Ницше. Рождение трагедии. Заметки на полях

Искусство — последний горизонт метафизики после смерти бога.

Кришнаитский киртан — это же дионисийская мистерия по Ницше: танцующий бог Заратустры как развитие, экстатичность.

Джим Моррисон — воплощённый миф о Дионисе: творчество The Doors и есть рождение трагедии из духа музыки, искупительной трагедии североамериканских индейцев. Моррисон очень точно уловил идею дионисийства у Ницше и увидел её воплощение в индейском шаманизме. Как, впрочем, и Владимир Высоцкий — всегда нуждающийся в музыке, воплощающий трагическое в выскобленном от всякого намёка на метафизику Советском Союзе, становящийся его Дионисом.

Дионисическое опьянение — наркотики, алкоголь, оргия (элевсинские мистерии, священная сома Ригведы, «Вино и гашиш» Бодлера в буржуазном Париже), но также и опьянение эндогенами (йога, нейгун, внутренняя алхимия).

Гомер — наивный художник. Поэзия греков, римлян, романтиков — мифо-нарративная, аполлоническая. Символисты — Бодлер, французская школа, далее немцы, Брюсов, Бальмонт, Блок и Мандельштам (вершина русского символизма) — вводят символ, архетипическое, прорыв от нарратива к озарению, дионисийскому. Рембо — природа-праженщина, образ Кибелы.

У Ницше — дионисийство/аполлонизм, у Бахофена — матриархат/патриархат. Познание — через экстазис, священное безумие или логос, гармонию и рацио (дорическая строгость и ясность). Извечные оппозиции — дионисийского и аполлонического, мужского и женского, Инь и Ян. Расщепление Дао.

Дионис — энергия умирание и возрождения, не убывающий коловрат вечного возвращения, великий предел.

У Ницше дионисийская первооснова - природа, праматерь. В «Дао Дэ Цзин» - сокровенная самка.
Когда-то Сартр озаглавил своё эссе «Экзистенциализм — это гуманизм». Чем далее я продвигаюсь по пути, проложенном Ницше, приводящем к истоку греческой трагедии в дионисийстве и её матери — музыке, тем яснее мне представляется мысль, что даосизм — это не что иное, как дионисийство, лишённое миазмов европейского декаданса: высшее искусство, освобождающее от ужаса и нелепости существования, искусство жить долго, полно и, значит, — как должно. Даосизм сторонится аполлонической индивидуации, субъективируя волю в недвойственном созерцании, в субъектно-объектной осцилляции. Сливаясь с движением космических ритмов, он длит дионисийское тождество с первоосновой. Он не выводит трагического героя на сцену перед эстетическим зрителем и поэтому лишён пафоса греческой трагедии. (Гл. 7 — «Рождение трагедии».)

Дионисийство — возврат в лоно природы, именно в лоно, туда, откуда мы вышли. По меткому выражению Ницше, там, где затворы культуры ещё не замкнуты. Дионисийское творчество, соответственно, — размыкание этих затворов, освобождение и раскрепощение. Не сублимация в аполлоническом эпосе, но и не дикость, не варварство, не обезьянничество. Козлоногий сатир — на четверть зверь, не трансцендентное божество. Метафизика без апофатики.

Это, пожалуй, надо запомнить: «Метафора для подлинного поэта — не риторическая фигура, но замещающий образ, который действительно носится перед ним, замещая понятия». (Ф. Ницше, «Рождение трагедии из духа музыки», гл. 8). Очень точное замечание. Я бы сказал: метафора — это уникальный иероглиф бытия, который создаётся поэтом из окружающих его вещей-в-себе и понятий. В конечном счёте всё наличное — только слово, только звук. АУМ.

«А может, и сама Земля
в звенящей пустоте Вселенной
— лишь слово, лишь внезапный крик,
смутивший на короткий миг
её покой самозабвенный?» —

задаётся вопросом Йейтс.

Ключевое влияние панлогизма Сократа — на Еврипида и вырождение трагедии. Из трагедии уходит дионисийское начало, аполлонический эпос замещается бытовым нарративом. Уже не просто индивидуализация, а персонификация и вульгаризация. Трагедия превращается в комедию, сатиру, иронию, фарс, комикс. Греческий пост-трагизм. Те же симптомы в культуре, что и в постмодернизме. Миф упраздняется, инстинкт уступает добродетели. Добродетель — то, что познано и прояснено силлогизмом. Сократ — как мистагог науки и пророк позитивистского будущего.

Гармонические колебания истории вселяют надежду на прилив здоровых сил в будущем. Метамодерн — утренняя заря после постмодерна. Не колебания между искренним и «серьёзным» — это оппозиция постмодернизма, — а возрождение напряжения между дионисийским и аполлоническим, возвращение трагического. Пессимистическая перспектива — варварство киберпанка в кратерах постапокалипсиса.

Удивительно: в то время как Ницше в 1872 году, а до него Шопенгауэр, уже преисполнены пессимизма по отношению к научному рационализму, спустя 30 лет основоположник русского символизма Брюсов, плоть от плоти русского мужика, преисполнен романтического оптимизма и веры в модерн. Предсмертные судороги модерна постепенно охватывают тело Европы с запада на восток. Не благодаря этой ли наивности и избытку юношеских сил в 1917 титаны революции были вылеплены из тела русского народа?

Ницше пишет: «В нашем искусстве это всеобщее бедствие находит своё выражение; напрасно мы в своей подражательности ищем опоры во всех великих продуктивных периодах и натурах, напрасно мы окружаем современного человека для его утешения всей «мировой культурой» и ставим его среди художественных стилей и художников всех времен, дабы он мог, как Адам зверям, дать каждому его имя: он всё же остаётся вечно голодающим, «критиком» бессильным и безрадостным, александрийским человеком, который в глубине души своей библиотекарь и корректор и жалко слепнет от книжной пыли и опечаток.» (гл. 18 — «Рождение трагедии»).

Похоже я правильно уловил симптомы «сократической культуры» по Ницше и поставил себе диагноз. Стих был написан до прочтения «Рождение трагедии из духа музыки».

«Ты, книжный червь,
ты малое из малых,
Ты темный сейф
усталого опала.
Никто не смог —
исписана страница,
Вот в новый стог
берет колосья жница.

Ты, книжный червь,
ты малое из малых,
Пустая верфь
Для ржавого коралла.
И радость гор
и моря бесконечность
Сменял на мор
и книжную увечность.

Ты, книжный червь,
ты малое из малых,
Ты серый шлейф
потухшего пожара.
Бумажный сор
в глазнице паладина
И бурых тин
стоячие глубины.»

Генезис оперы — во Флоренции: противопоставление её трагедии, средневековой музыке как действию, лишённому всякой метафизики и имеющему функциональный, развлекательный характер, с переносом музыки на второй план — за речитатив. Музыка теряет дионисийскую суггестию, и становится аккомпанементом рассудочного действия сцены.

Напряженный, диссонансный союз Аполлона и Диониса в трагедии. Вспоминаю неизгладимое впечатление после первого прослушивания музыки King Crimson которая вся есть диссонанс и аритмия и тут же неутолимое по сей день желание создать нечто сообразное этой фантасмагоричной строгости звуков. Ее мощное психо-соматическое воздействие. Пожалуй это и была та дионисийская чара музыки проясняемая Ницше.

Возрождение трагедии и дионисийского духа — в Германии: в философии — Кант, Шопенгауэр; в музыке — Бах, Бетховен, Вагнер.

Эстетический и сократически-критический слушатель. Первый проживает миф — интериоризирует его, второй критически наблюдает со стороны, в лорнет эпистемы. Вот корень проблемы: корень, из которого растут Хайдеггер и французские постструктуралисты.

«На меня наставлен сумрак ночи,
Тысяча биноклей на оси»,

— пишет Пастернак (тысячи наблюдающих но не проживающих миф, фарисеев мифа - знающих, но не понимающих) оканчивая стихотворением смирением перед инвариантом мифа. Распорядок действий расписан, но это не Рок — это пройденное волей поле воплощенного мифа, трагедии Гамлета. Там, где миф воплощается, — проведение бессильно. Инвариант не тождественен судьбе. Нет, это не судьба, не Рок — это вечное возвращение.

PS: Дионисийское у Ницше — не есть ли это тёмное подсознание Фрейда, с низвергнутыми в него, как в Тартар титанами, либидозными структурами-фиксациями? Не то ли это архетипическое бессознательное Юнга, хранящее в себе опыт всех поколений в символически-алхимическом выражении? Неудивительно, что сократически-критический научный мир не признаёт за теориями психоанализа научности: вдохновения и прозрения этих теорий черпаются не из силлогически выведенных, одомашненных и обмирщённых сущностей рациональной мысли, не из эмпирически верифицируемых гипотез; нет — они прорастают из-под земли, вечнозелёной вьющейся лозой, сплетающейся из мифа, музыки и трагедии.

По прочтению эссе у меня не остаётся никаких сомнений: краеугольный камень храма новейшей философии — Фридрих Ницше.