. Потом сделал пару глотков. Он злился на себя, но понимал, что выхода нет. Либо принимать помощь и терпеть её насмешки, либо остаться слепым, но с гордо поднятой головой. Выбирая из двух вариантов, Верег предпочёл зрение.
Но как же должно не повезти, чтоб во всём Городе столкнуться именно с ней!
Девчонка молчала. Это нервировало – прежде она не затыкалась ни на минуту. Впрочем, когда они виделись в последний раз? Три года назад? Нет, уже пять. Тогда она была мелкой занозой, невыносимо избалованной и столь же вредной. Верег хорошо помнил, как она задиралась к нему по малейшему поводу. Ещё бы, маленькая принцесса и бродяга! Общего между ними было только взаимное презрение.
– Я тоже рад видеть тебя, Леррин.
Он протянул флягу, не глядя в сторону спасительницы, и принялся стягивать испорченный свитер.
– Ты совсем не переменился. Всё такой же недотёпа.
– А ты всё такая же язва, – не остался в долгу вольный.
В одной майке было прохладно. Верег закинул сумку на плечо, взял яйцо под мышку и только после этого, готовый отправиться дальше, повернулся к собеседнице.
Леррин сидела на вытянутом крыле дохлого летуна, скрестив ноги. Заметив её на улице, Верег ни за что не узнал бы в высокой черноволосой особе тощую забияку из подростковой группы. На груди её мешковатого комбинезона был вышит чёрно-серебряный барс – знак принадлежности к роду Плеора, третьей по влиянию семье в Городе. На пальце девушка вертела длинноствольный револьвер, рукоять второго высовывалась из кобуры на поясе.
– Как давно ты в Городе? – поинтересовалась она.
Вольный скривился. Ведёт себя так, будто встретила старого приятеля. Лучше бы плевалась ядом, хотя бы привычнее.
Леррин встала и подошла к парню вплотную. Тот едва сдержался, чтоб не отпрянуть. Она была выше него почти на голову. Рядом с ней Верег снова почувствовал себя ребёнком – загнанным в угол щенком. Это сейчас, приняв полноправный статус вольного искателя, он мог не опасаться преследования семей и отстаивать свои права, опираясь на гильдию. А тогда...
Он обошёл наследницу Плеора и направился к выходу. Быстро темнело, до заката следовало успеть в берлогу – так сам Верег называл временное укрытие в подвале большого коттеджа. Он успеет сбыть найденное завтра, когда откроется лавка Урода.
– Я не договорила, – произнесла Леррин.
Верег не обернулся. Вылез в пролом и быстро направился к лестнице. За спиной раздался хруст: девица направилась за ним. Правда, сделала она всего несколько шагов, следовать дальше не позволила гордость.
Едва выйдя на улицу, откуда девушка не могла его видеть, мародёр прислонился к стене и с нажимом провёл по лицу ладонью. Закашлялся – на выщербленный кирпич брызнули алые капельки. В груди пекло, обожжённое горло со свистом пропускало воздух.
Где-то далеко завыл «слизень».
Верег поудобнее перехватил яйцо и нырнул в темноту переулка. До берлоги было недалеко.

4:
Караван двигался медленно. Поскрипывали колёсами фургоны – дома. Ваги, запряжённые в них, едва переставляли ноги. Капельки дождя скатывались по костяным пластинам на боках животных и лужицами собирались в углублениях на их спинах.
Ниираним оглядывался по сторонам. Он сидел на головном ваге, покачиваясь из стороны в сторону, и покусывал кончик курительной соломины. Курить он не любил, но сухая трава, которую набивали в соломины, была приятна на вкус и помогала собраться с мыслями. Не было никакой нужды мокнуть в седле, тем более что поводья висели нетронутыми – бронированного гиганта вёл за хобот мальчишка-усмерт. Но господин – а именно так прозвали Нииранима соплеменники – не желал покидать наблюдательный пост. Мысленно он оправдывал своё поведение тем, что должен первым узнать о любой приближающейся опасности.
Мимо неторопливо проплывали картины разрушений, никак не трогающие человека в седле. За прошедшие месяцы он настолько привык к серому запустению, что перестал обращать внимания на развалины, и в каждом движении больше не видел неминуемую угрозу. Намётанный глаз различал, когда балуется ветер, а когда крадётся тварь. Сейчас, несмотря на дождь и тепло, поблизости никто не таился.
Впрочем, куда лучше, чем он сам, тварей чувствовали усмерты. Если мальчишка спокойно шагал впереди, шлёпая босыми ногами по грязи, значит, и караванщики могли расслабиться. А вой – Ниираним давно перестал обращать на него внимания.
Быстро темнело, и усмерт всё чаще поворачивался к господину, ожидая сигнала о привале. Но Ниираним молча махал рукой, требуя продолжать путь. Он понимал, что надо останавливаться. Животные могли идти несколько суток подряд без единой остановки, но людям требовался отдых.
«Людям требуется отдых», – мысленно повторил путник и не сдержал желчной усмешки. Так крепко сжал кулак, что курительная соломина переломилась. «Людям требуется отдых». Абсурдность этой фразы заставила его рассмеяться – Ниираним смеялся бесшумно, хватая ртом воздух и вздрагивая всем телом. Кулак разжал, и травяной порошок унесло ветром в темноту.
Тех, кто сопровождал его в пути, было сложно назвать людьми. Падаль – самое верное слово. Не все, но…
Не так давно идея подбирать бродяг и усмертов казалась Ниираниму дикой. Тогда его называли саин Редкан Ниираним, он возглавлял обширный приход и не сомневался, что Белый Великий скоро сменит на троне Чёрного. Каждый рассвет он смазывал янтарным маслом стопы образа Белого и просил скорее вступить в силу, а каждый закат умащивал стопы Тёмного и молил усмирить гнев. Однако оба остались глухи к просьбам своего слуги. Теперь же мало кто помнил, что Ниираним – саин, один из тех, кто верил в Великих Братьев. Сайшерат умирал вместе с гибелью города, который его исповедовал.
Однако беда не обошла стороной дом саина, несмотря на все молитвы и неукоснительное выполнение заветов. И именно это заставило его выйти в путь. Ниираним знал, что из Города его не выпустят. Ни его, ни тех, кого он за собой вёл. Но он понимал - если сам не выполнить добровольно принятую миссию, её не выполнит никто.
Мальчишка, ведущий головного вага, снова обернулся. Его лицо расплывалось в сумерках, превращаясь в серое пятно. Ниираним помнил, как плохо усмерты видят в темноте, но решил, что остановит караван, только когда сам перестанет видеть зубцы развалин. Снова дал отмашку продолжать движение…
Первого усмерта он нашёл в точно таких же развалинах. Это был пожилой мужчина, взрывом ему оторвало обе руки, разворотило грудную клетку. Седые волосы неопрятными патлами обрамляли лицо. Одного глаза не было, и плотно сомкнутые веки провалились в глазницу; второй же выпучился и блестел жёлтой склерой. Усмерт сидел на обломке колонны и пытался достать зубами до длинного осколка, торчащего из живота. Когда наклонялся, его позвоночник хрустел отломками костей.
Ниираним никогда не видел ничего похожего и в первый миг почувствовал острую жалость к этому… человеку?
– Я помогу тебе, брат, – такими были его первые слова.
Усмерт хрустнул позвоночником, посмотрел на Нииранима единственным глазом и зашёлся каркающим смехом. Нижняя челюсть при этом выскочила из сустава и перекосилась, из носа брызнула чёрная слизь…
Теперь Ниираним не удержался бы от смеха, услышав из чужих уст такую фразу. Как же просто говорить о том, чего не понимаешь! Как просто обещать невыполнимое!..
– Господин! – раздался сзади крик.– Господин, это опять началось! Это опять!..
Караванщик обернулся. Хорошо просматривалась вереница вагов, тянущаяся строго за головным, чернели за их спинами горбы фургонов. Вдоль неё бежал парень, широко размахивая руками.
– Опять началось! – повторил парень, поравнявшись с первым животным. Запрокинув наголо обритую голову с чернеющим на затылке отверстием, он пытался поймать взгляд едущего верхом человека. – Вы просили сообщить, когда это случится. Ну так вот я и…
– Хорошо, я уже иду. Ступай обратно, Глу.
– Да, да, хорошо. Да… Она кричит и зовёт вас, господин.
– Я же сказал, что сейчас приду!
Глу ещё пару секунд шагал вровень с вагом, его голова находилась на уровне верхнего стремени - сапог Нииранима покачивался совсем рядом от уха парня. Потом отстал.
Ниираним сжал голову ладонями и закрыл глаза. Конечно, он не мог слышать на таком расстоянии никаких криков, да и едва ли они вообще были. Но они мерещились и иллюзорными волнами разрывали мозг на клочки.
Затем взял себя в руки. Выпрямился и осмотрелся по сторонам. Не слишком годное место для стоянки, но бывало и похуже. Ничего, переночевать можно.
– Кольцуем! – рявкнул он мальчику-усмерту.
Тот кивнул и сноровисто потянул вага в сторону, чтоб замкнуть длинную вереницу в круг.
Манёвр занимал несколько минут, но Ниираним не стал ждать, когда его ваг остановится, спустился на нижнее стремя и с него спрыгнул на землю. Правая нога неудачно соскользнула с мокрого камня, щиколотку на миг пронзила острая боль. Помянув Тёмного Брата, караванщик поспешил к седьмому фургону, принадлежащему его семье.

 4 (2):
К моменту, когда саин оказался перед входом в фургон, караван остановился. Люди и усмерты выходили на улицу, зажигали фонари; послышались разговоры. Кто-то сразу направился кормить вагов, другие – на сторожевые посты по периметру стоянки. Система была отлажена, во главе стражи стоял Дрион – человек, до эпидемии работавший главой службы безопасности северного района.
Нииранима окликнули по-имени, но он не узнал голоса и не стал оборачиваться. Он поднялся на приступку и взялся за холодный металл ручки. Автоматический замок сломался, приходилось отодвигать дверь вручную. Каждый раз, чтоб побороть сопротивление вечно ржавеющих пружин, требовалось прикладывать усилие. Это казалось ценой за вход. И Ниираним не раз ловил себя на мысли, что однажды откажется её платить. Просто не придёт, обрекая тех, кто остался внутри… на смерть? На бессмертие?
Дверь отошла в сторону, и в лицо пахнуло душным смрадом, в котором смешались запахи разложения, пота, испражнений, старости. Смерти. Ядовитая смесь, выжигающая лёгкие. На миг показалось, что дышать внутри невозможно; окна были распахнуты, но воздух внутри фургона сгустился до состояния желе и залил широкие проёмы.
Темноту едва-едва размывал свет лампы, прикреплённой к стене над столом. В углу приткнулась кровать, застеленная покрывалом. Напротив – кухонная стойка с неработающей печью и рукомойником. Пол, застеленный ребристым покрытием, чуть пружинил под ногами.
Фургон был разделён на две половины пластиковой ширмой, в передней жил Ниираним, дальнюю занимали его мать и дочь. Сейчас из-за ширмы не доносилось ни звука.
На кровати сидела крошечная фигурка женщины, укутанная в белый плащ. Стоило скрипнуть двери, как она подняла голову и уставилась на вошедшего. Глубоко запавшие глаза блестели, отражая свет лампы, щёки провалились, скулы же, напротив, выступали острыми буграми. Седые волосы выбивались из-под капюшона и казались тёмными по сравнению с белизной одеяния. Нижняя челюсть непрестанно двигалась, словно женщина что-то жевала. Узловатые пальцы мяли носовой платок.
– Мама. – Ниираним подошёл и поцеловал женщину в щёку. – Как ты себя чувствуешь?
Старуха оскалилась, обнажив бледные дёсны. Пергаментная кожа натянулась, и рот казался рваной раной, обрамлённой ссохшейся коркой губ. Она не издала ни звука, только дыхание со свистом протискивалось через тощее горло.
Из-за ширмы раздался приглушённый стон, и следом – надтреснутый, короткий крик. Старуха в белом затряслась, прижала кулаки к груди и принялась тоненько подвывать.
Ниираним снял с полки переносную лампу, проверил заряд энергопластины – индикатор показывал пятьдесят четыре процента. Он тянул время, боясь идти в дальнюю половину – слишком хорошо знал, что там увидит.
– Папа?.. – Шёпот из-за ширмы заставил его на миг застыть. По затылку побежали мурашки.
Шаги давались с трудом, словно из пяток росли крючья, цепляющиеся за мягкое покрытие пола. И причиняли почти физическую боль.
В крохотной коморке помещались только кровать – достаточно широкая, чтоб на ней могли спать двое, и пара табуретов. Окно заслоняла плотная ткань, не пропускающая света.
– Папа?.. – снова прошелестел голос.
Девочка-подросток лежала на кровати, укрытая по грудь тонким одеялом. Свет безжалостно вырезал её фигуру, и Ниираниму сразу захотелось погасить лампу. В темноте казалось, что всё в порядке.
Руки девочки лежали вдоль тела, голова была повёрнута на бок. Зрачки никак не отреагировали на перемену освещения, остались широкими и серыми. Провал носа сочился гноем. Кожа на голове сморщилась и местами порвалась, обнажив кости черепа. Серые лоскутки усеивали подушку. Тонкие руки-кости были покрыты чёрными трупными пятнами, ногти отслоились, и места, где они находились, покрывала мутная корка.
– Я здесь, милая, – сказал Ниираним едва слышно. Он повесил лампу на крючок у изголовья кровати и присел на табурет. – Ты меня видишь?
Она медленно кивнула. Лицо исказила гримаса, сквозь плотно сжатые губы протиснулся стон. Девочка смотрела прямо перед собой неподвижным взглядом и молча переваривала грызущую изнутри боль.
Ниираним осторожно накрыл её сухую кисть своей.
Истерический приступ миновал до прихода караванщика. Он специально не торопился, потому что слышать звуки, которые в такие моменты издавала дочь, было выше его сил. К счастью, такие приступы длились не больше пары минут и сменялись опустошённым безразличием. Как в этот момент – ни единого движения, ни одного звука.
– Иви…
Она скривилась, словно от удара.
– Хочу заплакать, – прошептала так тихо, что пришлось наклониться к самому её лицу. – Я сегодня пыталась плакать, но ничего не вышло.
– Это потому что…
– Я знаю! Я всё о себе знаю!.. Мне больно, папочка, понимаешь? Больно, больно, больно, больно…
Она стиснула его пальцы, зажмурилась и шептала без пауз, беззвучно, словно молитву.

4 (3):
Ниираним сидел и осторожно гладил её по руке. Иви не чувствовала, не видела, для неё не существовало прикосновений. Запертая в собственном теле как в камере, она могла владеть им, но с каждым днём это давалось всё сложнее. Только внутри, в самой глубине, жила фантомная боль, неизлечимая и оттого ещё более мучительная. Но саин продолжал гладить холодную руку, потому что помнил дочь иной – весёлой, отчаянной. Живой.
– Я не знаю, как умереть, – произнесла Иви громче. – Лежу и думаю, но не могу придумать. Светлый, как я хочу умереть насовсем…
– Пожалуйста, родная, не надо… – Ниираним запнулся. В такие моменты все слова казались фальшивыми.
– Пап… придумай, как меня убить. Пожалуйста, придумай.
– Я… подумаю.
Иви слабо улыбнулась – отец не мог представить, каких усилий ей стоила эта неуловимая мимика. В теле на кровати он видел ту девочку, какой Иви была год назад.
Неужели прошёл уже целый год?..
– Скажи, что я красивая.
Ниираним немедленно кивнул и погладил девочку по щеке…

– Пап, скажи, что я красивая! Скажи, ну скажи! – Иви вертелась перед зеркалом в новом бальном платье. Белоснежный наряд, алые искусственные цветы в каштановых локонах. Подростковая угловатость фигуры спряталась под пышными оборками. В этот вечер она переходила в среднюю ученическую группу – большой праздник!
– Ты прекрасна, – отвечал отец, любуясь сияющим личиком выпустницы…

Пустые глаза дочери смотрели настойчиво, подталкивая к верному ответу.
– Родная, ты прекрасна, – проговорил Ниираним хрипло.
Она кивнула, отпустила его руку и отвернулась к стене. Несколько секунд стояла тишина, только из-за ширмы доносился глухие завывания старухи.
– Уйди, – сказала Иви.
– Родная моя…
– Пап… просто уйди, хорошо? Просто уйди.
Выйдя из фургона, Ниираним тяжело опустился на приступку и закрыл лицо руками. Он не хотел думать о том, как убить дочь. Не хотел, но – думал.

Подошёл Дарная, правая рука Нииранима, его самый близкий друг и единственный поверенный. Единственный, кто знал, что подвигло саина отправиться в путь. Дарнрай был настоящий гигант. Массивную тушу венчала маленькая голова. Волосы были выбриты широкими полосами ото лба к затылку, подбородок украшала пышная русая борода. Крупный нос загибался вниз, напоминая клюв хищной птицы. Непропорционально длинные руки с лопатообразными ладонями выдавали в нём крестьянина – Дарная родился и вырос в мире Доху и с раннего детства занимался сельским хозяйством. Говорил он громко, смеялся ещё громче, хлопая себя по бокам. Любил розыгрыши, которые, впрочем, редко казались забавными кому-то помимо самого шутника.
На первый взгляд казалось, что гигант недалёк разумом. Глядя на широкое, пухлощёкое лицо, с которого словно не сошла детская наивность, не получалось заподозрить за этим фасадом тонкий ум.
Дарная присел рядом с Нииранимом и молча потрепал того по затылку. Пару минут они сидели, наблюдая, как из окошка фургона-кухни тянется дымок – там заканчивали готовить ужин.
Закольцованный караван, освещённый фонарями, выглядел почти празднично. На их фоне человеческие фигуры выглядели тенями. Они все даже не жили – существовали. Те, кто по воле судьбы оказался заперт в собственном теле без права умереть, и те немногие, кто боялись перейти в категорию мыслящих трупов. У каждого из них были свои причины вплести своё звено в длинную цепочку.
– Я не смогу, Дар, – проговорил Ниираним.
Над входом в фургон висел фонарь, но зажигать его не стали. Друзья наблюдали за жизнью стоянки, сами скрытые в густой тени.
– Чушь. Книга говорит, что…
– Книга может лгать! А Иви… боюсь, она не дождётся момента, когда я отыщу место. Нет признаков, за последние месяцы – ни одного. Мы блуждаем в темноте. Представь только, что мы уже были у Истока – и не узнали его. Прошли мимо, понимаешь?
– Не может быть.
– Ты веришь в меня слишком слепо. Пожалуй, ты единственный, кто до сих пор в меня верит…
– Ещё раз чушь. Они. – Кивок на гирлянду фургонов. – Они верят. Самая распоследняя гниль идёт за тобой, потому что верит. И эта вера – всё, что у них сейчас есть.
Ниираним хрустнул пальцами. Не так давно он был совершенно уверен, что делает всё правильно. Столько сил, столько теорий, которые казались неопровержимыми! А теперь… Светлый, дай сил не отступиться!
Вдалеке выли твари.

5 (1):
Рывок… ещё рывок… грязь скользила под ногами, пальцы замёрзли и еле шевелились. Воротник куртки норовил выскользнуть, и тело было таким тяжёлым! Таким большим! И казалось, что сдвинуть его с места невозможно.
Эрил поскользнулся и с сиплым вскриком шлёпнулся в жижу. В горле снова начало драть, мальчик согнулся в приступе хриплого кашля. Он со свистом втягивал в себя сырой воздух и тут же выдавливал из себя короткими судорожными рывками, и в груди при этом всё сжималось от боли.
Дождь продолжал сыпать холодными каплями. Одежда промокла, стала тяжёлой и душной. Казалось, если повернуться в сторону – и шарф сдавит горло не хуже удавки. Эрил стянул его с шеи и отбросил в сторону. Кашляя, опёрся руками о землю, и с ужасом ждал момента, когда не сможет вздохнуть. Из глаз капали слёзы, превращая и без того размокший мир в дрожащее, зыбкое полотно.
Мать лежала без движения. Правая половина её лица – та, куда попала слюна монстра, – бугрилась чёрными пузырями ожога. Волосы слиплись комком. Куртка на правом боку пропиталась кровью, и лужи вокруг окрасились в алый цвет. Одна рука подвернулась под тело, вторая откинулась в сторону; пальцы продолжали сжимать нож с покоробившимся лезвием.
Когда приступ кашля прошёл, мальчик вытер кулаком нос, схватился за воротник материнской куртки. Изо всех сил дёрнул – тело не сдвинулось с места. Дохлая тварь валялась совсем рядом. Короткий клинок вошёл ей в чуть ниже челюсти между двумя пластинами брони, в этом месте больше смахивающую на чешую, и когда урод рванулся в сторону, он сам распорол себе глотку. Самого поединка Эрил не видел, он зажмурился, и открыл, только когда установилась тишина. Всё было кончено; Эжени лежала на боку, постанывая. К моменту, когда мальчик подбежал, она уже смолкла.
Он долго сидел, скорчившись, возле матери, плакал и теребил за руку. Было так много крови, что она казалась ненастоящей. А пальцы мамы были такими холодными, такими… чужими. Эрил помнил их совсем другими. Она больше не издала ни единого звука, как он не просил.
Он хотел унести маму от страшной морды, но всё, чего смог добиться – это чуть отодвинуть её голову. Задыхаясь, он всё тянул и тянул, и плакал от отчаяния. Если бы она могла сказать, что делать! Он бы нашёл всё, что угодно, он бы принёс ей любую вещь.
Он бы…
Но она молчала, и всё, что оставалось Эрилу – это цепляться за ворот…
Он видел, как умер отец. Мама не разрешала ему заходить в родительскую спальню, когда тот заболел. Три дня – от момента, когда на теле отца обнаружились первые язвы и до того, как он перестал дышать. Три дня, когда он по номам пробирался на запретную территорию, прокрадываясь мимо спящей на диване мамы; диван, стоящий в детский, был коротким, и она поджимала ноги к животу. И подолгу сидел рядом с кроватью отца, прислушиваясь к его дыханию. Иногда он приходил в себя и прогонял, но Эрил никогда не слушался. Он не боялся заразиться. А когда силы отца истощались, забирался на кровать к нему и лежал рядом, рассказывая, как прошёл день.
Эрил боялся отца, но куда больше любил его. Он вытирал гной, который сочился у того из глаз и из открытых язв на лице, пока отец был без сознания. И приносил воды, когда Кайн начинал хрипеть.
Он был рядом в ту ночь, когда отец умер. Лежал, прижавшись щекой к его плечу, твёрдому под тонким одеялом, вдыхал запах разлагающегося тела, что-то рассказывал… Отец тихонько хрипел к темноте, а потом длинно выдохнул – и затих.
Рассвет мальчик встретил в родительской спальне. Он уснул, положив голову на неподвижную грудь отца.
Эрил хорошо помнил, как мял в руках его пальцы – а они были холодными и твёрдыми… У мамы теперь они были точно такими же.
Наступал вечер. Дождь прекратился. Стоило солнцу закатиться, температура начала опускаться. Грязь застывала, лужи подёрнулись тонким льдом. Эрил, отчаявшись справиться, прижался к матери и обнял её. Его колотило, а внутри, в животе, полыхало пламя. Он бы с удовольствием выплюнул этот огонь, чтобы согреть маму, но вместо этого сгорал внутри, и сам слушал, как булькают, сгорая, лёгкие…
Что-то заслонило небо. Эрил поднял голову – он не слышал, как к ним с мамой подошли трое.
Свет фонаря ударил в глаза, заставив мальчика сощуриться.
Кашель ударил с новой силой, заставив его скорчиться и биться за каждый вдох. Перед глазами начали плясать разноцветные шары, и голоса подошедших доносились как сквозь толстое одеяло.
– Он жив, – Женский голос раздался совсем рядом, но не было сил, чтобы поднять голову. Что-то холодное коснулось лба. – Весь горит. Ребята, он болен.
– И что? – отозвался один из её спутников. – Падаль, как и эти две туши.
– Прекрати, он ещё жив.
– Вот, правильно сказала – «пока», – поддержал первого спутника его товарищ.
Донеслось шуршание – неизвестные добрались до тележки с вещами. Эрил не видел, как двое незнакомцев рылись, выбрасывая на землю всё, что считали бесполезным. Остальное – пара тёплых свитеров Эжени, запасные носки, куски мыла, одеяла, другие вещи.
– Ружьё. И патроны есть.
– Отлично, кидай всё в мешок. Потом разберёмся.
– Мы не должны бросать его здесь! Эти монстры его сожрут, ведь совсем ребёнок!
– Не дури, у нас нет лишних лекарств. Щенок всё равно сдохнет.
– У нас нет времени нянчиться с ребёнком.

5 (2):

– Он жив, – Женский голос раздался совсем рядом, но не было сил, чтобы поднять голову. Что-то холодное коснулось лба. – Весь горит. Ребята, он болен.
– И что? – отозвался один из её спутников. Скрежещущий голос резанул по барабанным перепонкам. – Падаль. Как и эти две туши.
– Прекрати, он ещё жив.
– Вот, правильно сказала – «пока», – поддержал первого спутника его товарищ, басовитый и, судя по голосу, не обделённый весом. Такие голоса бывали у добродушных толстяков из детских фильмов.
Донеслось шуршание – неизвестные добрались до тележки с вещами. Эрил не видел, как двое незнакомцев рылись, выбрасывая на землю всё, что считали бесполезным. Остальное – пара тёплых свитеров Эжени, запасные носки, куски мыла, одеяла, другие вещи.
– Ружьё. И патроны есть, – донеслось скрежетание.
– Отлично, кидай всё в мешок,– живо отозвался «толстяк». – Потом разберёмся
– Мы не должны бросать его здесь! Эти монстры его сожрут, ведь совсем ребёнок! – женщина повысила тон, перебивая приятелей.
– Не дури. У нас нет лишних лекарств. Щенок всё равно сдохнет.
– У нас нет времени нянчиться с пацаном.
Голоса сливались в один непрестанный монотонный звук, и Эрил порой не понимал, кто произносил фразы. Он драл на груди куртку, но боль не проходила, кашель не проходил, и страх удушья стиснул его в ледяных лапах.
– Гляньте, цацки! Ха, вот это удача!
«Толстяк» добрался до шкатулки, спрятанной на самом дне. В ней Эжени спрятала несколько ожерелий, колец, цепочек, пара заколок для волос – все украшения, которые у неё были. При свете фонарей от камней брызнули радужные блики, их отсветы начали блестеть на ухмыляющихся лицах мародёров.
Женщина оставалась возле Эрила и осторожно гладила его по голове. Он ёжился от прикосновений, но не мог отстраниться. В горле что-то клокотало.
– Наверняка хотели выкупить себе проход на ту сторону Обод, – довольно прогудел бас.
– Зажравшиеся уроды. Думают, что за камешки можно купить себе проход.
– И ведь правильно думают! Ха!
– Ребята, мы должны взять ребёнка с собой…
– Спрячь их получше. Да не в карман, дубина! – проговорил обладатель неприятного голоса.
– Не ори, тут всюду твари бродят.
– Да не, холодно для них. По норам попрятались.
– Мы не оставим ребёнка одного! – выкрикнула женщина.
Эрил почувствовал, как его поднимают на руки. Он судорожно сцепился в мамину куртку, но воротник выскользнул. В голове билась паническая мысль, что он больше никогда её не увидит. Он закричал, из глаз брызнули слёзы.
Незнакомка прижимала его к себе ещё крепче.
– Лей, не сходи с ума. Куда нам щенок? Подохнет раньше, чем мы выберемся.
– Я его здесь не оставлю.
– Раиф, приструни свою жену, – в тоне скрежещущего появилась утомление. – Нам только ещё пацана не хватало!
– Лей…
– Я сказала, что мальчик отправился с нами.
Эрил услышал возле самого уха знакомый щелчок, и замер. Он хорошо помнил, как отец перезаряжал свой револьвер.

Они стоял у распахнутого окна; мороз пощипывал кожу, а с улицы доносился запах гари. Под самым окном заночевали бродячие собаки – убегая прочь из Города, люди забывали о своих питомцах, и те, голодные и злые, сбивались в большие стаи. Они часто нападали на одиноких путников и были едва ли не опаснее тварей из-под земли.
«Прицелься как следует, – говорил отец, вкладывая револьвер в руку мальчика. Он оказался велик для маленькой ладошки, и отцовская ладонь придерживала рукоять. – Видишь ту рыжую? Стреляй ей в голову. Понял? Ничего не бойся, ты должен хорошо прицелиться. Ты должен попасть».
Щёлкнул взведённый курок. Эрил держал оружие двумя руками, но оно всё равно норовило клюнуть дулом вниз. Он сосредоточенно прикусил губу, глаза превратились в щёлочки.
«Скажи, когда будешь готов».
«Хорошо, пап».
Ещё около минуты ушло на прицеливание. Эрил хорошо видел свою мишень – рыжего пса. Пёс спал, положив массивную челюсть на вытянутые передние лапы. Издалека он казался мирным; на шее чернела полоска ошейника. Бока, покрытые короткой шерстью, мерно вздымались и опадали.
Эрил кивнул, сообщая о своей готовности.
«А теперь плавно дави на курок», - Палец отца помогал.
Выстрел оказался неожиданно громким. Эрил вскрикнул и сделал шаг назад.
Вспугнутые псы бросились врассыпную, в том числе рыжий. Он бежал, припадая на раненную переднюю лапу и оставляя за собой цепочку красных капель.
«Я же сказал, что надо целиться лучше!» - Отец выхватил револьвер из детских рук и выстрелил, не целясь. Рыжий словно споткнулся, сделал по инерции ещё несколько шагов и тяжело завалился на бок.
Эрил опустил голову и поджал дрожащие губы. Сжимал маленькие кулачки, стыдясь своей слабости. Боясь отцовского гнева. Когда над головой мелькнула рука, машинально втянул голову в плечи. Но отец лишь потрепал его по затылку.
«Ничего, ещё научишься»…