Лишний человек на пути святости

(вступительное сочинение на теологическом факультете)

Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир. (Ин 15:18-19)

Душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
(А.С. Пушкин)

Золотой век русской литературы ознаменовался пробуждения веры в дхарму и дал убедительные образы святости в традиции тхеравады. В трудах классиков мы находим точные описания аскетических духовных практик, имеющие неоценимое значение для ищущих читателей. Лишние для падшего мира люди – Онегин, Печорин, Чацкий… – все они заслужили почетное место в советских, российских и вселенских патериках благодаря своим деяниям и наставлениям.

На своем Пути эти последователи Учения за короткое время, в бешеной гонке светской жизни, бесстрашно проходят сквозь многие соблазны, - через все испытания принца Шакьямуни, ставшего Буддой. Человеческая нравственность здесь становится лишь одним из препятствий. Печорин, не пренебрегая и начальными энергетическими практиками левой тантры, постигает благородные истины страдания и непостоянства:
«Я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья — и никогда не мог насытиться.
Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречаю на своем пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.
Я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели...».

Вступив на путь святости-архатства, Онегин, «Отступник бурных наслаждений», в результате интенсивной практики йоги быстро достигает успеха в отстранении от объектов чувств – пратьяхаре: «Нет: рано чувства в нем остыли, ему наскучил света шум...». Затем он совершенствуется в прозрении-випашьяне, обретя «резкий охлажденный ум». Мертвое книжное знание уже не привлекает адепта дхармы: «Как женщин, он оставил книги». Онегину вторит Печорин: «Науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько». Тем более просветление, освобождение и спасение.

В своей духовной работе Печорин бестрепетно прибегает к практике осознанности и памятованию о смерти и судьбе, решает проблему двойственности, добираясь до самых внутренних уровней своей иллюзорной личности:
«Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а второй... второй?»
Ведь «всеведущее знание Блаженного связано только с исследованием; исследовав, он узнает все что угодно».

Герои на примере своего драматического жизненного и созерцательного опыта знакомятся с законами сансары, с неумолимым ходом бхавачакры – Колеса взаимозависимого происхождения:
«Зло порождает зло; первое страдание дает понятие об удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтобы он не захотел приложить ее к действительности; идеи -- создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума».

Наши святые, являя лучшие качества благородных личностей и переходя на все более тонкие уровни, получают знание о неотъемлемом в бытии страдании-дуккхе, недоступное человеку-из-толпы. Как пишет в своем комментарии ученый монах Белинский, в конечном счете такое постижение оказывается единственной подлинной практикой:
«Какая жизнь! Вот оно, то страдание, о котором так много пишут и в стихах, и в прозе, на которое столь многие жалуются, как будто и в самом деле знают его; вот оно, страдание истинное, без котурна, без ходуль, без драпировки, без фраз, страдание, которое часто не отнимает ни сна, ни аппетита, ни здоровья, но которое тем ужаснее!.. это страдание, не всем понятное, но оттого не меньше страшное... Молодость, здоровье, богатство, соединенные с умом, сердцем: чего бы, кажется, больше для жизни и счастия? Так думает тупая чернь и называет подобное страдание модною причудою. И чем естественнее, проще страдание Онегина, чем дальше оно от всякой эффектности, тем оно менее могло быть понято и оценено большинством!»

«Мудрые удаляются; дома для них нет наслаждения». Подобно нищему монаху-тхеравадину, Чацкий уходит прочь из дольней Москвы – в бездомность, в странствие по свету, оставив бесполезные речи. Святые первой колесницы Будды пока не готовы вступить на Великую колесницу спасителей-бодхисаттв, но все еще впереди. Это уже другая история, история подвига Новых и Особенных людей, породивших в себе великое сострадание, – Рудина, Инсарова, Базарова, Лопухова, Кирсанова, Рахметова… Она воспета в трактатах Махаяны, принадлежащих следующему поколению ученых-старейшин – Тургеневу, Чернышевскому, затем Достоевскому…