Войдем в мистику. Баррикада из призраков

Их было двое, но с самого начала казалось, что они из разных глины. Младшая, Стелла, — удачливая птаха, выросшая в тепле родительского гнезда. Когда она, уже взрослой, переехала в новый город, мать, словно тонкая ниточка, потянулась за иголочкой-дочкой, свив себе уютное гнездышко по соседству. Папы уже не было, и все силы мать отдавала Стелле забирала детей из садика, помогала с уроками, была тихой, надежной тенью на заднем плане ее жизни. И жизнь Стеллы расцвела. Она нашла престижную должность, , ее имя стало известно, ее окружали люди статуса и положения. Она парила, а ее старшая сестра, Вероника, будто осталась на земле, тяжелая и незначительная. Стелла перестала замечать Веронику. В ответ на поздравления, выверенные и душевные, порой даже в стихах, она лишь благосклонно кивала: «Спасибо». Не больше. Ей казалось, что она — всё, а сестра — ничто. Призрак из прошлого, не более. Гром грянул среди ясного неба, тихого и безоблачного в мире Стеллы Вероника, листая ленту «Одноклассников», увидела фотографии сестры. Стелла в ярком костюме Масленицы, с нарумяненными щеками, похожая на дорогую, но бездушную матрешку. Вероника улыбнулась про себя, вспомнив, что всего пару лет назад та с упоением стригла соседских пуделей. «Восхитительный переход от стрижки собак к масленичной матрешке», — написала она в комментариях. Затем, разглядев другую фотографию с подписью «Первая роль в амплуа Масленицы!», она вспомнила новогодние посиделки в их же семье. «Первой ролью была Баба-Яга, на семейном празднике», — поправила она. Ничего дурного Вероника не помышляла. Лишь констатировала. Свидетельствовала. В ответ пришло сообщение, острое, как лезвие. «Твои комментарии вызвали у меня расстройство». Началась переписка — тягучая, полная непонимания. «Не вмешивайся в мою жизнь!» — писала Стелла. — «Все, кому я показала твои слова, видят в них только злорадство. Ты принижаешь мое достоинство. Лучше бы молчала, чем писать такие гадости на всю страну!» Вероника пыталась объяснить, что комментарий — это знак внимания, а не оскорбление, что ее бы устроило даже отрицательное мнение сестры о ее работе, лишь бы оно было. «Порой самое емкое замечание повышает имидж, — писала она, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Я повысила твой, обратив негатив на себя». Но в ответ пришел финальный, смертельный выстрел: «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать... Я для тебя умерла. Может, тебе станет легче... Не трогай мою жизнь. Забудь. Ты чужой для меня человек». Вероника отложила телефон. В доме воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием ее маленького сына, спавшего в соседней комнате. И в этой тишине к Веронике пришло странное, мистическое понимание. Это не просто обида. Это — заклинание. Отделение. Она вдруг ясно увидела их обеих, будто сверху. Они были по разные стороны невидимой баррикады, в стеклянных колбах, созданных из обид и амбиций. Стелла в своей колбе была окружена яркими вспышками — аплодисментами, статусом, общественным признанием. Ее личная, родственная привязка к Веронике, и без того тонкая, теперь была перерезана решительным движением. Вероника же осталась в своей прозрачной оболочке, один на один с тишиной и растущим сыном, для которого тетя вдруг стала источником непонятной агрессии. Стелла получала безраздельное внимание и помощь со стороны матери, которая была привязана к младшей дочери здоровьем и обстоятельствами к своему новому городу, и не могла поехать к Веронике. Война шла не только за авторитет, но и за любовь, за время, за место под солнцем уютного маминого гнездышка. Кто из них белый, а кто красный? Вероника не знала. Она лишь чувствовала, как вакуум между их стеклянными стенами сгущается, становится плотным и незыблемым. Любой тренинг, любая попытка сближения теперь была бы подобна удару кулаком по бронестеклу — болезненно и бесполезно. Объединение, если оно вообще возможно, случится лишь тогда, когда у Стеллы отпадет ее общественная привязка. Когда яркий свет прожекторов погаснет, и она останется в тишине, такой же гулкой, как сейчас у Вероники. Поживет в своей колбе, прислушается к эху своих собственных слов. Но пока что сестра была мертва для нее. Не физически, а иначе — страшнее. Как призрак, который добровольно изгнал себя из мира живых, чтобы не делить его с другим призраком. Вероника подошла к окну, за которым спал город. Где-то там, в своем уютном гнездышке с матерью и детьми, спала женщина, которая когда-то была ее сестрой. Их разделяли не километры, а целая вселенная молчания, и никакая ниточка-иголочка уже не могла их сшить.