Senex. Книга 2. Глава 7

Книга Вторая. Трудоголики и алкоголики

Глава 7. Аллергия на «сладкое»

Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
А. Пушкин

          Опытный интриган Гайдамака и при новом Генеральном директоре попытался отличиться: вместе с Елистратовым подсунул Уткину сетевые графики... Которые сделали строители заказов. Уткину графики понравились... И теперь Пешкин будет каждую неделю актуализировать эти графики...
          На утреннем совещании вдохновлённый первым успехом Гайдамака заявил:
          - Я хочу создать новое бюро…
          - Что за бюро? - удивился Грохольский.
          - Назовём его... «Бюро имени Пешкина», - загадочно ответил Гайдамака. - Иначе вы мне загубите Пешкина, он за всех вас работает!
          Из слов начальника следовало, что Пешкин - настоящий гений производства, которого только и мечтают загубить злые завистники, которые сами не желают работать. Чтобы подтвердить правоту своих слов, Гайдамака сказал Гниломедову:
          - Ты не обеспечил трубомедницкий цех трубой диаметром 108 миллиметров!
          Гниломедов удивлённо уставился на него, и Гайдамака грубо сказал ему:
          - Что ты вытаращился на меня?
          Гниломедов, конечно, стал возмущаться, что трубами цех обеспечивает не он, а Отдел снабжения... Но именно такая реакция подчинённых и нужна была Гайдамаке, чтобы повысить свою самооценку. Василий Порфирьевич подобные обвинения в свой адрес всегда игнорировал, понимая их глупость, поэтому Гайдамака задвинул его подальше. Но сегодня, когда Гайдамака объявил о создании «Бюро имени Пешкина», у Василия Порфирьевича появилось подозрение, что начальник решил избавиться от него: «Значит, мне скоро на выход? А что, Полянский несколько раз обращался ко мне за помощью, и я рассказывал ему, как оформлять приказ Генерального директора на работу в выходные дни, он уже умеет работать с этим документом, и теперь он, вместе с Глушко, будет замещать Галину Гордеевну... И я уже не нужен Гайдамаке. На самом деле я уже давно жду, когда „доктор скажет, что я здоров, и мне пора выписываться“ - как мне ответил Булыгина на вопрос, почему он увольняется. Похоже, Гайдамака уже принял решение, но, поскольку Рогуленко будет ложиться на операцию, о своём решении он сообщит мне в конце февраля... Или в начале марта».
          Буря в коридоре власти, которую устроил новый Генеральный директор, не утихала, а набирала силу. На очередном совещании Уткин объявил, что с 1 марта Директором по производству будет Главный Строитель заказов Довлатов, а Елистратов будет его заместителем. Поскольку сам Уткин ещё не мог знать истинных качеств Елистратова, то Василий Порфирьевич не сомневался, что это решение было принято со слов тех руководителей, на которых кричал Елистратов на совещании.
          Стало известно, что Коммерческий директор Александрович, который был школьным другом олигарха Пугачёва, на следующей неделе увольняется. Королёва сказала, под большим секретом, что Александрович держал заводской «общак», за что и поплатился.
          Главным Строителем заказов стал Целовальников, сын ночного дежурного по заводу Ивана Ивановича. Строители заказов были недовольны этим назначением, потому что новый Главный Строитель - бывший военный, и он был очень грубым в обращении с подчинёнными.
          Гниломедов, придя на работу утром, пожаловался:
          - Я приехал на работу, вышел из машины, пошёл к проходной... И меня обрызгала грязью другая машина!
          - Значит, ты раньше кого-то обрызгал грязью, - сказал Василий Порфирьевич. - Закон бумеранга.
          - А почему тогда на Уткина не действует этот закон бумеранга?  - в один голос возразили Гниломедов и Кондратьева. - Нет никакого закона бумеранга!
          «Я совсем не так, как мои сослуживцы, воспринимаю появление у нас Генерального директора, который занят не столько производством, сколько удовлетворением своих капризов, - подумал Василий Порфирьевич, выслушивая возражения Гниломедова и Кондратьевой. - Они считают, что нам несправедливо назначили такого руководителя, а я понимаю, что это бумеранг, который вернулся к нам. Совершенно очевидно, что я не такой, как сослуживцы, потому что после длительного общения с душевнобольной Королёвой я воспринимаю всё происходящее более осознанно, более глубоко… Но это не мешает мне жить среди них».
          Известие о понижении Елистратова очень обрадовало Грохольского, он находился в эйфории, особенно когда наблюдал, как Елистратов собственноручно переносил свои вещи из огромного кабинета Директора по производству, который находился рядом с приёмной Генерального директора, в новый кабинет – малюсенькую комнатку на третьем этаже.
          Василий Порфирьевич тоже был доволен понижением Елистратова, потому что был абсолютно уверен в том, что этот примитивный человек не соответствует столь высокой должности. Когда он увидел Елистратова, несущего коробку со своими вещами из кабинета Директора по производству в маленькую комнатушку на третьем этаже, он вспомнил, как Ильюшин по привычке зашёл к Елистратову подписать документы, после чего Гайдамака вызвал его и отчитал за то, что он отвлекает от важных дел такого большого начальника.
          - А я всегда так делал, когда Директором по производству был Крутов, - оправдывался Ильюшин.
          - Больше так не делай! Это тебе не Крутов, Елистратов - серьёзный человек.
          «И что же теперь? — размышлял Василий Порфирьевич. - Был „серьёзный человек“ – и вот его уже не стало! Как будто и не было никогда».
          Но Василий Порфирьевич, в отличие от Грохольского, никак не выражал своей радости. Зато это событие вызвало у него определённые ассоциации: «Елистратов остался без работы... Как я когда-то. Генеральный директор изолировал его от работы, как когда-то Гайдамака изолировал меня. Гайдамака просит нового Директора по производству Довлатова, чтобы тот разрешил Елистратову подписывать хотя бы документы на оплату, но Довлатов не согласился: „Зачем мне Елистратов? Мне от него никакой пользы!“ Уже всем было очевидно, что протеже Гайдамаки Елистратов - пустое место. И в самом деле, кому нужен Директор по производству, который смотрит в рот то Гайдамаке, то Довлатову, потому что у него нет собственного мнения? Елистратов был очень удобен Гайдамаке, но Уткин желает, чтобы руководитель такого уровня самостоятельно руководил заводом, а не ждал указаний от начальника ПДО. Всё, что было удобным для Гайдамаки, теперь оказалось неудобным для Уткина». 
          Радужное настроение Грохольского немного омрачало то, что Уткин пока не решился уволить «Сладкую парочку»:
          - Гайдамака и Елистратов вообще были на грани увольнения, - злорадно сказал он. - Но Уткин решил сам убедиться в правильности полученной «информации» в отношении этих деятелей, поэтому пока сделал Елистратова заместителем Директора по производству. А там видно будет.
          И в этом Василий Порфирьевич был согласен с Грохольским: «Диктатор на заводе должен быть один. Раньше это был Гайдамака, сумевший с помощью интриг сделать примитивного Елистратова Директором по производству. Крутов не мог позволить себе быть диктатором, поскольку был „замаран“ собственными фирмами-подрядчиками. Только человек со стороны мог позволить себе быть диктатором. И сейчас диктатором является Генеральный директор Уткин, а Гайдамака со своим диктаторским стилем больше не востребован».
          Подстрекатель Грохольский шепнул Кондратьевой на ушко, что открыта вакансия референта Елистратова, и Кондратьева сильно задумалась. 
          А Старшинов совершенно неожиданно похвалил Василия Порфирьевича перед Лёней:
          - Когда был Булыгин, от него было не добиться информации о насыщении секций. А Василий Порфирьевич сразу отвечает на все вопросы.
          Грохольский тут же пошутил:
          - Ну, хвалите меня, хвалите...
          Но Василий Порфирьевич уже знал, что похвала Грохольского ничего не стоит. Когда он закапал глаза «Видисиком», который увлажняет слизистую глаз, которая пересыхает от работы с компьютером, Чухнов, увидев это, сказал:
          - Василий Порфирьевич, ты сидишь слишком близко к компьютеру...
          И циник Грохольский, ни с того ни с сего, «пошутил»:
          - Забирайте его в бюро МСЧ, там есть свободное место!
          В этот день Гниломедова не было, он повёз жену сдавать анализы. Как понял Василий Порфирьевич из разговоров сослуживцев, они хотят детей, но у них пока не получается. Кожемякина прокомментировала эту ситуацию:
          - Кто-то может иметь детей, а кто-то не может!
          Когда Лёня спросил, где Гниломедов, Грохольский стал в красках объяснять ему, что он вместе с женой поехал к врачам выяснять, почему у них нет детей, и все дружно смеялись.
          «И в самом деле, как же я сам не догадался? - подумал Василий Порфирьевич. - Это же так смешно, что молодая женщина не может забеременеть».
          На следующий день Грохольский прибежал с очередной сплетней:
          - Я, конечно, не подстрекатель, но на месте пенсионеров я бы прекратил работать!
          - Это почему же? – встрепенулась Кондратьева.
          - Скоро будет стопроцентное сокращение пенсионеров!

          * * *
          Накануне Дня Защитника Отечества весь отдел собрался за праздничным столом. Сначала всё было довольно скучно, женщины вяло говорили тосты. Гайдамака на корпоратив не пришёл, сославшись на плохое самочувствие, на фуршет для руководителей завода, который Уткин устроил в столовой, он тоже не пошёл, и Василию Порфирьевичу было понятно состояние начальника: он очень болезненно переживал понижение его любимца Елистратова.
          Василий Порфирьевич взял на себя инициативу - «назначил» Королёву тамадой, против этого никто не стал возражать, и она своей болтовнёй оживила мероприятие. Василий Порфирьевич незаметно подключался к ней, он вставлял нужные реплики в нужное время, народ стал выпивать охотнее, и за столом воцарилась настоящая праздничная обстановка. Василий Порфирьевич был в ударе, у него всё получалось, но при этом он не переходил границы приличия.
          Рогуленко сказала тост, завершив его словами:
          - Мы одна семья, ведь мы, можно сказать, вместе живем...
          А Василий Порфирьевич добавил:
          - И в самом деле: мы вместе живём весь день, вместе едим... Вот только не спим вместе... Пока... – и его шутка всем понравилась.
          А Кристина сказала тост, в котором были загадочные слова:
          - Женщины пьют мужскую кровь...
          - Так вот почему женщины не пьют вино! – воскликнул Василий Порфирьевич. - Оказывается, они пьют мужскую кровь!
          Рядом с Василием Порфирьевичем сидел Начальник бюро оснастки Смирнов, демонстративно положив ногу на ногу. Василию Порфирьевичу этот агрессивный жест не понравился, но он решил стерпеть, чтобы не испортить праздник. Но это не помогло, Смирнов стал елозить своим ботинком по брюкам Василия Порфирьевича, и тогда он решил не сдерживать себя и сделал своему соседу замечание на тему, что за столом надо уметь вести себя. Смирнов убрал ногу… Но на этом проблемы Василия Порфирьевича не закончились. Смирнов поставил ногу на перекладину стула, на котором сидел Василий Порфирьевич, его нога стала нервно отбивать довольно быстрый такт, и стул начал трястись. Василий Порфирьевич снова вынужден был сделать Смирнову замечание, а чтобы он не обиделся, продолжил общаться с ним довольно доброжелательно, как будто ничего не произошло. Напряжённая ситуация благополучно разрядилась… Но когда Василий Порфирьевич стал в очередной раз разливать по рюмкам коньяк, он вдруг почувствовал, что ботинок Смирнова несколько раз легонько постучал по его ботинку. Он посмотрел на соседа и увидел, что тот показывает пальцем на свою рюмку. Василий Порфирьевич очень удивился, потому что Смирнов никогда не присутствовал на «молебнах», а если присутствовал на общих корпоративах, то никогда не пил, и Василий Порфирьевич считал, что Смирнов был «в завязке». Василий Порфирьевич молча налил Смирнову коньяку, он выпил вместе со всеми, после чего при каждом тосте стал требовать, чтобы Василий Порфирьевич снова налил ему. Выпив несколько рюмок вместе со всеми, Смирнов разговорился, выяснилось, что 25 февраля у него будет юбилей - 50 лет, и Василий Порфирьевич стал уговаривать его организовать корпоратив, аргументируя это тем, что 50 лет - очень важная веха в жизни человека... И Смирнов согласился. Поскольку Смирнов не пропускал ни одной рюмки, к концу корпоратива он напился и полез целоваться с Королёвой, а когда молодая пышногрудая сотрудница фирмы «Машиностроение» Ира принесла на подпись накладные, то он полез целоваться с ней. Ира с огромным трудом и не без помощи «хозяина помещения» Грохольского смогла от него вырваться, потому что Смирнов вцепился в неё, как маньяк.
          «Можно сказать, что праздник удался!» - с удовлетворением подумал Василий Порфирьевич, наблюдая, как пьяный Грохольский пытается вырвать бедную Иру из рук маньяка Смирнова.
          Королёва попыталась обвинить Василия Порфирьевича в том, что он споил Смирнова... Но он совсем не чувствовал своей вины. А Грохольский, который без устали доставал из своего сейфа новые порции спиртного и выставлял их на стол, и подавно.
          Обстановка была настолько праздничной, что даже Пешкин, чья любовь к конфетам довела его до того, что у него во рту почти не осталось зубов, рассказал свой сон:
          - Мне приснилось, будто я — Щелкунчик!
          Когда корпоратив закончился, женщины убрали со стола и вытерли его... Но с трудом стоявший на ногах «хозяин помещения» Грохольский придрался, что они оставили крошки на его столе, и заново вытер стол.
          «Профессионализм — великое достижение, - размышлял Василий Порфирьевич, наблюдая, как Грохольский тщательно вытирает стол после женщин. - И единственный вид деятельности человека, в котором не стоит стремиться подняться от уровня любителя до уровня профессионала - это выпивка».

          * * *
          В преддверие Международного женского дня мужчины ПДО пошли поздравлять цеховых женщин. Василий Порфирьевич не хотел идти, чтобы не напиться раньше времени, но Лёня стал настаивать, и Моряков согласился. Поздравлять цеховых женщин пошли Моряков, Грохольский, Полянский, Щеглов, Хан и Булыгин, которого пригласил на завод Грохольский. В итоге Василий Порфирьевич не пожалел, что пошёл на это мероприятие. Он пил и водку, и шампанское, но знал меру, поэтому к праздничному столу пришёл в нормальном состоянии. За праздничным столом в самом ПДО было довольно скучно, потому что мужчины потратили все свои эмоции в цехах, и Василию Порфирьевичу не пришлось много пить.
          Гайдамака опоздал к началу корпоратива, он попросил налить ему стакан сока, начал говорить речь - и вдруг уронил стакан с соком на кресло, приготовленное для него.
          Участники корпоратива рано стали расходиться, и Василий Порфирьевич ушёл в 15.30, потому что Грохольский поставил свои «последние записи» конца двадцатого века и стал танцевать с оставшимися Кондратьевой, Кожемякиной и Личинкиной. Василий Порфирьевич всё это уже наблюдал в Новый год, ему это развлечение показалось скучным, и он покинул сослуживцев, чтобы у него остались силы на дорогу домой.
          После Международного женского дня стало известно, что Ильюшин увольняется, и он уже написал заявление. Услышав эту новость, Василий Порфирьевич почему-то вспомнил народную мудрость: «Кто старое помянет, тому глаз вон…» Ильюшин на корпоративе в честь юбилея Василия Порфирьевича оскорбил его, унизил перед сослуживцами, потому что позволил себе помянуть старое. И в этой ситуации Василий Порфирьевич перефразировал пословицу: «Кто старое помянет, того с глаз вон!» И Ильюшин теперь исчезнет с его глаз… И Королёва, которая своей бешеной энергией активизировала самые низменные качества Ильюшина, теперь лишится своей главной опоры, которую она лелеяла и пестовала несколько лет. Сколько затрачено усилий на его дрессировку – и всё впустую! Как знать, может быть, эти усилия оказались бесплодными только потому, что они были направлены не на повышение собственного потенциала, а на войну против Василия Порфирьевича.
          Грохольский был уверен в том, что на место Ильюшина Гайдамака непременно назначит Хана, он даже предложил Гайдамаке такой вариант. А что касается самого Хана, то он в этом нисколько не сомневался: разве может быть иначе, если после увольнения Ильюшина он стал самым красивым, самым неотразимым мужчиной в отделе?
          Гайдамака сказал Грохольскому:
          - Я сам решу, кто будет вместо Ильюшина!
          Но, поскольку назначение на должность ведущего специалиста по работе с контрагентами именно Рудольфа Хана было самым оптимальным вариантом, то Гайдамака, выдержав для приличия не очень длительную паузу, официально предложил ему эту должность. Это назначение предполагало, что замещать Самокурова будет тоже Хан. Должность куратора достроечного цеха, которую занимал Хан, стала вакантной… И сам Хан тоже оказался в состоянии неопределённости: он уже начал обретать минимальные профессиональные навыки в достроечном производстве… Но теперь ему предстояло забыть об этих навыках и обретать совершенно другие навыки, поэтому Хан весь день ходил, как тень, за Ильюшиным, старательно впитывал информацию, получаемую от него, и сослуживцы дали ему прозвище «Флэшка». Хану приходилось напрягать весь свой интеллект, это было нелегко, и в то же время у него было праздничное настроение: он понимал, что его карьера удалась в таком юном возрасте, и ему для этого не пришлось затрачивать значительных усилий. Стоило ему, не имеющему ни малейшего опыта работы, но такому красивому, лишь появиться в костюме-тройке перед Гайдамакой — и в его судьбе началась звёздная полоса.
          «А я, даже имея огромный опыт работы в судостроении, уже не имею никаких перспектив, - с завистью думал Василий Порфирьевич, глядя на праздничного Хана. - У меня сейчас всё было бы великолепно, если бы я в своё время не ушёл с Балтийского завода. Но я ушёл… К сожалению… К несчастью…»
          Хан, словно прочитав мысли Василия Порфирьевича, сказал:
          - За последнее время наш отдел значительно омолодился!
          «Да, это так, - вынужден был согласиться Василий Порфирьевич. - Но я думаю, что это ещё не предел омоложения ПДО. Гайдамака всё ещё фонтанирует креативом, и этому интригану удалось заручиться поддержкой нового Генерального директора Уткина. Среди сослуживцев, старших меня по возрасту, опытных профессионалов, я чувствую себя молодым. Но среди молодёжи я буду чувствовать себя стариком… Зато перед такой „желторотой“ компанией у меня нет никаких обязательств».
          Как только Ильюшин уволился, Хан переехал в комнату 220 и занял его стол с высокой ширмой. Но он по-прежнему очень часто заходил в комнату 221 и веселил её обитателей сплетнями. Прошло несколько дней, и в его поведении Василий Порфирьевич увидел перемены. Самой главной переменой стало то, что Хан снова начал курить, хотя месяц назад бросил. Теперь он курил в туалете вместе с Емелиным и обсуждал с ним очень важные темы… Положение обязывает.
          Переезд Хана сильно изменил эмоциональный фон в комнате 221, и новые эмоции вызвали новые мысли у Василия Порфирьевича: «Когда Хан сидел в нашей комнате, здесь царил стиль общения, который он сумел навязать всем, даже Грохольскому. Наружу вытаскивалось и подвергалось осмеянию всё, даже самое святое: мать, родственники, любимая девушка. И я тоже сначала поддался на эту провокацию… Но потом мне хватило ума понять, что так можно зайти очень далеко, и решил, что у меня свой собственный стиль общения с людьми, в основе которого лежат мои главные ценности жизни. Прошло время - и Хана уже нет в нашей комнате, он теперь веселит Королёву… Хотя, мне неизвестно, как он на самом деле веселит Королёву, потому что он как-то в шутку сказал, что сделал замечание Королёвой за её болтовню на непроизводственные темы. Как знать, может в этом что-то есть, потому что я уже начинаю подозревать, что Хан подавлял в нашей комнате всех, в том числе и своего начальника Грохольского, навязывая нам свой стиль общения. А в отсутствие Хана даже Грохольский перестал глумиться над цехами. Теперь Хан может позволить себе больше, например, не поздороваться со мной, зайдя в нашу комнату... И это понятно – он теперь большой начальник, и ему надо привыкать к новой роли. Мой многолетний жизненный опыт показывает, что полукровки больше всех подвержены соблазну задирать нос от малейшего своего возвышения».

          * * *
          Однажды Хан, как обычно, пришёл в комнату 221, прошёлся с важным видом и сказал:
          - Что-то Муся сегодня весь сияет... – и при этих словах он посмотрел на Василия Порфирьевича. - Обычно утром он ругается…
          - А почему он сияет? - поинтересовался Гниломедов.
          - Не знаю, - ответил Хан. - Я попытался выяснить причину его сияния, но Муся не признался.
          Василию Порфирьевичу это сообщение сразу показалось подозрительным, и его подозрения усилил взгляд Хана, который он обратил на него, когда сообщал новость. Василий Порфирьевич постарался отогнать от себя мрачные домысли… Но чуть позже Гайдамака, зайдя в их комнату, не поздоровался с ним... Начальник вёл себя так, как будто не видел его, и это тоже показалось Василию Порфирьевичу подозрительным. А в конце дня Гайдамака вызвал Морякова и Пешкина и сказал Василию Порфирьевичу очень доверительно... Почти по-дружески... Чуть ли не как любящий отец любимому сыну:
          - Давайте так!.. Без особого ущерба для казны... Миша напишет заявление о переводе на должность Начальника БАП, а ты напишешь заявление о переводе на должность инженера. Ты не против?
          - Не знаю… - промямлил Василий Порфирьевич, подавленный неприятной новостью. - Надо подумать...
          - Сколько тебе надо на «подумать»?
          - Завтра скажу, - ответил Василий Порфирьевич, и Гайдамака отпустил их.
          Но, честно говоря, Василий Порфирьевич уже знал ответ: «Я давно был готов к такому повороту событий, я даже рад поводу Гайдамаки, наконец, избавиться от меня, потому что я полностью исчерпал и потребность в унижении, и свою производственную карьеру, и мне пора выписываться из этого Жёлтого дома. Если пользоваться терминологией Булыгина, то сейчас для меня настал именно тот момент, когда доктор сказал, что я выздоровел, и мне пора выписываться. Справедливости ради надо признать, что Гайдамака честно дождался, когда я стану пенсионером, и только после этого понизил меня в должности, как бесперспективного. У него всё рассчитано, не подкопаешься: если я после нанесённого оскорбления захочу уволиться, то у меня уже есть пенсия, и я не умру от голода».
          Василий Порфирьевич позвонил жене и сообщил ей «радостную» новость, а она испугалась, что он решил увольняться, и стала отговаривать его. Вечером они продолжили обсуждать возникшую проблему.
          - Тебе ещё рано уходить на пенсию! - сказала Анна Андреевна.
          - Если я поработаю ещё пять лет, то на что я буду годен в 65 лет? - возмутился Василий Порфирьевич.
          - А если ты вспомнишь актёра Александра Збруева, который в 70 лет выглядел лучше, чем многие в 60 лет, то поймёшь, что в возрасте нет пределов. А ты пытаешься сам себе установить возрастной предел. Так нельзя!
          Анна Андреевна честно призналась, что не хочет терять зарплату Василия Порфирьевича, потому что панически боится нищеты:
          - Если мы будем жить только на наши мизерные пенсии, то у нас не будет денег даже на достойные похороны, и нас закопают в пластиковых мешках, как бомжей! – воскликнула она.
          Но Василий Порфирьевич тоже боялся этого, и такой настрой жены поверг Василия Порфирьевича в шок. Он был зол - и на Анну Андреевну, потому что она задала вопросы, на которые у него пока не было ответа, и на себя, потому что он не мог ответить на её вопросы. Но, несмотря на своё раздражение, он весь вечер не позволил себе повышать голос на жену. 
          Гайдамака поступил с ним, как настоящий негодяй, и Василий Порфирьевич очень хотел, чтобы его обидчик был наказан. Не зря же бытует мнение, что зло должно быть наказано, и справедливость должна восторжествовать. Но в этот момент Василий Порфирьевич вынужден был признать, что природе, как это ни прискорбно, не ведомо чувство справедливости. На самом деле наказываются порядочные люди с врождённым чувством вины, а бессовестным и циничным негодяям ничего не грозит. Значит, и Гайдамаке ничего не грозит, поскольку он совершенно свободен от угрызений совести.
          Они так и не пришли к какому-то единому мнению, и Анна Андреевна отдала вопрос на усмотрение Василия Порфирьевича. Он лёг спать, но заснуть ему мешали невесёлые мысли: «На работе спокойно, есть общение, которое меня поддерживает, есть зарплата, но работа - это каторга, тюрьма. На пенсии свобода, воля, но там совершенно нет общения и очень мало денег. И мне предстоит сделать свой выбор. А чтобы сделать выбор, мне надо признаться самому себе в том, что решение Гайдамаки лишить меня должности Начальника БАП меня не удивило, потому что я ожидаю этого с тех пор, как рядом со мной появились Королёва и Пешкин, и Гайдамака своим поведением дал мне понять, что они его больше устраивают, чем я. В 2011 году я подумал о том, что если бы Гайдамака предложил мне перейти на какую-нибудь инженерную должность с зарплатой, сопоставимой с моей тогдашней, то я, пожалуй, согласился бы. В должности инженера я буду совершенно неинтересен Гайдамаке. В 2012 году у меня даже возникла паника: неужели Гайдамака повысит Пешкина? Но потом, чтобы успокоить себя, я решил, что Пешкин под „руководством“ Королёвой окончательно утра­тил личностные качества, поэтому его повышение в должности противоречит всем законам природы. Я решил, что это невозможно, потому что Гайдамака не Бог, и у него нет права отменять законы природы, которые гласят: начальником может быть только личность, у которой есть характер. Эта личность может нравиться или не нравиться другим, но у неё должен быть харак­тер. Так я думал тогда. Но теперь, когда это произошло, я понимаю, что ошибался: Гайдамака сделал Пешкина Начальником БАП, отобрав эту должность у меня, потому что ему нужны именно бесхарактерные личности».
          Уже засыпая, Василий Порфирьевич решил, что ему надо пройти это унижение, тем более что его уже прошёл Елистратов: «Если уж Директора по производству понизили в должности, то, значит, здесь так принято! И Гайдамака, понижая меня в должности, действует в рамках новых порядков на заводе. Если мне даётся это испытание, значит, мне это нужно. Должность Начальника БАП – это демонстрация видимого превосходства над сослуживцами, не имеющими должностей… Но добровольный отказ от видимого превосходства – это не самоуничижение. Добровольное, осознанное принижение своего видимого превосходства – это тоже превосходство, но с обратным знаком. А в мире энергии, в котором мы живём, знак не имеет значения, здесь учитывается только потенциал».
          И с этой мыслью Василий Порфирьевич заснул.