Поездка

   История эта произошла с Линой в далеком тысяча девятьсот девяносто седьмом году, считай, в прошлом веке, когда случился ее первый приезд в Париж. С той поры прошло уже Бог знает сколько времени, сколько воды утекло, все изменилось, а живут в памяти  яркие  воспоминания тех светлых веселых дней.

  ...Справа возвышалась красавица башня, сверкала свежевыкрашенными своими кружевными боками, слева доносился мощный гул знаменитого фонтана Трокадеро. Лина стояла как раз посередке, на мосту через Сену. Толпою шли японцы, индусы в невообразимо высоких на голове чалмах, африканцы в пестрых одеяниях до  пят, лица - черные, белые, желтые - весь мир был здесь. Внизу проплывали по реке белые пароходы- «батомушки», как их ласково здесь называют. Играла музыка, издалека доносилась с веселых этих пароходиков.  Палубы были плотно заполнены разноцветно одетыми туристами, они дружно крутили головами, как дети: направо-налево. Сами палубы густого оранжевого цвета  придавали  яркую солнечность и самому пароходику, и всему вокруг, хотя на самом деле солнца не было.

   Но это только на небе было пасмурно, а в жизни-то совсем наоборот. Лина помахала с моста пароходу, и сразу в ответ взметнулись руки, множество рук ответило ей радостно – люди счастливы в Париже...
  Шел  только третий день, как Лина приехала во Францию.

  – Ты в Париже!.. – звенела, пела, ликовала душа. Она задержалась на мосту, уходить не хотелось. Смотрела на башню, на Сену  и думала о Таньке, которая уже тридцать лет живет здесь,  и к которой завтра Лина поедет в гости.

  С Таней они вместе учились в университете и жили вместе в общежитии. Пять лет. Дружба случилась с первого дня. Она до сих пор помнит, как вошла в комнату и встретила спокойный взгляд этой синеглазой девочки, которая смотрела на нее сверху. Сверху, не из гордости-гордыни, а с высоты, такая высокая была. И сразу так сильно притянуло их друг к другу, души родственные, что ли.

Разные такие: одна черненькая,глаза черные, другая светлая, глаза синие-синие.  Лина едва до плеча Тане, аж смешно было видеть их вместе. Но только ей поверяла свои небольшие тайны, только ей рассказывала о том, что на душе. Тихонько по ночам шептались, чтоб не разбудить девчонок, и все-все знали друг про друга.
 
 А уж когда сама Танька влюбилась, и закрутилась у нее запретная с иностранцем любовь, они и вовсе почти перестали спать. Лина, раскрыв глаза и уши, слушала Танины взахлеб рассказы о любимом: высоком черноволосом французе, старшекурснике с исторического факультета. Любопытно было узнавать, какие они,  как принимают жизнь в чужой стране, как думают, что говорят. Здесь, в университете, студенты-иностранцы для Лины тайна великая была, никогда не разговаривала ни с кем из них, тем более, близко не сталкивалась, и так интересно было слушать про «это»...

   Потом Таню таскали в КГБ, любовь с иностранцем приравнивалась в то время к предательству родины, запретное это дело было. Совсем юную девчонку держали там целыми днями, пугали-запугивали всеми возможными карами, возвращалась она к вечеру  бледная, вся  измотанная... Лина помнит, как они переживали, страшно было: что может сделать с Танькой КГБ...

 А на последнем курсе Серж  решил жениться, смелый оказался парень, не испугало его никакое КГБ и кары устрашающие. Они с Таней расписались тайно, и это отдельный рассказ, с какими предосторожностями, прячась от всех, уезжали они в ярославскую деревню: в Москве чревато было, а там, в глухой деревушке, расписала их Танькина тетка, которая в ЗАГСе местном работала, взяла на себя почти погибельную ответственность за судьбу Танину.
   
Неизвестно, как ее-то личная судьба дальше сложилась, прознало ли вездесущее КГБ, какой «страшный» грех на душу приняла, и какое возмездие потом для нее выдумано было...

   Когда они вернулись в Москву, Таню, уже замужнюю женщину, снова таскали в КГБ, не хотели выпускать из страны. А все равно уехала, подписала все бумаги и отказалась от родины. Сожгла все мосты Танька, уехала за своим любимым в далекую Францию.
   Ни писем, ни телеграмм, ни телефонных разговоров за эти долгие годы. Ничего не знала Лина про подружку свою закадычную.
И вот, спустя столько лет, Лина в Париже. И в первый же вечер сказала: «А у меня ведь подруга любимая здесь есть...».

   – Какая подруга? Где?..
   - Учились вместе в Москве. Давно... Здесь она, во Франции... Только не знаю, где... Даже не знаю, жива ли...
  И тут же имена-фамилии, что было известно ей про Таньку с Сержем, заложили в адресное...
А Лина подумала: жаль, времени очень мало, всего месяц я буду здесь, не найдут ведь за это время... Нашли! Уже на следующий день адресное выдало: Татьяна и Серж... город Мэтц, улица, дом... даже номер телефона!

   Лина дрожащей рукой набрала номер... Через мгновение,  Лине показалось – вечность, трубка ответила максимально Танькиным голосом: «Алло...».
   - Таня, - осторожно сказала Лина.
   - Лина!? – Таня узнала ее сразу!
 Нет, не изменило время голоса их, не изменило, не затуманило ни памяти,  отношений, чувств - все в мгновение ока всплыло, нахлынуло, и пошли-поехали вопросы: «А ты? А где? А как»?
 Потом воспоминания... Время с бешеной быстротой стало раскручиваться назад.
 
  Уже через полчаса все было решено: «Все-все, никаких возражений! Ты садишься в поезд и едешь ко мне»!
  И вот на следующий день - вокзал, билеты, поезд. Опаздывали...

  Было так. Опаздывали, бежали...
  – Вот твой поезд... вот твой вагон!
Лина ничтоже сумняшеся запрыгнула в вагон, двери тут же тихо зашипели, закрылись, поезд плавно, даже не покачнувшись, тронулся.

   Лина поднялась наверх, на второй этаж. Все ей было непривычно: и этот второй этаж - никогда не видела двухэтажных поездов, и тишина в вагоне, и кресла с высокой спинкой, как в самолете. В вагоне почти никого. Это тоже было непривычно и даже странно: что они, французы, никуда не ездят, что ли? Так мало пассажиров. Или у них так много поездов?
 Села у окна, уютно устроилась, с удовольствием откинулась на спинку мягкого  удобного кресла, приготовилась к приятному созерцанию пейзажей за окном. Над головой что-то зашелестело.
   - Бонжур, мадам, месье, бурум бурум бурум бурум, – заговорило радио мужским голосом. Лина не поняла ни слова.
   - Бурум бурум бурум бурум, - продолжал голос и закончил:  Люксембург!

   Лина ахнула!
  - Меня что, в Люксембург везут? Ошиблась поездом?.. Бог мой, что я там, в Люксембурге, буду делать? Там же никого нет! Меня же Танька ждет совсем в другом месте!
   Так вот почему в вагоне пусто! Это ж заграница, Люксембург! Другая страна... Там же таможня, граница, проверки...
   Она лихорадочно, молниеносно запустила руку в сумку: паспорт! билет! где они?
В суматохе опаздывания  так торопились-спешили, что забыли отдать билет и паспорт! Лина покрылась холодным потом.
   - А я же ни одного слова по-люксембургски, или на каком языке они там говорят! Да я и по-французски-то ни одного слова не понимаю... Меня ж высадят на первой же станции... Что буду там делать? Куда пойду? К кому? А если полиция? Я без документов! Меня посадят?! Боже, что делать? Что делать?

   Лина в панике металась... Даже обратиться не к кому, пусто! Правда, вдалеке  в самом конце вагона, сидел одиноко пожилой мужчина. Он обратил, да, обратил внимание на мечущуюся Лину, посмотрел вопросительно. Поднял брови, сделал вопросительное выражение лица, однако остался на месте.

   - Дяденька, - начала Лина жалобно, потом спохватилась: какой он тебе дяденька? Ты же не в России... А как они обращаются к своим дяденькам, господи? Господи, дай памяти, как же они своих мужиков называют? Только что произнесенное диктором слово «месье» почему-то не всплывало в памяти Лины, и она буквально задрожала, представив, как дюжий полисмен в Люксембурге, заломив ей руку за спину, ведет ее в люксембургскую тюрьму. А она даже не знает, как можно к нему обратиться.

   - И никто не узнает, - с ужасом, заползающим в душу, подумала Лина и чуть не заплакала в голос. Ну да, хорошенькая перспектива: первый раз приехать в столь вожделенную Францию и тут же загреметь в тюрьму! А, главное, действительно, никто не узнает! Как она будет объясняться с тюремщиками, она же не знает люксембургского языка!
   
   Мужчина посидел чуточку с вопросительным лицом, потом пожал плечом и снова уткнулся в свой журнал.
   - Таак... ему по фигу, что с людьми делается... вот он, звериный оскал империализма... все, как и предупреждали... Так, Лина, спокуха... Давай поразмысли спокойно... Будет намного лучше, если ты сама придешь в полицию. Ой, легко сказать, придешь сама в полицию. А что скажу? Да так и скажешь: я пришла сдаваться! У меня нет паспорта, нет билета, я ехала... Стоп, а можно ли говорить, куда я ехала, их же, Таньку с Сержем, потом затаскают... они будут тебе «благодарны» по гроб жизни... Нет, их подставлять нельзя!
 
   Ой, да ладно, когда придет контролер, я ему во всем признаюсь и все! А он скажет: «Платите штраф!». Хватит ли у меня денег? денег-то жалко... И так их кот наплакал... Интересно, какие у них штрафы? большие , наверно... Целый год копила, елки... чтоб вот так отдать неизвестно кому? А ни черта! Никакого штрафа платить не буду! Надо сказать: нету у меня денег... Все равно одна дорога – в тюрьму... вот ужас-то!

  Во влипла! Вот тебе поездка за границу! И зачем только поехала в эту проклятую Францию?  Зачем вообще этой противной Таньке позвонила? На беду свою... Вот только одного тебе недоставало для полного счастья – жизнь свою в тюряге закончить! – сокрушенно заключила она.

  -  Аа, вот что! надо самой выпрыгнуть на первой же станции! Да нет, не надо... Что будешь там делать, на незнакомой станции, в незнакомом городе? Лучше уж до Люксембурга, все равно с полицией объясняться... Боже, как неохота в тюрьму!
 
   Тут открылась дверь и вошли, оживленно о чем-то переговариваясь, контролеры. Их было трое, двое мужчин и женщина, все в темно-синей форме, все при галстуках. Лина сжалась, зажмурилась от страха: вот она, пришла расплата! Когда она открыла глаза, контролеры уже прошли мимо, дверь в другой вагон  закрылась за ними. Лина зачарованно смотрела на закрывшуюся дверь. Вот это да! У них контролеры даже не проверяют билеты! Как это? Такое может быть на свете?

  Лина до такой степени удивилась, что в каком-то трансе, без всяких мыслей, просидела с полчаса... Потом опять лихорадочно: «Что делать? Что делать»?
За окном проплывали, то есть пролетали со скоростью триста километров в час неестественно зеленые пейзажи, от которых раньше она приходила в восторг,сказочно красивые, словно игрушечные домики,  она раньше от всего приходила в восторг, но теперь же ничто не радовало глаз.

   - Надо смириться, - сказала себе Лина. - Значит, тебе судьба такая: приехать во Францию и сесть в тюрьму... и даже не во французскую, а в люксембургскую... Такие вот пироги... От тюрьмы да от сумы, как говорят...

   - Но нет! - снова возопила душа, - не хочу в тюрьму! что ж такое?.. нельзя это! Что же делать? Что делать-то, а?

  В это время над головой снова зашелестело, включилось радио, и тот же мужской голос начал: «Мадам, месье, бурум бурум бурум бурум...». Лина подняла голову к радио и даже встала с места. Сдвинув брови, она сурово смотрела на радио, напряженно всматривалась в него, но это не помогло, все равно ничего не поняла!
Поезд плавно затормозил и остановился. Ужас заполнил ее всю...

  - «Мэтц», - объявило радио, но Лина, понятное дело, не услышала, не поняла. Двери вагона бесшумно открылись, и... в вагон вбежала, влетела Таня! Лина посмотрела на нее так, будто та по меньшей мере с Марса явилась...
  Таня обрушилась на нее, затормошила весело, говорила что-то сумбурное, обнимала, смеялась и плакала... Лина, потрясенная столь неожиданной развязкой, ошеломленно молчала.
  Потом сказала: «Танька, как ты растолстела»...

Галина Дрюон.                Париж.